Текст книги "Багровая заря (СИ)"

Автор книги: Елена Грушковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

– Нет! – крикнула я, пытаясь выбраться из-под её ноги. – Я не другая и не буду другой!

– Ты другая, Лёля, – повторила Эйне с нажимом. – Уже сейчас другая, хоть и пока ещё человек. Я выбрала тебя, потому что чувствую в тебе это. Ты не должна быть жертвой, и ты ею не будешь, обещаю.

– Не смей трогать папу! – крикнула я со слезами, придавленная её ногой, как червяк.

Помолчав, она сказала:

– Он уже мёртв. Доказательство ты найдёшь на крыльце.

1.44. На крыльце

Я делаю паузу. Я должна описать крыльцо своего подъезда.

Это старое бетонное крыльцо со старыми перилами. Половина перил отодрана, и железные прутья торчат оголённые – четыре штуки. Кто-то, кому было некуда девать свои силы, кстати, весьма недюжинные, согнул эти прутья: три пригнул к земле, а один начал гнуть в другую сторону, но не довёл дело до конца, и прут остался только погнутым в сторону ступенек. Он торчал под весьма угрожающим углом, но никто ничего не делал для того, чтобы привести перила в порядок. Так они и стояли, когда я выбежала на крыльцо.

Как безумная, я выбежала на крыльцо. На припорошенных снегом ступеньках лежала куртка. Я сразу узнала её, и у меня подкосились колени. Да, я узнала её, даже несмотря на то, что она была вся изодрана и в крови. Я прижала её к себе и завыла.

– Папа…

Эйне стояла передо мной.

– Это всё, что удалось вырвать у шакалов.

Впившись зубами в свой кулак, я выла, а по моим щекам катились слёзы. Эйне качала головой.

– Не надо так, Лёля. Не убивайся. Рано или поздно это всё равно бы случилось.

Когда её руки протянулись ко мне, чтобы обнять меня, я оттолкнула её. Тот, кто сгибал железные прутья перил, вряд ли знал, какую они сослужат службу, – точнее, один из них, загнутый в сторону ступенек и торчавший под опасным углом. Именно на него напоролась спиной Эйне, падая, и он пронзил её грудную клетку насквозь. Вот для чего я так подробно описывала крыльцо.

Я никогда не забуду её взгляд – недоуменный, полный боли и страдания.

– Помоги мне, – прохрипела она, протягивая ко мне руку. – Лёля!..

Она звала меня, но я оставила её. Прижимая к себе куртку, я бросилась домой.

Алла нашла меня сидящей на полу в прихожей, прижимающей к себе изодранную куртку. Я вся измазалась кровью, но не замечала этого. Алла тоже узнала куртку, и я пришла в себя от её крика.

1.45. Арест

Отец не вернулся тем вечером с работы. Мы провели бессонную ночь: я сидела с курткой в прихожей, а Алла – сжавшись в комок на диване. Утром я услышала, как она звонит в милицию.

Я так и сидела с курткой, когда приехала милиция. Мои руки, моя одежда и даже моё лицо были в крови. Я отчётливо слышала, как Алла сказала:

– Она его убила!.. Проклятая наркоманка!.. – И зарыдала: – Как же я теперь одна… с ребёнком…

Абсурдность всего, что происходило дальше, не поддаётся описанию, и я даже не могу всего внятно и связно рассказать. Картина происходящего у меня сложилась какая-то разрозненная, как кусочки от разбитой мозаики. На моих запястьях защёлкнулось холодное железо, меня вывели из дома и усадили в машину, и единственное, что мне чётко запомнилось, – то, что Эйне уже не было на крыльце. Пронзивший её грудь прут всё так же торчал под опасным углом.

1.46. Подозреваемая номер один

Я стала главной подозреваемой, хотя никаких улик, кроме окровавленной куртки, не было найдено. Ни тела, ни орудия убийства.

О тюрьме я знала только то, что видела в фильмах. Я никогда не думала, что отрывистые команды «стоять», «лицом к стене», будут отдаваться мне, и что я буду ходить по этим мрачным коридорам под конвоем. Это была ещё не тюрьма, а следственный изолятор, но мне было всё равно, как это называется. Это было место, созданное для изоляции попавших под подозрение людей от общества.

На допросах я отмалчивалась. Меня допрашивали часто, с применением запугивания и давления. Но я молчала, потому что в моих ушах звучали слова Эйне: «Жертва, узнавшая имя хищника, должна умереть». Эти люди издевались надо мной, пытаясь выбить из меня признание, а я боялась за их жизни. Можете надо мной смеяться.

Я так кратко и сухо об этом рассказываю, потому что всё это происходило словно в каком-то бреду, в тумане. Да мне и не хотелось бы вспоминать…

Всплыла история с подозрением меня в употреблении наркотиков. Всё это как будто не имело к делу никакого отношения и повредить мне не могло, но меня убеждали в том, что и это можно использовать против меня, если хорошо над этим поработать. Алла дала очень подробные показания. Точно так же, как она повесила на меня ярлык наркоманки, она вынесла мне приговор: убийца.

У меня создалось впечатление, что дело скоро решат безо всякого моего участия, независимо от того, заговорю я или нет.

А потом нашли тело. Эйне сказала мне тогда, на крыльце, что тело сожрали шакалы – эти твари, подчищающие за хищниками места их охоты, но Алла опознала отца. Всё это происходило без меня. А потом мне сказали, что у меня новый адвокат.

Глава 2. Оскар

2.1. Адвокат

Он был безукоризненно выбрит и одет с иголочки, но я сразу поняла, что он – один из них. Это было видно по его бледной коже, а рука у него была холодная. Он был нереально красив – таких красавцев рисуют японские мультипликаторы: небольшой изящный нос, огромные глаза, высокий чистый лоб, гладко зачёсанные, глянцевито блестящие иссиня чёрные волосы, чуть приметный бледный рот, приоткрывавшийся чёрной щелью, когда он говорил. Он сказал, что я могу называть его просто Оскар, и что он мой адвокат.

Он не задавал мне никаких вопросов. В первую нашу встречу он с минуту сидел напротив меня за столом молча, а потом вдруг сказал:

– Я здесь по просьбе Эйне. Бедняжка приползла ко мне раненная в грудь и умоляла вытащить тебя отсюда и позаботиться о тебе. Она сказала, что чувствует в тебе задатки. Сейчас она уже оправилась от раны. Она просила передать, что она тебя прощает и считает то, что произошло, несчастным случаем.

– Прощает? – Я сжала свои руки, лежавшие на столе, в кулаки. – Она убила моего отца, и она же меня прощает?

– Это сделала не она, – сказал Оскар. – Она хотела тебе сказать, но не успела.

Мои кулаки задрожали и разжались.

– Кто же, если не она?

Оскар улыбнулся.

– Другой хищник. Это просто совпадение. Так уж вышло.

– Думаете, что я вам поверю? – Я снова сжала кулаки, но уже на коленях – под столом.

– Эйне лишь хотела тебе сообщить о его гибели, чтобы ты не терялась в догадках и не считала своего отца без вести пропавшим, – сказал Оскар. Немного нахмурив брови и чуть понизив голос, он добавил с укором: – Она хотела поддержать, успокоить тебя, а ты… Впрочем, лучше просто прочти вот это.

Он пододвинул ко мне белый конверт. В нём был листок всего с несколькими словами, написанными размашистым почерком и печатными буквами, напоминавшими готический шрифт. Ещё не прочитав, каким-то шестым чувством я поняла, что это было написано рукой Эйне…

«Лёля,

Ты – одна из нас. Не сожалей о прошлом. Навостри мои любимые ушки и слушай Оскара. Он наставит тебя. Прощай».

Вместо подписи была монограмма «Э» с заострёнными завитушками. Только сейчас до меня начал смутно доходить смысл её слов: «Я не могла это предотвратить». Значило ли это, что она действительно не делала этого? Оскар, пристально глядя на меня, легонько скрёб по столу своими холеными ногтями, и мне невольно вспомнилось, как это делала Эйне, сидя на подоконнике в тот день, когда пошёл первый снег.

– Ну, а теперь то, что касается твоей защиты, коль скоро Эйне попросила меня быть твоим адвокатом, – сказал Оскар, разворачивая чёрную папку с глянцевыми корочками, полную каких-то бумаг. – Ты попала в человеческую судебно-следственную машину, девочка, и она тебя основательно зажала между своими жерновами. Эта машина безжалостно перемалывает тысячи судеб, и ты можешь стать одной из этих безликих тысяч. Твоя яркая индивидуальность, твоя уникальная душа, твоя личность будет унижена, обнулена, закована в кандалы и доведена до скотского состояния, и ты перестанешь быть собой. Я изучал твоё дело, детка, и могу сказать, что в твоём случае машина работает с той же устрашающей эффективностью, с какой она уже перемолола и поглотила тысячи и тысячи, многие из которых были далеко не такими беззащитными, как ты. Они боролись, но всё равно проиграли. У тебя никаких шансов.

– Я думала, что адвокат должен подбадривать своего клиента, а вы всё делаете наоборот, – мрачно пошутила я.

– Я предпочитаю говорить правду, – сказал Оскар, задумчиво переворачивая страницы многочисленных документов в папке, а пальцами другой руки потирая белый высокий лоб. – Чтобы у тебя сложилось более или менее реалистичное представление о своём положении, без иллюзий и радужных надежд. Так вот, твоё положение очень и очень незавидное, дорогая. Увы, следствие уцепилось за наиболее удобного обвиняемого – тебя.

– Удобного? – горько поморщилась я. Я уже слишком устала – даже возмущаться не осталось сил. – А как насчёт изобличения настоящего убийцы?

Оскар смотрел на меня грустно – взглядом умудрённого опытом человека, которому даны многие знания и отсюда – многие печали. Несмотря на бледность, он был завораживающе красив…

– Не будь такой наивной, дорогая, – проговорил он негромко, с чуть приметной горькой усмешкой. – Им подчас гораздо важнее состряпать складную версию и успешно довести дело до суда, нежели добиться справедливости, хотя они и призваны быть на её страже. Настоящего убийцу твоего отца людям не изобличить: мы не выдаём своих. А ты… Ты, бедняжка, просто козёл отпущения. Твоё дело, – Оскар небрежно перелистал страницы, – очень хорошо сшито. Доказательства выглядят вескими и почти на сто процентов гарантируют обвинительный вердикт.

– Доказательства? – прохрипела я, припечатав ладонью по столу. – Какие к чёрту доказательства? Мне незачем было убивать папу! Абсурд!!

Оскар усмехнулся.

– Абсурд? Они так не считают. Вот здесь всё грамотно изложено и обосновано. Можешь ознакомиться – имеешь право.

Он подвинул мне папку. Я переворачивала страницы, но строчки прыгали у меня перед глазами, а слова не складывались в предложения. Я безуспешно пыталась уловить смысл мудрёно закрученных фраз, пестрящих терминами и канцеляризмами.

– Я в этом ничего не смыслю, – пробормотала я наконец, отодвигая папку дрожащей рукой.

– Тебе и не нужно, на это есть я, – улыбнулся мой адвокат. Что-то дьявольское было в его улыбке, а в тёмной бездне его глаз мерцали холодные искорки, и вместе с тем этот взгляд так завораживал… – Так вот, слушай меня: здесь возможен любой абсурд. Тебя основательно взяли в оборот. Они и не таких, как ты, топили. Это огромная махина, система. А ты – винтик. И если позволить им действовать в том же духе, в весьма скором будущем ты, моя хорошая, поедешь в далёкий край долгих и холодных зим…

Он говорил негромким, немного усталым тоном, как будто всё это он уже произносил много раз, и ему это порядком прискучило. Мне же, уже начавшей чувствовать на себе обезличивающее и оскотинивающее действие машины, о которой он говорил, слушать это было отнюдь не весело, и его слова отзывались у меня внутри тоскливым содроганием, а всё моё существо от безысходности сжималось в маленький, дрожащий, несчастный комочек. Оскар вскинул на меня от папки с документами острый, внимательный, изучающий взгляд.

– Не отчаивайся, – сказал он, и в его голосе прозвучали ободряющие нотки. – Я профессионал. И, надо сказать, лишь весьма немногие могут себе позволить мою помощь.

– Сколько стоят ваши услуги? – чуть слышно спросила я.

Он улыбнулся.

– Тебе это обойдётся совершенно бесплатно – в смысле денежных знаков. Но, разумеется, – добавил он, значительно понизив голос, – я ничего даром не делаю. Впрочем, ничего непосильного я от тебя не потребую, так что не волнуйся. Всё будет хорошо.

2.2. План

От Эйне Оскар отличался тем, что был опрятен, и от него не исходило затхлого запаха. Он был всегда аккуратно пострижен, чисто выбрит, а в одежде придерживался стиля дорогостоящей, но строгой элегантности. Его красивые ногти были чистыми, ухоженными и поблёскивали бесцветным лаком, а зубы отличались молочной белизной. Часы на его руке стоили, наверно, целого состояния, а бриллианты на зажиме галстука сверкали, как звёзды. Впрочем, от этого изысканного лоска изрядно веяло холодом, от которого бежали по телу мурашки. На большом пальце правой руки он носил такое же кольцо с когтем, какое я видела у Эйне. Оно было тоже усыпано бриллиантами.

Он сказал мне без обиняков:

– Мы не можем позволить людям найти того, кто это сделал, это означало бы обнаружить себя. Нам было бы даже на руку, если бы ты села в тюрьму за это, да и концы в воду. Но тебе повезло: Эйне просила за тебя.

Он сделал многозначительную паузу, от которой у меня невольно пробежали вдоль спины мурашки: с какой, спрашивается, стати она просила за меня? Как МНЕ это аукнется?

– И я вытащу тебя отсюда так, чтобы и своих не выдать, и тебя избавить от преследования раз и навсегда, – заключил Оскар. – Если ты, конечно, ХОЧЕШЬ выйти на свободу.

Я сделала вывод, что вариантов для выбора у меня было, мягко скажем, маловато. Если я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО хотела на свободу.

Я хотела.

Итак, мой адвокат нашёл эффективное и гениальное по своей простоте решение моей проблемы: для того чтобы выйти отсюда, я должна была умереть. Со смертью обвиняемого дело прекращается, ибо «мёртвые срама не имут». Способ, конечно, не новый, но это не делало его менее эффективным. Однако, когда Оскар изложил мне свой план, я слегка забеспокоилась. Легко сказать – умереть!

– Детали не должны тебя волновать, это моя забота, – успокоил он меня. – Главное – ты выйдешь отсюда девственно чистой, и для твоих преследователей ты будешь недосягаема, потому что они будут уверены в том, что ты уже не существуешь.

– Но как я буду жить после этого? – спросила я. – Вы что, сделаете мне новые документы?

Оскар загадочно улыбнулся.

– Да, что-то в этом роде.

Перед ним на столе лежала всё та же папка с бумагами, и он водил по чёрной глянцевой поверхности её корочки пальцем с блестящим ногтем.

– Должен предупредить тебя, детка: тебе придётся испытать не очень приятные ощущения.

Я сказала:

– После того как я перетерпела ломку голода и очнулась в морге, я ничего не боюсь.

– О да, ты продемонстрировала чудеса выносливости, – кивнул Оскар с улыбкой. – Ты очень стойкая девочка, и я не сомневаюсь, что ты выдержишь эти временные трудности. Да, тебе придётся снова пережить нечто подобное. Итак… Сейчас я займусь необходимыми приготовлениями, а в нашу следующую встречу принесу тебе то, что и обеспечит тебе пропуск на волю.

2.3. Собаке – собачья смерть

Крошечный флакончик из коричневого стекла содержал в себе густую, как сироп, субстанцию со слабым запахом не то валерианы, не то табака. Холеные пальцы Оскара держали его, и он поблёскивал, скрывая в себе ключ к моей свободе. Всего несколько граммов позволят мне покинуть это место.

– Ты должна выпить это сейчас. Действие начнётся через несколько часов. Будет тяжело, но у нас всё получится. Давай, детка. Одним духом.

– Что это с ней?

– Ой, смотри, у неё пена у рта выступила!

– Припадочная, что ли?

– Да она же наркоша – наверно, передоз.

– Какой передоз? Она здесь ничем не ширяется.

– Да хрен её знает!

– О, ё-моё, она посинела вся!

– Зовите кого-нибудь, мать вашу! Ещё не хватало, чтобы она в хате кончилась!

– Алла Николаевна, ваша падчерица восьмого числа скончалась в СИЗО от острой сердечной недостаточности. Поскольку других родственников у неё нет, я обращаюсь к вам. Вы будете забирать тело?

– Да зачем мне это надо? У меня сейчас других проблем по горло. Нет у меня денег, чтобы её хоронить! Да если бы и были, я бы ни рубля на эту дрянь не истратила!

– Ну, зачем вы так о покойной…

– И слава Богу, что она сдохла. Туда ей и дорога!.. На своего родного отца руку подняла, наркоманка чокнутая! Меня без мужа оставила, как я теперь с ребёнком?.. И вы хотите, чтобы я после этого её ещё хоронила? Нет, не дождётся! Собаке – собачья смерть! А у вас, адвокатов, ничего святого нет, вы кого угодно берётесь защищать – убийц, маньяков, бандитов и упырей всяких!..

– Такая уж у нас работа, Алла Николаевна. На защиту в суде имеет право всякий человек. Значит, вы отказываетесь забирать тело Лёли?

– Именно так, отказываюсь! Если у вас, господин адвокат, денег куры не клюют, сами её и хороните, а я женщина бедная, у меня и без того материальные трудности. Нечего вешать мне на шею ещё и похороны этой мерзавки! Мне ребёнка поднимать надо. Как вы думаете, легко это – без мужа?

– Ну, я думаю, без мужа вы не останетесь. Вы ещё молодая и привлекательная женщина, а ребёнок – не помеха для новых отношений.

– Ещё и учить жить меня будете? Ну, спасибо.

– Учить жить я вас не буду, а помочь материально могу.

– Не нужно мне от вас ничего, благодарю покорно! В гробу я видала вашу материальную помощь. Сама как-нибудь проживу!

– Ну вот, значит, сами проживёте… Что же вы тогда прибедняетесь? Думаю, на гроб для Лёли у вас нашлись бы деньги.

– Да она даже гроба не заслуживает! Завернуть её в мешок и зарыть в землю, вот и всё!

– Ну, Алла Николаевна, вы это, по-моему, уж слишком… Она всё-таки заслуживает быть похороненной по-человечески.

– Вот вы и хороните её, как хотите!

– Ну что ж, видно, придётся так и сделать. Не беспокойтесь, у Лёли будет всё, что нужно.

2.4. Мёртвая невеста

Полированный гроб был окружён белым облаком цветов, а в гробу лежала невеста в белоснежном платье и фате. Её лицо было спокойное и бледное, и только в подкрашенных бровях было что-то жалобное, страдальческое – тень перенесённых ею при жизни мучений. Но теперь бедняжка отмучилась и лежала на белом атласном ложе своего последнего пристанища красивая и печальная. В её сложенных на груди руках был букетик белых и нежно-розовых цветов, а пышные складки подола её платья были усыпаны лепестками белых роз.

Гроб с телом невесты покоился на прочных лентах механизма для спускания гроба в могилу. Куча земли была прикрыта зелёным материалом. Море живых цветов.

И вот, наконец, памятник – высокая плита из чёрного мрамора с портретом невесты. Могила была обнесена чёрно-серебристой узорчатой оградой, внутри которой была установлена скамеечка.

Я сидела на диване в гостиной роскошной пятикомнатной квартиры, кутаясь в одеяло, и рассматривала фотографии со своих похорон. Их было десять штук. Принёс их мне Оскар, причём сам, хитрец, ни на одной не «засветился». Проводить меня в последний путь не пришёл никто, так что вся эта роскошь пропала зря. Впрочем, снимки мне понравились – особенно крупный план гроба, в котором я лежала, одетая в подвенечное платье. От вида собственной могилы у меня бежали по телу мурашки, да и видеть, как мой гроб опускается в яму, было жутковато, но во всём этом была своеобразная печальная красота. В самый раз, чтобы пощекотать себе нервы.

– Вы здесь просто прелесть, милочка, – сказала Аделаида Венедиктовна, любуясь снимком, который понравился мне больше всего. – Мёртвая невеста – как это печально и прекрасно!

И она выдала длинную фразу по-французски. Аделаида Венедиктовна была высокой, угловатой и костлявой особой, одевалась в старомодные наряды начала двадцатого века, да и сама она как будто застряла где-то в дореволюционном прошлом. Она то и дело переходила на французский, да и по-русски говорила со странным акцентом, украшала свои причёски старинными гребнями и чертами лица отдалённо напоминала Ахматову. Обстановка в квартире тоже была стилизована под старину, в ней было много действительно старинных вещей, и оттого здесь была очень своеобразная атмосфера. Квартира эта принадлежала, по-видимому, Оскару, а Аделаида Венедиктовна жила здесь и присматривала за порядком. Она была в курсе моих злоключений и очень возмущалась поведением Аллы.

– Какая злая, недалёкая, узколобая особа! А разговаривает, прошу прощения, как базарная торговка. Фи! – поморщилась она, после того как Оскар дал нам прослушать запись его разговора с Аллой о моих похоронах.

И она высказала всё, что она думает об Алле, в самых сильных и звучных французских выражениях.

– Бедная, бедная малютка, – продолжала она уже по-русски, гладя меня по голове холодной рукой. – Сколько же вы выстрадали! Ну, ничего, теперь вашим страданиям настал конец.

Аделаида Венедиктовна, как вы догадываетесь, была третьим хищником, с которым я познакомилась, считая Эйне и Оскара.

– Значит, завернуть в мешок и закопать, – повторила я слова Аллы. – Я хочу отправить ей эти фотографии, пусть увидит, как меня похоронили.

– Это можно устроить, – улыбнулся Оскар.

2.5. Знакомство с городом и новая причёска

Я бродила по улицам незнакомого города, мёртвая и свободная. Был пасмурный февральский день, задумчиво падал крупными хлопьями снег, и мороз был не очень крепкий: пахло весной. Шагая по сонной и пустой улице со старыми домами дореволюционной постройки, с голыми заснеженными деревьями, я дышала воздухом свободы, хотя и была мертва и похоронена. Мой карман был полон денег: Оскар выдал мне на мелкие расходы. (В отличие от Эйне, он деньгами пользовался, и у него их, по всей видимости, было много.) На мне была короткая курточка на меху, белая вязаная шапочка, джинсы и высокие сапоги – всё это тоже оплатил Оскар, так как доступа домой, где остались мои зимние вещи, у меня больше не было. Там остались все мои книги, мой стол и стул, моя кровать, мой компьютер и мои диски с музыкой и фильмами; всё это осталось в прошлой жизни, но я всё ещё об этом вспоминала. Алле досталось недурное наследство от двух покойников – вся наша квартира целиком.

Я зашла в маленькое кафе и взяла чебурек, чашку кофе и пирожное. Во флакончике, который дал мне Оскар, скрывалось поистине адское зелье. «Умирала» я в страшных муках, всё у меня внутри как будто разрывалось – если бы Алла это видела, ей это доставило бы мстительное удовольствие. И эти муки были пострашнее тех, которые я испытала, когда «переламывалась». Пришла в себя я уже на свободе, хотя, строго говоря, вполне свободной я ещё не была. У меня не было документов, для всех я была мертва. Я не могла никуда поехать, и вся моя свобода ограничивалась прогулкой по улицам города, который я совсем не знала и где меня никто не знал, да небольшой суммой наличных денег, которых, впрочем, хватало на мои скромные нужды – поесть и одеться.

Перекусив в кафе, я продолжила прогулку по заснеженным улицам. Проходя мимо парикмахерской, я замедлила шаг и потрогала свой длинный «хвост». Щекотное чувство жажды новизны заставило меня открыть дверь и войти. Парикмахерская была крошечная, переделанная из однокомнатной квартиры на первом этаже; работали два мастера, а в маленьком вестибюле на стульях ждали три человека – два пенсионера и девушка. Я спросила, кто последний, и стала четвёртой.

Сев в кресло, я распустила свою шевелюру и сказала:

– Пожалуйста, коротко.

Девушка-мастер улыбнулась:

– А не жалко? Такие долго отращивать.

– Мне так надо, – сказала я твёрдо.

– Что ж, желание клиента – закон.

Длинные русые пряди упали с моей головы, затылок подровняла машинка, а сверху осталась аккуратная шапочка. Открывшаяся шея казалась длинной и тонкой, я стала похожа на мальчишку. У меня было такое лицо – упрямое, мальчишечье, а короткие волосы довершили сходство. Выглядела я непривычно, но результат мне понравился. Я расплатилась, оделась, покрыла стриженую голову шапочкой и вышла на улицу. Интересно, что скажет Аделаида, когда увидит меня. Наверно, будет в шоке.

Гуляя по городу, я приобрела комплект белья, тушь и помаду (вся моя косметика тоже осталась дома); охваченная жаждой, купила бутылочку минералки и сразу выпила половину. Потом мне захотелось курить, и я, сунув деньги в окошечко ларька, получила взамен пачку сигарет и зажигалку. Пересчитав остаток денег, осталась довольна: их было ещё много. Они были не мои, и я тратила их легко, тем более что Оскар сказал, чтобы я себе ни в чём не отказывала. Я изрядно отхлебнула из чаши страданий, а потому считала, что я вправе себя немножко побаловать.

2.6. Предостережение и опасный танец

Никем и ни в чём не обвиняемая, никому не знакомая, я бродила по городу, изучая его и ко всему присматриваясь. Как часто случается в незнакомом городе, я немного заблудилась, кое-как нашла обратную дорогу и вернулась домой только вечером, когда уже начало смеркаться.

– Долго вы гуляли, милочка, – сказала Аделаида, впуская меня. – Я уже начала немного беспокоиться. Заблудились?

– Да, чуть-чуть, – ответила я, стряхивая с плеч куртку и снимая шапочку. – Я впервые в этом городе, мне здесь всё незнакомо, но было очень интересно.

– О! – воскликнула Аделаида, увидев мою новую причёску. – Вы остриглись! Как неожиданно!

– Вам не нравится? – спросила я осторожно.

– О нет, нет, что вы, напротив! Вам очень идёт так! Совершенно как мальчик. Очаровательный сорванец! Прелестно, прелестно!

И Аделаида продолжила свои восторги на французском языке. Я спросила, можно ли здесь курить, и она ответила, что можно, и что она сама курильщица. Она выкурила трубочку со мной за компанию – маленькую, дамскую, с длинным изящным чубуком. Забавно и любопытно было наблюдать, как она попыхивала ею, выпуская из круглой чёрной дырки рта маленькие колечки дыма. Мне она подарила мундштук, сказав, что без него даме курить не комильфо, и что это дурной тон.

– И ещё я бы хотела вас предостеречь, милая, – сказала она, выпустив колечко и наблюдая за его полётом. – Я не против того, чтобы вы гуляли – гуляйте, если вас это развлекает, но постарайтесь возвращаться засветло. Когда темно, вам лучше оставаться дома – так безопаснее для вас. Оскаром мне поручено вас беречь, деточка, поэтому я даю вам такое предостережение.

– Хорошо, я постараюсь, – сказала я.

Если не принимать во внимание, что за существо была Аделаида, она показалась мне весьма занятной, хоть и не без чудинки. Она завела старинный патефон, и под дребезжащую, забавно звучащую мелодию принялась кружиться по комнате, а потом, остановившись передо мной с томно полузакрытыми глазами, церемонно-грациозным жестом протянула мне руку:

– Осмелюсь просить вас оказать мне честь, милочка…

Я поняла, что она приглашает меня на танец, и вложила руку в её холодную ладонь. Вальсировать с ней было странно до мурашек по коже, а временами и жутковато, и мне казалось, будто она играет со мной, как кошка с мышью. В глазах её вдруг зажглись хорошо знакомые мне красные огоньки, верхняя губа приподнялась, и я увидела, как удлиняются её клыки. Я рванулась от неё и отскочила за диван, а она, опомнившись, растерянно заморгала. Дьявольские огоньки в её глазах угасли, клыки спрятались, и она, сделав шаг мне навстречу, протянула ко мне руки.

– О нет, нет! Простите меня, милочка… Не бойтесь! Не бойтесь меня. У меня просто закружилась голова от тепла вашего тела, от вашей юности и свежести… Я вас не трону, клянусь. Я обещала Оскару вас оберегать, и я не нарушу своего обещания. У него относительно вас есть планы, и он мне не простит, если с вами что-то случится. Я уже совладала с собой, видите? Я не поддамся искушению, сколь бы велико оно ни было, и не причиню вам зла, дитя моё. Я не хотела вас напугать. Ну, скажите, что вы меня прощаете и не сердитесь на меня!

Она говорила так горячо, искренне и убедительно, что я, хоть и не без опаски, но всё же решила ей поверить.

– Всё в порядке, Аделаида Венедиктовна, я на вас не сержусь, – сказала я.

– О, – произнесла она, засияв нежнейшей улыбкой. – Тогда подойдите ко мне, милочка, и обнимите меня. Я ужасно сожалею, что напугала вас… Этого не повторится, клянусь вам. Подойдите, дорогая, не бойтесь.

Хоть я и предпочла бы держаться от неё на расстоянии, меня всё же вполне убедили её заверения, и никакого подвоха я не чувствовала. Я подошла к ней, и она поцеловала обе мои руки, приложилась губами к моему лбу и заключила меня в свои холодные объятия. Приложив палец к своим губам, она дотронулась им до моих.

– Ну, вот мы и снова друзья… Вы можете мне доверять, милая, я не наброшусь на вас, поэтому спите спокойно и дверь можете не запирать.

Но всё-таки, лёжа в постели с томиком Пушкина 1857 года издания, я чувствовала себя не совсем уютно. Прислушиваясь и пытаясь угадать, что делала Аделаида, я ничего не слышала, и это меня беспокоило. Опустив взгляд на страницу, я прочитала одну строфу «Онегина», немножко спотыкаясь об особенности старинной орфографии, а когда снова подняла глаза, передо мной стояла Аделаида. Я не слышала её шагов, не видела, как она открыла дверь, она просто оказалась передо мной непонятным образом.

– Простите, милочка, если я опять вас напугала, – сказала она с улыбкой. – Я пришла только пожелать вам доброй ночи. Уже поздний час, а у вас всё ещё горит свет… Что вы читаете? – Она заглянула в книгу. – О, «Евгений Онегин»! Ах, Александр Сергеевич… Саша! – Аделаида вздохнула, и взгляд её стал нежным и грустным. – Какой был милейший, остроумнейший человек, какой даровитый поэт, и такая нелепая, ужасная, трагическая смерть!.. Сколько прекрасных строк он мог бы ещё написать! Ведь я тогда ему говорила…

Аделаида умолкла на полуслове, предавшись грустным воспоминаниям, а у меня отвисла челюсть.

– Вы знали Пушкина?! – вскричала я, роняя книгу на одеяло. – Сколько же вам тогда лет?

Аделаида поморщилась и устало улыбнулась.

– О нет, нет, милочка… О возрасте я не желаю говорить. О чём угодно, только не о годах. И вообще, уже очень поздно, вам уже следует отойти ко сну, моя дорогая. Если вы не спите, потому что опасаетесь меня, – добавила она, словно прочтя мои мысли, – то совершенно напрасно. – Она склонилась и поцеловала меня в лоб. – Доброй вам ночи, дружок, а я… А мне нужно на некоторое время вас покинуть. Постараюсь отсутствовать не слишком долго. А вы засыпайте, моя голубка. Закрывайте ваши усталые глазки и ничего не бойтесь.

Она направилась к двери, а я пробормотала еле слышно:

– Удачной охоты.

Она услышала и обернулась, и её глаза на миг снова тускло замерцали. Послав мне воздушный поцелуй, она ушла.

2.7. Цена освобождения

Оскар позволил мне подышать вольным воздухом неделю, а потом раскрыл мне свои карты. Слова Аделаиды о каких-то его планах относительно меня не выходили у меня из головы, и вскоре он назвал мне цену моего освобождения.

Аделаида разложила пасьянс и мудрила над ним уже битый час, а я увлечённо рылась в её библиотеке, находя такие старинные издания, что иначе, чем с восхищением и благоговением перед их возрастом и антикварной ценностью, я их брать в руки не могла. Я с головой ушла в это занятие и вздрогнула, услышав голос Оскара: