Текст книги "Только моя (СИ)"

Автор книги: Елена Ляпота

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Глава 39

Лида не расставалась с малышом ни на минуту. Даже когда он спал, она сидела возле кроватки, сторожа его сон. Вот уже два дня как она была «гостьей» в этом доме. Пока что все было относительно спокойно, если не считать того, что в будущем ее ждала полнейшая неопределенность. Но Лида старалась гнать прочь от себя грустные мысли. Она слишком соскучилась по сыну, и слишком ослабла, чтобы решиться на еще один побег. И она ждала, ждала неизвестно чего – счастливой звезды на небосклоне сплошного невезения.

Чисто случайно или с каким-то только ему известным умыслом Дима приготовил для нее именно ту комнату, в которой она жила раньше вдвоем с Мамаем. Едва она переступила порог этой комнаты, как внутри поднялась бурная волна сопротивления, но Лиде посчастливилось взять себя в руки и сдержать эмоции, чтобы не зародить ни у кого совершенно ненужные подозрения.

Проклятая комната. Лида осторожно прошлась по пушистому ковру, ничего не касаясь, будто опасалась разбудить непрошенные воспоминания. Однако помимо ее воли в душе зашевелилась грусть. Здесь они с Мамаем были счастливы. Здесь любили друг друга. Здесь был зачат маленький мальчик, составляющий смысл ее настоящей и будущей жизни. Больно и горько находиться в этой комнате, осознавая, что ее счастливая аура – всего лишь призрак.

Лида опустилась на колени возле туалетного столика и выдвинула ящичек. Все как будто не изменилось с того момента, как она ушла. Как будто комнату просто закрыли и только протирали пыль в ожидании, когда бывшая хозяйка вернется и застанет все на своих местах. Взгляд Лиды непроизвольно упал на маленькое золотое колечко, и она вздрогнула. То самое колечко, которое ей подарил Мамай. Лида осторожно взяла его в руки и заворожено уставилась на маленький, но красивый бриллиант.

Неожиданно дверь в комнату распахнулась и Лида резко вскочила на ноги. Колечко выскользнуло из рук и с едва заметным звоном покатилось по полу.

Что ему нужно? Какого черта он не может дать ей покой даже здесь. Неужели она никогда не избавится от его присутствия.

Мамай вошел в комнату как раз вовремя, чтобы уловить на ее лице замешательство, прежде чем она натянула на себя привычную маску холодного безразличия. Он молча подошел, наклонился и поднял колечко.

– Красивая штучка. Правда, оно принадлежало другой женщине и вряд ли тебе подойдет.

– Я на него не претендую. Просто смотрела – здесь больше нечем заняться. – оправдывалась Лида.

– Примерь.

Лида начала протестовать и попыталась увернуться, однако цепкие пальцы Мамая словили ее ладони и кольцо проворно скользнуло на безымянный палец. Лида мысленно поблагодарила Бога за то, что руки ее похудели, но тем не менее кольцо сидело практически идеально.

– Надо же, подошло. – удивленно сказал Мамай.

– Ничего удивительного. Мы сестры, у нас даже размер одежды одинаковый.

– Только сами вы разные. – заметил Мамай. – Почти.

Лида насторожилась, услышав в его голосе знакомую хрипотцу, и подняла на него взгляд. Глаза Мамая заблестели и подернулись дымкой, как бывало каждый раз, когда… это было раньше, так давно, что Лида уже успела подзабыть. Так вот что привело его сюда. Герой освободил даму и теперь явился за наградой. Лида собралась сказать что-нибудь язвительное, однако промолчала, завороженная его близостью. Мысли вдруг спутались и умчались в непонятную даль.

Губы Мамая стали медленно, но решительно тянуться к ее губам. Лида почувствовала, что дрожит. Тело стало ватным, где-то внизу заломило, засосало, а сердце предательски заколотилось. Она собрала волю в кулак и отвернулась.

Это помогло. Переведя дыхание, Лида подошла к кроватке и села рядом прямо на пол. Руки ее ласково гладили шелковые волосики сына, спящего крепким здоровым сном. Так она просидела минут пятнадцать, ожидая, когда у Мамая лопнет терпение, и он уйдет.

Однако он не ушел. Мамай молча стоял и наблюдал за каждым ее движением. Лиду начала бить мелкая нервная дрожь, и он это чувствовал. Но ничего не мог с собой поделать. Он не мог заставить себя уйти, когда она рядом – такая теплая и желанная, пахнущая материнским молоком.

Мамай подошел и опустил руки на ее плечи. Осторожно поглаживая, он опустился рядом. Лида попыталась встать, но Мамай проворно схватил ее в кольцо своих железных объятий и впился в губы долгим страстным поцелуем.

Лиде показалось, будто в голове одновременно разбились сотни зеркал и брызнули осколками во все стороны. Руки ее сами поползли вокруг его шеи, пальцы вонзились в густые черные волосы и начали ласкать затылок. Но, теряя остатки разума, она все же нашла в себе силы прошептать, впрочем, довольно неубедительно:

– Пожалуйста, не надо.

– Ты же хочешь, – возразил Мамай, целуя ее ушко, – Я вижу.

– Ты ошибаешься. Я ничего не хочу…

– Я вижу… как ты не хочешь…

Этого Лида не смогла вынести. Слишком долго в ней копилась тоска и боль от утраты. Любовь или страсть – она сама не понимала что именно, захватили ее целиком. Они оба не заметили, как оказались на кровати обнаженные, сплетенные страстью в один клубок. И все было как будто впервые, и в то же время чувство чего-то родного и близкого, словно долгожданное возвращение домой, делало каждое мгновение особенно сладким.

Глава 40

Так продолжалось почти неделю. Как сон наяву, от которого не хочется просыпаться. Лида жила каждым днем словно он был последним, дышала и никак не могла надышаться. Но сказка должна была рано или поздно кончиться. Впрочем, какая сказка. Скорее агония. И Лида всей кожей чувствовала, как приближается конец.

Она вошла на кухню, привлеченная аппетитными запахами. Дима явно преуспел в искусстве приготовления завтраков за время ее отсутствия. Лида прошла к плите и чисто по-женски придирчиво окинула взглядом кастрюли. Дима повернулся к ней и улыбнулся, как-то странно, как показалось Лиде.

Она смутилась и отошла от плиты к столу.

– Завтрак готов. Сегодня яичница с майонезом и помидорами, как вы любите.

Лида вздрогнула и подняла на него глаза. Молоточки в голове бешено застучали.

– Откуда ты знаешь, как я люблю?

– У меня хорошая память.

– Мы знакомы неделю, и ты не прав. Я люблю жареные куриные ножки. Можно с помидорами, только свежими.

– К сожалению, ножки нужно жарить, а это займет время. Или вы подождете? – Дима уставился на нее цепким пронизывающим взглядом.

Лида напомнила себе, что мышцы его глаз парализованы. Она ошибается, если думает, что он что-то заподозрил. У него просто такой взгляд. Надо уйти от этого взгляда. Скрыться, сделать что-нибудь.

– Я подожду, – сказала она и встала, намереваясь уйти. – Пойду, приведу себя в порядок.

Она вылетела из кухни, чувствуя себя зверем, загнанным в клетку. Некуда бежать и негде спрятаться. Можно только лечь и закрыть лицо руками, чтобы не видеть, как рушится мир вокруг нее.

Лида вошла в комнату и начала нервно метаться из угла в угол. Степка услышал шум и захныкал. Лида взяла его на руки и стала укачивать. Надо что-то придумать, что-то срочно предпринять, чтобы не сойти с ума.

Она зашла в ванную и посмотрела на себя в зеркало. Бледная и похудевшая, Лида тем не менее отчаянно напоминала саму себя. Она и не была никем иным. Значит, ей нужно стать Юлей.

Лида уложила уснувшего малыша в кроватку, подоткнула одеяло и достала из тумбочки косметичку. Кое как накрасившись отвыкшими руками, она критически осмотрела себя в зеркало. Никуда не годится. Слишком неестественно, слишком красноречиво, а значит заметно. Лида пошла в ванную, умылась и повторила процедуру еще раз.

Результат оказался значительно лучше, и удовлетворенная Лида отправилась на кухню завтракать.

Дима сразу же заметил перемену и усмехнулся, ставя перед Лидой тарелки с едой.

– Приятного аппетита, Лида.

– Спасибо. А что хозяин, уже уехал? – как бы между прочим спросила она.

– Давно.

– И есть шанс, что он не вернется?

Дима, вытиравший в этот момент посуду, скомкал в руках полотенце и швырнул его на стойку. Глаза его насмешливо заблестели.

– Вам не очень удается строить из себя ту, какой вы не являетесь. К тому же вам не идет.

– Я искренне не понимаю твоих намеков. – пожала плечами Лида. – Тебе больше заняться нечем?

Дима неожиданно расхохотался и, подобрав полотенце, вернулся к посуде.

– Как знаете. Я бы на вашем месте не играл в эти игры.

– Ты что-то слишком много из себя строишь для обычной посудомойки.

– А вы отлично ориентировались в доме для первого дня. Прямо как будто жили здесь не один месяц.

– Я быстро учусь, – ответила Лида и начала методично жевать курицу, показавшуюся ей абсолютно безвкусной. Мысли роем вились вокруг одной и той же задачи.

Как убежать от судьбы? Как защититься самой и защитить своего малыша от его родного отца. Догадывается ли Мамай? Вряд ли. Не такой уж он великий актер, чтобы скрывать свои чувства, и в то же время Лида хорошо помнила, каково быть его врагом, и ей хотелось бежать от него подальше, куда глаза глядят.

Позавтракав, она молча поднялась и ушла в свою комнату. Проведя несколько часов в глубоких раздумьях, Лида пришла к окончательному решению. В этом доме оставаться бессмысленно, даже опасно.

Она уйдет сегодня же или в крайнем случае завтра утром. Уйдет открыто, с ведома хозяина, так как спасаться бегством с ребенком на руках, когда на дворе февраль – верх безумия. Никакое отчаяние не заставит ее рисковать жизнью или здоровьем Степки.

Мамай вряд ли будет ее удерживать. Он обещал, и пришла пора выполнить свое обещание. Пока Димкины намеки и подозрения остаются для всех лишь плодом его воображения. Правда, довольно объективного воображения, но Лида не намеревалась задерживаться здесь до того момента, когда на руках у него появятся более весомые доказательства.

Она так и сказала Мамаю – с порога, прямо в лоб. И сердце ее упало при виде того, как мгновенно поникли его могучие плечи. Словно ребенок, на глазах у которого уезжает полюбившийся аттракцион. Уезжает, чтобы никогда не вернуться.

– Ты точно хочешь этого? – спросил он, преданно глядя ей в глаза в надежде уловить хоть капельку сожаления – ниточку, за которую он мог бы зацепиться и не отпускать. Но тщетно: ее глаза были пусты и безразличны.

– Ты обещал, что позаботишься о нас. И это то, о чем я прошу: позволь мне вернуться домой и жить своей жизнью.

– Разве тебе плохо здесь, со мной?

– Пойми, ты мне никто, как бы жестоко не звучали эти слова. А я хочу быть со своим сыном.

– Как это никто. Неужели эти ночи, которые мы были вместе, для тебя ничего не значат?

– Значат, – Лида не могла кривить душой, просто не могла. – И очень много. Мне было хорошо с тобой. Но теперь мне пора уйти.

– В чем же дело? – в отчаянье воскликнул Мамай. – Скажи мне честно, в чем дело?

Лида посмотрела ему прямо в глаза и неожиданно ответила правду.

– Дело в отце моего ребенка.

Мамай выпустил ее руки и почувствовал, как ладони его похолодели, будто покрывшись инеем.

– Это Кравцов?

Глаза Лиды расширились, а потом заблестели от гнева. Руки непроизвольно сжались в кулаки от негодования.

– Почему Кравцов? Почему всегда и везде Кравцов? Как исчадие ада, разрушившее мою жизнь. Слава Богу, к ребенку он не имеет ни малейшего отношения. Ни к Степке, ни к моей душе.

– Успокойся, я просто спросил… Мне было любопытно.

– Я рада, что удовлетворила твое любопытство.

– Скажи мне, отец твоего ребенка опасен? Ты от него скрываешься?

– Да, от него. Он очень опасен, только это не твое дело.

– Уже мое. Я могу помочь, защитить вас.

Губы Лиды скривились в усмешке. Помочь, защитить… от самого себя?

– А от любви к нему ты меня тоже защитишь? – спросила Лида и почувствовала, как в уголках глаз защипало от нахлынувшей соленой влаги.

– Понятно, – вздохнул Мамай и попытался улыбнуться. Улыбка получилась неестественной, слегка надтреснутой. Он замялся и спросил нерешительно. – Но я могу рассчитывать хотя бы на последнюю ночь?

Нет, она не выдержит. Сейчас она расплачется и кинется к нему на шею, и этим самым погубит себя и своего сына. Ее Степка не вырастет бандитом. Его не отнимут у родной матери. Она должна постоянно думать об этом, иначе потеряет все, что еще осталось у нее в этом мире.

– Я бы не хотела… – Лида никак не могла подобрать нужные слова. – Не хотела, чтобы все было так банально. Поэтому лучше отпусти меня сейчас. Я очень тебе благодарна, но…

– Куда ты пойдешь? – перебил ее Мамай.

– Вернусь в свою квартиру. Что мне еще делать?

– А почему ты раньше там не жила?

– Хотела скрыться ото всех. Чтобы никто не видел, что я страдаю.

Мамай неожиданно резко обнял ее и привлек к себе, так что у нее дух захватило.

– Обещаю, завтра утром я тебя отпущу. Сегодня не могу. Только завтра.

Мамай сдержал обещание. На следующее утро не говоря ни слова в упрек, не уговаривая остаться, он отвез ее домой и даже помог занести вещи в квартиру. Едва за ним захлопнулась дверь, Степка проснулся и зашелся истошным криком. Лиде далеко не сразу удалось его успокоить.

– Папа ушел, – в оцепенении прошептала она. – Папа больше не вернется.

Лида уложила Степку на кресло и опустилась на пол, обхватив руками колени. По щекам струились горячие слезы, сердце выскакивало из груди, а она слушала утихающие всхлипы сына и повторяла, как умалишенная:

– Папа больше не вернется.

Глава 41

Тяжело дыша, Мамай вошел в комнату и рухнул на кровать, насквозь пропитанную ее запахом. Во второй раз он этого не вынесет. Сердце лежало на полу мелкими осколками, а пустота в груди невыносимо жгла душу.

Почему, почему она ушла?

Почему он позволил себе так сильно влюбиться?

Ведь это по сути незнакомая женщина, совершенно чужая, хотя до боли похожа на Юлю. Похожа даже больше, чем сама Юля.

Неужели он вот так долго любил не Юлю, а образ, который нарисовал с ее лица, и до мельчайшей черточки обнаружил в ее старшей сестре.

Ведь она чужая, совсем чужая, а показалась такой родной даже в момент их первой встречи.

Тураев вспомнил свою последнюю встречу с Юлей в том злополучном борделе. Тогда он ненавидел ее, искренне ненавидел, и ему было не капли не жаль сотворить с ней то, что он сотворил. Ни минуты, ни секунды, даже сейчас. А ведь он любил именно ее…

Но с Лидой он никогда не смог бы так поступить. Он блефовал тогда, в ноябре, когда заставлял ее раздеться. Он бы не позволил никому дотронуться и пальцем до нее – это он понимал сейчас и понимал тогда. Один ее взгляд всколыхнул былое чувство и заставил вскипеть застывшую кровь.

Тогда у Юли не было такого взгляда.

Но как можно любить в обеих женщинах одновременно один и тот же взгляд, одну и ту же манеру поведения, запах, голос. Ведь Лида ничем не отличалась от той Юли, наоборот, у него было чувство, что он и не знал никакой Юли, а все время был именно с Лидой и любил именно ее.

Но думать так было верх безумия. Как он не крутил, факты неумолимо доказывали обратное. В то время как он был с Юлей, Лида уже ждала ребенка от другого мужчины. Ведь Юля не была беременной?

Эта мысль не давала ему покоя. Мамай не мог отделаться от чувства, что та женщина, которую он любил когда-то, и та, которую полюбил сейчас, не просто похожи. Это была одна и та же женщина, как бы нереально это не звучало.

Но как доказать невозможное, как состыковать то, что не стыкуется?

Тишину прорезал телефонный звонок, и Мамай мгновенно переключился на работу. Тетерев вызывал его к себе, и судя по голосу, он был чем-то сильно недоволен.

Как оказался именно им, Мамаем, он и был недоволен.

Тураев примчался домой к Тетереву через двадцать минут после звонка, вспотевший и нервный после быстрой езды и обуревавших его еще свежих эмоций. Тетерев встретил его разъяренным взглядом и резким криком.

– Ты что себе позволяешь, мать твою, – прошипел он, когда за ними закрылась звуконепроницаемая дверь его кабинета. – Ты, б…дь, рехнулся, что ли?

– Что я натворил? – искренне изумился Мамай.

– Эта девка, чертова шлюха, которая от тебя умотала год назад, какого хрена ты связался с ее сестрой?

Мамай нахмурил брови, потом криво усмехнулся и опустился в кресло напротив Тетерева, глядя ему в глаза прямым немигающим взглядом.

– Вообще-то, Тетерев, если уж на то пошло, свою работу я делаю хорошо, не так ли? Если есть в чем, не таись, упрекни. И тебя я уважаю. Башку подставляю каждый день под твои задумки. Работа на тебя для меня святое. А вот личная жизнь моя тебя не касается.

Тетерев заметно занервничал. С ним впервые за много лет случилось такое, что он потерял контроль над всем – над лучшим из своих людей, над своими эмоциями, словами, действиями. Сейчас он не выглядел хитрым и уверенным в себе, как обычно. Тетерев действительно пребывал в растерянности и поэтому не кривил душой. В эти мгновения он со всей ясностью отдавал себе отчет, насколько зависит он от Мамая. Не будет Тураева, и Тетерев долго не продержится. Он его правая и левая рука, его двигатель. Потерять его, значит потерять все. И что самое главное, Тураев хотя и догадывался об этом, но у него и в мыслях не было попытаться изменить равновесие в обратную сторону. Тураев – его щит и тыл, который сейчас трещит по швам по вине какой-то размалеванной сучки. Нужно что-то делать, чтобы не дать Тураеву погубить самого себя.

– Ты пойми, Тураев, в нашем деле не должно быть уязвимых мест. Иначе до них обязательно доберутся и начнут крутить на свой лад.

– И это говорит человек, у которого пол-области в кулаке зажато, – улыбнулся Мамай. – Я отлично знаю свои тылы, и знаю, что смогу их защитить. И тебя не подставить.

– Ты все понимаешь, скотина. Все, даже то, что я не хочу тебя терять. И не буду. Я не дам тебе сломать себя, потому что ты мне нужен. И даже если мне придется задушить эту девку собственными руками, я сделаю это с удовольствием.

– Не трогай ее, Тетерев. И меня тоже. Мы сами разберемся.

– Ты выставляешь себя на посмешище! Ты показываешь себя слабаком и размазней!

– Пусть тот, кто так думает, скажет мне это в лицо, – сухо сказал Мамай.

– Я говорю.

– Ты вроде сам женат, Тетерев.

– Женат, только я не строю драму из собственной жизни, а у тебя уже целый спектакль и уйма зрителей.

– Что-то не помню, чтобы продавал билеты. Значит, придется штрафовать «зайцев».

– Шутишь, сволочь, – почти добродушно буркнул Тетерев. – Я тебя на место поставлю. Выбирай, или ты забираешь свою бабу и прячешь ее где-нибудь у себя, чтоб на глаза не показывалась, либо я ее закопаю, чтоб жить не мешала. Так спокойнее будет: и тебе и мне.

– Поздно, Тетерев. Запоздал ты со своими «благими намерениями». На эту шлюху Юльку мне плевать. А сестру ее я отпустил. Навсегда. Так что разговаривать не о чем.

Тетерев схватился за подлокотники кресла и весь аж затрясся.

– Вот смотрю я на тебя и гадаю: сам-то ты себе веришь? Или издеваешься? И как скоро ты примчишься на порог к этой бабе? Завтра? Или уже сегодня?

– Оставь это, Тетерев. Я твердо обещаю, что разберусь с этим сам. Оставь девок в покое.

– Так ты серьезно любишь ее? Я не просто так спрашиваю?

– Ну, люблю. А что я, не человек? Я любить не могу?

– Тогда будь мужиком, забирай бабу, сына и не устраивай этот фарс.

– Какого сына?

– Дурак ты, Мамай. Сынишка-то хоть здоров? В тебя пошел или в мать?

– Тетерев, – Мамай привстал на кресле, и глаза его нехорошо засверкали. – У меня нет детей. Я с этой бабой только два месяца назад познакомился. Что ты заладил?

– Я тебе глаза раскрываю, дурак ты. Или ты себя не знаешь? Сильно они похожи, эти сестры?

– Да, очень. Как близнецы.

– Чушь! А ты поставь их рядом: одна шлюха, другая праведница, и посмотри, кого выберешь.

– Они слишком похожи, – тупо повторил Мамай, смутно улавливая в словах Тетерева какой-то смысл.

– В том-то и дело, что слишком. Я тебе совет дам, как друг. Съезди, найди свою Юлю и задай ей пару-тройку наводящих вопросов: много интересного узнаешь. Например то, что она вот уже почти два года как умотала от Кравцова и в борделе у Сверчка пашет. Причем без отрыва от производства.

– Не понял?..

– А что тут понимать? Как твоя зазноба к тебе в лапы попала, помнишь? Ты отпускал ее от себя? Где она была, что делала, пока не сбежала? Знаешь?

– Каждую минуту. Она была в моем доме. Со мной. К чему ты клонишь, Тетерев?

– К тому, что если в этом кодле нарисуется третья сестра, то это будет в самую точку. А пока я знаю только двух. И алиби обоих тебе известны.

– Черт!

Мамай в бешенстве схватился руками за голову. Как он мог быть таким ослом! Как он мог сразу не заметить, не понять…

– Ты давно об этом знаешь?

– Не очень, – соврал Тетерев, но что не сделаешь себе во благо. – Когда я узнал, что ты с ребятами у Сверчка пустил ее по кругу, я поинтересовался слегка этой Юлей, и понял, что ты малость обознался. А сейчас вот узнал про сестру, сопоставил факты, пришел к выводу, что следует поздравить тебя с рождением сына.

– Иди к черту… Спасибо, Тетерев. Честно, спасибо.

Тетерев улыбнулся, но в улыбке этой не было ничего хорошего. Он давно и безнадежно очерствел душой. Он не представлял, произнося банальную фразу поздравления, что можно искренне радоваться рождению сына. Может быть потому, что это так и осталось одной из далеких, несбывшихся мечтаний его юности, когда мир еще казался не таким гадким, когда он любил и не знал боли от безвозвратной потери. Но Тетерев не был снобом и не собирался ломать «мамаево счастье». Пусть тешится, лишь бы работу свою выполнял хорошо. А насколько известно, когда на душе звенят колокольчики, работается и легче, и с большим желанием. Даже если ты бандит. Вот именно этому слегка гнусному курьезу и улыбался Тетерев.