Текст книги "Только моя (СИ)"
Автор книги: Елена Ляпота
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
Глава 17
Вот уже который вечер начинался и заканчивался для нее пробежкой в парке вместе с Тапкой – маленьким, но смышленым кокером, подарком самой себе на день рождения. У нее были сильные накачанные ноги, без устали рассекающие зеленое пространство парка. Сильные ноги, красивая походка, плавные, как у кошки движения, и роскошная копна иссиня-черных натуральных волос, да еще очки в потрясающей золотой оправе – вот, пожалуй, и все, чем могла похвастать Катя перед публикой в парке. Да и не только в парке. Пышнотелая от природы, она, как могла, боролась с избыточным весом. До одурения занималась спортом, сидела на диетах, пока не похудела до того, что стала похожа на скелет, обтянутый резиной. Но все равно она была крупной.
Черты лица ее были несколько грубоваты, пока она не начинала улыбаться. Тогда, и только тогда Катя расцветала. И еще ей необыкновенно шли очки.
Да и вообще она была человеком душевным, открытым. Немного одиноким, ну совсем чуть-чуть. Зато заметным. Вот и сейчас в парке многие оборачиваются ей вслед. Еще бы – нечасто встретишь в парке девушку, столь резво скачущую за своей собачкой.
Она наматывала уже третий круг, как вдруг Тапка с резким заливистым лаем бросилась в сторону пожилого мужчины, одиноко сидевшего на скамейке парка, и опрометчиво выложившего рядом с собой на скамью пачку сигарет. Надо сказать, что Тапка на дух не выносила курящих людей. Без зазрения совести облаивала всех и каждого, и имела дурную привычку таскать пачки, чтобы потом грызть на мелкие кусочки, ворча и презрительно отплевываясь. Откуда она такого набралась, Катя ума не могла приложить. Ведь она сама курила, пока у нее не появилась Тапка. Та быстро отучила ее от пагубного пристрастия к сигаретам. Только вот слишком часто хозяйке приходилось краснеть, выслушивать и платить за непонятную придурь своей собачки.
Катя подбежала как раз в тот момент, когда Тапка беспощадно уничтожала свой трофей. Однако владелец пачки, похоже, ничего не заметил. Он продолжал сидеть, задумчиво глядя перед собой в пространство.
«Может, тихо забрать собаку, и сделать вид, будто это меня не касается? Может быть он глухой и ничего не слышал?» – подумала Катя. Но с другой стороны ей вдруг стало любопытно. Она уже минуты три толклась у него за спиной, Тапка буквально ревет от остервенения, а он – ноль на массу. Может, ему плохо?
А вдруг он умер. А что, бывает же такое. Сидит человек, внезапно сердце прихватило, или сосуд в мозгу лопнул – мгновенная смерть. Даже упасть не успел. Кате вдруг стало не по себе от собственных мыслей. Что это она в самом деле. Пожилой человек – вдруг накликает беду.
Со спины незнакомец показался ей интересным. Сутулые, поникшие, видно от возраста, плечи, все еще стройная фигура, редкие темные волоски, пробивающиеся сквозь густую совершенно седую шевелюру. Катю охватило нездоровое чувство любопытства. Ей захотелось поболтать с этим загадочным старичком. А что – в его возрасте девушки не вешаются на шею, так что он не должен подумать ничего такого, она просто хочет поболтать. Ей, Кате, невыносимо одиноко и скучно каждый вечер наматывать круги с собакой по парку.
Ох Катя, Катерина, куда ты лезешь? Набравшись смелости, Катя присела рядом на скамейку. Его лицо оказалось бородатым и изможденным. Борода не такая седая как голова, а брови почти темные. Глаза прикрывали очки от солнца.
– Простите. – обратилась к нему Катя. Получилось тихо – он не услышал. Или не пожелал услышать. Тогда она повторила громче.
– Простите. Ваша собака съела мою пачку сигарет.
– Это не моя. У меня нет собаки. Но могу предложить вам сигарет. Где? – он удивленно уставился на лавочку, куда несколько минут назад собственноручно положил почти полную пачку.
Катя лукаво улыбнулась и неожиданно рассмеялась.
– Господи, какая я все-таки… Все перепутала. Я хотела сказать – это моя собака съела ваши сигареты.
– Ну и ну. А чем вы ее обычно кормите?
– Всем. Просто она терпеть не может, когда кто-то курит.
– И поэтому ест сигареты? Странно.
– В этом нет ничего странного, хотя нет, это для меня все в порядке вещей, а для других это несколько… необычно.
– И часто вам приходится за нее краснеть?
– Ну не то чтобы часто. Вообще она у меня послушная. Не кусается.
– Почему такая кличка странная – Тапка?
– А вы откуда знаете? – удивилась Катя.
– Я почти каждый вечер здесь сижу, слышал, как вы ее зовете. И вообще – это уже восьмая пачка сигарет, которую она у меня съела. Пора переходить на мороженое.
Катя звонко рассмеялась, даже зарделась от удовольствия – ведь только в эти мгновения она знала, что красива, и ощущала себя красивой, светясь изнутри. Во все остальные мгновения она была и чувствовала себя мышкой – слоноподобной серой мышкой, хотя и изо всех сил старалась это скрыть.
– Меня Катей зовут. А Тапку я назвала так потому, что в тот день, когда ее купила, у меня был день рождения, и мне подарили тапки – точь-в-точь как она.
– Очень приятно, Катя. Не обижайтесь только, я не приглашу вас на свидание, но не потому, что вы мне не нравитесь. Просто я конченый человек. Не расстраивайтесь. Это неудачное для вас знакомство.
Целую минуту Катя пыталась прийти в себя от изумления. Обычно ей палец в рот не клади, а тут, прямо дар речи потеряла. Вот это дедок. Впрочем, в молодости он наверное был очень даже ничего – вот и не может никак привыкнуть, что как мужчина он теперь вряд ли будет привлекателен для молодой девушки. Хотя, боясь признаться самой себе, Катя находила его очень привлекательным, даже чересчур. И если быть до конца откровенной, даже несмотря на его возраст, Катя очень надеялась, что он назначит ей свидание.
Он был очень в ее вкусе. Ей нечасто попадались такие даже среди молодых. Обычно избалованные женским вниманием, они редко обращали на нее внимание, ведь Катя не умела вешаться на шею. И теперь она, как бабочка на огонек, ринулась на этого самодовольного деда. Фи, гадость какая.
– Да я, собственно, просто поболтать хотела. Меня совесть замучила – ведь я помню, что это не первая съеденная Тапкой ваша пачка сигарет. Ничего такого. Просто я люблю общаться со старшим поколением – вы все такие мудрые. С вами интересно говорить о жизни.
Старикан внимательно посмотрел на нее, даже сквозь темные очки она почувствовала на себе его испытывающий взгляд.
– Вы ловкая, Катя.
– В каком смысле? – не поняла девушка.
– В прямом. Это комплимент.
– Даже так? Между прочим, Вы даже не представились.
– Ярослав.
– А дальше? – Катя вопросительно посмотрела на него. – Не могу же я называть вас просто по имени.
– Почему бы и нет?
– Да неприлично как то. Все таки ваш возраст обязывает.
– А вам сколько лет, Катя?
– Двадцать шесть.
– А мне бы вы сколько дали?
– Ну, – протянула Катя, гадая, сколько бы дать, чтобы не обидеть, но и чтобы было похоже на правду. Пятьдесят пять? Пятьдесят?
Внезапно Ярослав снял очки и Катя увидела его глаза – глубокие, как будто карие, но совершенно седые, как и его волосы, глаза старика. Морщинки бороздили его лоб, но кожа вокруг глаз была совсем молодой. Как будто…
– Мне двадцать семь лет, Катя… Прощайте, было очень приятно познакомиться.
С этими словами он поднялся и ушел, оставив Катю одну в полной растерянности. Она еще долго смотрела вслед его удаляющейся по-старчески согнутой фигуре. И у нее почему-то было такое чувство, словно она смотрит вслед последнему поезду, на котором она могла бы уехать далеко-далеко в чудесные неизведанные края, но опоздала.
Глава 18
Она оказалась совсем не такой, точнее совсем другой, чем показалась в момент их первой близости в ту роковую для обоих ночь. Это была совсем не та обольстительная и опытная путана, завлекшая его в свои сети лживым флиртом. Сейчас она не подавала себя с королевским величием. Она просто отдавала себя его страсти. Возможно, именно сейчас это и была настоящая Юля – женщина, в которую Мамай так неосмотрительно позволял себе влюбляться.
Тогда она не произвела впечатления – тогда она продавала, а он покупал. Но в данный момент она была настоящая, и как раз такая, без маски, она и покорила его, пробудив нежность в самом его сердце.
Мамай вцепился руками в ее еще влажное тело и прижал к своему. Подбородок ласкали шелковистые пряди волос. Губы его непроизвольно шептали нехарактерные для него нежные слова. Мамай сам удивлялся, откуда берутся у него в голове такие фразы, но, как безумный, он продолжал шептать, отмечая про себя, как то замирает, то учащается биение ее сердца от этих слов. Ему еще никогда не было так хорошо.
– Юленька…
Лида втянула в себя воздух, стараясь не расплакаться. Ей было очень хорошо, и в то же время стыдно. Она чувствовала себя немного виноватой, за то, что она сгорала от страсти к чужому мужчине, сгорала так, как никогда к своему бывшему мужу.
Бывшему… Впервые за эти годы Лида назвала Славика бывшим. Какой он бывший? Он был, есть и навсегда останется ее мужем, и даже его смерть ничего не смогла изменить. Но еще никогда Лида так остро не ощущала, что его больше нет. Славик умер, остался далеко позади, еще вчера такой родной, а сегодня совсем, совсем чужой. Лида боялась признаться себе, что уже успела привыкнуть к этому чувству. Совсем чужой, нереальный – призрак из прошлой жизни. А в настоящей – он. Мамай. И как она могла его бояться?
– Можно задать один вопрос?
– М-м-м… Если только не слишком сложный.
– Как тебя зовут?
– Как??? – Мамай неожиданно зашелся раскатистым смехом. – Извини. Меня столько лет никто не называл по имени, что я даже забыл, что оно у меня есть. Владимир.
– Красивое имя. Вова. Или Володя?
Мамай пожал плечами и начал целовать пальчики на ее ладонях.
– Мне нужно будет привыкнуть либо к тому, либо к другому, если будешь меня так звать.
– А ты разрешаешь? – сверкнув глазами, спросила Лида.
– Только не при всех.
Мамай улегся на спину и устроил Лиду у себя на груди. Казалось, и не было между ними никаких ссор и грубостей. Он не испытывал никакой вины, а она – ни в чем не упрекала. Они просто лежали и беседовали, не замечая времени, неумолимо отсчитывающего часы, и им было все равно.
– Откуда такое прозвище, Мамай?
– И что это ты у меня такая любопытная? – ласково спросил Мамай. Глаза его затуманились, пускаясь глубоко назад, в далекое прошлое. – Когда я служил в армии…
– В армии? Так ты обычный, нормальный человек? – засмеялась Лида. Мамай, шутя, хлопнул ее по мягкому месту.
– Не перебивай. Так вот, в армии, мой рост и фигура воспринимались окружающими как некий феномен.
– Какие мы знаем слова!
– Ты нарываешься. – одним движением Лида оказалась прижатой к кровати всей массой его тела. Мамай продолжал свой рассказ, поглаживая ее по спине. – Однажды моя рота решила опробовать мою силу. Эти сволочи тихо связали меня ночью, а утром всем стадом набросились на меня.
– Надеюсь, это была шутка?
– В армии такие шутки, за которые на гражданке дают пару лет за хулиганство. Главное – не быть пойманным. В общем ребята набросились на меня, я упал на пол, они сверху и давай лупить. Я со злости веревки порвал и всей кучей откинул в сторону. Они обратно на меня, снова повалили на пол. Тут входит полковник Демченко и спрашивает «Что это за Мамаев курган?» Я к тому времени высвободился, встал посреди кучи, как гора. Так и прилипло ко мне прозвище…
Мамай еще никому не рассказывал тех вещей, которыми сейчас делился с Лидой. Ему было так легко и приятно разговаривать с ней, раскрывать те стороны своей жизни, которые доселе прятал глубоко в своей памяти.
Мамай впервые рассказал ей о своей семье. О той боли, которую довелось пережить ему, когда он понял, что остался совершенно один в этом мире, после того, как семья предала его.
* * *
…Спустя несколько лет после армии, едва он только укрепился у Полковника в городе, Мамай решил съездить домой, в маленький шахтерский поселок Донецкой области. Он давно уже не был дома, не видел родных. Только писал письма матери и посылал те жалкие гроши, что ему удавалось собрать.
Но когда он приехал, уставший и грязный с дороги, его не пустили на порог родного дома. Оказалось, что мама уже два года как умерла, но ему никто не сообщил – видно, боялись, что перестанет высылать деньги. Старшие сестра и брат поделили дом между собой, а младшей сестре, Катьке, купили комнатушку в грязной коммуналке на самой окраине Донецка. Ему, Володьке, остался шиш, в самом прямом смысле этого слова. Он как сейчас вспоминал Любкины злые и обидные слова.
– Вон отселя, рвань солдатская. Даже на порог не пущу. Как отец и мамка померли, так на похороны и копейки не дал, все штыком махал. А кто мамку досматривал, кто за ней судна выносил? А теперь на мой дом рот раскрыл. Подавишься.
– Ничего я не раскрывал. Я к себе домой вернулся. А мама вроде как быстро померла, сидеть с ней не пришлось. Зря ты так, Люба.
– Домой он вернулся. Где оно сказано, что это твой дом. Ты где прописан?
– Здесь…
– Дурак, – сплюнула на землю Любка. – Бомж ты.
Оказалось, брат с сестрой давным-давно выписали его из дома. Так что теперь он без прописки, без семьи. Любка тварь, но она хотя бы правду сказала. А Колька – тот сидел в доме и из-за занавески выглядывал. Мамай его хорошо разглядел.
Как больно ему ни было, он повернулся, плюнул через плечо назад, и больше никогда в жизни нога его не ступала на родной двор. Отдав последнюю дань на могилах родителей, Мамай навсегда забыл, что в мире есть поселок, в котором он родился и когда-то жил.
Он вообще перестал бы считать, что у него есть семья, если бы не младшая сестра. Через пару месяцев после злополучного визита к Любке Мамай проездом оказался в Донецке. Так и решил проведать младшенькую. С трудом отыскав в куче грязных развалюх дом сестры, Мамай решительно позвонил в дверь. Открыла соседка. Неодобрительно покосившись на его старые затертые джинсы и пропахшую бензином и соляркой куртку, она побрела звать сестру.
Сестренка встретила его на удивление радостно. Полная, но подвижная, она вся светилась неиссякаемым жизнелюбием.
– Ты мой лучик света, – сказал он тогда ей.
Мамай рассказал ей, как встретила его старшая сестра, и услышал то, что меньше всего ожидал услышать.
– Так ты теперь вообще бездомный… Вот это да. А работа есть?
– Ну, кое-какая имеется. – уклончиво ответил Мамай.
– Слушай, я тебя к себе пропишу. Ну, чтоб прописка была, тогда и нормально устроиться сможешь. И жить можешь у меня. У меня кавалеров не бывает. А лет через пять, даст Бог, квартирку себе пробьешь – тебе же жениться пора будет, детишек заводить. А если я раньше замуж выйду – тебе комната будет.
Мамай ничего не сказал. Не нужна ему была донецкая прописка. А вот сестра нужна была. Единственная, родная. Через полгода он купил любимой сестричке трехкомнатную квартиру в центре Донецка, и с тех пор семья для него, его лучик света – это младшая сестра.
Глава 19
В эту ночь Катя так и не смогла уснуть: все ворочалась, думала. И даже на работе, где всегда был сплошной завал и ни минутки свободного времени, из головы не шел странный седой парень, встретившийся ей в парке. Казалось бы, что тут такого – плюнуть и растереть, что толку голову ломать. Ведь он наверняка болен, причем серьезно, иначе почему выглядит как старик? Зачем ей эти проблемы?
Но сердце упрямо отказывалось слушать доводы рассудка. Памятная скамья в парке притягивала словно магнитом, когда Катя возвращалась домой пешком, через парк.
Скамья была пуста, как и многие другие в парке. Изредка попадались одинокие пары, задумчиво бредущие рука об руку, суетливые мамаши с колясками. Катя чувствовала себя невыносимо одинокой.
Ей никогда не везло с взаимной любовью. Вереницы поклонников, сраженных наповал ее веселым задорным нравом, проходили мимо, забываемые уже через пару минут. Кате становилось скучно с теми, к кому не лежала душа. А упрямая предательница как назло позволяла ей влюбляться не в тех. Либо же в тех, чья душа не лежала к Кате. Она любила высоких стройных интеллигентов с загадочным взглядом и искрой юмора. Но изящные интеллигенты, предпочитая маленьких хрупких блондинистых особей, в упор не замечали крупную мужеподобную Катю. И хотя она все время старалась нести свое бремя невезучести с гордой улыбкой и бодро расправленными плечами, где-то в уголках ее белозубого рта таилась грусть.
Как же ей было одиноко.
Быть может именно поэтому ей так приглянулся этот Ярослав. Одичавшая на постылой свободе душа почувствовала такое знакомое ей одиночество в глубине чужой души. И они вмиг стали родными. К сожалению, только с ее стороны.
Да что же она, в самом-то деле! Ведет себя как идиотка – бродит по улицам в поисках малознакомого мужчины, так откровенно пославшего ее куда подальше от своих забот, в то время как вокруг столько людей, здоровых телом и душой.
Стараясь убедить себя, что все происходит как обычно – обычный вечер, обычная вечерняя пробежка, Катя наматывала круг за кругом по аллеям парка, не замечая прохожих, которых едва не сбивала с ног. Тапка устала первой и нехотя плелась за непривычно резвой хозяйкой, высунув язык чуть ли не до самой земли. У Кати будто выросли крылья – она бежала, бежала навстречу призрачной надежде, и казалось, силы ее не иссякнут, пока ее глаза не увидят того, чей образ она день за днем лелеяла в сердце.
Тапку надолго не хватило: сперва она начала скулить, потом зарычала и ухватилась зубами за штанину хозяйки, видно, пытаясь заставить притормозить. Катя от неожиданности споткнулась, потом резко подалась назад. Раздался пронзительный визг: она нечаянно наступила на Тапкину лапу. Катя опустилась на колени перед Тапкой. Та жалобно поскуливала и глядела на хозяйку с упреком.
– Извини, Тапонька. Я не хотела. Что ж ты путаешься под ногами, дуреха.
Катя присела на траву, обняла собаку и прижала к себе. По щеке скатилась одинокая горькая слеза.
– Дуреха, – повторила Катя, обращаясь не то к собаке, не то к себе.
Никого не было на заветной скамейке. Не было во всем парке. Он не пришел ни вчера, ни сегодня, и завтра тоже его не будет. Она его спугнула.
Впрочем, Катя наверняка слишком много на себя взяла. С чего бы это она должна его волновать. Она ведь никто – Тапка, и та ближе. Все-таки восемь съеденных пачек сигарет сближают куда больше пяти минут пустого разговора.
Катя улыбнулась своим мыслям и тяжело поднялась с земли. В один момент перенагрузка на мышцы дала о себе знать. Все-таки, она полная дура. Хромая, Катя побрела к выходу из парка.
Она уже почти свернула за угол своего дома, когда ее внимание привлек странный грохот, среди которого явственно послышался звон разбитого стекла. Катя обернулась и увидела, как люди, выросшие будто из-под земли, собрались в кучку вокруг какого-то странного предмета. Движимая любопытством, Катя подошла поближе, и уже смогла разобрать очертания автомобиля, лежащего вверх колесами.
Очевидно, произошла авария. Катя смешалась с толпой людей, возбужденно обсуждавшими происходящее.
– Вот придурок. Это ж надо так лететь, чтоб человека сбить, а потом самому перевернуться.
– Насмерть? – спросила испуганная старушка и перекрестилась.
– Да вроде бы живой – вон, из дверцы вываливается, смотри, морда какая отъеденная.
– Я про того, кого сбили, спрашиваю, – не унималась старушка.
Катин взгляд невольно заскользил вокруг в поисках несчастного пострадавшего, и наконец она увидела его – скрючившись, видно от боли, он полулежал у обочины. Ветер трепал такие знакомые седые волосы, местами перепачканные в крови. Сердце девушки забилось часто-часто, она вскрикнула, и бросилась к нему.
Глава 20
Мир как будто перевернулся с ног на голову и обрел новые краски. Более яркие, более живые. И сирень весной пахла по-другому. Сколько дней, сколько месяцев уже существовал этот новый мир? Два, три, пять?
Мамай не считал. Ему казалось, что всю жизнь он только и делал, что ждал того момента, когда его мир станет вот таким, каким он был сейчас, и уже не мыслил ничего другого.
Он не стал мягче, он не стал жестче – во всем Мамай остался прежним, что касалось его работы, точнее образа жизни вне стен дома, который внезапно стал по-настоящему родным. Просто теперь его существование наполнилось особым, непонятным даже для него, смыслом. Кремень в сердце словно дал трещину, и Мамай почувствовал, что стал уязвим. Это, признаться, его угнетало, но не настолько, чтобы отказаться от единственной радости, неожиданно вторгнувшейся в его жизнь.
Каждую свободную минуту он летел домой как на крыльях, стараясь не показывать всем вокруг, как много для него значит – увидеть ее, сомкнуть в своих объятиях, утонуть в ее волшебных глазах. Мамай старался не думать о ее прошлом – ему достаточно было того, что сейчас ему с ней хорошо. И надеялся, что и ей с ним тоже.
И все-таки в чем-то Мамай изменился. Если раньше ему было наплевать, какой ценой достанется победа, – не задумываясь, он рисковал, бросался даже под пули, – то теперь ему хотелось жить. Жить, чтобы иметь возможность наслаждаться тем чувством, которое сжигало его изнутри.
Тетерев не единственный заметил перемену в своем помощнике. Его жена стала первой, кто обратил внимание на необычное поведение Мамая, еще в ту ночь, когда они наконец-то взяли Косматого. Тогда Мамай, уставший и продрогший, впервые отказался ночевать у Тетерева, а поспешил домой. Раньше ему было все равно, где коротать ночь.
Спустя неделю Алиса Терехина устроила небольшой прием для своих, на котором Мамай появился вместе с Лидой, и от зоркого взгляда жены Тетерева не укрылось чувство, которое Мамай питал к своей спутнице. О чем она и поспешила сообщить мужу.
Тетерева одолевали противоречивые мысли. С одной стороны, ему понравилось, что его лучшему боевику не чуждо ничто человеческое – теперь у него в рукаве все козыри, все ниточки, за которые можно дергать без зазрения совести. Но с другой – Мамай уже не так неуязвим как раньше. Тетерев очень сомневался, что родился на свет такой человек, который управлял бы волей Мамая, так что в этом случае Юля, как он ее называл, не представляла собой опасности. Но, как Тетерев уже не раз убеждался, нельзя недооценивать даже мышь.
Когда-то, много лет назад, Тетерев был женат на совершенно другой женщине, которую любил безумно. Тогда он думал, что всесилен. Но заплатил за свое заблуждение самую дорогую цену – его жену похитили и убили. Тетерев как сегодня помнил тот ужас и унижения, то слепое повиновение чужой воле, которые он пережил в надежде спасти ей жизнь. Да, позднее он отомстил – всем подряд, но это не исправило его ошибок.
Тетерев не без причины опасался, что в поле зрения его врагов появилось мощное оружие против Мамая, и это ему не нравилось. Он знал, что это маленькое недоразумение легко устранить – физически, но также понимал, что этого делать не стоит. Что ж, Мамай все-таки человек, а не робот. А ведь жаль…
Тетерев решил, что врага надо знать в лицо, поэтому приказал жене почаще общаться с этой Юлей, на что Алиса сначала с радостью откликнулась, но уже через пару недель недовольно заметила:
– Не представляю, где Мамай ее нашел. И чем ее держит. Он ей совершенно не подходит. И вообще она странная.
– Чем она тебе не угодила? – поинтересовался у жены Тетерев.
– Не знаю. Чувствую какую-то фальшь. Вроде бы она мила, приветлива, чудесная собеседница. Но про себя – ни слова. Девушка-загадка.
– Мамай такой же. Этим они и подходят друг другу.
– Ну уж нет, – зло рассмеялась Алиса. – В этой чувствуется порода. Интеллигентность. Как ее угораздило связаться с Мамаем. Ведь такая, какая она есть, Юлька шарахаться должна от таких, как мы. И креститься при одной мысли, что когда-нибудь повстречает.
– Сучка?
– Нет. Правильная. И наивная.
По правде говоря, у Тетерева сложилось схожее впечатление. Забавно. Он решил пролить свет на вопрос, где Мамай ухитрился раздобыть это неземное существо. И был искренне поражен, услышав ответ.
– Ты издеваешься?.. Та самая?
Хоть ему самому было неприятно вспоминать правду, Мамай не счел нужным кривить душой. Да, та самая шлюха, которая едва не сгубила его жизнь.
– Что за кренделя ты выделываешь, Тураев? Хотя бы гордость была чисто мужская. В зеркало посмотри – ты ведь на нее коровьими глазами смотришь. А она, сука, всех за нос водит. Я бы даже никогда не подумал, что она… – Глаза Тетерева метали молнии.
– Оставь ее. Я с ней сам разберусь. Чуть что – сам голову откручу.
«Как же – открутишь, свою подставишь», – подумал про себя Тетерев.
– Не нравится мне все это, Мамай.
– Больше ее к тебе водить не буду. Из дома не выпущу.
– Дурак ты. Она же сама тебе сказала, что за паршивое кольцо и душу и тело продаст. Такие любить не умеют. Бросит она тебя. Или, не дай Бог, подставит.
Мамай впервые в жизни в присутствии Тетерева опустил глаза в пол. Сердце Тетерева невольно сжалось.
– Что ж это, старею… – чуть слышно пробормотал он. – Жалко мне тебя, Мамай. Мой самый верный пес… Люби ее на здоровье. Но помни: я тебя предупредил.
