Текст книги "Только моя (СИ)"
Автор книги: Елена Ляпота
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
Глава 11
Лида проснулась оттого, что слезы, пробежав дорожку по щеке и подбородку, противными холодными каплями стекали ей на грудь. Она плакала во сне, и как ни странно, ей снилось детство – спокойное безмятежное детство. Мама. Маленький мальчик, настойчиво напоминающий Ярика, подавал ей ведерко, полное песку, из которого они собирались лепить замок. А в ведерке вдруг оказалась змея. Лида испугалась и заплакала, оттого и проснулась.
Она поднялась на локтях и вгляделась во тьму. Обычно она не боялась темноты, но здесь, в незнакомом месте, ей было не по себе. Да и спасительный свет нельзя было включить. Желудок недовольно заурчал от голода, вызвав неприятный спазм.
Лида поднялась на ноги и начала ходить по комнате, обхватив себя руками. Тело было омерзительно липким, словно она вспотела и не мылась по крайней мере неделю. Хотя кто знает, сколько она уже здесь. Лида вдруг занервничала и прислонилась лбом к стенке. Сколько ее еще ждать, когда кто-нибудь придет, чтобы решить ее судьбу. Просто сидеть и ждать было хуже всяких пыток. До смерти хотелось есть, но попросить было не у кого, да она и не стала бы так унижаться.
Может быть, они сами догадаются накормить ее.
Однако никто не пришел. Казалось, все позабыли о ее существовании. Прождав, по ее скромным подсчетам, около четырех часов, Лида вся обратилась в слух. Спать она не могла – мешали голодные спазмы в желудке. Может, они заперли ее здесь навсегда, избрав в качестве наказания за грехи мучительную смерть от голода? Ну нет, это было бы слишком легко для нее. Лида вдруг вспомнила страшный взгляд Мамая и вздрогнула. Ничего хорошего от человека с таким взглядом ждать не приходилось.
«За что мне это, Господи? В чем я так провинилась перед тобой?».
Казалось, ей снится какой-то кошмарный сон. Только вот проснуться от него никак не получалось. Всюду – и во сне, и наяву – были голые стены, темнота и нестерпимое чувство голода. К тому же ее одолевали смутные предчувствия, что весь этот кошмар вскоре покажется ей сущим раем. И она не ошиблась.
Спустя несколько часов она убедилась, что о ней все-таки помнят. Но уж лучше бы забыли. Лида уже почти заснула, утомленная ожиданием неизвестности. Чувство голода притупилось, уступив место головной боли. Не осталось сил, чтобы бояться, и все уже казалось довольно сносным, когда дверь распахнулась и с размаху грохнула об стенку. Яркий электрический свет прорезал тишину полумрака, и воздух словно ожил, словно закричал, завопил в предчувствии беды.
Двое парней средней комплекции, но довольно мрачного вида молча подхватили Лиду под локти и почти что понесли куда-то прочь из опостылевшей темницы. Однако свет Божий оказался куда хуже.
Лиду втолкнули в небольшую комнату, единственным отличием которой от предыдущей были окно и некое подобие мебели. В воздухе пахло чем-то хмельным и едким, словно в ней жгли ароматические свечи. Мамай поджидал ее, покуривая сигару, источавшую тот самый невыносимый запах, от которого Лиду внезапно затошнило. Но еще больше ее затошнило от вида самого курильщика, восседавшего на стуле, словно Иван Грозный на престоле. Каким огромным и властным он показался ей в это мгновение. У Лиды непроизвольно подкосились колени, и она рухнула на пол, внезапно оказавшись без поддержки сопровождавших ее парней.
Когда она неловко попыталась подняться и затравленно огляделась вокруг, лицо Мамая, до этого сосредоточенное и задумчивое, оживилось премерзкой улыбкой. Он явно собирался насладиться ситуацией, насладиться по-своему, как умел и привык.
– Ну что ж, здравствуй, Юлия. Надеюсь, у тебя было достаточно времени подумать и осознать всю глубину своего поступка? – спросил он с иронией.
Ох как не понравился Лиде его тон, не говоря уже о выражении его лица. Что такого натворила Юлька, чтобы вызвать такой гнев? Наверное, что-то из ряда вон, иначе не стала бы так низко и подло подставлять сестру. Лида не сомневалась, что Юлька отлично понимала последствия своего поступка. И знала, что ей грозит. Поэтому и прикрылась, как смогла. Хвала и честь великой авантюристке. Где только бродит ее Джеймс Бонд? Видно, Юля не слишком полагалась на его опеку.
Но самое главное: что делать сейчас самой Лиде? Спасать свою шкуру? Рассказать правду? Но какую?
«Я – не я, и хата не моя…Смешно». Действительно, смешно думать, что этот великан ей поверит или хотя бы начнет сомневаться в том, что сидящая перед ним на коленях женщина – не та, за которую себя выдает. Да и она сама себе успела «помочь», назвавшись Юлей, которую, по-видимому, никто из присутствующих толком не знает.
Тонкая скорлупка ее иллюзорного мира треснула, и Лида, словно беспомощный неоперившийся цыпленок, выпала наружу в жестокий мир.
Мамай окинул пленницу тяжелым испытывающим взглядом. Сонная, измученная, с огромным синяком на скуле, и спутавшимися волосами, она являла собой жалкое подобие той блистательной и роковой Саломеи, которую он запомнил с того самого проклятого вечера. Самое обидное, что она особо не волновала его ни тогда, ни уж тем более сейчас. Как он мог клюнуть, словно слепой малек, на эту дохлую муху? От этой мысли Мамай рассвирепел.
– Что молчишь? Раньше молола языком, что та мельница! Давай, рассказывай все по порядку!
– Что, например? – голос Лиды, всегда спокойный, звучал без особых эмоций. Что-что, а в руках она себя держала железно. Она внезапно решила для себя, что не будет оправдываться. Все равно бесполезно. Да еще если бы знать в чем.
«Такое впечатление, будто она меня не сильно боится. Либо полная дура, либо слишком хорошо понимает, что ее ждет и не считает нужным лишний раз унижаться. Что ж, последнее заслуживает уважения» – усмехнулся про себя Мамай, – «похороним ее с почестями.»
– Не прикидывайся дурой. Когда вы с Олегом меня обрабатывали, соображала ты быстро. Теперь так же быстро сообрази, по чьему приказу?
– Не понимаю… – сказала Лида, глядя на него во все глаза, сказала скорее себе, чем ему. Сердце ее начало биться быстро-быстро, и стало нечем дышать. Олег… Снова Олег…
– Не понимаешь? – ухмылка Мамая стала еще шире. – Скоро поймешь.
Он кивнул ребятам, сиротливо прикорнувшим в сторонке, молча слушая их разговор. Они послушно отлепились от стенки, подошли к Лиде и подняли ее на ноги.
Она не сразу сообразила, что они собираются с ней делать. А когда до нее дошло, было уже поздно и бесполезно вырываться. Один из парней принес стремянку и поднялся по ней вместе с Лидой. Высоко подняв ее руки, он обмотал их веревкой, свисавшей с потолка. Лида не заметила ее, как только попала в эту комнату, зато теперь хорошо ощутила, особенно когда парень, которого называли Колун, слез со стремянки и убрал ее, сбросив Лиду вниз. Только она не упала, а повисла на веревке, глотая слезы от резкой рвущей на части боли, пронзившей обе руки и тело. Наверное, если бы ее облили бензином и подожгли, боль была бы точно такая же. Шок сковал ее горло мертвой хваткой, не давая вырваться наружу диким крикам. Подбородок дергался в агонии, а слезы чертили по щекам неровные дорожки.
– Теперь понимаешь?
Лида собралась с силами и просипела:
– Нет.
– Плохо. Может, тебя покачать взад-вперед? Чтобы проветрить память.
Глаза Лиды округлились от ужаса. Она задрожала, неосознанно причиняя себе еще большую боль.
– Я ничего не знаю.
– Нехорошая девочка. Колун, поиграй в качельки.
Мамай достал вторую сигару и начал ее раскуривать, спокойно наблюдая, как Лида корчится, словно червяк, которого подвесили за ниточку над костром, и от этого ему было ни холодно ни жарко. Он не получал удовольствия при виде человеческий страданий, но и не привык сострадать.
– На кого работает Олег?
– Не знаю…
Как же, не знает. Хотя может быть и не знает. Вот он, Мамай, немного догадывается, а прав он или нет, скажет сам Олег, до которого он доберется следующим пунктом. Происходящее начинало ему надоедать. Действительно, что возьмешь со шлюхи. Разве только потешить самолюбие, хорошенько ее наказав.
Мамай посмотрел на часы. Без пятнадцати двенадцать. Пожалуй еще минут пять, и хватит. Пора решать и остальные дела, которые не ждут. Он едва заметно кивнул, и Колун, подставив стремянку, снял Лиду, которая дико закричала от боли, когда он прикоснулся к ее рукам. Колун схватил ее за волосы и поставил на колени.
И тут впервые в жизни Мамай ощутил на себе ее необыкновенный взгляд. Твердый и мягкий одновременно. Уверенный и слегка испуганный. Долгий и густой, немигающий взгляд из-под слипшихся ресниц. Взгляд этот сочувствовал и презирал и немного смеялся, но в нем не было страха.
Словно она понимала, что больше ее Мамай винит самого себя, и никак не может простить себе этого промаха. Не понимала она одного – что Тураеву важно найти крайнего, на кого он мог бы свалить всю вину, отомстить и успокоиться, принеся жертву самолюбию. И данной жертвой была именно она.
Глава 12
Совершенно измученную, Лиду принесли обратно в темницу и бросили на пол, оставив в полной темноте. Она еще несколько часов металась по полу от боли, не находя места распухшим и ноющим членам. Казалось, ее медленно поджаривают на сковородке – так болели ее мышцы. От боли она совсем отупела и не могла даже думать, не то что плакать. Лиду даже не интересовал вопрос, что же с ней будет дальше. И когда дверь в комнату снова отворилась, на этот раз медленно и спокойно, Лида равнодушно приподнялась на коленях, чтобы не касаться ничего руками.
На пороге показался Дима с подносом в руках, на котором стояли стакан с какой-то жидкостью и бутерброд с ветчиной. Желудок Лиды непроизвольно откликнулся, учуяв запах пищи. Дима аккуратно поставил поднос на пол. Лида сверкнула глазами и спросила равнодушным тоном:
– Зачем?
– Хозяин велел.
– Чтоб не померла до следующего сеанса… – сквозь зубы процедила Лида. – Лучше убей меня.
– Не велено. – абсолютно серьезно ответил Дима и вышел, закрыв за собой дверь.
Лида осторожно уткнулась носом в стену, глядя куда-то в темноту. Нет, она не будет швырять подносом в дверь – даже если бы она захотела, руки все равно бы его не подняли. Может быть, они издеваются, принеся ей еду и понимая, что она не сможет ее есть, разве что стоя на коленях и наклонившись вперед, хватая зубами, как собака? Нет, она не будет ничего есть. Пусть они подавятся. Ей все равно.
Мамаю, в свою очередь, тоже было абсолютно все равно, что с ней происходит и как будет дальше. По-правде говоря, он не сильно рассчитывал, что женщина ответит на его вопросы. Он с самого начала планировал основательно побеседовать лично с Олегом Кравцовым, и уж способы вытягивания наружу правды для Олега подразумевались куда более жесткие.
Впрочем, Олег был человеком умным. И поэтому он не стал прятаться, зная что Мамай все равно его найдет. А после того как хозяин благополучно умыл руки, он мог рассчитывать исключительно на себя.
Когда Мамай со своими ребятами вломились в кабинет Олега, тот сразу понял, что ему будет очень жарко. И даже не сопротивлялся, пока его привязывали к стулу.
– Так что, Олежка, поговорим, на кого ты работаешь? – спросил Мамай, нависая над ним подобно горе.
– Мне из-за тебя свет не видно, – спокойно ответил Олег, и даже не поморщился, когда вслед за этим последовал мощнейший удар мамаевского кулака. Олег почувствовал, как в носу что-то хрустнуло, а из разбитой губы хлынул ручеек теплой соленой крови.
Разговор шел по-крупному. Мамай был не из тех, кто особенно церемонится и позволяет водить себя за нос. Поэтому уже спустя полчаса Олег раскололся. Ему уже было все равно от чьей руки умирать: Мамая или бывшего хозяина.
– Косматый. Он с подачи Москвича всю область держит. Хотел мэра своего поставить. Для этого кассета и была нужна.
– Вот сука. А ты видел, что на кассете?
– Нет.
– Врешь. Хорошо знаешь, что будет, если она всплывет.
– Не всплывет.
– Ты точно знаешь? – наклонившись к нему, тихо спросил Мамай.
– Нет ни кассеты, ни копии, ни копировальщика.
– Косматый?
– Я не идиот, чтобы это кому-то показать.
– Молодец, – похвалил его Мамай. – Значит, только ты и я. И тот, от кого пошла информация.
– Я не знаю, кто. Мне приказал Косматый.
Ясен-красен, не знает. Знает, да не скажет. Да и нет уже в живых информатора. Косматый, хоть и не крупная рыбка, а хвостов за собой не оставляет. А Мамай, хоть и не мелкая, но заявиться к нему и взять за грудки без разрешения Тетерева не осмелится.
Мамай задумчиво провел рукой по волосам, соображая, как ему действовать дальше. Причем мысли его были сейчас далеко от того, что происходило в настоящий момент в кабинете Кравцова. Сам Олег мечтал только об одном: до смерти хотелось закурить. В том, что жить ему осталось считанные секунды, он даже не сомневался, поэтому глаза его буквально полезли на лоб, когда он услышал:
– Живи пока, падла. Но знай – ты еще заплатишь мне немалую цену за свою шкуру.
С этими словами Мамай развернулся и вышел. Его качки послушно двинули за ним, словно телята. Олег судорожно втянул воздух, и повалился на пол. Еще никогда в жизни он не испытывал такого дикого облегчения. Хотелось кричать и плакать, словно маленькому ребенку.
Напряжение потихоньку отпускало. Он осторожно поднялся на избитых конечностях, морщась от боли. Надо бы в больницу. Только это подождет, сначала надо закурить. Олег забрался в кресло и выудил из барсетки пачку сигарет. Руки не слушались, сигареты то и дело падали на пол, а зажигалка не хотела работать. Но к черту все. Он жив, и это главное, ибо в этом мире нет ничего важнее жизни. Тем более, когда понимаешь, что если ты умрешь, по тебе никто не заплачет. Разве только эта мелкая шлюшка, Юля. Но такая быстро утешится.
Сердце защемило: ему вдруг до боли захотелось увидеть Лиду. Олег осторожно ощупал лицо, пытаясь определить размеры потерь. Неплохо бы взглянуть на себя в зеркало, да только сил подняться совсем не было. Но и так ясно: в таком виде нельзя появляться на пороге возлюбленной. Какой бы доброй и душевной она ни была.
Особенно если она так и не простила ему смерти мужа.
Но услышать хотя бы голос… Олег снял трубку с чудом уцелевшего аппарата и набрал знакомый номер. Гудки. Ее нет дома. Ну конечно, она на работе. Олег хлопнул себя по лбу, отчего лицо исказила гримаса боли.
– Дурак. Последние мозги вышибли, – пробурчал он себе под нос, набирая номер ее рабочего телефона.
Но и здесь его ждало досадное разочарование. Оказывается, как ему сказали, Лида уволилась два дня назад, даже не отработав положенные две недели. Просто кинула всех и все и уехала с любовником отдыхать куда-то на юг. С каким любовником, и когда она с ним успела познакомиться, никто не знал. Когда Олег спросил об этом, его вежливо послали и положили трубку.
Как это было странно и не похоже на Лиду. Волна обиды захлестнула Олега до самых кончиков ушей, ставших вдруг холодными, будто в лютый мороз. У нее появился мужчина… Неудивительно, ведь она – женщина. Но она – ЕГО женщина. Никто не имеет право посягать на его женщину. Пусть даже если она с этим не согласна.
Мир вокруг, только что сиявший красками радости от ощущения самого прекрасного в мире чувства – чувства жизни, вдруг потух и разлетелся вдребезги. Олег думал, что нельзя чувствовать себя паршивее, чем он, минут пятнадцать назад. Оказывается, может быть еще хуже.
Олег и не догадывался насколько буквальными оказались слова Мамая, когда он обещал взять с него дорогую цену за свою ошибку. Заплатить за то, что не довел дело до конца и позволил Мамаю выжить. Но ему вряд ли бы стало легче на душе, если бы он знал, что уже заплатил львиную долю этой самой цены. И он далеко не скоро осознал, насколько она оказалась дорогой.
Глава 13
Мамай возвращался домой усталый, но удовлетворенный. Тетерев дал добро на то, чтобы потрясти Косматого, и даже убрать его, если потребуется. Слишком мелкая сошка, чтобы ценить его как союзника. И слишком перспективная, чтобы позволить врагу вырасти. Поэтому дальнейшее существование Косматого – вопрос времени. И его, Мамая, решения.
Единственной, не так уж важной, но очень неудобной была проблема с Юлей. Откровенно говоря, Мамай не знал, что с ней делать. Она была абсолютно бесполезной, за исключением, правда, одной вещи, но она его мало интересовала. В жизни Мамая женщины вообще играли крошечную роль. Он терпеть не мог случайные связи – брезговал доступными девушками, считал, что с человеком нужно общаться душой, а не телом. Но душу свою он никому не открывал, да и времени у него не было, чтобы найти подходящую девушку. И особого желания тоже. Мамай отлично понимал, что мало кто выдержит бешеный темп его жизни, и поэтому был реалистом. Если и случалось что, то обычно сразу же и заканчивалось. Мамай любил одиночество.
Он не всегда был таким. С самого детства для него семья была святым. Она и осталась таковой, хотя состояла всего лишь из одного человека. Больше никого не осталось.
Тураев был родом из небольшого шахтерского поселка в Донецкой области. Будучи великаном, как его дед по материнской линии, он уже с пеленок осознал, что в жизни ему придется трудно. Люди его боялись, особенно когда он вырос и возмужал. Обладая к тому же недюжинной силой, способный одним ударом сбить с ног человека любого роста и комплекции, Тураев почти не имел врагов. Но и настоящих друзей тоже. С самого детства ему прочили быть шахтером, как его отец. Мамай любил и уважал труд, и не гнушался помогать отцу на шахте, однако в глубине души его заветной мечтой было окончить университет и достичь чего-то большего, нежели в то время рисовало ему будущее. Живой от природы ум мужественно сопротивлялся угрозе быть заключенным в рамки существования простого рабочего.
Ему было пятнадцать, когда на шахте, где работал отец, случился пожар. По всей Украине объявили день траура, как случалось уже не раз. Только теперь на экране телевизора Мамай мельком увидел именно свою мать, в слезах, державшую в руках, как семнадцать остальных женщин, фотографию погибшего отца. Тогда он понял, что ни за что на свете не станет шахтером.
Ему удалось вырваться из поселка только в девятнадцать, когда его призвали в армию. Два года срочной службы, потом вербовка по контракту, потом… Все закрутилось, завертелось и понеслось в непонятную даль, пока Мамай не очутился в большом городе. И тут все изменилось. Мамай подал документы на поступление в институт и усиленно готовился к вступительным экзаменам, когда однажды судьба свела его с полковником в отставке Демченко, под командованием которого он служил полтора года. Того самого полковника, с чьей легкой руки к нему намертво приклеилось это прозвище – Мамай.
Оказалось, полковник, которого так и величали в городе, играл далеко не последнюю скрипку в определенных кругах. И в лице Мамая он случайно увидел огромный потенциал для реализации определенных своих целей. Годы службы и общения с абсолютно разным по характеру и степени подлости народом давно сделали свое дело: не переставая быть довольно неплохим человеком, Мамай легко переступил черту, за которой находилось «общество добропорядочных и мирных сограждан нашей великой Родины» и вступил в ряды тех, кого в народе величали просто бандитами.
Мамай без особых усилий поступил в институт, хотя диплом ему пришлось купить: времени на полноценную учебу было катастрофически мало. Он поставил перед собой цель иного характера – подняться по жизненной лестнице наверх, доказав, что он может быть сильным не только физически. Что такое сила против крошечной пули? – Мамай успел прочувствовать это на собственной шкуре. А вот сила воли и власть стоят многого. И к этому он стремился всем своим существом. Ему не хотелось взбираться на самый верх. Достаточно быть независимым в своих действиях, иметь определенный авторитет в кругу нужных людей. И он сумел проложить себе дорогу, шагая без оглядки даже по трупам…
Дом встретил его весьма неприветливо: темень, сырость после недавнего дождя, и сиротливый огонек в прихожей, где в ожидании хозяина прикорнули две ленивые полусонные собаки. Мамай не был дома уже два дня, и единственным его желанием было поскорее упасть в постель и забыться хоть ненадолго в спасительных объятиях сна.
На пути его как всегда будто из-под земли вырос Дима.
– Кушать будете?
Мамай неожиданно для себя впервые за последнее время от души рассмеялся.
– Нянька ты моя… А ведь и вправду, голодный как зверь. Давай на кухню, да чайку горяченького.
Дима, при всех его хозяйственных прелестях, готовил посредственно, но чаи заваривал отменные. Мамай был неприхотлив в еде, особенно когда был очень голоден, поэтому не слишком обращал внимание на то, что картошка была недосоленной, а отбивные – пережаренные. Главное, после всех этих передряг, к нему вновь вернулся прежний аппетит.
– Эх, Димон, хорошо-то как.
Дима натянуто улыбнулся. Улыбка получилась скомканной, потому что улыбался он одними губами, глаза никогда не принимали участия ни в одном из проявлений эмоций. Посторонних людей это настораживало, отпугивало, что было совершенно естественно, так как никогда не знаешь, чего можно ожидать от человека, равнодушно взирающего абсолютно на все вокруг. И лишь немногие, в число которых Мамай не входил, знали, что виной этому полная неподвижность мышц вокруг глаз, полученная в результате неудачного прыжка с парашютом когда-то в далекой юности. Но в целом Дима был бесценным кадром, как любил выражаться Тетерев. В метании ножей в движущуюся мишень ему почти не было равных.
– Ну а теперь, пожалуй, пойду спать. – Мамай встал и шумно потянулся. – Кстати, как у нас тут, без происшествий? – вопрос был чисто символическим, потому как Мамай знал: Дима как верный пес будет лелеять любой его приказ. А приказ был один – чтобы все было тихо.
– Да все по-старому. Как вы велели. Никого не впускать, не выпускать. Не трогать, не болтать.
Это он о той шлюшке, маленькой головной боли, с которой надо что-то решать. Может отдать ее ребятам, чтоб развлеклись, а потом прогнать в три шеи, чтоб знала впредь, как себя вести. Но только не здесь, не в этом доме. Мамай разврата не любил. Да и если честно, неохота ему было марать руки, особенно сейчас, когда так дико устал.
– А шут с ней. Скажи ребятам, пускай заберут, может хоть в чем-то от нее польза будет. Побалуются, потом пускай двигает на все четыре… – фраза оборвалась длинным зевком.
Дима оставил кухонное полотенце, которым вытирал посуду, и повернулся к хозяину.
– Боюсь, двигать ей дальше некуда.
– В смысле? – не понял Мамай.
– Да дохлая она совсем.
– Че, померла? Да ты что? – Мамай уставился на него обалдевшими глазами. Тут у Димы некстати прорезалось чувство юмора.
– Она уже синяя вся. И воняет.
– Вот блин… Ну, может, оно и к лучшему. – врал он, далеко не к лучшему. На душе словно кошки заскребли. Не такой участи он хотел для своей «жертвы». Она же просто шлюха. Она делала то, что ей велели – не своими же руками она его в воду кинула. Он ведь даже этой скотине, Кравцову, жизнь оставил, подарил неизвестно какого хрена. А этой несчастной Юльке, с таким пронзительным взглядом… На миг в сердце Мамая шевельнулась жалость – чувство, забытое еще на школьной скамье, когда он тихо плакал, узнав о смерти отца. Больше он не плакал, и никого не жалел.
– Когда она, ну, померла?
– Не померла, но помрет не сегодня-завтра, – сказал Дима, чуть улыбаясь немного грустной улыбкой.
– Я тебе сейчас шею сверну. – Мамай не на шутку рассердился. С души будто камень свалился, но сон как рукой сняло. – Ты чего воду варишь? Что там с этой сучкой?
– Я же говорю: вся синяя, избитая. Лежит, не двигается, еле дышит. Слабая совсем.
– Кто ее избил?
– Я не трогал. Как вы ее кинули в чулане, так она там и лежит. По-моему, даже не вставала.
– Так ты что, ее даже не кормил, что ли? Пять дней?
«А вы ведь не велели,» – подумал Дима, а вслух сказал:
– Пытался, но она есть не хочет. К тому, что я оставлял, даже не притронулась.
– Идиот!!!
Мамай рванулся к чулану, подергал дверь, но вспомнил, что ключей у него нет.
– Дима! – рявкнул он.
Дима со связкой ключей вынырнул из-за плеча, так что Мамай даже вздрогнул от неожиданности.
– Давай сюда.
Мамай распахнул дверь, и в ноздри ему ударил неприятный запах немытого тела и еще чего-то гниющего. Мамай поморщился, и щелкнул выключателем. Картина, представшая перед его глазами, не внушала радости. Девушка лежала на полу в немыслимой позе, обхватив лоснящиеся растрепанные волосы руками, представлявшими собой сплошной, местами сочившийся гноем, синяк.
Мамай подошел к ней и брезгливо перевернул ногой на спину. Лицо представляло собой не менее ужасающий желто-фиолетовый синяк – видно здорово он тогда ей врезал. Остатки косметики корявыми разводами засохли на щеках и скулах. Не осталось ничего от той блистательной ухоженной красотки, сыгравшей поистине роковую для себя роль убийцы-искусительницы.
– Вставай, слышишь. Я тут не буду с тобой цацкаться.
Лида на мгновение приоткрыла глаза и тут же закрыла их вновь.
– Что за комедию ты тут ломаешь. Вставай немедленно.
Голос ее звучал хрипло, слабо, словно из-под земли.
– Убей меня, не мучай. Я только этого и хочу.
Мамай пришел в бешенство.
– Ты кто такая, чтоб мне приказы раздавать. А ну шевелись, пока не врезал. Убей ее, ишь ты! А кто мне за это заплатит? Или я просто так руки марать буду?
– Оставь, сама умру.
– Нет уж, кончай из себя мученицу корчить.
– Да иди ты… – в этой фразе проскользнуло все, все, что она чувствовала, но пыталась скрыть – и ненависть, и слепая ярость, и бесстрашная готовность умереть… и жгучее желание жить. Мамай рассмеялся.
– Как же, пойду. Хочешь умереть – так я тебя сейчас на кусочки порежу – живьем.
Лида невольно содрогнулась, и Мамай это заметил. Он рывком поднял ее на ноги, стараясь не обращать внимания на запах, и несильно ударил по щеке.
– Я тебя заставлю свои пальцы грызть, ты поняла? Я тебя не рукой – горячим утюгом по щекам поглажу. Ты у меня как миленькая жить захочешь. А ну, давай на кухню жрать.
– Пусти. Больно же.
Лида, похоже, смирилась с тем, что умереть, по крайней мере спокойно, ей не дадут. И теперь глаза ее метали молнии. Впрочем, обессилевший от голода и боли организм отказывался подчиняться разуму и молил об отдыхе, поэтому очень скоро плечи ее поникли, и Лида едва не упала, если бы не сильная рука Мамая, вовремя подхватившая ее за талию.
– Не буду есть.
Мамай посмотрел на нее так, будто собирался сожрать живьем, но Лиде было уже наплевать. Шестым чувством она знала, что он, по крайней мере, сегодня, ее не тронет, и его взгляд и выражение лица ее абсолютно не пугали. Она слишком устала, чтобы бояться.
– Дайте помыться, Бога ради. Больше я ничего не прошу.
– О, да ты, оказывается, леди. – ухмыльнулся Мамай, и сердце его непроизвольно екнуло: ее смерть все-таки не будет на его совести.
Лида пропустила его слова мимо ушей. Наконец-то… что наконец-то? Отсрочка казни? Легкая передышка перед очередной пыткой? Нет сил об этом думать. Хочется спать. Но прежде – смыть с себя это зловоние, от которого выворачивало наизнанку, и обработать раны.
Мамай велел отвести девушку в свою комнату, где была отдельная ванная, и ее снова оставили одну. Но теперь у нее была горячая вода и свет. Лида включила воду и подошла к зеркалу, и едва не завопила от ужаса. Господи, во что она превратилась?
Лида сняла с себя вонючие лохмотья и стала под душ. Горячие струйки воды окатили ее тело удивительной живительной волной, и даже сердце забилось быстрее. Она аккуратно промыла раны на запястьях – как раз там, где ее связали веревкой и начала шарить по шкафчикам в поисках чего-то вроде одеколона – для дезинфекции.
Почувствовав себя чистой и посвежевшей, Лида глубоко вздохнула, и вскинула руки к потолку.
– Я люблю тебя, жизнь, – театрально воскликнула она, и заплакала. Что ее ждет дальше? Что последует за милостью со стороны этого ужасного Мамая, или как его там называют? Что они с ней сделают после всего этого? Что бы там ни было, она никогда уже не будет прежней. Не будет человеком. Тогда зачем жить?
Лида взглянула на свое отражение в зеркало, и в глазах ее сверкнуло безумие. Она схватила тяжелый флакончик с туалетной водой и швырнула в стекло. Получилось очень громко. Осколки фонтаном брызнули по всей комнате. Но ничего, подумала про себя Лида, она успеет. Она опустилась голыми коленями прямо на осколки и судорожно схватила один, самый крупный, в негнущиеся руки. Господи, как же больно, но она сможет, сможет. Запястья словно окатило раскаленным железом. Нет, слишком страшно на это смотреть. Тогда горло – рука, дрожа, поднялась вверх. По ладони побежали тоненькие струйки крови. В этот же момент дверь распахнулась, и сильная рука Мамая вырвала из ее изрезанных пальцев осколок зеркала.
– Дура!
Он подхватил ее на руки, вынес из ванной и швырнул на кровать.
– Только постель кровью испачкаешь.
Лида всхлипнула и отползла в угол.
– Оставь меня, я не хочу.
– Да нужна ты мне, вся синяя и в крови. – с отвращением сказал Мамай. – Ты хоть в зеркале себя увидеть успела? Дура…
Мамай ушел в ванную, и еще несколько минут Лида слышала, как он возится, убирая разбитое стекло. Потом он вышел – видимо выбрасывал мусор – но вскоре вернулся.
Мамай запер за собой двери и разделся, ничуть не смущаясь, впрочем, Лида на него не смотрела. Старалась не смотреть. Вид его громадного мускулистого тела внушал ей ужас– она боялась его силы, его власти над своей жизнью, и ей не хотелось, чтобы он прикасался к ней даже кончиком пальца.
– Ты так скрючилась, что я подумал, что ты даже умеешь краснеть. – заметил Мамай, и легонько отпихнул ее на другой конец кровати. – Смотри мне без фокусов.
Он улегся и спустя несколько минут уснул. А Лида еще долго лежала, боясь пошевелиться и тихо плача от боли во всем теле и от ужаса осознания того, что она могла бы совершить, если бы ей не помешали.
