Текст книги "Адвокат вампира (СИ)"

Автор книги: Елена Комарова

Соавторы: Юлия Луценко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Глава 7. Сила искусства

Дневники покойного Алана Кэмпбелла надолго заняли Ван Хельсинга. Не в силах оторваться от чтения, ученый вновь и вновь думал о великой несправедливости судьбы, так рано забравшей талантливого и дерзкого химика. Кто знает, какие тайны мироздания могли бы покориться его разуму?

Наукам были отведены отдельные тетради, в которых Алан Кэмпбелл скрупулезно описывал свои наблюдения и выводы – сведения немалой ценности для коллег, но сейчас профессора целиком поглотил личный дневник, настоящее воплощение яркой и многогранной личности автора. На его страницах формулы чередовались с нотными значками, поскольку Кэмпбелл равно виртуозно владел языками и науки, и искусства, воспоминания о неких светских развлечениях соседствовали с философскими рассуждениями о человеческой натуре, становясь все печальнее по мере приближения к дате смерти.

Имя Дориана Грея упоминалось часто. Кэмпбелл описывал их совместные авантюры в той же манере, как и свои научные опыты – возможно, именно так он их и воспринимал: без особого смущения или этических переживаний, в стремлении открыть для себя нечто неизведанное. Тем не менее, дальше тон менялся: от увлеченности – к разочарованию, от восхищения – к отвращению. Не раскрывая прямо причин разрыва дружеских отношений, Алан Кэмпбелл винил себя в глупости и недальновидности. И еще было сожаление – оно пропитывало последние страницы настолько сильно, что чтение вызывало почти физическую боль. Дважды Ван Хельсинг откладывал дневник, чтобы вернуться к нему позже, все тяжелее становилось наблюдать за падением таланта в пропасть, когда никто уже не смог бы его подхватить.

Дочитав последнюю страницу, профессор закрыл дневник, положил ладонь на его слегка потрепанный кожаный переплет со стершимся от времени вензелем «А. К.» и несколько минут просидел недвижно, мысленно прощаясь с коллегой.

«Благодарю вас, Алан Кэмпбелл, – прошептал он, наконец. – Пусть Всевышний смилостивится над вашей душой».

Дневники вернулись в ящик письменного стола, Ван Хельсинг запер его и вышел из кабинета.

Правда, почти сразу же туда вернулся, и на этот раз – не в одиночестве.

Профессор спускался по лестнице, Джонатан Харкер поднимался наверх, оба были погружены в свои мысли, иными словами, где-то между первым и вторым этажом они едва не столкнулись.

– Как я рад, что застал вас дома! – радостно воскликнул адвокат после обмена приветствиями и взаимными извинениями. – У меня для вас приготовлен интереснейший рассказ.

Потом в кабинет заглянул Игорь. Ему понадобилось менее секунды, чтобы оценить ситуацию – горящий взгляд адвоката, заинтересованный вид Ван Хельсинга, – и он кротко спросил, что будет угодно господам к чаю. Несмотря на появление в городе бывшего хозяина, Игорь не оставил дом на Вествик-гарденс и его обитателей, заявив, что должен лично наблюдать за шагами, предпринимаемыми для освобождения его подопечного, молодого графа. Далее он скрупулезно подсчитал свое предполагаемое жалованье в новой должности домоправителя и пояснил, что вычтет его из оплаты за услуги фирмы «Хельсинг и Харкер». Дракула с интересом спросил, во сколько же ныне оценивает свою работу его бывший слуга, и, получив ответ, одарил профессора взглядом с оттенком сочувствия.

Ван Хельсинг, впрочем, счел, что торг будет ниже его достоинства (Эрик так не считал, но его мнение не приняли во внимание).

К чести Игоря, благодаря его усилиям дом вплотную приблизился к идеалу, и Энни отправилась на праздники к родным, обогатив свои кулинарные знания десятком новых рецептов. Временами слуга сетовал на отсутствие размаха, ведь после ведения хозяйства в огромном трансильванском замке скромный дом не позволял ему в должной степени показать все свое мастерство…

Ван Хельсинг пригубил чай и поставил чашку обратно на поднос. Джонатан устроился поудобнее в кресле и начал свой рассказ:

– Как вы помните, несколько дней назад я обратился к одному моему другу из полиции и попросил о помощи. Сам он не был причастен к этому расследованию, да и было оно весьма кратким, тем не менее, он подсказал мне нужное имя, и сегодня я побеседовал с бывшим инспектором Фишером, который в свое время занимался самоубийством Алана Кэмпбелла. Полгода назад он ушел в отставку и успел отчаянно заскучать, так что моему визиту они с супругой очень обрадовались. Инспектор – с вашего позволения я буду продолжать его так называть, поскольку он принадлежит к прекрасному сословию истинно преданных своему делу служителей, – сразу же развеял мои подозрения о гибели кузена Джеффри. Признаюсь, я допускал, что его смерть могла быть насильственной, но это оказалось не так. За несколько дней до трагедии Алан Кэмпбелл внес кое-какие изменения в завещание, затем написал прощальное письмо и пустил себе пулю в висок. Вопросы могли возникнуть разве что по поводу причин такого страшного решения, но гадать о них – удел оставшихся в живых. Тем не менее, прежде чем вынести окончательный вердикт и закрыть дело, полиция опросила некоторых близких к Алану людей, среди которых промелькнуло и хорошо знакомое нам имя: мистер Дориан Грей. По словам инспектора Фишера, Грей был крайне недоволен тем, что его, невзирая на громкое имя и богатство, допрашивали наравне со всеми остальными. Он отправил несколько жалоб на действия полицейских и благодаря своему влиянию добился, чтобы их не проигнорировали. Поэтому в следующую их встречу инспектор, на себе ощутивший недовольство Грея, не отказал и себе в удовольствии слегка… отыграться.

Ван Хельсинг понимающе усмехнулся и посерьезнел.

– Иными словами, Дориан Грей привлекал к себе серьезное внимание полиции дважды?

– Трижды, если быть точным, – сказал Джонатан. – Еще один раз – по поводу несчастного случая на охоте, когда был застрелен какой-то бродяга, бывший моряк. Но нас больше интересует случай исчезновения мистера Бэзила Холлуорда.

– Я помню это имя, – сказал профессор. – Выдающийся художник, о котором говорили, что он может стать вровень с великими мастерами прошлого, а может, и превзойти их. Вы говорите, он исчез? Я не слишком пристально следил за новостями из мира искусства.

– Да, и это всколыхнуло высший свет. Холлуорд уезжал в Париж, где намеревался провести несколько месяцев вдали от суеты, полностью отдавшись работе. Поэтому о том, что он так и не сел на поезд, узнали слишком поздно. И конечно, уже не смогли найти ни единого свидетеля… Единственная зацепка – в вечер исчезновения он посещал своего давнего друга, мистера Дориана Грея: по словам прислуги, он прождал его до одиннадцати часов и ушел, так и не дождавшись. Это произошло девятого ноября, профессор.

– За несколько дней до смерти Алана Кэмпбелла, – закончил за товарища Ван Хельсинг.

– Не странным ли кажется это стечение обстоятельств? Два человека, близких к Дориану Грею, в одно и то же время… И хотя судьба Бэзила Холлуорда официально неизвестна, я рискну предположить, что его тоже больше нет в живых. – Джонатан помедлил. – Я также ознакомился с некоторыми его работами и пообщался с другими художниками. Среди этой братии не так уж часто можно встретить крепкую дружбу, но о Бэзиле они отзывались тепло, высоко оценивая его талант и в особенности – одну картину. Вы слышали о чудачестве Грея, странной боязни портретов и фотографий?

– Да, – кивнул профессор, – об этом, среди прочего, рассказывала мисс Адлер. Я тоже отметил эту странность – разве не естественным было бы для человека с такой удивительно красивой внешностью стремиться запечатлеть ее?

Джонатан торжествующе улыбнулся.

– Пропавший Бэзил Холлуорд двадцать лет назад написал его портрет, и все, кто видел картину, в один голос называли ее шедевром, величайшим творением гения. Эта картина, по их словам, изображала Грея в самом расцвете его красоты.

Ван Хельсинг снял очки и отложил в сторону.

– И что с ней случилось?

– Холлуорд подарил картину своей модели, и некоторое время она стояла в доме Грея, неизменно восхищая гостей. Затем Грей убрал ее и еще через некоторое время уничтожил. Так говорили. – Джонатан пожал плечами.

– Не верю в это, – решительно произнес Ван Хельсинг. – И держу пари, что портрет до сих пор где-то в его доме.

– Почему?

– Логика подсказывает, что, вероятно, картина изображает нечто, что Дориан Грей не хотел бы показывать посторонним, – вздохнул профессор. – Вы говорите, что ее многие видели и восхищались ею. Тем не менее, потом ее убрали с глаз долой. Логично допустить, что случилось некое событие, повлекшее за собой такие меры.

– Портрет пострадал? Был поврежден? – Джонатан встал и отошел к стене. – В таком случае стремление скрыть его от посторонних глаз понятно. Печально, но обыденно.

– Нет, не думаю. – Ван Хельсинг тоже встал, прошелся вдоль кабинета туда и обратно, потом вновь вернулся в свое кресло. – Мне чудится в этом намного более мрачная история из давних времен и легенд о преступлениях и смертях, которые удается скрыть от глаз человеческих, но не высших сил.

– Вы имеете в виду нечто вроде кровавых пятен, навеки оставшихся на месте убийства? – предположил Джонатан. – Их пытаются оттереть и смыть, но безрезультатно… Что-то из историй о привидениях? Мне рассказывали нечто подобное в прошлом, когда я разбирал то дело в Йоркшире. Почему вы не допускаете, что портрет убрали по тривиальной причине?

– Я допускаю любую причину, даже ту, которая противоречит законам логики. Но давайте обратимся к фактам. Что нам известно о Дориане Грее? Такое, что может быть связано с художниками, картинами, живописью в целом?

– Был написан его портрет. Грею в ту пору было не более двадцати лет.

– Принимается. Произошло некое событие… назовем его событием А. И портрет, который, несомненно – судя по тому, как высоко оценивали мастерство художника, – льстит его самолюбию, исчезает из поля зрения. Исчезает ли вообще, пока неизвестно. Предположим, что портрет в целости. Далее, мой друг.

– Грей – известный ценитель искусств.

– Не думаю, что это важно для нас на данном этапе. Далее.

– Мистер Грей чрезвычайно красив, если таковой факт можно отнести к живописи.

– Красив и, как свидетельствуют очевидцы, его красота не подвластна времени. Далее.

– Спустя двадцать лет к нему в дом приходит мистер Холлуорд, написавший в свое время пресловутый портрет. Приходит и уходит. Если допустить, что свидетельства слуг – правдивы.

– К этому мы еще вернемся. Итак, сначала в дом Грея приходит художник. Можно предположить, что происходит некое событие Б, вследствие чего художник исчезает. В доме ли Грея, по дороге ли в Париж, пока не суть важно.

– А затем в дом Грея, – продолжил Джонатан, чувствуя, как некие зыбкие очертания постепенно приобретают форму и цвет, – приходит мистер Кэмпбелл. Происходит некое событие В, и после визита химик принимает решение покончить с собой.

– Именно так.

– Но причем тут портрет?

– Терпение, мой друг. Терпение. Для начала давайте я закончу рассказ об экспедиции и человеческих жертвоприношениях.

– О да, ваш рассказ произвел впечатление на Эрика.

– Эта тема всегда впечатляет. Но я об ином. Племя, которое мы изучали, было дружелюбно ровно до того момента, пока мы не нарушили один из их запретов. Знаете, что это был за запрет? Ни в коем случае не делать изображений людей. Они полагали, что изображение – и есть человек. Собственно, подобных взглядов придерживались и древние египтяне, оставлявшие в гробницах ушебти, фигурки слуг покойного, которые будут служить ему и в загробном мире, вместо того, чтобы ритуально умерщвлять самих слуг. Да, египтяне отличались настоящим гуманизмом, что не так уж часто встречалось среди древних культур. Так вот, чем точнее изображение, считали они, тем сильнее его связь с оригиналом. А у нас был очень хороший художник. – Ван Хельсинг замолчал, подперев рукой подбородок. – Мы с высот нашей культуры и цивилизации считали подобные суеверия глупостью, пока он не поплатился за свою работу жизнью. Стоит ли упоминать, что и экспедицию пришлось завершать намного раньше, чем мы планировали? Мы потеряли еще четверых при поспешном отступлении, а я получил стрелу в ногу и лишь благодаря счастливому случаю ее наконечник не был отравлен одним из чудовищных ядов, против которых бессильны были все наши знания… Такова была цена за нарушение одного-единственного табу. И сейчас я начинаю думать, что, возможно, дикари могли быть правы, а мы – ошибаться.

– Бог мой, профессор… – нахмурился Джонатан.

– Мне кажется, опираясь на догадки и предположения, можно построить своего рода теорию. Предположим, что событие А произошло, когда художник Бэзил Холлуорд, силой своего таланта или прибегнув к оккультным знаниям, создал портрет мистера Грея, такой, что стареет вместо него самого. Версия, – развел руками профессор, – ничуть не хуже любой иной. Ему сорок лет, но его лицо – лицо двадцатилетнего юноши, это я утверждаю как врач. Он не носферату, но что-то поддерживает его молодость, и вряд ли я сильно ошибусь, предположив, что это средство магическое. Красота, сохраненная в искусстве, неподвластна тлену времени…

– Тогда событие Б?..

– Холлуорд, как и любой художник на его месте, пожелал увидеть свое творение. Он уезжал в другую страну, надолго, возможно, хотел еще раз убедиться в чем-то…

– И что же случилось? – нетерпеливо спросил Джонатан. – Грей не позволил это сделать?

– Возможно. Возможно, что художник увидел то, что не должен был увидеть ни один живой человек.

– И тогда он стал… мертвым человеком? Ну, а зачем Грею понадобилась жизнь химика?

– Возможно, скрыть следы преступления. Избавиться от тела или от портрета, что, впрочем, сомнительно. Алан Кэмпбелл по какой-то причине выполнил пожелание Грея, а затем, не в силах справиться с моральными терзаниями, покончил с собой.

Ван Хельсинг немного помолчал.

– На что способен талант живописца, который, устав наблюдать за природой и копировать ее, в какой-то миг отходит прочь и создает нечто иное, но столь же подлинное? – сказал он спустя какое-то время, задумчиво крутя в руках трубку. – Картины сохраняют для нас облики людей, умерших многие века назад, и мы судим об их характерах, опираясь на мастерство художника – если он талантлив и честен, он скажет правду. И затем мы слышим истории о заключенных в картинах душах, проклятиях и жутких тайнах. Может ли сила искусства разрушить грань, разделяющую миры?

– У графа фон Виттельбурхартштауфена, отца Ауреля, была в его замке прелюбопытнейшая картинная галерея, – задумчиво произнес адвокат. – Я видел, как глаза некоторых портретов следят за мной, и готов был иногда поклясться, что они смогут и заговорить.

– Учитывая натуру нашего клиента, это вполне возможно, – мягко улыбнулся Ван Хельсинг. – Также я слышал еще одну байку, но если предположить, что в ней было зерно истины и что она может быть связана с нашим делом… Не буду утомлять вас подробностями, скажу лишь, что жил некогда один страшный человек, который отчаянно не хотел умирать. Тогда он заказал художнику свой портрет, чтобы перенести в изображение свою душу и продолжить существовать даже после телесной смерти. Тот мастер был, вероятно, не менее талантлив, чем Бэзил Холлуорд, и он создал удивительное произведение, обретшее собственную жизнь… Грей не просто играет с оккультными знаниями, он знаком с самой черной их разновидностью. Портрет – слишком ненадежное средство. И Грей хочет найти новый способ жить вечно. Иначе не затевал бы эту интригу с похищением графа…

– Мы позволяем себе слишком увлечься теориями! – запротестовал адвокат.

– Возможно, – чуть охладив свой пыл, согласился профессор. – Тем не менее, я бы поискал портрет… Вы увидитесь с мисс Адлер сегодня, Джонатан?

Молодой человек взглянул на часы.

– Да, горничным полагается свободный вечер. Мы условились о встрече. А завтра надо проведать графа Дракулу. Хочу обсудить вашу догадку с ним, в конце концов, он намного лучше разбирается в мистических тайнах. Кто бы мог подумать, что сам Дракула может стать нашим союзником!

– Полагаю, что для графа это обстоятельство стало не меньшим сюрпризом, – ответил Ван Хельсинг и добавил со смехом. – И необходимость соблюдать договор его немало тяготит.

Джонатан улыбнулся в ответ, но его улыбка померкла, когда уже на пути к выходу его взгляд упал на свежий номер газеты рядом с подносом. Замерев, адвокат вчитался – прочитанное немедленно отразилось на его лице, так что, когда спустя несколько секунд он повернулся к Ван Хельсингу, от улыбки не осталось и следа.

– Я сегодня же нанесу ему визит, – жестко сказал он и устремился вниз по лестнице.

Профессор Ван Хельсинг тоже взял газету – узнать, что же так поразило его молодого коллегу. Причину он нашел быстро: в разделе светских новостей и сплетен некий репортер в достаточно фривольном тоне описывал лондонские гастроли итальянской оперной примадонны. Концерты, аплодисменты, охапки цветов – даже в холодную лондонскую зиму – и толпы поклонников, с надеждой ожидающих хотя бы мимолетного взгляда кумира. Заканчивалась заметка кратким сообщением о том, что следующее выступление, увы, не состоится: горничная обнаружила чрезвычайно бледную примадонну без сознания и с трудом привела в чувство. Петь вечером синьора отказалась из-за внезапных болей в шее.

Глава 8. Сообщники и враги

Свой первый свободный вечер у мистера Грея горничная Мэри, заново уложив волосы и прикрепив к платью одолженную у Джейн брошку, была готова встретить во всеоружии. Правда, перед тем как выйти из дома, она перестелила постельное белье, убралась в гостиной, вместе с другими слугами вычистила серебро, в общем, потрудилась на славу.

Омнибус быстро уносил ее прочь от парадных огней, богатых домов и любопытных глаз. Снега не было уже несколько дней, чуть потеплело, и улицы заполонила слякоть. Ветер гнал по небу лохмотья облаков, за которыми едва виднелась луна на ущербе. В тусклом свете редких фонарей дома казались огромными серыми кошками: хвост трубой, плоские морды, хищные желтые глаза окон. Тени от решеток ложились на тротуар косыми полосками, делая его похожим на тюремную робу. Улица выглядела пустынной и недвижной, как зимняя Темза.

Но как только молодая женщина ступила на мостовую, пространство вокруг странным образом наполнилось звуками и движениями. Ночная жизнь Лондона была иного сорта, нежели при дневном свете. Ночь обнажала то, что затмевали собой лучи солнца, наводя ложный лоск на людскую породу. Наблюдать за истинной жизнью города предпочтительнее именно ночной порой.

Хлопнуло окно, скрипнула, затворяясь, дверь. От стены, обклеенной старыми грязными афишами, отделились тени – нет, женщины: раскрашенные лица, почти маскарадные наряды, вульгарные позы. Неподалеку гогочут мужчины: кургузые пиджачки, кривые зубы… Грузный старик, по виду отставной моряк, прислонился к фонарному столбу, чтобы прикурить.

Мэри украдкой огляделась и направилась к трактиру «Одноглазая Кэти». Пройдя примерно половину пути, она заметила краем глаза движение и замедлила шаг.

– Добрый вечер, – негромко сказал Джонатан Харкер. Мэри улыбнулась, и сквозь личину скромной служанки проступили знакомые черты Ирен Адлер.

– Вы можете взять меня под руку, – сказала она, – так мы вызовем меньше подозрений, а еще согреемся.

Они пошли дальше вдвоем. Но следом за ними, высоко над головами, спешил кто-то третий, переносясь с крыши на крышу, прячась за дымоходами, не замеченный никем, и только глаза на черном, как у самого дьявола, лице блестели алчным азартом погони.

Публика в «Одноглазой Кэти» собралась разношерстная и шумная, но пока все держались в рамках приличий. Тапер в углу выколачивал из облупившегося пианино что-то бравурное, мужчины много курили, женщины много смеялись. Сюда мелкие клерки приводили своих подружек, чтобы за рюмкой-другой уболтать на ночь. Здесь же напивались, когда рассерженная недотрога давала пощечину и уходила, подметая подолом платья пепел на дощатом полу. Здесь же подыскивали другую красотку, посговорчивее.

Этот трактир хорошо знал Эрик, он и предложил «Кэти» на роль возможного места встречи.

Джонатан устроил Ирен за самым дальним столиком. Она, снимая пальто, успела поймать на себе несколько липких взглядов и довольно цинично подумала, что разница между мужчинами, в конечном итоге, заключается лишь в толщине кошелька… Здесь ли, в дешевом притоне, или же в блеске светского приема первое правило – не выглядеть слишком доступной, тогда тут же найдутся любители того, что побыстрее и подешевле. Правда, слишком недоступной тоже не стоит казаться, иначе налетят желающие сбить с гордячки спесь.

Усевшись напротив, Джонатан расправил плечи и сразу как будто стал значительнее, скрыв спутницу от чужих взглядов.

Подошла хозяйка в повязанном вокруг крутых бедер грязном фартуке. Джонатан заказал пинту пива и рагу.

– Как… как вы? – спросил Джонатан тихо, когда их оставили одних. Он хотел задать другой вопрос, но в последний момент передумал.

– Тружусь, – Ирен позволила себе немного сарказма, но тут же добавила серьезным тоном: – Не беспокойтесь, мистер Харкер, со мной все в порядке.

– Насколько?

– Достаточно для того, чтобы продолжить.

Принесли заказ.

Джонатан молчал, собираясь с мыслями. Присутствие мисс Адлер странным образом влияло на него – отчего-то возникала неловкость, пропадало красноречие. Просто наваждение. Не будучи друзьями или хорошими знакомыми в общепринятом смысле, они не вели переписку, не встречались в обществе. Поглощенный работой, Джонатан мог поклясться – Ирен Адлер не занимала его мысли, не заставляла сердце трепетать. Все эти чувства в прошлом, похоронены вместе с воспоминаниями о другой женщине. Пожалуй, стоит описать симптомы профессору. Возможно, тот посмеется, а затем назовет это как-нибудь антинаучно…

Что-то в облике Ирен беспокоило. Джонатан внимательно всмотрелся в лицо молодой женщины.

– Вы очень бледны, – заметил он.

– Просто усталость, – ответила Ирен.

Джонатан не ответил, но и не отвел непривычно колючий взгляд. Видит бог, подумала Ирен, ей очень хотелось избежать этого момента. Она надеялась, что удастся. Увы, нет. Отодвинув тарелку с едой (рагу оказалось съедобным), молодая женщина осторожно отогнула ворот платья и оттянула платок, обнажив шею с красными метками.

– Как он посмел? – тихо, с трудом сдерживая ярость, спросил адвокат.

– Я настояла, – твердо сказала Ирен, снова наводя порядок в одежде, – это было необходимо, чтобы не разрушить мою маскировку. Всего один раз, и, поверьте, я никогда этого не забуду. Потом я выпила рюмку красного вина из запасов графа, как советовал профессор Ван Хельсинг. – Она замолчала, молчал и Джонатан, эта неуютная пауза явно затягивалась. Тогда Ирен опять заговорила: – Сейчас я чувствую себя вполне сносно, учитывая распорядок дня обычной горничной. Мечтаю о том прекрасном дне, когда смогу, наконец, выспаться.

– Ваше мужество делает вам честь, – сказал Джонатан. – На вашем месте…

– Вы наверняка не впали бы в истерику, в отличие от меня. Мне стыдно, ведь я считала, что после пережитого год назад мне нипочем любые ужасы. Прошу вас, мистер Харкер, мне бы не хотелось обсуждать это. Расскажите лучше, что вам удалось узнать.

– Хорошо, – вздохнул Джонатан. – Надеюсь, вы любите готические романы? Я собираюсь поведать вам историю в духе Гофмана или Мэри Шелли.

– Звучит весьма интригующе, – поощрила его Ирен.

Красноречие вернулось к адвокату, и он, не жалея красок, рассказал о трагической истории химика Алана Кэмпбелла, художника Бэзила Холлуорда и мистера Дориана Грея, связавшего этих двоих смертью.

Ирен слушала, не перебивая, только глаза ее блестели.

– Портрет, – тихо сказала она, когда Джонатан закончил, – его нужно найти! – и тут же нахмурилась. – Почему вы смеетесь?

– Удивительно, как вы сразу же ухватили суть, да еще и с таким энтузиазмом, – сказал Джонатан. – Вам мало волнений?

– Можете себе представить, какая скучная у меня жизнь, – Ирен скромно сложила руки на столешнице. – И тем не менее. Портрет. Даже если он не имеет никаких мистических свойств, Грей прячет его неспроста. Возможно, это улика в каком-то преступлении. Я найду его.

– И думать позабудьте об этом, – сказал Джонатан и поднял руку, останавливая Ирен, готовую протестовать. – Слишком опасно. Если выбирать между ручным носферату и мистером Греем, я предпочту, чтобы вы имели дело с первым и всячески старались избегать второго. Судите сами, на что он пошел, стремясь скрыть от всех правду. Мне по-прежнему ужасно не нравится ваша идея отправиться в логово Дориана Грея под чужой личиной. Я бы хотел, чтобы вы покинули его дом, и как можно скорее.

– Это пока невозможно, – покачала головой женщина. – Не беспокойтесь из-за меня.

– Не могу.

– Вы смотрите на меня и судите неправильно, – вздохнула Ирен. – Внешность обманчива, уж не нам ли с вами об этом знать? В прошлом я переживала многие события, которые привели бы в ужас моих нынешних светских знакомых.

– Я помню, – отозвался Джонатан.

– Не только те… события. Было многое другое. Опасные знакомства, интриги. Но я все еще здесь, и не только благодаря слепому везению, – Джонатан не ответил, Ирен незаметно усмехнулась и решила сменить тему. – Значит, поиск портрета вы поручили месье Эрику? Безусловно, его таланты превосходят мои. – Как она ни старалась, чтобы это прозвучало легко, нотку обиды за недоверие к ее способностям скрыть не удалось.

– Его способности трудно не оценить, – согласно качнул головой Джонатан. – По правде говоря, если бы не обстоятельства, я бы предпочел держаться подальше от таких знакомств. При всех его умениях сливаться с тенью, вскрывать любые замки… господи, да я даже готов поверить, что он способен летать… (Ирен прикрыла рот ладонью, боясь засмеяться). Так вот, при всех его невероятных талантах он напрочь лишен одного умения – вписываться в обстановку.

– Да, он весьма… яркая личность. Порой мне кажется, что он не человек, а придуманный кем-то персонаж, в котором воплотилось всего с избытком. Почти всего.

– Иногда ему не хватает человечности, – заметил Джонатан. – Тем не менее, он неплохо узнал дом, нарисовал нам его план. По его словам, осталось не так много помещений, куда он еще не сунул свой… э… нос.

– Мистер Харкер, из вас вышел бы превосходный дипломат. При должном обучении…

– Три года муштра, – пробормотал Джонатан, копируя акцент Игоря.

– Что? – переспросила Ирен.

Ее собеседник слегка покраснел.

– Наш общий трансильванский знакомый Игорь собрался делать из меня образцового слугу, – пояснил он. – В его глазах я не настолько безнадежен, как профессор, и мне хватит трех лет строгого обучения. Для дипломатической должности, очевидно, потребуется столько же. Знаете, – он вдруг улыбнулся, – отец нашего графа Ауреля когда-то предлагал мне открыть практику в Трансильвании. По его словам, там очень сложно найти приличного юриста.

– Носферату не любят конкурентов? – понимающе кивнула Ирен и хихикнула. – И вы бы променяли Лондон на Трансильванию?

– Нет, никогда, – посерьезнел Джонатан и, наклонившись над столом и повернув голову так, чтобы Ирен было лучше видно, оттянул воротник, за которым, бледные, но все еще заметные, скрывались следы укуса острыми клыками.

– Так вот откуда вы знакомы с графом, – прошептала Ирен и протянула руку, но ее пальцы замерли на полпути.

– Это не он. – Адвокат повернулся в сторону барной стойки и заказал еще пинту. Заказ выполнили сразу же. Джонатан взял кружку – и отставил обратно на стол. – Два года назад я оказался в замке его друга и родственника. Волею случая и профессионального долга. Я ничего не знал о вампирах, не верил в них, но граф Дракула и его окружение заставили меня поменять мнение. Поверьте, я всей душой хотел бы забыть обо всем, но вспоминаю каждый раз, когда смотрюсь в зеркало. – Он подергал себя за седую прядь волос.

– Простите, – сказала Ирен с виноватой улыбкой. – Я всегда думала, что седина придает вашему облику что-то романтическое. Смею предположить, что вас и профессора Ван Хельсинга свел общий интерес к теме носферату?

– Да, он оказался одним из немногих людей, поверивших, что я не сумасшедший.

– И потом вы вернулись в Трансильванию? – спросила Ирен и пояснила: – Мне кое-что рассказывал Аурель, хотя и без подробностей, он говорил, что лично не присутствовал при событиях…

– Да, нам пришлось. Я хотел убить графа Дракулу, профессор и еще несколько наших друзей вызвались помочь, у них тоже были счеты к носферату. Мы вернулись в это проклятое место, закипело сражение. Хотя сражением это можно было назвать разве что с очень сильной натяжкой – Дракула легко чуть нас всех не перебил. Мы выиграли несколько минут, но судьба наша была бы решена, не вмешайся второй носферату.

– Второй? Вы имеете в виду отца юного графа, не так ли? – Джонатан кивнул. – Значит, вот как… – ей очень хотелось расспросить его о причинах этого противостояния, узнать как можно больше подробностей, настолько сильно, что это даже нельзя было списать на обычное женское любопытство. Она с трудом сдержалась и только спросила:

– Дракула? Мне кажется, я знаю это имя.

– Вряд ли в Лондоне найдется человек, которому оно не знакомо. Граф Дракула – во всем примечательная фигура.

– Как месье Эрик?

– При встрече они хотели убить друг друга, и я понимаю чувства обоих, – махнул рукой Джонатан и спохватился. Мисс Адлер ведь не знала о том, что дядя юного графа появился в Лондоне. И почему-то ему не хотелось сообщать об этом. Чем реже звучит имя Дракулы, тем спокойнее.

– Я думаю, нам пора, – сказал он, демонстративно глядя на карманные часы. – Идемте, я найду нам кэб.

– Горничная, которая возвращается в экипаже, – это нонсенс, – возразила Ирен, подождав, пока Джонатан расплатится за ужин и пиво.

– Отсюда уедете в экипаже, – твердо сказал Джонатан. – Нам с вами предстоит путь в одну сторону. Я попрошу высадить вас где-нибудь в начале улицы, дальше вы пойдете пешком, на Парк-лейн всегда оживленно и полно полиции. Вы будете в безопасности, при этом вас никто не заподозрит. А мне сегодня еще предстоит один визит.

На улице Ирен поежилась от внезапного порыва ветра. Джонатан помог ей сесть в кэб, запрыгнул следом и велел кучеру ехать в Мэйфер.

От стены дома отделился ночной акробат, незримо сопровождавший их с самого начала, шмыгнул мимо слившейся в экстазе у стены парочки и с места высоко прыгнул. Ухватился за решетку на окне, подтянулся, момент – и он уже на крыше. Порывом ветра разметало облака, и лунный свет охватил покрытые шерстью длинные узловатые руки, угловатые плечи и мощные ноги, приоткрылся в злой усмешке рот, сверкнули клыки, и оборотень, оцарапав черепицу когтями, как лезвиями, бросился прочь.