Текст книги "Адвокат вампира (СИ)"

Автор книги: Елена Комарова

Соавторы: Юлия Луценко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Глава 2. Воспоминания

Побывав у сэра Огастеса Фрэнкса и обсудив не слишком радужные финансовые перспективы, лорд Дарнем направил свои стопы в музей. Походка его была решительна, осанка безупречна, думы мрачны. Совместно с лордом Гамильтоном и другими уважаемыми членами Фонда исследования Египта предстояло решить вопрос о запланированной выставке.

Сбив тростью снег, налипший на носки ботинок, и стряхнув хлопья с цилиндра, лорд Дарнем вошел в просторный холл и замер на месте, беспомощно оглядевшись. В музее опять туда-сюда деловито сновали полицейские.

За их спинами лорд Дарнем разглядел внушительную фигуру лорда Гамильтона. По его встопорщившимся усам лорд Дарнем определил, что глава Фонда находится в крайне возбужденном состоянии.

– Вот и вы! – воскликнул лорд Гамильтон, решительно отодвигая в сторону коренастого плотного констебля и подзывая лорда Дарнема, который первым делом спросил:

– Боже мой, нас опять ограбили?

– Гораздо интереснее, друг мой! – глава Фонда взял его под руку и повел в свой кабинет. По дороге он не проронил ни слова, предоставляя коллеге рисовать в своем воображении картины одну страшнее другой. Прекрасно справляющийся с любыми сложностями на раскопках, будь то ядовитые змеи и скорпионы, хищные шакалы, песчаные бури, жажда или разбойники, на родине лорд Дарнем чувствовал себя беспомощным винтиком в безжалостной системе условностей. Как жаль, в иные моменты размышлял он, что джентльмен в Лондоне не может просто приставить револьвер ко лбу оппонента и склонить его на свою сторону. Увы, здесь приходится вести словесные дуэли, в которых выигрывает не тот, кто прав, а тот, чей адвокат выступит энергичнее и цветистее. Или тот, у кого весомее банковский счет и длиннее родословная. Право слово, быть джентльменом иногда так утомительно…

Гамильтон отпер дверь, возле которой дежурил полицейский, и обернулся к Дарнему.

– Приготовьтесь, дорогой сэр, зрелище ужасное.

– Я готов ко всему, – мрачно произнес тот.

– Джеммураби вернулся, – медленно и как-то торжественно сказал лорд Гамильтон. «Сам?» – хотел было спросить лорд Дарнем, но прикусил язык, понимая всю абсурдность такого вопроса.

– Входите, – с этими словами лорд Гамильтон распахнул дверь кабинета.

О да, это был он, незадачливый родственник Снофру, фараон, рассчитывавший на бессмертие и не обретший покой даже спустя века. Лорд Дарнем узнал его с первого взгляда, поскольку много часов провел, изучая каждый дюйм драгоценной мумии.

Боги, в каком же неприглядном виде возлежала эта мумия теперь на письменном столе!.. Века не оставили ни тени привлекательности этому некогда гордому сыну Египта. Но века не причинили даже десятой доли того ущерба, что нанесли неизвестные, но уже ненавидимые всеми фибрами ученой души вандалы.

– Как?.. – прошептал лорд Дарнем, скинув пальто на стул для посетителей и метнувшись к столу. – Как вы его нашли? Что, бога ради, с ним случилось?

– Его нашел сторож, делавший обход на рассвете, – Гамильтон сел в свое кресло и устало потер лоб. – Вернее, он заметил подозрительный мешок на ступеньках возле главного входа. Сунул в него нос и, впечатлившись зрелищем, поспешил к себе в каморку, чтобы разбавить всколыхнувшиеся чувства алкоголем. Спирт придал ему храбрости, и он вызвал полицию. А полиция уже вызвала меня.

– Этот бедолага, сторож, надеюсь, с ним все в порядке?

– Я отправил его домой, – сказал лорд Гамильтон. – И послал за вами.

Лорд Дарнем осторожно, почти нежно, прикоснулся к черепу Джеммураби, указательный палец очертил лобные бугры, надбровные дуги, скуловые кости, носовое отверстие, верхнюю челюсть… Нижняя челюсть скалилась на египтолога из мешка, лежавшего на краю стола.

– Саркофаг не вернули, – сказал лорд Гамильтон, – и, учитывая его стоимость, полагаю, что уже не вернут.

– Что говорит полиция? – лорд Дарнем положил череп на стол, пристроил к нему челюсть и принялся выкладывать все имеющиеся кости в анатомической последовательности.

– Полиция хранит молчание. Они озадачены не меньше нашего.

– Как обычно, – буркнул себе под нос Дарнем.

Оба египтолога надолго замолчали. Один методично сортировал кости, другой, вооружившись лупой, осматривал каждую из них на предмет повреждений.

Их молчаливое, но такое красноречивое согласие нарушил профессор Ван Хельсинг.

Дверь в кабинет была приоткрыта, и он, незамеченный, принялся наблюдать за работой египтологов. В глазах его горел огонь, знакомый студентам и коллегам по университету, тот огонь, что отличает настоящего ученого, несмотря на все жизненные коллизии.

Лорд Дарнем аккуратно положил на стол правую лучевую кость. Выше располагалась плечевая кость, а еще выше – ключица. Лопатка и локтевая кость с правой стороны скелета отсутствовали. Дав лорду возможность полюбоваться проделанной работой, профессор согнутыми костяшками пальцев постучал в дверь и шагнул вперед.

– А вот и вы! – приветствовал его лорд Гамильтон, поднимаясь из-за стола и пожимая протянутую руку. – Присоединитесь к нашему маленькому пиру духа?

– Разумеется, да! – без тени колебаний ответил профессор, приближаясь и окидывая бренные останки фараона быстрым, но внимательным взглядом. – Судя по внешнему виду его покойного царского величества, за время отсутствия он успел осмотреть все лондонские злачные заведения.

Лорды переглянулись, затем разом посмотрели на Джеммураби, снова друг на друга и расхохотались, явно в красках представив себе похождения мумии.

– Однако я хотел бы узнать у моих уважаемых коллег, почему бы нам не перейти в лабораторию? – намекнул Ван Хельсинг, когда те, наконец, отдышались.

– Признаться, я был настолько поражен возвращением фараона, что забыл обо всем остальном! – сокрушенно вздохнул лорд Дарнем. – Разумеется, нам следует перенести останки в более подходящее место.

– Кроме того, – сказал Ван Хельсинг, окинув взглядом кости, – поверхность стола коротковата, чтобы выкладывать на ней скелет полностью.

Вот почему домой профессор вернулся только в сумерках.

Он проведал Игоря, убедился, что тот принял надлежащие лекарства, и прошел в гостиную, где Джонатан дожидался его, устроившись у камина с толстым томом весьма почтенного вида на коленях. В соседнем кресле, которое обычно занимал профессор, развалился Эрик, делая вид, что читает вечернюю газету.

…Игорю отвели одну из комнат для прислуги. Миссис Тернер сперва возражала против того, чтобы устроить дома лазарет, тем более для иностранца, но затем, услышав трагическую (и значительно сокращенную) историю Игоря, сменила гнев на милость. К приятному удивлению хозяйки, гость оказался чистоплотным, хозяйственным и серьезным мужчиной.

Как только Ван Хельсинг решил, что состояние пациента позволяет ему говорить, Игорь рассказал о случившемся. Так они узнали, что Аурель получил приглашение навестить своего друга Дориана Грея в его особняке на Парк-лейн, куда Игорь в тот раз не сопровождал его. Оставшись дома, он посвятил себя привычным заботам, пока не почувствовал странную и все усиливающуюся тревогу за своего молодого хозяина. Именно тогда на Игоря напали другие слуги, нанятые по рекомендации Грея. К счастью, сочтя его мертвым, они просто выбросили тело на улицу.

Через некоторое время Игорь пришел в себя и, собрав последние силы, бросился за молодым господином. Дальнейшие события пересказывал уже Эрик.

Благодаря врачебным усилиям Ван Хельсинга и, скорее всего, некоторым собственным особым способностям, Игорь шел на поправку с невероятной скоростью. Как только здоровье позволило ему вставать с постели (а позволило оно очень скоро), он начал помогать по дому и на все увещевания профессора повременить с работой до окончательного выздоровления отвечал неизменно: «Работа есть лучший лекар для Игор». Джонатан как-то сказал Ван Хельсингу: «Полагаю, что работа помогает ему отвлечься от…», но не закончил фразу, потому что Игорь, услышав эти слова, возразил: «Я ни на минуту не забывать о молодой хозяин. Он всегда в мой сердце и мой душа»…

Джонатан и профессор не озвучивали свои мысли, но чувство вины из-за попавшего в беду юного носферату терзало обоих. Однажды Ван Хельсинг вскользь отметил, что в некоторых вопросах они были просто бессильны – ведь никто не был допущен в те же круги, в которых вращался граф, и вряд ли можно было бы следить за каждым его шагом, тем более – приказывать ему… Никто не смог бы предугадать случившееся. Но эти слова, логичные и правильные, не могли снять груза с души. Даже не озвучивая свои намерения, они оба точно знали, что приложат все усилия для спасения Ауреля.

– Есть новости? – спросил Ван Хельсинг. Он прошел к огню и остановился, опершись о каминную полку.

– Мальчишка жив, но беспомощен, – ответил Эрик, обращая к нему закрытое новой маской лицо. – Я завел пару знакомств с челядью из особняка этого Грея. Никогда не позволяйте себе недооценивать прислугу! – он многозначительно воздел указательный палец, однако, перехватив ироничный взгляд профессора, сразу же его убрал. – Они могут быть невидимы и неслышимы, но не слепы, глухи и немы.

– Мы непременно учтем это, – кивнул профессор. – Продолжайте, месье Эрик.

– В доме и вокруг него постоянно крутится несколько подозрительных типов, думаю, охрана. И, судя по количеству оружия, которым они бряцают при ходьбе, вряд ли от воров. Кроме того, в деле замешана настоящая мерзость.

– Что вы имеете в виду? – подал голос Джонатан.

– Магия! – торжественно-мрачным тоном изрек Эрик и замолчал, изучая произведенный эффект.

– О, – сказал профессор. – Разумный шаг со стороны мистера Грея в данных обстоятельствах.

– Для ученого это должно было бы стать сюрпризом, – уязвленно отметил француз.

– Мне доводилось иметь дело с удивительными явлениями, месье, – отечески улыбнулся Ван Хельсинг. – Помнится, в семьдесят восьмом я был членом экспедиции в Африку, снаряженной голландским Королевским географическим обществом. Поистине дивное получилось путешествие. Мы открыли одно племя, затерянное в самом сердце этих диких, но от того не менее прекрасных земель. Подлинный островок древнейшей культуры, находящийся под властью касты жрецов, которые практиковали древние магические ритуалы. Часть их можно было объяснить с научной точки зрения, многое другое являлось ничем иным, как фокусами, дурачащими их, как бы выразиться, паству. Но некоторые творимые ими вещи остались загадкой. Как ни пытались мы с коллегами проникнуть в тайну, она по-прежнему сокрыта для нас. Но, несмотря на это, нам тогда оказали великую честь, пригласив на одну из священных церемоний и даже позволив принять в ней участие. Это была череда подношений богам, сначала цветы и фрукты, затем птицы и мелкая домашняя живность, потом крупный зверь и наконец – человеческое жертвоприношение…

– И что, – с живым интересом спросил Эрик, – вы принесли последнюю жертву?

– Нет, – снисходительно ответил профессор. – В научных кругах подобные вещи не одобряют.

Со стороны, где сидел Джонатан, донесся тихий, но вполне отчетливый смешок.

– Вы насмехаетесь? – с обидой в голосе спросил Эрик.

– Вовсе нет, – невинно отозвался профессор и чуть прикусил нижнюю губу.

Эрик встал.

– Если не желаете рассказывать – ваше право. Пожалуй, я вернусь к себе, – сказал он подчеркнуто равнодушным тоном и, отвесив театральный поклон, направился к выходу.

– Ах, друг мой, – сочувственно покачал головой Ван Хельсинг, усаживаясь в освободившееся кресло, когда за их помощником закрылась дверь, – теперь меня терзают муки совести.

Джонатан усмехнулся, отложил свою книгу и с молчаливого одобрения профессора достал бренди.

…Некоторое время друзья смотрели на огонь, наслаждаясь тишиной и покоем.

– Вы так глубоко погрузились в раздумья, что меня это беспокоит, – сказал профессор чуть позже. – Миссис Тернер готовит ужин, я уже чувствую его великолепный аромат и предвкушаю грядущее кулинарное наслаждение, а вот ваше равнодушие к нему нездорово в столь молодом возрасте.

Адвокат усмехнулся и покачал бокал с напитком.

– Простите, дорогой профессор, но ваш рассказ пробудил и мои воспоминания, которые оказались слишком сильными. Я думал о вас и о нашей дружбе. О том жутком случае, который заставил нас вновь объединить усилия ради спасения невинной души. Хотя по возвращении из Трансильвании я искренне надеялся, что впереди ждет лишь скучная и размеренная жизнь поверенного. Следовало послушать вас еще тогда, ведь по пути в Англию вы предупреждали меня, что эхо пережитого никогда больше не оставит нас в покое.

– Видите ли, Джонатан, вам удалось по счастью соприкоснуться с иными сферами, иными формами жизни, и это знание изменило вас и окружающий вас мир. Как сказано, единожды вкусив плодов древа познания…

– …Навсегда будешь изгнан из рая, – улыбнулся уголками губ молодой человек. – Если встреча с носферату грозит изгнанием из рая, то как можно назвать это счастливым событием?

– Нет, мой друг, – качнул головой профессор. – Вы добрый христианин, и, разумеется, для вас древо познания ассоциируется с древом познания добра и зла. Однако мы познаем не только добро и зло, мы познаем множество вещей, явлений, свойств, это древо, быть может, и не упомянуто в Библии, но не менее важно для людей. Вы всегда мне нравились, мой дорогой Джонатан, вы понравились мне с самой первой нашей встречи. У вас пытливый ум, стойкий дух, вы способны мыслить широко и непредвзято. И вместе с этим в вас есть огонь, жажда и, если позволите, страсть. Вы стремитесь к познанию нового, и ваш ум способен его принять. И, как я уже сказал, единожды вкусив плодов дерева познания, остановиться выше человеческих сил. Мы будем алкать нового всю оставшуюся жизнь.

– Мне никогда не сравниться в этом с вами, профессор.

– Да, – скромно согласился Ван Хельсинг, и Джонатан засмеялся.

Профессор придвинул к себе бутылку и плеснул еще бренди в свой бокал.

– Когда спустя полгода вы оказались у меня на пороге с горящими глазами, я совершенно не удивился, – сказал он. – До сих пор помню тот день. Сначала вы пожелали мне доброго утра, а потом выпалили: «Кажется, я схожу с ума!»

– Я был более чем напуган. Даже не мог толком объяснить вам, в чем дело.

– Назовем это интуицией. Которая, как показало время, оказалась права. Только благодаря вашей зоркости нам удалось спасти эту невинную душу. Нет-нет! – вскинул руку Ван Хельсинг, видя, что собеседник собирается возразить. – Не спорьте. Ведь никто, никто, кроме вас, не заметил ничего странного в поведении и окружении уважаемого всеми джентльмена. Никто не почувствовал нависшей угрозы. Никто не взял на себя труд поискать в библиотеке нужные сведения…

– Никто бы никогда не допустил подобной мысли, – жестко закончил молодой человек. – Ведь он был преуспевающим адвокатом, блестящим, я бы сказал. Я изучал несколько громких дел, которые он вел.

Ван Хельсинг налил Джонатану еще бренди.

– Никто не совершенен, – иронично сказал он.

– И что самое удивительное, ведь он не считал, что поступает дурно! Напротив, с его точки зрения задуманное ужасное преступление являлось честью, оказываемой его несчастной жертве.

– Он был фанатиком и безумцем, – сказал Ван Хельсинг.

– И об этом даже не догадывались его друзья и коллеги. Нас так легко обмануть внешностью. Достаточно лишь следовать неким общепринятым ритуалам, чтобы никому и в голову не пришло задуматься, что скрывается за фасадом…

Профессор Ван Хельсинг вздохнул.

– Монстры, скрывающиеся под личиной благопристойности, мало чем отличаются от сородичей графа и других сверхъестественных существ, – негромко произнес он. – Чтобы сразиться с ними, для начала нужно признать их существование. С другой стороны, то, что мы считаем дурными поступками, для иных людей, напротив, высшая доблесть. Наши моральные принципы какому-нибудь коренному жителю Австралии могут показаться чушью.

– Но существуют же какие-то догмы, которым подчиняются все!

Ван Хельсинг открыл рот, чтобы возразить, и ему было что сказать.

«Мой добрый друг, – сказал бы профессор, – вы говорите о догмах веры. Все самые страшные преступления человечества совершались во имя веры». Или: «Вы верите в гуманное начало, но неверно обобщаете его до масштабов целой планеты».

– Я очень рад, что вы оказали мне честь, став другом и соратником, – вместо этого сказал Ван Хельсинг и отсалютовал Джонатану бокалом.

Спорить, по большому счету, было не о чем.

Тихо скрипнула дверь, и в гостиную вновь зашел Эрик, уже в домашних туфлях, длиннополом халате и с потрепанным томиком под мышкой. Прищурившись, Джонатан разобрал «Montaigne[5]5
  Montaigne (фр.) – Монтень, Мишель де, французский писатель и философ эпохи Возрождения.


[Закрыть]» на обложке.

– Джентльмены, – сделал он общий поклон, – это снова я, влекомый долгом. Только что доставили телеграмму, и я взял на себя смелость расписаться в получении.

С этими словами он достал из кармана брюк сложенный листок.

– Вы, разумеется, ознакомились с содержанием? – спросил Ван Хельсинг, надевая на нос очки. Бывший Призрак Оперы счел излишним подтверждать очевидное.

– Боже мой, – только и сказал профессор, протягивая телеграмму компаньону.

Джонатан прочитал: «Прибываю четверг. Не встречайте. Приду сам. Дракула».

Глава 3. Пленник Парк-лейн

Очередной тусклый зимний день вступил в свои права, но серый облачный покров заметно истончился, обещая чуть позже порадовать горожан кусочком чистого неба, а может, даже и несколькими солнечными лучами. Грядущие праздники разбудили искорку подлинного тепла не только в замерзших и очерствевших человеческих сердцах. Смягчался даже сам неумолимый лондонский климат – и пусть ученые мужи рассуждают о воздушных потоках, поглядывая на хмурое небо.

Несмотря на то, что солнце еще не показалось, дневной свет проник в роскошно обставленную комнату на третьем этаже одного из самых богатых особняков на Парк-лейн, позволяя различить малейшие детали отделки, узор, вышитый на покрывале, несколько фарфоровых безделушек, украшающих столик у окна. Единственным пространством, скрытым в тени, оставался дальний угол комнаты. Свет словно бы и не стремился туда, замирая на полу и проводя по нему четкую границу между днем и сумерками.

Граф Аурель Аттила фон Виттельбурхартштауфен стоял у стены, опершись плечом и скрестив руки на груди, абсолютно неподвижный, будто бы и не живое существо, а исполненная талантливым художником статуя, но некоторые статуи выглядели более живыми по сравнению с этой скрывающейся в тени фигурой. Загляни кто в комнату – вероятно, и не заметил бы с первого взгляда ее обитателя, но заглядывать было строжайше запрещено хозяином этого особняка, мистером Дорианом Греем. Иностранный гость был предоставлен самому себе.

Пленник.

Осознание этого факта стало совершенно новым и крайне болезненным ощущением, причем не только морально, но и телесно.

Вот уже четыре дня он находился у Дориана Грея в доме, не имея никакой возможности его покинуть. Кажется, в этом было замешано какое-то омерзительное колдовство, сродни тому, о чем писалось в тех отцовских книгах, которые Август фон Виттельбурхартштауфен держал на самой верхней полке шкафа. Когда-то отец сам предложил побеседовать о магии, но Аурелю немедленно стало дурно от описания даже самых основных ритуалов, и граф перенес занятие на более подходящее время, оставляя единственному сыну все прочие богатства библиотеки. Подходящее время, увы, так и не настало до самого отъезда Ауреля в Англию, о чем юноша ныне горько сожалел. Понимай он угрозу, тогда не позволил бы пленить себя столь легко, и кому – человеку!

Окажись на его месте отец… а еще лучше – дядя… уж они бы дали достойный отпор, не оставив камня на камне от этого особняка и ни капли жизни в его обитателях.

Рассказы дядюшки о своей юности, о пребывании заложником в турецком плену (дипломаты называли это иначе, но суть от того не менялась), которые Аурель ненавидел всеми фибрами души, считая скучными и кровавыми сверх всякой необходимости, теперь то и дело всплывали в памяти непрошенными, но очень настойчивыми гостями. Даже удивительно, как много он, оказывается, запомнил. Во всяком случае, достаточно, чтобы не питать иллюзий в отношении своего статуса: он тоже заложник, и его убьют, как только он перестанет быть нужным. А нужен он Дориану Грею для каких-то непонятных, но наверняка неприятных целей, о которых тот пока не распространяется, с улыбкой называя молодого трансильванского графа своим гостем, чье общество столь ценно и приятно, что он просто не в силах позволить ему покинуть свой дом.

Особенно издевательски эти слова прозвучали в первый раз, когда носферату корчился на полу, изнемогая от невыносимой боли и мечтая хоть ненадолго лишиться чувств. Грей произносил странно звучащие слова на неизвестном языке, и словно тысячи раскаленных игл впивались в каждый дюйм тела, лишая сил и воли к сопротивлению. Любое движение превращалось в пытку, мгновение растягивалось на целый год. Но, закончив заклинание, Дориан милостиво разрешил пленнику потерять сознание.

Спустя несколько часов Аурель открыл глаза и сначала просто наслаждался отсутствием боли.

Комната, где он очнулся, предназначалась для гостей, и ее великолепная обстановка могла бы удовлетворить самый тонкий вкус. Аурель не был скован цепями, на окнах не было решеток – разумеется, Грей не позволил бы себе опуститься до подобного варварства, – но хозяином себе носферату больше не был, и это ощущение было столь же сильным, сколь и правдивым.

Его не держали взаперти, магия позволяла ему бродить почти по всему дому, но запрещала его покидать. Также он не мог войти в некоторые комнаты, просто свернуть в некоторые коридоры, спуститься или подняться по некоторым лестничным пролетам, хотя в целом Грей отвел ему достаточно просторный вольер для прогулок. Ощущение несколько напоминало то, что он испытывал еще в Трансильвании, оказываясь у порога домов, куда его не приглашали: это не было преградой, не вызывало болезненных ощущений, просто невыполнимо и неумолимо, как закон природы.

А вот попытка напасть на Грея, которую он, разумеется, сразу же предпринял, едва очнувшись и увидев негодяя в пределах досягаемости, отразилась болью, да такой, что пытка во время заклинания могла сойти по сравнению с ней за легкий шлепок. «Следующая выходка закончится вашей гибелью, – холодно произнес тогда Грей, вставая с кресла и направляясь к двери. – Мы – представители разумных видов, а значит, сможем понять друг друга. Не вынуждайте вас уничтожать».

Первые два дня в плену Аурель часто думал о смерти. Не той, что становится всего лишь переходом из мира людей в мир детей ночи, которую он не познал сам, но прошли некоторые из его знакомых, – но смерти окончательной, абсолютном небытии. Пусть он далеко не так силен в управлении погодой, как отец, но развеять ненадолго тучи сумел бы. А на большее усилий от него бы уже не потребовалось никогда. Достаточно нескольких солнечных лучей и меньше минуты терпения.

Но Аурелю отчаянно не хотелось умирать. «Окончательная смерть неизменна, все прочее может измениться», – сказал когда-то отец по какому-то совсем иному поводу, слова коснулись сознания почти незаметно, однако проникли в память и в ней остались.

Помимо прогулок по дому и наблюдения за жизнью Парк-лейн, что само по себе могло бы в других обстоятельствах стать превосходным развлечением, графу позволяли питаться. И, трапезничая, носферату держал обещание, данное отцу, хотя Дориану Грею, скорее всего, это было совершенно безразлично.

За спиной негромко щелкнул, открываясь, замок – у незваного гостя по ту сторону двери имелся ключ. Тщательно смазанные петли не издали ни единого скрипа, поворачиваясь и впуская в комнату посетителя: невысокого, коренастого, заросшего густой растительностью почти до самых бровей. Аурель молча обернулся и смерил вошедшего взглядом, вкладывая в него все свое презрение – и с удовлетворением поймал ответный, горящий ненавистью.

– Хозяин ожидает тебя в кабинете, отродье, – хрипло произнес Николае по-румынски.

– Хозяин… – граф широко улыбнулся, демонстрируя клыки. – Псу, конечно, нужен хозяин.

– Дай мне только повод, – оскалился в ответ оборотень.

– Изволь! – носферату уселся в кресло и вызывающе взглянул на слугу Грея.

Николае сгорбился. Его пальцы скрючились, грубые желтые ногти удлинились еще сильнее, превращаясь в роговые когти, способные легко разодрать живое тело, из-под вздернутой верхней губы раздалось глухое рычание… И первое же движение бросило оборотня на пол, заставляя жалобно заскулить от боли.

– Это заклинание не вечно, – произнес Николае, когда страдание отпустило его и позволило встать на ноги. – Рано или поздно хозяин его уберет. И тогда я разорву тебя на части.

– Убирайся, пес, – брезгливо бросил граф, отворачиваясь к зеркалу.

Грохот, с которым захлопнулась дверь, можно было сравнить с раскатом грома.

Аурель взял со столика гребень и провел по своим длинным светлым волосам. Люди считают, что вампиры не отражаются в зеркале – это не так. Всего лишь одна из особенностей их вида: отражение носферату невидимо человеческому глазу. Но не собственному.

Закончив расчесываться, он собрал волосы в пучок у затылка и перетянул их черной бархатной лентой. Грей не запрещал слугам посещать комнаты графа, но люди, видимо, чувствуя некие флюиды, сами не стремились заглядывать туда, лишь по приказу или в случае крайней хозяйской надобности. В основном носферату обслуживал себя самостоятельно: в апартаментах имелась современная ванная комната, не составляло труда и самому причесаться, одеться, даже прибрать постель. В Трансильвании его отец держал мало слуг, посему Ауреля с раннего детства приучали заботиться о себе. Пожалуй, лондонская знать, узнав о подобном, сочла бы гостя редким оригиналом, а то и потенциальным смутьяном.

Он распахнул дверцы гардероба и придирчиво изучил имеющийся выбор костюмов: Грей проявил трогательную заботу о госте, распорядившись доставить почти все его вещи из дома на Лаундес-плейс. О, он все тщательно продумал, позаботился обо всем, и никто не удивится пропаже графа. Если кто-то из новообретенных светских знакомых вдруг заскучает настолько, что решит поинтересоваться причинами его отсутствия, то прислуга в особняке подтвердит, что хозяин уехал на неопределенный срок из Лондона. Решил встретить настоящее английское Рождество в глубинке. Ах, как это забавно, ох уж эти иностранцы! Наверное, даже мисс Адлер подумает так же…

Единственным, кто не прекратил бы поиски, даже если дорогу ему преградит целое войско, был Игорь. Но Игорь мертв.

Аурель несколько раз пробовал найти верного слугу с помощью особой связи, но его способности не могли проникнуть за сковывающие особняк заклинания. Грей лишь равнодушно пожимал плечами: «Это ведь всего лишь слуга. Но если он был вам столь дорог, примите мои соболезнования». С какой охотой Аурель разорвал бы ему горло…

Застегнув запонки на рукавах сорочки и одернув жилет, Аурель кивнул самому себе в зеркале, прежде чем выйти из комнаты. Грей назначил встречу в кабинете. Что ж, стоит узнать, что нужно этому мерзавцу. Пес, как ни отвратительно это признавать, в чем-то прав: рано или поздно сдерживающее его заклятье ослабеет. И тогда он тоже не упустит своего шанса, пусть даже это станет последним, что он успеет сделать за свое недолгое, по меркам носферату, существование.

Кабинет Дориана Грея был на втором этаже. Сбежав по ступенькам, Аурель попал в коридор и без стука повернул дверную ручку.

Грей сидел у горящего камина, держа в руке книгу, и сокрушенно качал головой – возможно, прочитанное вызывало в нем противоречивые эмоции. На столике лежал серебристый поднос с пачкой писем, часть из которых Грей, похоже, успел распечатать и прочесть – вскрытые конверты были небрежно сдвинуты в угол, развернутые и мелко исписанные листки бумаги смешивались с золотыми обрезами на карточках-приглашениях. Одно из таких приглашений, вероятно, привлекло особое внимание хозяина, так как он оставил его в стороне и прижал ножом для разрезания бумаги, чтобы не смести случайно в корзину. На пути к свободному креслу граф успел пробежать глазами витиеватые строчки – приглашение на рождественский благотворительный концерт. Кажется, вспомнил он, тот самый, который планировали в особняке леди Мод. На нем еще должна выступать мисс Адлер.

Дориан Грей приветливо кивнул гостю и закрыл книгу, отметив нужную страницу закладкой.

– Должно быть, вы тоже заметили это приглашение, – сказал он, перехватывая взгляд Ауреля, и встал с кресла.

Носферату уселся, принимая свою излюбленную позу – выпрямив спину и скрестив на груди руки, всем своим видом выражая холодное аристократическое достоинство.

– Рождественские праздники, как правило, ужасно скучны, – поделился Грей. Рядом с корреспонденцией стоял графин с переливающейся атласно-золотистым оттенком жидкостью. Плеснув себе немного виски, Дориан пригубил, явно остался доволен и со стаканом в руке вернулся в кресло, одаривая гостя улыбкой. – Не стану вам предлагать составить мне компанию, поскольку ваш вид, насколько мне известно, не употребляет спиртных напитков.

– Употребляет, – искривил губы Аурель. – Для тех же целей, что и ваш. Только меньше, и на нас это не оказывает негативного воздействия.

– Еще одно достоинство, – едва слышно пробормотал себе под нос Грей. – В таком случае, не желаете ли присоединиться?

– Нет, – коротко ответил носферату.

Грей с видом «ваше дело» пожал плечами и сделал еще глоток, затем вернул стакан на столик и откинулся на спинку кресла, изучающе глядя на Ауреля. Того же, казалось, всецело поглощала игра языков пламени в камине. Молчание затягивалось.

– Повторюсь, – нарушил тишину первым Дориан, – я не любитель рождественских празднеств. Как правило, это означает невыносимые любительские хоралы, приемы в кругу все тех же достойнейших, но давно опостылевших столпов общества и рассуждения о важности сострадания к нищим мира сего. В этом году я надеюсь отдать свой долг джентльмена, ответив не более чем на два приглашения. Время – это единственная ценность, которая невосполнима. Не поможете мне выбрать, куда поехать?

– Зачем вы держите меня здесь? – спросил Аурель.

Грей вновь потянулся к виски.

– Мы уже обсуждали этот вопрос, – отметил он.

– Только ответа я так и не получил.

– Настойчивость – добродетель для юношей вашего возраста, – усмехнулся Грей. – Только, увы, она одна – бесполезна. Поверьте, – продолжил он, – я питаю к вам лишь самые дружеские чувства и не намерен причинить какой-либо вред. Более того, когда я посвящу вас в свой план, убежден, что вы его одобрите, а возможно, и охотно разделите.

– Посвятите меня сейчас, – дернул уголком губ граф.

– Еще не время, мой юный друг. Терпение – еще одна добродетель. Вы мой гость, граф, и на правах хозяина я спрошу, довольны ли вы? Устраивает ли вас комната? Еда?