Текст книги "Сердечные риски, или пять валентинок (СИ)"

Автор книги: Елена Савенкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Подсобка, где хранились запасы необходимых в офисе вещей и канцелярские принадлежности, примыкала к комнате отдыха, в которой как обычно кто-то оставил раму окна в режиме проветривания. Зябко ежась, я помедлила на пороге, бросив взгляд в сторону кофе-машины.

Еще одна чашка убьет мой желудок. Если только чай… Но позже.

Включив в подсобке свет, я по привычке закрыла дверь.

Внутри было жарко, духота словно выкачала весь воздух. Неожиданно дурнота и слабость сбили меня с ног, заставив присесть на коробку с неработающим принтером, оставленную у входа. Спрятав лицо в ладонях, низко наклонив голову, я старалась часто и глубоко дышать. Запах чернил, бумаги и пластика, искусственный, концентрированный, лишился своей обычной успокаивающей силы, став сильнейшим раздражителем.

Еще минута – и я поднимусь, достану пачку бумаги из стопки, лежащей на полке справа. Еще минута…

Услышав, как открылась дверь в комнату отдыха и по помещению, от которого меня отделяла тонкая перегородка, разлился гнусавый голос Киры, я резко выпрямилась и напряглась.

– … накинулся на меня, как ненормальный. Все спрашивал, каковы мои служебные обязанности и справляюсь ли я с ними, по моему мнению. Докопался черт. У Ирки тоже челюсть с полом сравнялась.

Послышался заразительный женский смех, затем грубоватый, с хрипотцой голос ответил:

– Зная тебя и Ковальчук, предположу, что там дым коромыслом стоял от ваших сплетен.

Кира и кто? Маша Ларионова?

– Бррр! Ну и холодрыга тут!

– Что за придурок все время оставляет окно открытым? Придушила бы, – стук каблуков, ругань разозленной Киры, характерный хлопок закрывающейся оконной рамы. После – вновь голос Киры, обиженно проканючившей:

– Ну какие сплетни, Машунь? Только факты.

– Ага. Голые и жареные, – снова смех.

Догадавшись, о чем они говорят, о каких «голых и жареных» фактах идет речь, я оцепенела, стиснув, переплела пальцы, обхватив колени. За стенкой слышался звон чашек и ложек. Скрипнула дверь шкафчика, в котором хранился сахар и не портящийся без холодильника сладкий перекус.

– И пусть. Я имею право на рабочем месте обсуждать все, что хочу и с кем хочу. Или пусть в должных инструкциях делает сноски. Да чтоб шрифт покрупнее.

– Ха! Нет, ты имеешь, конечно, право обсуждать, но не в течение же всего рабочего дня! Я Вадика понимаю, терпелка у него лопнула слушать, как вы кости ему моете. Думаешь, он через дверь не слышит, чем ты там у него под боком занимаешься?

Казалось, Машу забавляли жалобы язвящей и недовольной Киры. Подтрунивала она над ней вполне добродушно.

– А хоть бы и слышал! Не его дело, чем я там занимаюсь, – гнусаво пробубнила Кира, что снова вызвало смех у ее собеседницы, прервавшийся металлическим стуком ложки по керамике.

– Кирюха, признай, что попалась. И признай, что он завалил тебя работой и правильно поступил. Это ты еще легко отделалась.

– Ага, как же…

Повисла пауза. Видимо, собеседницы занимались напитками в своих чашках или пережевыванием. Тишина заполнялась лишь шумом крови в моих ушах. Снова наклонив голову, я закрыла их ладонями, до боли прикусила губу.

Я не могу выйти незамеченной. Не могу и обнаружить свое присутствие. Даже не знаю, что будет ужаснее: шагнуть за порог подсобки, явив им себя и показав, что стала невольной свидетельницей разговора, или остаться до конца, чтобы оказаться в курсе всех свежих сплетней в офисе?

И Вадим… Неужели он вспылил из-за того, что Кира и, наверное, Ирина Ковальчук, обсуждали его… Нас с ним?.. Диму?

– А я уверена, – мрачно заключила Кира, – что дело не в том, что я попалась. Это всё стерва Весёлова нажаловалась на меня. Выдра крашеная. Что он только нашел в ней? Что они оба в ней нашли?

Ларионова прыснула, а стены подсобки внезапно надвинулись на меня, налились чернотой.

– Ну и фантазия у тебя.

Звенело в ушах. Ответ Маши донесся до меня приглушенным, словно издалека.

– А я говорю, что он втрескался в нее как сопливый подросток. Раньше чуйка подсказывала, а теперь у меня есть доказательства, – неистовствовала Кира.

– Кир, земля слухами полнится, но это не значит, что все правда.

– Да роман у них, я тебе говорю! Не по дружбе же он у нее личным шофером работает? А коробка шоколада? Утром как-то увидела ее у него в кабинете, подумала еще: никак наш зайка на свидание к кому собрался. А днем, знаешь, у кого они были?

– У кого?

– У этой рыжей ведьмы, Арины Весёловой!

– Ну и?

– Маш, ты как в детском саду, ей-богу!

– Я? – звонкий смех.

– Ты. А сегодня с Димой по телефону говорил и сказал, дословно цитирую, между прочим: «Хочу, чтобы ты держался от нее подальше. Ты ее не достоин».

– Ну, допустим, сказать он такое мог кому угодно в связи с чем угодно. Доказательства твои слабоваты…

Обняв себя, стиснув в кулаках хлопок рукавов платья, я огромным усилием воли заставила себя отключиться от голосов, продолжавших звучать за стенкой. Жалела, что она не бетонная – тонкий гипсокартон. Сосредоточилась на своих размеренных вдохах и выдохах, на натяжении мышц лодыжек и бедер, на подоле платья: горчично-коричневый цвет, слишком заметный, может быть, стоило сегодня надеть серое? На замелькавших в сознании образах: золотистые шарики конфет за прозрачным пластиком коробки на моем рабочем столе, лицо Артема, оказавшегося ни при чем, лицо Киры, ее глаза, хищно впившиеся в этот неожиданный и такой опрометчивый подарок…

Зачем он это сделал? Не следовало дарить мне конфеты.

Боже, почему я не догадалась сразу? Вернула бы их в ту же секунду. И сейчас еще не поздно вернуть – злополучные конфеты так и остались похороненными в глубине ящика моего стола. Только на данный момент Вадим Савельев – последний человек, которого хотелось бы видеть и с кем хотелось бы говорить.

Даже Кира вместе с ее мерзостью, свободно льющейся с языка, – предпоследняя.

Казалось, отхлынувшая от конечностей кровь гулким барабаном колотилась в моей голове. Лицо горело, а холодные пальцы, намертво вцепившиеся в рукава, мелко дрожали. Как бы я ни закрывалась, отдельные фразы, продолжавшие раздаваться за дверью, фиксировались моим слухом.

– … и он ему чуть в глотку не вцепился! Все это видели.

– К тому времени меня там не было. Да и кто эти «все»? Человека три?

– Пять, вообще-то. И рассказывают одно и то же.

Может, стоит подняться с места, выйти за дверь и показаться этим двум девушкам, расписывающим и интерпретирующим мою жизнь так, будто они являются мною? Кира из тех людей, которых время от времени необходимо ставить на место. И не добродушно журя, как Маша Ларионова.

– … разговаривали у пожарного выхода. Жорка выходил покурить и видел их. Дима ржал как конь и говорил: «Вадик, ты спятил от ревности», а тот…

Правомерно ли обсуждать других, не отдавая или же, наоборот, отдавая себе отчет в том, сколько собственного негатива и неудовлетворенности ты им приписываешь и вокруг них разворачиваешь? Почему некоторым так важно сочинять фантастические сказки, пряча в содержании зависть или обычную злобу, опираясь на разрозненные факты, возможно, имеющие совершенно иной смысл?

«Чем дальше мы с вами будем держаться друг от друга, тем счастливее вы будете? Так?»

Нет, не так.

Мы с ним в любом случае попали бы в прицел внимания и слухов всего офиса, и неважно, сблизились бы или между нами сохранялся лед непонимания и предубежденности. Всему виной мои отношения с Димой, моя собственная ошибка, поставившая под удар все, сейчас запертая в прошлом, но продолжающая влиять на настоящее.

Слепая и нелепая влюбленность. Или самовнушение. Узнала ли я настоящие чувства или любила любить? Ни в чем не уверена.

Одеревеневшие от неподвижности мышцы начало ломить, но я не могла заставить себя сдвинуться даже на миллиметр. Возобновившиеся шаги и скрип дверцы шкафчика означал, что этот продуктивный перерыв на кофе или чай подходит к концу. Голос Киры внезапно раздался прямо за моей дверью – меня невольно передернуло.

– Вот что они в ней нашли, а? И посмотреть не на что, и подержаться не за что. Ни лица, ни фигуры. А взгляд холодный и гипнотизирующий, как у змеюги. Расчетливая стерва, короче, видно сразу.

Маша хохотнула с другого конца комнаты:

– Вполне она симпатичная. На роль роковой женщины подходит. Ей просто некоторые очень завидуют.

– На меня, что ли, намекаешь? Да было бы чему завидовать! – дружелюбно огрызнулась Кира. – С Димой-то понятно все, он редко какую юбку пропустит. Одно время и ко мне подкатывал, жаль, азарт быстро растерял. Ну а с Вадей что случилось, не пойму? Заболел? Ослеп, что ли?

– Эх, Кирюшка, – к моей двери приближались шаги Ларионовой. – Вот тебе уже и тридцатник скоро, а так до тебя и не дошло, что глазами любят только недалекие мужики, а умные влюбляются в характер. Я Вадика давно знаю, а Вовка мой и того дольше, поэтому с уверенностью могу сказать, что наш с тобой босс далеко не дурак. А Весёлова девушка что надо. Так что совет да любовь, как по мне.

– Тьфу на тебя! Ты кофе перепила.

– А ты посмотри на нее. Сегодня в офисе в нее разве что ленивый пальцем не ткнул, ее обсуждают все за редчайший исключением. А она? Все равно ходит высоко подняв голову и не боится людям в лицо смотреть. Вот ты бы смогла так? Я бы точно нет.

– Что за фигня, Маш? Ты на ее стороне или на моей? – возмущенно прогнусавила Кира.

Задиристый смешок Маши:

– Я человек Вадима Евгеньевича. Пошли работать, хватит прохлаждаться. Вперед, негра! – наигранно командный тон, ворчание Киры и цокот каблуков, а потом – стук и щелчок замка входной двери.

Оставшиеся рабочие часы едва ли отложились в сознании. Помню, как с головой, раскалывающейся от боли, что отзывалась непрекращающейся тошнотой, на подкашивающихся ногах я покинула подсобку, как долго стояла в комнате отдыха у открытого окна, ожидая, когда же пройдет дурнота и навязчивое ощущение приставшей к коже грязи. Помню, как потом, трясясь в ознобе, от которого не спасал даже теплый палантин, сидела на своем рабочем месте, тщетно пытаясь вчитаться и понять смысл строк полученного электронного письма, – лицо горело, холод собственных рук пугал и не было сил ни на что. Хотелось прилечь, исчезнуть, окончательно разрушиться. Помню встревоженный взгляд Кожухова. Артем подошел к моему столу:

– Арин, иди домой. Я вижу, что ты чувствуешь себя паршиво. Вадима в офисе все равно нет, а если что, я тебя прикрою. Иди.

Кажется, у меня получилось выдавить улыбку:

– Все хорошо. Сегодня я доработаю, а завтра отпрошусь, если будет плохо.

Он что-то еще сказал, а я ответила, но мое сознание этого уже не зафиксировало.

Утром в среду я с трудом поднялась с постели. Зеркало в ванной продемонстрировало красные глаза и нездоровые пунцовые пятна на щеках. Головная боль не ослабела, при мысли о кофе и завтраке меня едва не стошнило. Горло болело нещадно, а озноб красноречиво свидетельствовал о том, что у меня лихорадка.

И речи не шло о том, чтобы позвонить ему и расписать ситуацию. Мысль о том, чтобы просто услышать его голос, пусть всего лишь в телефонной трубке, вызывала глухую боль, отторжение и почему-то страх. И корни последней эмоции я понять не могла.

Пакетик «Терафлю», крепкий чай без сахара, настой ромашки для моего страдающего горла – и я поехала на работу. А там утро началось с неожиданной планерки.

Савельев, стоя у своего стола, бедром опираясь на его край, о чем-то беседовал с Артемом и еще двумя менеджерами, не взглянул на меня, когда я вошла в кабинет и заняла свое привычное место за бриффиг-приставкой. Голова закружилась, я вздохнула и стиснула зубы. Это была наша первая встреча после того разговора, оставившего саднящий до сих пор след непонимания, сожаления и досады.

Следует все забыть и не вспоминать. Запереть в надежном бункере прошлого.

Наконец все присутствующие расселись, умолкли, руководитель также устроился в своем кресле. Зашелестели страницы органайзеров, у кого-то с раздражающим треском упала и покатилась ручка. Я выпрямила спину и, задержав воздух в легких, посмотрела на Вадима Евгеньевича. Впервые за несколько дней.

Его взгляд мазанул по мне, впрочем, как и по лицам других сотрудников, затем уткнулся в бумаги, лежащие перед ним на столе. Длинные красивые пальцы подровняли их, пробежавшись вверх-вниз по краям. Заскрипел чей-то стул, кто-то поерзал, кто-то кашлянул в нетерпеливом ожидании начала, а я, казалось, очутилась в каком-то межвременье, невесомости, наполняемой желтоватым растекающимся светом потолочных ламп, и единственной связующей меня и реальность нитью были его руки, его сумрачное лицо, жесткие складки у рта, которых раньше не замечала. И глаза, больше на меня не глядящие, не ищущие мой взгляд.

– Прежде чем мы начнем, – зазвучал его приятный баритон, – сделаю небольшое отступление.

Вадим выдержал паузу, никто не шелохнулся, все внимательно, напряженно слушали:

– Арина Витальевна.

Я застыла, подобралась, услышав свое имя. Взгляд Савельева, скользнув по моему лицу, снова вернулся к листкам бумаги. Указательный палец неторопливо затеребил их уголки.

– Вам незачем геройствовать. Это совершенно очевидно, что вы плохо себя чувствуете. Поэтому я настаиваю: отправляйтесь домой, лечитесь, возьмите больничный. Жду вас здоровой и способной справляться со своими обязанностями.

Произнес без особых эмоций, ровным и мягким тоном, каким давал обычные указания.

Я и тут ухитрилась оказаться в центре внимания, в тривиальной деловой обстановке планерки: восемь пар глаз воззрились на меня с сочувствием, ожиданием или интересом. Смотрели все присутствующие. Кроме него.

Больное горло сковало удушье, и я не сумела выдавить из себя ни единого слова. Посчитала это благом, ведь все равно не знала, что сказать: оправдаться, возразить, выразить согласие или признательность? Кивнув, я молча поднялась с места, захватила ручку и тетрадь. Вышла из кабинета.

За дверью натолкнулась на полный ехидства и высокомерия взгляд Киры, сидевшей на своем месте и работавшей за компьютером. Ответила ей холодным непроницаемым выражением лица. Не отводила глаза до тех пор, пока она, презрительно хмыкнув, не вернулась к работе.

И именно в тот момент я осознала, что меня беспокоило, помимо сплетен и четких негативных ассоциаций. Почему так не хотела ни видеть его, ни слышать его голос по телефону.

Потому что опасалась почувствовать себя раненой его равнодушием, отсутствием тепла в живых и таких ярких глазах.

Так и случилось: я испытывала боль.

***

Безделье, продиктованное постельным режимом, всегда выматывало меня больше, чем сама болезнь. Больничный лист я оформлять не стала, ведь в таком случае неделя домашнего заключения была бы мне гарантирована. Кроме того, не терпела ни больниц, ни врачей. Поэтому решила взять эти дни в счет отпуска.

Четверг и пятница показались мне маленькой вечностью, черной дырой, высосавшей и физически, и морально. Книги и телесериалы не ложились в постоянно болевшую из-за температуры голову, разговоры с весело щебетавшей, брызжущей энтузиазмом и оптимизмом сестрой утомляли. Не могла поспеть за ее мыслью и вынуждена была отвечать односложно, но Люся понимала это как то, что я совсем расклеилась, и удваивала свои усилия по поднятию моего настроения. Прогулки были под запретом, на готовку или уборку элементарно не хватало сил. Сон… Даже он оказался для меня недоступной роскошью.

Спать мешали даже не кашель и больное горло, заставлявшие или делать глоток чая с медом, или тянуться за леденцами. Бессонница была больше последствием стресса. Она все равно настигла бы меня, сейчас, когда организм исчерпал практически все свои ресурсы, или же позже. Приставила бы к горлу нож – болезненную растерянность и опустошенность, испытываемые мной ежеминутно.

Я была беззащитной. Не могла перестать ворошить в голове давно ушедший декабрь, обдумывать каждый нюанс своих эмоций, раскрашивающих тогда мои дни в райские, но иллюзорные краски. Заново переживала корпоратив и ссору братьев, воскресала в памяти лицо Вадима и вызывающие чувство гадливости слова Киры обо мне и о нем. Но всякий раз попытки проанализировать и утвердиться в правильности решений и поступков заканчивались воспоминанием пустого, едва отметившего мое присутствие взгляда Вадима Савельева и его ужалившей своей бесчувственностью просьбы позаботиться о своем здоровье.

Вечером в пятницу я сорвалась – позвонила Кожухову, расспросила о том, как идут дела в офисе, сказала, что мне гораздо лучше и в благодарность за то, что он взял мои группы вчера и сегодня, я готова взять его группу завтра. Артем сначала отказался, но я настаивала, приводя веские доводы. В итоге он сдался.

Я все еще чувствовала себя слабой и разбитой, но самое лучшее лекарство от простуды и от не отстающего мрака тоски и пустоты – продуктивная, интенсивная работа, в которую требуется погрузиться с головой.

***

Легкий морозец, осыпающийся снежной пудрой, словно шалость зимы, вдруг вспомнившей, что дни ее царствования еще далеко не закончены, колол поцелуями щеки, будоражил, освежал, когда субботним утром я преодолевала расстояние от трамвайной остановки до офиса. На автостоянке у «Мэнпауэр» еще издалека заметила его «Ауди», припорошенную снегом, глянула на часы: без пяти минут восемь.

Он вообще спал? Уходил?

Прислушивалась к бешено скачущему в груди сердцу, унимая его, пока раздевалась и готовила материалы для тренинга. Старалась сильно не шуметь. Конечно, он в своем кабинете. Сидит за столом, как всегда заваленном бумагами и канцелярской мелочью. Чем-то очень занят. Хмурится, сосредоточившись. Может быть, читает что-то, а указательный палец играет с углами листов, загибая и отгибая их.

Я подумала, что ему надо бы больше отдыхать, вспоминать иногда о себе, выделять свободное время для матери, для друзей, о которых немного рассказывал в тот день, когда мы поехали подбирать ему одежду и галстуки… Говорил, что у большинства из них свои семьи, они счастливы…

А вот нам с ним незачем встречаться: у меня к нему нет никаких вопросов, в акциях наметилась передышка до двадцатых чисел февраля, график тренингов утвержден, а я больше не на испытательном сроке. Для строго начальственного ока вполне будет достаточно моих отчетов, предъявляемых на еженедельной пятничной планерке, протекающей в присутствии восьми свидетелей. Мои дни вновь должны войти в понятную, давно уже сотканную для них канву. Косые взгляды сотрудников и ползущий по пятам шепоток сплетен со временем исчезнут – я больше не дам ни единого основания ни для первого, ни для второго.

«А я полагал, репутация лепится из проявленных профессиональных качеств», – вспыхнули в мыслях его слова. Меня затопила слабость, я присела на свое кресло. Снова пережила тот момент: его звенящий от недовольства голос, отдающийся от стен моей кухни, черный поздний вечер за окном, запах кофе и ванили, такой домашний, но воспринимающийся неуместным и странным для той напряженной и неправильной ситуации.

Надо отдать должное Вадиму Евгеньевичу, он, вероятно, прав. Не потому ли другие не готовы были судить меня только как профессионала, что сама забыла: я прежде всего профессионал? Не потому ли воспринимала дурные слухи о себе как заслуженные, что сама так и не смогла простить себя за ошибку с Димой? Велика вероятность, что так и есть.

Необходимо вычистить из памяти все личные интересы и неприятности, связанные с Вадимом и Дмитрием Савельевыми.

Бросила взгляд на время в углу монитора: пятьдесят минут до начала тренинга. Вернулись озноб и головная боль. Я помассировала виски, ощущая, как накатывает муть беспокойства и неопознаваемой тоски – как будто я что-то упускаю, не беру в расчет, что-то задвинула на задний план, тогда как оно должно быть рядом, под рукой.

Вдох и выдох, еще один вдох, в горле ужасно першит. Я забросила в рот леденец «Стрепсилса», растекшийся по языку синтетическим холодком эвкалипта.

Вновь взгляд на часы: до начала тренинга осталось сорок восемь минут – пора сосредоточиться и накидать план. Это и есть то единственное, что я упускаю и что действительно требует моего внимания.

***

Зажав в руке опросники, по которым мне предстояло до своего ухода составить отчет, я поднялась с места и подошла к окну. Раздвинула жалюзи, впуская в тренинг-зал молочный свет зимнего дня, тут же капитулировавший под напором жесткого белого света люминесцентных ламп.

Окно выходило прямо на парковку перед нашим зданием. Машина Вадима все еще находилась на своем месте – даже не сомневалась, что он до сих пор не уехал.

Я выдохнула на стекло, а после, не торопясь, ощущая холодящую влажность на подушечках пальцев, стерла растворяющееся белесое пятнышко. Остановила взгляд на светящейся амальгаме неба, проглядывающего за крышами домов и редкими верхушками деревьев в убранстве инея. Посмотрела, как ветерок гоняет горстки снежной пыли по запекшейся льдом поверхности парковки, и вернула мысли к закончившемуся минут десять назад тренингу.

Страховые агенты – особая аудитория со своей спецификой и подводными течениями, но все прошло более или менее сносно, во что даже не верится, учитывая ускоренную подготовку, практически экспромт, а также глухую головную боль и охрипшее горло. Но все же лучше так, чем оставаться в заключении стен собственной квартиры на расправу безделью и бесконечному переворачиванию в голове последних двух месяцев своей жизни.

Затылок ныл и давил, видимо, слишком туго скрутила волосы накануне тренинга, нервничая, поэтому, положив заполненные моими недавними слушателями опросные листы на подоконник, я принялась вытаскивать из узла шпильки. Облегченно выдохнула, взбивая освободившиеся локоны, массируя кожу головы

Снежная крупка, бегающая наперегонки по парковке, застревала в лунках и гористых мини-ущельях, созданных гололедицей. Новый порыв ветра – и новый рисунок. Вроде бы, суть не изменилась, но белые ручейки снега потекли по-другому.

Неуютно поежилась, по спине побежали мурашки, будто кожи коснулось ледяное дыхание сквозняка. И я обернулась к двери, отвлекаясь от созерцания.

Небрежно привалившись к дверному косяку, сложив на груди руки, на пороге стоял Вадим Савельев. Храня молчание, мы смотрели в лица друг друга, его ничего не выражало, в глазах – равнодушное спокойствие. Но точно так же, как интуитивно чувствовала, что он уже достаточно долго стоял здесь, вот так, наблюдая за мной, я понимала: небрежная поза и его безмятежность – лишь натянутая до предела пленка, под которой скрыто выжидание. Любая моя фраза, жест, взгляд разорвет ее, повернув наше с ним взаимодействие в ту или иную сторону.

Меня устроит правильная, нейтральная и деловая сторона.

«Он втрескался в нее как сопливый подросток», «роман у них, я тебе говорю», – подслушанные фразы Киры вдруг зазвенели в ушах, лицо загорелось, и я сглотнула.

Савельев, оставаясь безмолвным, видимо, решил предоставить мне решить, с чего и как начать наш диалог.

– Добрый день, Вадим Евгеньевич, – выдержанно произнесла я и снова отвернулась к окну. Собрав сложенные на опросниках шпильки, сунула их в неглубокий карман брюк.

Ответ последовал не сразу, создалось впечатление, что он что-то обдумывал перед ним. Принимал свое собственное решение?

– Вы не взяли больничный и вышли на работу, до конца не поправившись, – ровный и обыденный тон.

Прикусила губу, затем объяснила, заняв себя раскладыванием опросников по алфавиту:

– Не терплю врачей и болезни. Выздоровление наступит гораздо быстрее, если займусь работой.

Послышался сухой скептичный смешок:

– Знакомо. Просто некому удержать вас дома и заставить соблюдать постельный режим.

Вновь почувствовала, как вспыхнули румянцем щеки и ускорилось сердце. Облизав губы, механически раскладывая листки по второму разу, я в деловом тоне осведомилась:

– Вы что-то хотели? Замечание? Поручение?

Следует напомнить ему о границах. О том, что ни у меня, ни у него больше нет прав на ту близость, непосредственность, на которую намекнула его фраза.

– Поручение, – проронил он.

– Какое?

– Не хочу давать его вашей спине. Не окажете ли любезность повернуться?

– Простите, пожалуйста.

Устыдившись собственной бестактности, я развернулась лицом к своему начальнику. Подавляя вспышку волнения, оправила ворот свитера, прижала к груди листки опросов и взглянула ему в лицо.

Глаза, не холодные, но внимательно вглядывающиеся в мои. Отметила, что он выглядит мрачным, утомленным и каким-то помятым, из-под белого джемпера неряшливо торчит узел галстука, того самого, что я выбрала для него. Хотелось его поправить, разгладить.

Несомненно, Савельев проследил направление моего взгляда, потому что, наклонив голову, сам привел себя в порядок, затем криво усмехнулся мне, будто бы говоря: «Я, как всегда, в своем амплуа, а вы внимательны к мелочам». Его глаза на миг осветились тем живым блеском, которого так не хватало, и я непроизвольно ощутила какой-то обжегший внутренности толчок то ли смущения, то ли тревоги, то ли удовольствия.

Поручение. Он должен его озвучить.

– Я вас слушаю. – Разболевшееся горло, требовавшее теплого чая или полоскания, не вовремя дало о себе знать – фраза вышла сиплой.

Вадим посерьезнел, недовольно сверкнул взглядом:

– Поручений будет два. Первое: долечитесь, пожалуйста. Второе: к четвергу подготовьте список промоутеров, которые, по вашему мнению, могут справиться и согласятся на постоянную работу консультантами в магазин, торгующий профессиональными товарами для салонов красоты. Для собеседования требуется отобрать двенадцать-пятнадцать девушек. Вообще об этом я хотел просить Кожухова, думал, что это он сегодня здесь… – умолк, задумчиво глядя на меня.

– Хорошо, я сделаю, – бесстрастно кивнула, когда продолжения не последовало.

– Вы закончили на сегодня? – Вадим сунул руки в карманы. Тоже напряжен. А в его вопросе я ощутила знакомый нажим.

Я похолодела: у нас все с этого и начиналось. Он настоял, подвез, мы поговорили…

– Пока нет. Артем попросил сделать отчет по опросным листам, – расслабив вцепившиеся в бумагу пальцы, я заправила за уши пряди волос.

– Делайте. А потом я…

Неожиданная трель сотового прервала его. Отвечая на вызов, Савельев поднял вверх указательный палец: мол, дайте мне минутку, наш разговор не закончен. Развернувшись, он шагнул в коридор, быстро, нетерпеливо ответил на какую-то фразу собеседника на том конце линии:

– Ну и черт с ним, все перенесем на двенадцатое, никаких проблем… Чушь. Я в деле, разумеется, мы же договаривались… Погоди, дойду до своего кабинета, у меня состряпаны кое-какие заготовки, все в компьютере…

Торопливо я собрала все свои папки и распечатки, вытащила флэшку из ноутбука в обхождение всех правил, выключила его. Нужно одеться и уйти из офиса как можно быстрее. Опросники отправятся со мною домой, там я сделаю по ним отчет и скину на почту Артема.

Побег. Дикий, нелепый и не укладывающийся в рамки разума и этикета поступок.

Быть может, мне лишь показалось и он не предложил бы отвезти меня домой? Накрутила себя, отреагировала неверно.

Вжикнула молнией сапог, перевела дыхание, смахнув со лба выпавшие из прически волосы, лихорадочно сунула в рот новый леденец от раздирающего сухостью горла. Сердце заходилось в скоростном ритме, перед глазами все плыло.

Проходя мимо приемной, я бросила мимолетный взгляд на приоткрытую дверь его кабинета. Он был там, все еще разговаривал по телефону. Смеялся, что-то возражая своему собеседнику. И та тоска и чувство опустошенности, холодным тяжелым кольцом скручивающие душу в последние дни, обрели наконец суть и причину.

Мне не хватало Вадима Савельева, друга, оппонента, веселого и эпатажного рассказчика, мужчины с пленяющей теплой улыбкой и яркими серыми глазами, которые, казалось, читали меня как открытую книгу.

***

Список, который мне поручили составить, был готов уже в среду днем. Засунув последний файл в папку-скоросшиватель, еще раз проверив наличие стандартной анкеты на каждую девушку, я, на корню задушив неприемлемую нервозность, отправилась к нему в кабинет отчитаться о сделанном. И с облегчением узнала от нисколько не скрывавшей злорадства Киры, что руководителя нет на месте и, по всей вероятности, сегодня и не будет.

Хмурясь, оставила папку на краю его стола.

Я отдавала себе отчет, что и в этой части своей жизни, части, касающейся работы и исполнения профессиональных обязанностей, утратила баланс и хладнокровный подход. Вмешала и сюда так много эмоций. Глупо полагала, что все выстраиваю заново, что максимально реализую себя, в действительности же запутывалась еще больше, теряла все.

Из-за одного человека. Снова.

Так нельзя. Ни в коем случае недопустимо. Меньше всего хотелось бы того исхода, который логически следует из ситуации – увольнения. Отмела все подобные мысли и задержалась в офисе до девяти вечера, посвятив себя целиком работе, напоминая себе, что именно это я всегда любила, именно такого пыла и самоотдачи, такой должности всегда хотела.

Ранним утром в четверг я очнулась от беспокойного сна. Как ни пыталась, вновь уснуть так и не смогла. Лежа на боку, наблюдала за тем, как медленно и неохотно ползли стрелки часов от половины пятого к пяти, затем – к половине шестого, к шести.

Сон вернул меня в тот ноябрьский, закутанный в шаль обильного снегопада день, когда я ехала на собеседование в «Мэнпауэр». Я затормозила машину, но за рулем был не Дима, а Вадим. Застряв в бесконечной пробке, мы о чем-то разговаривали, долго и увлеченно. Я смеялась, а он улыбался, и его улыбка, такая согревающая, тревожащая, наполняющая сердце какой-то горько-сладкой и терзающей нежностью, шагнула со мной в реальность, стояла перед глазами, пока пила кофе, делала прическу и макияж, ехала на работу.

Рабочие часы хорошо отвлекли, и сон, ставший причиной раннего пробуждения, осел где-то внутри вяжущей взвесью какого-то предчувствия. Около трех часов Савельев через Артема передал мне, что хотел бы видеть у себя в кабинете, чтобы обсудить список промоутеров, законченный вчера. Я не видела в этом необходимости, но, несомненно, руководителю виднее.

Первый сюрприз в этот день: Киры в приемной не оказалось. На ее месте сидела Маша Ларионова, которая поприветствовала меня, улыбнувшись дружелюбно и искренне. А я смешалась, едва не сбилась с шага, покраснела.

«Босс наш далеко не дурак, а Весёлова девушка что надо. Так что совет да любовь…»

Обозначив свой приход негромким стуком, я вошла в кабинет Савельева. Дверь намеренно оставила приоткрытой. Сосредоточилась, отринув все, что не касалось работы.

– Добрый день, Вадим Евгеньевич.

Мой начальник что-то увлеченно искал в ящике своего стола, буркнул, не взглянув на меня:

– Добрый. Присаживайтесь. Дайте мне минутку.

Я села на свое обычное место за бриффинг-приставкой: прямая спина, руки сложены перед собой, уже такое знакомое, сопутствующее его присутствию рядом напряжение в теле. Зазвонил телефон, и Вадим быстро взял трубку: