Текст книги "Сердечные риски, или пять валентинок (СИ)"

Автор книги: Елена Савенкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

– Да, – выслушал собеседника. – Понял. Перезвоню потом, сейчас занят.

Ни одного взгляда на меня.

Наконец отыскав в своем столе какую-то папку, он мимолетно усмехнулся и пролистал ее, наверное, убеждаясь в правильности своей находки. Разве он сам не понимает, что нужно более правильно и функционально организовать свое рабочее пространство, и тогда все будет под рукой и в нужный момент?

А затем Савельев вдруг поднял на меня глаза. Без труда прочел в моем взгляде последнюю мысль и насмешливо поднял брови:

– Это проклятие. Как только собираюсь привести все в порядок, тут же наваливается гора работы, – развел руками, сардонически улыбаясь, а я, прикусив губу изнутри, отвела взгляд. – Итак…

Второй сюрприз в этот день: захватив обе папки, приготовленную мною для него и найденную в ящике, он поднялся со своего места и, с шумом выдвинув стул рядом со мной, сел на него. Его серые глаза секунду или две смотрели в мои. Не отстраненный или выжидательный взгляд, а обжигающий, смешавший мои мысли и эмоции.

Ничего не изменилось. Его поступки, возобновившие свою циркуляцию сплетни и омерзительное препарирование наших с ним отношений, моя решимость – ничего из этого не изменило положения вещей.

Вадим, открыв папку со списком промоутеров, спросил, стуча пальцем по файлам:

– Почему именно эти девушки? Хочу услышать ваши доводы и мнение.

– Там есть анкеты, а также и их отчеты по продажам, – холодно, не понимая смысла его требования, вообще – этого разговора, ответила я.

Он не доверяет мне? Означает ли это, что я где-то допустила ошибку?

Провела рукой по идеально уложенным волосам, переплела пальцы.

– Но все-таки, что вы сами о них скажете?

Взяв под контроль свое недоумение, нервозность по поводу того, что, вероятно, не до конца справилась с порученным мне делом, и напряжением, вызванным его испытующим взглядом, который он практически не отводил от моего лица, я дала краткое резюме по каждой девушке, опираясь и на прикрепленную к папке информацию, и на собственные впечатления. Но какими бы исчерпывающими ни казались мне мои описания и причины, по которым я внесла ту или иную фамилию в список, Вадиму Савельеву их почему-то было недостаточно. Он изводил меня вопросами, уточнениями, своим скепсисом, тем, что поджимал губы или морщил лоб, заставляя сомневаться во всем мною озвученном, лишая уверенности в правильности своего мнения. В конце концов я горячо выпалила:

– Мне переделать список? Я готова. Закончу к следующему вечеру, – и, сгорая со стыда, резко замолчала.

На губах Вадима дрогнула сдерживаемая улыбка, в глазах вспыхнули искры веселья, а я уставилась на него, застыв в шоке, догадавшись: он намеренно добивался такой реакции.

– Вы можете переделать, если у вас есть силы и желание, – уже открыто улыбаясь, сообщил он мне. – Кроме того, вы пока не до конца поправились. Но я совсем не против еще раз обсудить с вами ваш выбор. В споре, как известно, рождается истина.

Добавил, внезапно посерьезнев, многозначительно взглянув на меня:

– И необходимо любому человеку давать шанс исправить свои ошибки. Особенно, если сам виноватый их осознает и очень хочет это сделать.

Нет, он сейчас ведет речь не о сделанном мною списке промоутеров, который придется перепроверить сразу же, как покину этот кабинет. Неужели речь зашла о его ссоре с братом на корпоративном вечере? Или о досадном окончании нашего разговора в тот вечер? Неожиданный переход, к которому я не была готова.

Он сожалел, признавал свою ошибку и... И я абсолютно и безнадежно растерялась, сдалась мощному накату смешанных и очень сильных чувств, спрятала глаза. По коже промчался электрический холодок, крошечные разряды ускорили пульс, заставили пересохнуть горло, загореться от волнения.

Если так, то… Мы оба в тот вечер повели себя неправильно, и это значит…

– Смотрите. – Я ощутила, что Вадим, наконец-то, отвел от меня интенсивный и внимательный взгляд. Он придвинул ко мне папку, которую нашел в столе перед нашей беседой, заговорил в деловом и обыденном тоне, помогая и мне совладать с собой. – Вот здесь собраны командные тренинги, какие-то нами уже применялись, а какие-то нет. Я хочу, чтобы вы посмотрели их все. К следующему понедельнику клиент определится с выбором, проведет собеседования, и из четырнадцати ваших кандидаток останется восемь или девять. Вы научите их работать в команде и подготовите в плане понимания покупателя и знания товара. Информация от дистрибьюторов будет чуть позже, я скажу вам, когда…

Жужжание вибрации моего сотового внезапно вторглось в его инструкции. Савельев, умолкнув, красноречиво посмотрел на меня, а я оцепенела.

Как, собираясь на встречу со своим начальником, тщательно вычищая все лишнее и недопустимое из своего настроя и мыслей, я могла забыть о мобильном телефоне в кармане своего жакета? Почему не выложила его на свой стол? Ответ один: все провально, я не справляюсь, теряя концентрацию и саму себя.

Из-за одного человека.

– Вы не ответите? – уголок рта Вадима пополз вверх в ироничной улыбке.

Тягостный мрак отчаяния и замешательства накрыл меня. Механически вытащила из кармана вибрирующий сотовый, едва управляя непослушными пальцами, надавила кнопку «ответить».

Люся. Она сейчас должна быть на работе. Почему звонит?

– Привет, Люсь, – глухо произнесла в трубку.

– Арина, привет, – не Люда, слабый и какой-то сдавленный голос Руслана.

– Что-то случилось?

Замораживающая волна предчувствия, до этого сидевшая где-то в подсознании, за секунду смыла действительность: Вадима, сидящего так близко, что каждый момент ожидала соприкосновения наших коленей, локтей, кистей рук, этот кабинет, внезапный поворот нашего разговора, мое страшное открытие, сорвавшее покров контроля и самообладания.

– Лилия Андреевна…

– Что с мамой?

– Ее увезла скорая. Я даже не в курсе, что с ней. Давление или сердце, толком не понял. Люся оставила телефон… У нее истерика, но она все равно поехала…

– Поняла, – будто со стороны услышала свой мертвый голос, в глазах потемнело.

– Я перезвоню, как только приеду в больницу. Отпрошусь с дежурства. Она ведь даже вещи не собрала, представь. Не успокоилась, пулей подорвалась. И остановить не успел…

– Спасибо, что позвонил. Жду новостей, – бездыханно проговорила я. Секунду спустя наблюдала, как моя безвольная рука выронила телефон на стол.

Вадим о чем-то спросил меня. Вероятно, о том, что произошло, что со мной. Время и пространство словно затвердели, оглушив, застудив и меня. Сознание никак не могло ухватить происходящее: слова, какие-то звуки, скрип, стук, шорохи.

Изо всех сил я пыталась осмыслить, принять…

Нет, это не могло быть реальностью.

Мужская рука, смахнув папки и мой телефон в сторону, поставила передо мной пластиковый стаканчик с водой, над ухом прозвучала просьба, нет, безапелляционный тихий приказ:

– Пей.

И я рефлекторно подчинилась.

Прохладная вода, опускаясь вниз по горлу, унимала зарождавшуюся во внутренностях дрожь, прогоняла серовато-белесую пелену, зависшую перед глазами, проясняла мысли. Как так могло получиться? Мама никогда даже…

– Что случилось?

Повернув лицо, я встретила взволнованный и очень обеспокоенный взгляд нервно ерошившего волосы Вадима. Едва шевелящейся рукой потерла свой влажный и холодный лоб.

– Что-то с сестрой? Ее мужем? – забота и тревога, слышавшиеся в его голосе, окончательно привели меня в чувство.

Нужно объясниться с ним, потом что-то решить: ждать звонка от Люси или Руслана? Самой наводить справки? Уехать к маме?

– Мама в больнице, – проговорила я, голос осекся.

Озвучила то, что пока было лишь услышано, но не обрело словесной и оттого реальной формы, и тотчас же почувствовала, будто рассыпаюсь. Я сделала еще два глотка воды, сглатывая колючий ком горечи, застрявший в горле, и продолжила:

– Руслан точно не знает, что с ней. Люся в панике. А мама… Я ни разу не видела ее больной. Или чтобы она какое-нибудь лекарство принимала. Никогда ни на что не жаловалась, и вдруг…

Я взглянула на него, внезапно ощутив перемалывающую, сокрушающую дух беспомощность. Тотальную и этим пугающую. Сердце ухнуло в ледяную черноту. В голове не укладывалось, что мамы… может не стать. Вот так – беспричинно, без предпосылок, однажды.

Мгновение Савельев всматривался в мое лицо, в глубоких глазах отражалось пронзительное сочувствие. Затем его губы поджались, он посуровел:

– Одевайтесь, – скомандовал, резко поднявшись с кресла.

Я не сводила с него недоуменного взгляда.

– Вы едете в Менделеевск, – пояснил, теряя терпение, быстро собрал папки с бриффинг-приставки, подал мне мой телефон. – Сегодня же. Сейчас.

– Я не…

Он раздраженно цокнул языком.

– У вас вредная привычка вечно говорить «нет» или начинать отбрыкиваться на любую мою попытку помочь и вообще проявить участие. Я чем-то неприятен вам? Ну, кроме того, что сглупил на корпоративе?

Взбешен. Я отметила, что его руки стиснуты в кулаки, а в глазах – ужаливший меня упрек. Осторожно поднявшись, я задвинула стул, но продолжала опираться на его спинку, не уверенная, что удержусь на ногах. Колебалась перед ответом:

– Я не решила, что именно делать. Но, думаю, мне действительно лучше…

– Быть рядом с матерью, – непререкаемым тоном перебил меня Вадим, предупреждающе сверкнув глазами. – Поэтому одевайтесь, я буду ждать вас в машине.

Глядя в его решительное, ожесточенное лицо, я поняла, что слова «ни вам, ни мне не следует этого делать» он не воспримет. Более того, я сама не смогу их произнести. Не сейчас, когда все так зыбко, черно и сыплется под руками и ногами, заглатывая, точно зыбучие пески.

***

Звонок Руслана совпал с моментом, когда Савельев захлопнул за мной переднюю пассажирскую дверь своей машины.

– Люся позвонила, – его голос заглушал какой-то фоновый шум. – Гипертонический криз. Состояние пока более или менее. Неплохое, но пока и нехорошее. Но, вроде, ничего страшного. Переполошил тебя, да?

– Я приеду, – ответила я, снимая берет. Нервно сжала ворот пальто и покосилась на Вадима, тоже глянувшего на меня, уже пристегнувшегося и готового выехать с парковки, но ожидающего завершения моего разговора.

– Отлично. Люське будет поспокойнее с тобою рядом.

– Что-то выяснилось? – спросил Вадим, заворачивая на улицу, еще не запруженную потоком машин.

– Да. Сказали, что это гипертонический криз. Пока ничего определенного.

Гипертония. Ни Люся, ни мама ни слова мне о ней не говорили. А я сама была так невнимательна, так отстранена, что не заметила…

– Мне нужно в железнодорожные…

– Да-да, предоставьте это мне, я сейчас все улажу.

Затормозив на светофоре, Савельев принялся листать контакты в своем сотовом, затем сделал звонок:

– Рита, день добрый. Это Вадим Савельев… У меня просьба к тебе: отложи билет Москва-Менделеевск на сегодня… Когда? ... Хорошо. Мы подъедем к восьми.

Повернувшись, задумчиво взглянул на меня и сказал своей невидимой собеседнице:

– И обратный, пожалуйста, – вопросительно поднял бровь, кивком головы побуждая определиться с числом, когда буду готова вернуться. Я, секунду подумав, шепотом произнесла:

– На вечер десятого.

Двое суток. Этого мало, очень мало. Мало для дочери, упустившей состояние матери, живущей от нее на расстоянии, выделившей для общения с родными мизерное количество времени. Но работа требует моего скорейшего возвращения.

Работа, профессия… Это они мною владеют, а не я ими.

– На вечер десятого… Угу, понял. Огромное спасибо, – он тепло рассмеялся на какую-то реплику той девушки, и я вдруг остро почувствовала укол холода, тоски и одиночества. – Витьке привет от меня… Да, и тебе счастливо.

За окном автомобиля мчалась будничная городская жизнь, расписавшая коричнево-черное пространство улиц параллельными, пересекавшимися и заверяющими в своей стабильности узорами, смело врезавшаяся крышами зданий в серебристо-серое, неизменное и повседневное февральское небо.

Все на своих местах. И будто ничего не происходит.

Вновь я почувствовала себя потерянной и беспомощной, оглянулась на мужчину рядом, спокойного, но что-то обдумывающего, внимательно следящего за дорогой, и усилием воли задавила панику. Сейчас важно жить поэтапным решением задач. И первая задача – сесть на поезд в Менделеевск. И если бы не Вадим Савельев, сегодня это вряд ли бы получилось.

– Я бесконечно вам признательна, – я продолжала смотреть на профиль его сосредоточенного лица, с волнением понимая, что невозможно подобрать слов, чтобы заключить в их оболочку всю свою благодарность, давящую изнутри томящей, горячей болью. – Даже не знаю, что бы делала без вас…

Снизив скорость перед перекрестком, он обернулся ко мне, на его губах расплылась медленная завораживающая улыбка, в глазах замерцала нежность, от которой быстрее забилось сердце. Плечи немного отпустил груз несчастливых обстоятельств.

Вадим так и не ответил мне. И я сама больше ничего ему не сказала вплоть до того момента, пока мы не оказались у подъезда моего дома, – спасалась, обретала почву, растворялась в нашем молчании, теплоте его присутствия рядом, в моей жизни, в размеренном гипнотизирующем движении машины.

… Чемодан я уложила за пятнадцать минут. Словно со стороны видела себя: всегда собранную, тщательно бдящую за порядком, педантично и эргономично распределяющую по полкам не только свои вещи, но и жизнь. Да, это позволяет собраться в дорогу за четверть часа, но это так же означает, что я упущу и потеряю все, что не находится под рукой или в поле моего зрения.

Мне следовало больше отдавать своей семье. Маме… Я эгоистично вспомнила об этом сейчас, когда ей плохо. Грудь сдавило, и глаза защипали слезы. Прижав ко рту кулак, я присела на кровать и прислушалась к звукам на кухне.

Вадим, без ожидания приглашений и какого-либо стеснения, зашел со мной в квартиру, разделся и разулся, прошел в большую комнату, мимолетно огляделся и, повернувшись, остановил взгляд на мне, замеревшей на пороге.

– Вы голодны? – вопрос прозвучал даже как-то враждебно. Я догадалась, что ответа «нет» не предполагалось.

Как обычно.

Запоздало по сознанию скользнуло удивление, смешанное с взволнованностью: он снова здесь, в моей квартире, а между нами снова канули в небытие границы нейтрального делового общения.

– Пока важнее собрать вещи, – ответила я, а он согласно кивнул.

– Все верно. Собирайте. А я пока сварю нам кофе и пороюсь в вашем холодильнике. Если, конечно, вы мне позволите, – кривовато и обаятельно усмехнулся.

И я позволила. Показала, что и где есть.

И ни тогда, ни вот в эту секунду, сидя в изголовье своей кровати, считая часы до своей отправки в Менделеевск, глядя на стоявший передо мной уже закрытый и готовый к поездке чемодан и прислушиваясь к его шагам и позвякиванию посуды на кухне, я так и не определилась, что именно испытывала от напора такой заботы и предупредительности, в чем-то успокоительных, отзывающихся в сердце нежной благодарностью, а в чем-то воспринимающихся как самоуправство.

… В молчании мы перекусили бутербродами, приготовленными Вадимом. Я едва справилась с половиной одного, чем заработала неодобрительный взгляд своего гостя. Меня одолевали тревоги, вина, мрачные предчувствия, до предела смущающие обрывки произошедшего в кабинете – неужели прямо на его глазах мне стало плохо? – все психологические силы тратились на то, чтобы прогнать все прочь.

Я направила внимание целиком на мужчину, сидящего напротив: пьет крепкий кофе без сахара и сливок, похоже, привык к очень горячему – не подождал, пока немного остынет, размышляет о чем-то неприятном и в такие моменты нервно трет складку между бровей и твердо сжимает рот.

Когда он поймал мой изучающий взгляд, то смутился.

– Было очень вкусно, спасибо вам, – теплым и мягким тоном я загладила возникшую между нами неловкость.

– Не за что. Был бы счастлив, поешь вы еще немного, – угрюмо отметил он.

Какое-то время мы безмолвствовали.

– Арина… – Вадим опустил взгляд и, обхватив за верх кружку, покрутил ее влево-вправо. – Я прошу прощения, если вам показалось, что я сильно напирал со своей помощью. Или злился… Хотя, да, я действительно злился. Во-первых, испугался за вас, испугался, что вы закроетесь. А во-вторых, вот так вооружился, приготовился к вашему отпору.

– Я поняла это. – Я улыбнулась ему, когда он поднял на меня глаза. Чувствовала внутри горячую щиплющую волну… чего-то. Неодолимого притяжения?

***

Мы стояли у перронов на Казанском вокзале, Вадим по-прежнему оставался рядом. Мне следовало еще раз отблагодарить его за помощь и, напомнив о делах, требующих его внимания, отпустить, ведь уже можно было садиться в вагон, но… Я не могла.

Боялась остаться одна, перестать глядеть в мягко улыбающееся лицо, в околдовывающие яркие глаза. Потому что знала: мне предстоит пережить натиск долгих часов в одиночестве и бессонной ночи, наполненных тяжелыми мыслями, выводами, растерянностью, страхом потери и неизвестности, а также бездонным чувством усталости.

Это не было правильным – то, что Вадим Савельев стал моим укрытием от себя самой.

Он расспрашивал, часто ли я покидаю Москву, как обычно чувствую себя в дороге, люблю ли ее. Попросил поподробнее рассказать о друзьях, с которыми однажды, как упомянула, совершила поездку в Сочи. Попытался развлечь меня несколькими забавными дорожными историями, приключившимися с ним и с его отцом. Я даже не вникала. Обнаружила, что мне просто нравится слушать его голос – бархатистые нотки баритона словно ласкали, заверяли, что все образуется.

Выдохнув, рассеянно проследив за белесым хвостиком моего растворившегося дыхания, я покосилась на один из локомотивов, медленно и плавно покидающий вокзал. Савельев неожиданно встал передо мной, закрыв обзор, отгородив от вокзальной сутолоки. Очень близко, как тогда, на корпоративном вечере, в момент нашего разговора, которого я так желала и не желала одновременно.

– Расскажите мне о ней.

Я догадалась, что он просит рассказать ему о маме…

Как она? Ей стало хуже? Ни Люся, ни Руслан не отвечали на звонки, меня это сильно тревожило. И хорошо, что он был рядом. Только поэтому дело не дошло до дрожи нервного перенапряжения и стискиванию в руке мобильного телефона в ожидании, когда он, наконец, взорвется входящим вызовом.

– Ей всего сорок девять, – неуверенно начала я. – Любит хозяйничать. Огород, кухня, соленья и варенья – центр ее вселенной. Обожает цветы, квартира теперь похожа на оранжерею. – Улыбнулась, вспомнив, как в мой последний приезд Люся ворчала на маму: «Мам, из-за твоих горшков уже не пройти, не проехать, сумки негде поставить, ну что за ерунда». – Цветы и книги – это ее слабости.

А следующие слова выдавились сами собой, расцарапали горло горечью:

– Мы с ней все больше отдалялись. С каждым годом моей жизни здесь. Это нормально – говорить с мамой раз, два раза в месяц? Хорошо не делиться с ней, не откровенничать? Не хотелось огорчать ее, но я ведь знала: она ждала не только рассказов о моих успехах, но и о моих провалах и проблемах.

– Арин, – Вадим смотрел в мои глаза с печальной мудростью и пониманием. – Вы помните, как я говорил сегодня о втором шансе? Иногда его необходимо давать и самой себе.

Слов не нашлось, и я просто кивнула, признав его правоту. А затем едва слышно, полувопросительно проговорила:

– Мне пора…

Момент, который хотелось малодушно отложить надолго, который я не торопила, но которого нетерпеливо ждала.

– Да. Действительно… – Глаза Вадима будто погасли, лицо стало печальным.

Он вместе со мной переживал эту… страшную ситуацию, был рядом, горячо поддерживал… А теперь я должна попрощаться с ним и сказать: «Спасибо бесчисленное число раз». Так?

Он не дал мне такой возможности. Захватив чемодан и взяв меня за руку, Вадим довел меня до нужного вагона и там, быстро развернувшись ко мне, вдруг крепко обнял, прижав к себе так плотно и надежно, что мое тело пронзило электричество, а сердце прекратило биться. Нос уткнулся в приятно уколовшую щетину у его уха. Ноздри заполнил густой и теплый запах кардамона и кедра.

На своем виске я ощутила сначала его горячее дыхание, шевелящее волоски, а потом – сладкое, осторожное, но такое обжигающее прикосновение губ, укравшее мое дыхание, пустившее трепет по каждой клеточке.

– Все будет хорошо, я обещаю. Верь мне, – шепот в моем ухе показался нереальным. Иллюзией. – Счастливого пути. Я встречу тебя в воскресенье. И больше не убегай, прошу.

В следующее мгновение Вадим выпустил меня из объятий.

Ошеломленная, едва отдавая отчет в своих действиях, я протянула проводнице билет и документы. Поднявшись в вагон, механически взялась за ручку своего чемодана, поднятого им наверх ранее. А он на прощание улыбнулся мне той самой улыбкой из моего сегодняшнего сна, согревающей, тревожащей, переворачивающей сердце… Чем?

Глава 6

11 – 14 февраля 20** года

Мы вот-вот прибудем.

Накинув пальто и приготовив чемодан, я вновь тяжело опустилась на сиденье, повернулась к окну, отразившему уставшие, обеспокоенные глаза с залегшими под ними тенями, осунувшееся лицо. Мое лицо.

Помассировав пульсирующий болью лоб, я поправила неаккуратно лежащие пряди волос, всмотрелась в посветлевшую мглу утра за стеклом, в которой плыли затихшие муравейники дорог и развязок, полусонные здания, громады промышленных построек, напоминавшие остовы разрушенного фантасмагоричного города. Отвлеклась на сигнал входящего сообщения: «Я уже жду. Вы будете точно по расписанию. Укутывайся теплее, сегодня морозно». От Вадима. Прикусив губу, едва веря в реальность происходящего, взволнованно набрала ответ: «Хорошо, спасибо».

Можно ли сказать, что между нами завязалась переписка?

Он прислал мне три сообщения, пока я была в Менделеевске. Первое застало меня тогда, когда я только сошла с поезда: «Ты как? Добралась?» Я ответила на него позже, по дороге в больницу: «Добралась, все отлично. Уже еду к маме». Второе пришло тем же вечером: «Как чувствует себя твоя мама?», а третье – вечером следующего дня, за пару часов до моего отъезда: «Ты так хорошо поработала с этим списком, что собеседование прошли все девушки. Взяли всех. Ты бы слышала, как ругался заказчик! Говорил, что все они настолько подкованы, что было жаль отказать хотя бы одной. Лучший комплимент за два года, клянусь!»

Последнее смс стало, пожалуй, единственным светлым пятном, единственным островом-пятачком ясности, надежности в том море хаоса и переживаний, в которое превратилась моя жизнь в эти три дня.

Маме стало лучше, врачи поговаривали о выписке в понедельник, если все будет в норме. Я очень хотела с ней поговорить. По-настоящему. Но пока дальше общих тем наши беседы не следовало продвигать – опасно, есть вероятность навредить откровением и ей, и себе. И между нами выросла стена непонимания, отчуждения из-за новости, которую она сообщила…

Мне необходимо было многое обдумать. Обдумать все, потому что казалось: происходящие события опередили не только мои ожидания, но и саму мою жизнь. Люся сосредоточиться не давала, свои эмоции и страхи она скрывала за активностью, усилившейся втрое. Вид ослабевшей мамы, часы, проводимые с ней, которые дОлжно было наполнить позитивом и только приятными вещами, тогда как душу скручивало чувство вины, терзало недоумение: как же так вышло, почему?.. А еще больничные стены, впитавшие и словно законсервировавшие в палате и коридорах запах лекарств и антисептиков, дух болезни – все это угнетало, придавливало к земле.

Я и сама была будто не здорова, буквально заставляла себя есть и закрывать глаза для сна, ставшим редким гостем. Просто не знала, как быть, что выстроить из того набора кубиков и деталей головоломки, что предоставила в мое распоряжение судьба. Все, что осталось от некогда четкой, определенной и ровной конструкции моей жизни. Мысли и воспоминания о Вадиме я отталкивала вглубь сознания, как можно дальше, едва они всплывали. Пресекала все расспросы Люси о нем. Ни к чему какие-то разговоры, тем более что сама не понимала, что чувствую, что вообще между нами происходит… И на данный момент разобраться с этим не была готова.

Еще каких-нибудь пять-семь минут – и я его увижу. Поздороваюсь, улыбнусь, отблагодарю за заботу и …. Что дальше?

Меня потрясло, абсолютно ошеломило то мгновение, когда, прощаясь, он крепко обнял меня, коснулся дыханием, губами моего виска, обжег шепотом… Ему удалось дать, подарить мне что-то… такое мгновение, за которое в ту страшную ночь я сумела зацепиться, чтобы устоять. Я обязана ему за это. Обязана и за его помощь с билетами, за участие и внимание. И очень скоро снова увижу его…

Чувствовала взволнованность и раскручивающееся в груди тепло. Что они означают? К чему приведут? Не имела представления. И слишком устала, исчерпана для желания иметь это представление.

… Я огляделась, едва успев ступить на перрон. Вадим уже спешил навстречу. Черное пальто расстегнуто, как обычно, руки спрятаны в его карманах, темные брюки, лишь яркий контраст – светлый свитер и шарф цвета охры на шее. Мое волнение достигло своего апогея, а еще перепад температуры: из теплого вагона – на холодящую сырость вокзала. Меня била дрожь, а улыбка вышла выдавленной и нервной.

– Привет, – тихо сказал он после паузы, остановившись рядом, жадно всматриваясь в мое лицо. На секунду я смутилась, но после подняла на него глаза.

Взъерошенный, слегка заспанный. Лучики-морщинки в углах глаз прорезались яснее. Робко улыбается, похоже, тоже нервничает, взбудоражен встречей. Такой пронзительный, напряженный взгляд…

– Вижу, это были тяжелые дни, – заключил наконец, недовольно и задумчиво поджав губы.

Я согласно кивнула, потому что в горле пересохло и меня продолжало трясти. Он, заметив мою дрожь, внезапно заключил мои озябшие кисти в свои большие горячие ладони:

– Замерзла? – И, прижав наши сцепленные руки к своей груди, притянул меня к себе.

Утвердительный ответ застрял где-то внутри вместе с моим дыханием. Холод, купол вокзала с его звонкой пустотой и вечным движением под ним сгинули прочь, серые глаза с томящей лаской в них оказались так близко, глядели на меня, полностью поглощая мои мысли, мою суть. Я не выдержала. Перевела взгляд на его рот и дернулась от пронзившего насквозь электричества видения-ощущения, как своими губами он касается моих…

Я резко отстранилась от него, а Вадим, накинув мне на голову капюшон, забрал чемодан:

– Скорее пойдем в машину. – Предложил мне руку, а я, отступив и спрятав глаза, плотнее запахнула шарф, стиснула руки на груди и поспешила к выходу в город.

***

Выполняя его просьбу, я скупо рассказала о самочувствии мамы и о том, как провела эти дни. Запинаясь, останавливаясь практически на каждой фразе. Потому что бездонная усталость и трясучка волнения перешли в какую-то заторможенность, потому что все еще не могла принять то решение матери, потому что, отогреваясь в тепле машины, успокаиваясь в ее движении, остро чувствуя на себе взгляд его глаз с неизбывным участием и пониманием в них, я так и не сумела что-то определить для себя.

Казалось, этот внутренний холод не уйдет никогда. Теперь в его покрывающую все и вся корочку впиталась и растерянность, и страхи грядущего несчастья от своих и чужих ошибок, и боль ставшей постоянной мигрени.

Мне необходимы несколько часов сна. И покой. Изоляция от всего: от своих мыслей, своей путаницы, своего прошлого и настоящего.

Ночь тонула в сизо-снежном утре, осторожно наступающем на город. Городские огни ровно проливали бесчувственный яркий свет в загроможденное зданиями пространство, мимо проползал редкий транспорт, мрачно открывали свой зев переулки. Лишь редкие пушинки невесть откуда летевших снежинок, легкие, свежие, ослепительно белые, скрашивали это впечатление пограничья – не темную ночь, но и не свет начинающегося дня, не смерть, но также и не жизнь. Утро возьмет свое рано или поздно, но я, похоже, пока застряла в таком пограничье: я и Вадим Савельев, я и моя карьера, я и Менделеевск. Нет ни сил, ни ясности разума, чтобы что-то выбрать, расставить нужные акценты.

Конечно, он легко прочел все, понял: я выставляю границы. Даже раньше, чем я сказала:

– Вам не стоило так беспокоиться, но я очень признательна и за то, что поднялись в такую рань, чтобы встретить меня, и за ваши смс. Особенно последнее.

После этих слов, на которые ничего не ответил, Вадим долго хмурился, а я заметила, с какой силой он стиснул руль.

Лучше будет, если все останется так…

Я не считала нужным «клеить» наш разговор, в итоге совсем прекратившийся. Хотя и следовало бы расспросить Савельева о делах в офисе, о рабочих планах на следующую неделю. Возможно, даже нужно было бы завести речь о дне моего отъезда, чтобы прояснить, объяснить, в каком тумане тогда находилась… Нахожусь до сих пор.

Боже, скольким же я ему обязана. И до какой же степени связана с ним…

Отвернувшись от окна, я посмотрела на профиль мужчины рядом. Он так близко, ощутимо близко. Пожелай я того, могла бы услышать баритон с бархатистыми нотками, увидеть живые, искрящиеся пониманием и ободряющей улыбкой глаза. Могла бы коснуться его рукой, согреть свои холодные пальцы в его тепле. Но он замкнут, молчалив, задет моей отстраненностью.

И так будет лучше, безусловно.

От наката слабости зарябило в глазах, в горле застрял комок горечи, и каждый глоток воздуха давался с трудом. Я опустила голову вниз, вперив взгляд в свои руки, державшиеся за сумку. Они воспринимались как чужие из-за маникюра, сделанного сестрой. Нежно-розовый, почти незаметный лак, выбеленные кончики ногтей, и только на больших пальцах, с которыми Люся провозилась достаточно долго, но терпеливо, – завитки линий, складывающиеся в листья и бутоны, выполненные белым цветом.

– Осваиваю френч-арт. Давай побалую тебя.

Она решила растормошить, отвлечь меня. И поговорить. Сразу же, как только мы вернулись к ней после того разговора с мамой. Я никак не могла оправиться от потрясения, а Люся, наоборот, словно угомонилась, посерьезнела. Тогда, работая пилочкой, она сурово, будто обороняясь, высказала:

– Тебе не по душе ее решение. Ты ее осуждаешь.

– Нет, не осуждаю. Просто боюсь за нее.

– Осуждаешь, Арин, я же вижу. Мама взрослая женщина, она нас вырастила, теперь заслуживает того, чтобы устроить свою жизнь.

– Согласна с тобой. Но никогда не думала, что она захочет устроить свою жизнь… вот так.

– Тебе просто надо привыкнуть. – В долгом взгляде Люси я увидела уверенность в том, что все так или иначе получится, и предупреждение: мама поступила правильно, ее поступок не обсуждается.

Я сжала руки в кулаки и снова разжала их. В какие же тугие узлы все завязалось… В такие, что душат невысказанным, непринятым. Глаза зажгло и защипало, сердце стиснуло болезненное давление, и я тяжело выдохнула. И вместе с выдохом вырвались слова, которым опасалась давать выход, потому что сама никак не могла их пережить, не обволакивая в отрицание или негатив: