Текст книги "Солнце ближе"

Автор книги: Елена Лагутина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Елена Лагутина
Солнце ближе

ПРОЛОГ

Прохладная вода стекала по телу, растворяя и унося с собой пышную ароматную пену. Уже почти полчаса Вика стояла под душем и никак не могла себя заставить повернуть наконец кран и выйти из ванной. Спешить, как обычно, было некуда. Такой неторопливый, даже вялый, распорядок жизни ее вполне устраивал. Некоторые подруги, яростные теоретики борьбы за права женщины, взбесившиеся от постоянной спешки, разрывающиеся между домом и работой, между мужьями, детьми и любовниками, часто не понимали ее.

– Не надоело тебе дома сидеть? – чаще других интересовалась Ленка Неверова, бывшая однокурсница, а ныне – отчаянная челночница, перебороздившая за три года все Турции и Польши вдоль и поперек. Вечные клетчатые баулы, которые она таскала на своих когда-то хрупких плечах, казались ей символом свободы и независимости от мужчин. Ленка добилась многого – заработала себе квартиру в центре города и темно-синюю сверкающую «девятку». В довесок – вечный радикулит, проблемы с почками, которые однажды сильно застудила, стоя на морозе, лопнувшие вены на ногах… На итальянской двуспальной кровати красного дерева, приобретенной за сумасшедшие, по меркам обычного человека, деньги, Ленка спала одна. Вика только пожимала плечами в ответ на ее вечный вопрос: наверное, пока не надоело…

Нежной переливчатой трелью запела телефонная трубка, предусмотрительно принесенная в ванную комнату, – закон подлости никогда не был для Виктории тем законом, которому приходилось следовать. По крайней мере в тех случаях, когда это зависело от нее самой. Она отодвинула занавеску, промокнула о полотенце мокрую руку и нажала на кнопку.

– Викуля?

Вика вздохнула:

– Я в душе, Павлик. Привет.

– Привет, моя радость. Соскучилась?

– Конечно. А ты?..

Традиционный набор фраз – словно ритуал, которому приходилось следовать практически ежедневно. Фразы повторялись с буквальной точностью изо дня в день вот уже почти два года. Диалог начинался со слова «Викуля» и заканчивался словами «Я к тебе сейчас заскочу ненадолго». Вика вешала трубку, мысленно произносила: «Скачи, мой принц» – и немного раздраженно думала о том, что принц что-то зачастил. Мог бы взять себе выходной для разнообразия, потешить в скучный и холодный вечер безутешную супругу, так сильно страдающую от его вечного отсутствия. Супруга Павлика почему-то представлялась ей грузной дамой с тремя подбородками, обвисшей и дряблой кожей на руках и толстыми короткими пальцами, всегда в вульгарном шелковом пеньюаре, который Вика однажды совершенно случайно обнаружила в сумке смущенного Павлика.

– Это – мне? – Вика держала в руках черный шелк, с ужасом пытаясь подсчитать количество шифоновых оборок на декольте в форме сердечка.

Павлик молчал, широко раскрыв свои небесно-голубые глаза и робко хлопая короткими белесыми ресницами.

– Тебе нравится?

– Мне? Ты считаешь, что мне может это понравиться? Я же сто раз просила тебя ничего не покупать самому…

И в этот момент она вдруг вспомнила: Павлик еще вчера говорил ей о том, что у супруги ожидается день рождения. Ситуация прояснилась, и с того дня тучная дама с тремя подбородками была мысленно обряжена в этот чудовищный пеньюар. В этом наряде она и продолжала жить в Викином воображении, впрочем, всплывая достаточно редко и никаких эмоций не провоцируя.

Диалог плавно приближался к своему финалу, но на этот раз вместо традиционного «я к тебе заскочу» последовала внушительная пауза.

– Вика, – извиняющимся тоном протянул Павлик, – ты извини, я к тебе сегодня заскочить не смогу…

Вика прыснула в кулак. Надо же, с точностью до наоборот… Ее молчание он понял по-своему.

– Ты обиделась, кисонька?

Вика вздохнула. До пятидесяти лет мужик дожил, а ума так и не нажил. Наверное, с мозгами просто родиться нужно, а уж если их нет, то никакие два высших образования не спасут.

– Я не обиделась, я встревожилась, – ответила Вика, чувствуя, что ситуация становится забавной в силу своей нетрадиционности. За два прошедших года такое случалось очень редко… – Ты меня разлюбил?

С языка едва не слетело слово «пупсик». В последнее время ее все чаще посещала мысль о том, что дальше так продолжаться не может…

Павлик минут пятнадцать вещал о своих нежных неугасимых чувствах. Вика ощущала, что мокрое тело начинает замерзать в прохладной ванной, и снова направила на себя теплые струи. Павлик наконец перестал извиняться, и Вика, сложив губы бантиком, звонко чмокнула в трубку, что означало пламенный поцелуй.

Павлик появился в ее жизни два года назад. Причем появление это нельзя было назвать стремительным – они знали друг друга и раньше, потому что Павлик, или Павел Анатольевич, был одним из партнеров ее босса, Сергея Петровича, у которого Вика раньше работала секретаршей. Павлик упорно стрелял глазками и приглашал в рестораны – почти два месяца, до тех пор, пока Вика не подумала: а что она, собственно, теряет? Потеряла она и правда не много – занудного шефа, несмолкающий, дрожащий от бешенства офисный телефон, фарфоровые чашки, которые каждые полчаса необходимо было наполнять кофе, и еще массу полезных и бесполезных вещей. Через два дня после первого совместного похода в ресторан Вика бросила работу и перешла на содержание страстно влюбленного Павла Анатольевича, который превратился в Павлика.

Что она приобрела? Вика всегда отмахивалась от этих мыслей, вспоминая то время, когда ей приходилось существовать на зарплату секретарши. Сумма была чуть ниже прожиточного минимума. Вспоминала свои тоскливые взгляды на чулки «Франзони», о которых всегда мечтала как-то по-детски и которые в реальности заменялись ненавистной, дряблой, вечно провисающей «Грацией». Иногда это не помогало, и тогда она вспоминала все ту же Ленку Неверову с ее вечными клетчатыми сумками и периодически дающем о себе знать геморроем, с пустой двуспальной кроватью красного дерева. Вспоминала – и ей становилось легко. Она подходила к зеркалу, задумчиво смотрела на себя – не слишком яркая, скорее, блеклая дама, стремительно приближающаяся к тридцатилетнему рубежу своей жизни. Такой видела себя Вика. Но у нее по крайней мере есть мужчина. А вот у Ленки и у десятка таких же Ленок, кроме их самостоятельности, больше ничего нет.

Вика укуталась в махровое полотенце и наконец вышла из ванной. Итак, Павлик сегодня не придет. Романтический вечер отменяется? Она улыбнулась немного грустной улыбкой.

– Ты – прожженная стерва, – эту характеристику она услышала как-то на вечеринке от одной из подвыпивших старых подружек. Фраза, несмотря на смысл, была произнесена без злобы. Вика медленно отвела глаза от бриллианта, поблескивающего на среднем пальце левой руки, и ответила с той же интонацией:

– Я знаю. Но с этим уже ничего не поделаешь.

Теплый и ласковый воздух из электрического фена приподнимал влажные пряди, рассыпал их по голове, постепенно заставляя влагу испаряться, а волосы – блестеть. У нее красивые волосы – об этом все окружающие твердили с детства. Позже, обучаясь на факультете психологии, Вика узнала, что это называется условной психологической установкой – ее уверенность в красоте собственных волос исходила не от личного впечатления, а была словно запрограммирована в подсознании с детства. Но эта психологическая установка ей сильно помогла, особенно в подростковом возрасте, когда лицо внезапно покрылось прыщами, глаза потухли, и ей приходилось утешать себя единственной мыслью о том, что у нее красивые волосы.

Выключив фен, Вика подошла к окну и прикурила сигарету. Вечернее солнце светило из последних сил, слепило глаза, как будто хотело отомстить за свое нежеланное, но неизбежное и скорое исчезновение с горизонта. Редкие машины лениво ползли в разные стороны, уставшие, наверное, как и их хозяева. Она закашлялась, вдохнув в легкие слишком много дыма, и смяла окурок в пепельнице.

На столе стояла чашка с недопитым чаем. Привычка, от которой Вика никак не могла избавиться, – оставлять чашку на столе. Она собралась было завалиться на диван с книжкой, но внезапно в комнату ворвался поток свежего воздуха. В нем была и свежесть первых весенних листьев, и сладковатая влажность оттаивающей от снега земли, и еще что-то необъяснимое – то, что заставляет весной всех людей сходить с ума.

Но сходить с ума Вика не собиралась. Вдохнув поглубже, она просто трезво констатировала тот факт, что на улице весна, а ее любовник внезапно уехал в другой конец города на экстренное совещание. Следовательно, нечего торчать дома взаперти, как книжный червь, хотя книги с некоторых пор стали единственной вещью на свете, которую она любила. Не считая, конечно, дорогих духов, шикарного белья и еще целой кучи мелочей – хотя все это было скорее насущной необходимостью, но не пристрастием. Задумчиво повертев в руках телефонную трубку, она наконец набрала несколько цифр.

– Привет, Ленка.

Вика удивилась, что застала ее дома – обычно в такой час Ленка занималась бухгалтерией, подсчитывала дневную выручку, рассчитывала продавцов и металась в поисках дефицитных грузчиков, которые каждый вечер отвозили товар на склад.

– Привет, Вика, – ответила та без эмоций.

– Что так нерадостно? – Вика сразу почувствовала, что с подругой что-то не так.

– Да я и сама не знаю, радоваться мне или плакать…

– Ты почему не на работе? – Вика начала издалека, поняв, что та вряд ли решится выложить ей все свои тревоги как на духу.

– Болею. – Голос у Ленки дрогнул, но дрогнул как-то радостно, что Вику совсем сбило с толку.

– Что, опять сидеть не можешь? – осторожно спросила она.

– Да пошла ты к черту со своим геморроем! – отмахнулась та и произнесла загадочно: – Меня тошнит.

Этим, собственно, было сказано все.

– И что будешь делать? Рожать?

– Ой, не знаю… – заголосила Ленка, а Вика разочарованно вздохнула: вот тебе эмансипация! Чего стоили все эти разговоры о свободе и независимости женщины, если теперь эта самая женщина только и мечтает о том, чтобы ее посадили на цепь возле колыбели? Чтобы привязали покрепче, чтобы запретили самой зарабатывать деньги, носить короткие юбки, приходить домой после полуночи, чтобы заставили наконец бросить курить и милостиво разрешили стирать носки и пеленки?

– Я ему еще ничего не говорила, – между тем шептала в трубку совершенно очумевшая от счастья Ленка, – не знаю, не знаю, Вика, что будет… Как ты думаешь, женится?

– Женится, – оптимистично ответила Вика. – На тебе – да не жениться!? У тебя вон какая шикарная кровать!

– Издеваешься? – неуверенно раздалось на том конце.

– Не знаю… наверное, – честно призналась Вика. – Прости, мы с тобой просто сегодня на разную эмоциональную волну настроены.

– Ты всегда настроена на одну и ту же волну, – недовольно ответила та.

– Пожалуй, – согласилась Вика, – а я хотела тебя на прогулку вытащить…

Положив трубку, Вика решила больше не испытывать судьбу. В принципе она вполне способна обойтись без сопровождения. Оглядевшись вокруг, она, как обычно, столкнулась взглядом с пластмассовыми глазами черной плюшевой пантеры, смотревшими на нее почему-то с укором. Чувство тревоги внезапно поднялось откуда-то из глубины.

«Ты просто боишься! Боишься!» – шепнул чей-то голос. Да, возможно. Возможно, она просто боялась оставаться дома одна. В последнее время в одиночестве ее часто посещали видения из прошлой жизни, и порой, валяясь с книжкой на диване, она ловила себя на том, что переворачивает страницы, абсолютно не вдумываясь в смысл прочитанного – как будто читает просто буквы, а не слова. Подойдя к окну, Вика распахнула форточку настежь.

«Любовь – волшебная страна, волшебная страна, и только в ней бывает счастье…» – услышала она доносящиеся из дома напротив звуки. Порыв теплого ветра тут же проскользнул в открытые створки, ласково погладил волосы, прикоснулся к щеке. Вика нахмурилась, почувствовав, как где-то в глубине души поднимается страх. Этот теплый ветер, солнце, такое живое и близкое, и эта песня про любовь – ведь все это с ней, Викой, никак не сочетается. В этом мире любви и теплого ветра она давным-давно стала чужой. Но тогда почему же ее вдруг так сильно потянуло туда, где ветер и солнце, где грезится эта обманная страна-любовь, в существование которой Вика не верила. Не то чтобы она разочаровалась в любви. Просто с годами в душе росла обида на эту капризную даму, иногда представляющуюся Вике разодетой в пышные розовые кружева, с головы до ног усыпанную мелкими сверкающими бусинами и шифоновыми оборками. За двадцать восемь прожитых Викой на свете лет эта пошловатая с виду дама ни разу не почтила ее своим вниманием. Просто обошла стороной, и все. Посетила других людей – наверное, избранных, а ее, Вику, обошла стороной. Раньше Вика сильно переживала по этому поводу. Но с годами переживать перестала.

Дама в розовых кружевах имела физиономию, интеллектом не обремененную и слишком приторную. Она меланхолично дремала в шезлонге и оптимистично напевала себе под нос что-то вроде «Забирай меня скорей, увози за сто морей, и целуй меня везде…».

Вика поморщилась. Весьма пошлая дама. И похотливая к тому же. «Целуй меня везде…» – скорее всего это и есть ее настоящее лицо. К чему ей, Вике, все эти розовые кружева и сладкие сопли? Даже Павлик, с его отвисшим брюшком и дряблой кожей, со всем грузом пережитых лет и вытекающих из этого проблем, все-таки лучше. И ее чувство к Павлику, которое, конечно, совсем не соответствовало придуманному стандарту, именуемому «любовь», в сравнении с этими «забирай, увози, целуй» было гораздо предпочтительнее. По крайней мере честнее и не настолько пошло.

«И все-таки прогуляться не мешает. Чего я, собственно, испугалась? Пойду попробую отыскать свое место под чужим солнцем влюбленных придурков. Может, что-нибудь и получится. Может, достанется хоть какой-нибудь жалкий клочок», – подумала Вика, плотно закрывая оконную раму.

Отыскать на набережной пустую скамейку оказалось делом безнадежным. Вика шла вдоль Волги, вглядываясь в сероватую, блестящую льдинками воду, неровно отражающую на поверхности последние лучи уже уставшего бороться с неизбежностью солнца. Ровная полынья простиралась почти до середины реки, упиралась в грязно-белую, пятнистую, будто бы плюшевую неподвижную ледяную поверхность. Волны лениво облизывали бетон, откатывались назад, снова возвращались… Вода была прозрачной – даже на большом расстоянии можно было разглядеть зеленоватые камни и темный песок. Картина умиротворяла, но тем не менее на улице, а особенно возле Волги, было холодно. Вика уже давно успела пожалеть о том, что оделась слишком легко, поддавшись на провокацию теплого ветра. Поежившись, она поднесла к губам заледеневшие пальцы и подышала на них.

Невдалеке светилась претенциозная вывеска – «Андалузская лагуна». Прищурив близорукие глаза, Вика убедилась, что это ей не привиделось. На набережной открыли новое кафе. Название обещало многое – по крайней мере тепло андалузского берега, а тепло теперь уже казалось ей единственным раем на земле. Она прибавила шагу, перестав обращать внимание на парочки, взбесившиеся от весны, обнимающиеся едва ли не на каждом квадратном метре и ужасно ее раздражающие.

Вика вообще старалась не смотреть на людей, подсознательно пытаясь как бы отгородиться от всей этой массы, спрятаться, раствориться в пьянящем воздухе весны. Она шла и удивлялась самой себе – с ней давно не случалось этих дурацких приступов тоски. По крайней мере два или три года, возможно, даже больше времени прошло с тех пор. И вот теперь почему-то снова это давно забытое ощущение ноющей боли, разливающейся душным и противным теплом по всему телу и выдергивающее из потайных уголков души стыд, раскаяние и страх. Может быть, просто погода была всему виной…

Вика на секунду остановилась, увидев свое отражение в воде. Светлый блик – узкое, немного вытянутое лицо, обрамленное пышным нимбом волос. Вода, как черно-белый телевизор, не отражала красок. Светло-голубые глаза казались лишь двумя темными впадинами, рыжеватый отлив волос тоже был неразличим. Это была она – и в то же время как будто другая, чужая, незнакомая, таинственная и зловещая Вика.

Набежавшая волна размыла отражение. Лицо вытянулось, изогнулось, ямы-глаза сместились вправо, рот упал куда-то вниз, как будто в кривом зеркале. Вика отшатнулась и достала из сумки сигареты. Наверное, все-таки стоит поменьше читать Кинга, иначе в один прекрасный день можно просто сойти с ума. И нужно наконец примириться с мыслью о том, что прошлого не вернешь.

Она медленно, с усилием, отвела глаза от воды. Впереди серым длинным коридором простиралась набережная. Низкое бетонное ограждение ровной прямой линией разделяло сушу и воду на две части – сейчас Вика находилась посередине. Шаг вправо – вода, шаг влево – черные лоскуты земли, покрытой грязно-белым пористым снегом. Темные, с сизым отливом, большие и важные птицы деловито прохаживались по снегу, изредка тяжело и лениво перелетали с ветки на ветку и хмуро оглядывались вокруг. Воробьи, как и в любое время года, чирикали, но чирикали как-то по особенному задорно, задиристо, как будто пытаясь задеть самолюбие чванливых и важных птиц. Те не обращали на них никакого внимания. Деревья, посаженные вдоль тротуара, смыкались вдалеке в одну сплошную линию – все того же серого цвета. И только ярко горящая вывеска на фоне тускнеющего вечера притягивала взгляд. Вика снова вспомнила, что собиралась зайти в кафе, и прибавила шагу, стараясь больше не смотреть в воду.

Подойдя ближе, Вика внезапно вспомнила о том, что раньше, лет десять назад, это кафе называлось «Лакомка» и выглядело оно куда менее презентабельно, чем сейчас. Теперь ступеньки были выложены мрамором, белые двери отливали матовым светом, маленькие стекла-окошечки светились разноцветными неоновыми огнями…

В кафе было людно. Видно, нашлось много желающих ощутить посреди влажной и прохладной весны тепло летнего андалузского берега. Вика присела за столик и огляделась вокруг. Приглушенный белый свет падал на лица людей, делая их одинаково белыми. Негромко играла музыка: какой-то старый, очень приятный джаз сороковых годов. Вика улыбнулась подошедшей официантке, и почему-то ее дежурная улыбка при звуках саксофона показалась ей искренней и даже милой.

– Кофе, – попросила Вика, – черный кофе. – Немного подумав, добавила: – С коньяком.

Заказ выполнили на удивление быстро, и кофе оказался превосходным. Первый глоток слегка обжег горло, но приятное тепло тут же разлилось по телу, превращая его в мягкий плюш. Вика сразу же почувствовала, как обмякли руки, а кончики пальцев будто бы потеряли чувствительность. Откинувшись на спинку стула, она покорилась своей расслабленности и снова прикурила сигарету.

Вот уже несколько лет она собирается бросить курить. Сигарета никогда не была для Вики насущной необходимостью, зависимость от никотина была скорее психологической. Но тем не менее Вика, которую все, в том числе и она сама, считали сильной женщиной, никак не могла избавиться от этой чертовой привычки. Больше всего ее раздражало то, что эта проблема ее так сильно волнует. Она никак не могла понять почему. Ведь собственное здоровье всегда было ей до чертиков – чем раньше на тот свет, тем лучше. Ранние морщины ее тоже не слишком сильно беспокоили…

– Девушка, – позвала она проходящую мимо официантку, – что это за музыка у вас играет?

– Чарли Паркер. Это старый инструментальный джаз, середина тридцатых годов. – Девушка обернулась, заулыбавшись теперь уж совсем по-настоящему. – Вам нравится?

– Чарли Паркер, – задумчиво протянула Вика, безуспешно пытаясь воскресить в памяти показавшееся знакомым имя, – да, нравится. Очень нравится. Чарли Паркер… Спасибо!

Официантка ушла к соседнему столику, а Вика совсем разомлела от коньяка и музыки. Каждый звук казался ей плеском легкой волны. Прикрыв глаза, она представила себя лежащей на берегу моря, в шезлонге, в старомодном закрытом купальнике и широкой шляпе, с бровями, выщипанными до нитки, и густыми накладными ресницами. Почему-то она оказалась похожей на Мерилин Монро. Вокруг никого не было – только где-то вдалеке мужчины в белых костюмах и бабочках о чем-то лениво беседовали. Рядом с Викой, прямо на желтом песке, стоял огромный патефон.

Одолев вторую чашку кофе и раздраженно затушив в пепельнице четвертый окурок, Вика собралась было рассчитаться и выйти на улицу, как вдруг ее внимание привлекло одно лицо. Лицо, в первую же секунду показавшееся ей знакомым.

Она как будто знала этого человека. Ей казалось, что она знает, как звучит его голос, знала, как он смеется, знала его походку, и даже привычка запускать растопыренные пальцы в копну густых волос, проводя тут же бесследно исчезающую дорожку до самого затылка, была ей знакома.

«Что за чушь, – тут же подумала Вика. – Я не могу его знать. Я его не знаю – это точно. Тогда откуда это странное ощущение? Может быть, из прошлой жизни?»

Она невольно рассмеялась своим мыслям. И правда какой-то сумасшедший день. О чем она вообще? В какой такой прошлой жизни? Ведь Вика не верила не только в любовь, но и в реинкарнацию душ тоже. Еще немного, и она, наверное, замурлыкает себе под нос арию любви: «Забирай меня скорей, увози за сто морей!»

«Это все – весна. Весной солнце ближе. Солнце ближе – и от этого все неприятности…»

Мужчина за соседним столиком поднялся и сделал шаг навстречу. И в этот момент Вика внезапно вспомнила Леру.

Она уже очень давно ее не вспоминала – уже почти успела забыть, похоронить на самом дне души свою юность…