Текст книги "Багровая заря (СИ)"

Автор книги: Елена Грушковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Всю эту круговерть вдруг заслонила собой другая фигура, внезапно возникшая передо мной как будто из-под земли. Летящее жало меча вошло ей в спину, вышло из живота и вошло мне в живот. Метр ненавидящей стали пронзил мои кишки и вышел из моей поясницы.

– Теперь тебе никуда от меня не деться, детка. Я буду вечно с тобой.

Седая прядь серебрилась в лунном свете, в глубине тёмных глаз мерцали искорки, её кровь смешивалась с моей, мы были насажены на один шампур, как два куска баранины – лицом друг к другу, грудь к груди, живот к животу. Земля качалась под ногами, но её рука поддерживала меня, и по пронзившему нас железу мне передавался пульс её жизни, её поиск, её одиночество. Одной рукой обхватив меня, другой она вынула изо рта сигарету и уронила на землю.

– Здорово нас пригвоздили, да?

Другое чудовище, подскочившее откуда-то из тьмы, уже заносило меч, чтобы снести голову то ли ей, то ли мне; скорее всего, мне, потому что её голова была ему явно не нужна. Мы с ней стояли, как сиамские близнецы, сросшиеся животами, и объединявшей нас пуповиной был длинный узкий кусок железа.

– Аврора! – Кто-то летел к нам с другой стороны, отчаянно пытаясь успеть, а меч был уже занесён. – Аврора!

Она сказала:

– Что ж, неплохой конец, детка. Можно было бы придумать и что-нибудь получше, но и так сойдёт.

Я спросила:

– Что ты ищешь?

– Не знаю, – сказала она. – Покой? Вряд ли. Аделаида стремилась к покою, и она его нашла на гильотине. Любовь? То же вряд ли, потому что железный прут от перил крыльца ранил мне сердце. Теперь ты чувствуешь, каково это – быть насаженной на вертел? Да, неприятно… Дружбу? И это вряд ли, потому что друзья могут предать – это ты тоже испытала на своей шкуре, не так ли? Я не знаю, что я ищу. Да теперь уже и не найду. Может, тебе это удастся.

Меч был занесён, чтобы срубить мне голову и оборвать мою жизнь единственно возможным способом, но её рука упёрлась ладонью мне в лицо и отогнула меня назад, как тот прут в перилах крыльца. И железо, продолжая своё движение по дугообразной траектории, встретилось с её длинной белой шеей. Кровь выплеснулась мне в лицо, и мы упали: я, с головой на плечах, и она, без головы – в одну сторону, а её голова с седой прядью в растрёпанных волосах – в другую. Мы лежали, соединённые железной пуповиной, которая пульсировала:

– Может, тебе это удастся. Может, тебе это удастся. Может, тебе это удастся.

Её рука ещё обнимала меня, а чудовище, увидев, что оно поразило не ту цель, зарычало удивлённо и злобно. Но недолго ему было удивляться: подоспело новое разящее железо и снесло ему голову. Надо мной с победоносным мечом в руке стоял Каспар, мой старый друг, с которым мы стояли в вертикальных ямах-«гробах» в тюрьме Кэльдбеорг, и который не должен был стать врагом.

– Аврора! – закричал он, бросаясь ко мне.

Я лежала с ёкающими кишками, сочащимися кровью, пронзёнными железной пуповиной, по которой в меня ещё втекало может, тебе это удастся; обнимаемая её рукой, я улыбалась светлеющему небу и повторяла:

– Может, мне это удастся. Может, мне это удастся. Может, мне это удастся.

9.20. Утро

– Аврора ранена!

Я оставалась в сознании, и мне было чертовски больно, когда нас с Эйне укладывали на носилки под светлеющим небом зловонного кладбища-трущобы. Железную пуповину нельзя было вытаскивать: это было бы всё равно что вынуть затычку из бочки, и всё её содержимое вытекло бы. Меня собирались транспортировать вместе с телом Эйне и уже в условиях больницы проводить операцию по отделению меня от моего страшного близнеца. Каспар держал мою руку, гладил по волосам и повторял:

– Держись, старушка… Это пустяки. Главное – голова цела.

Облизнув пересохшие губы, я схватила Каспара за рукав и прохрипела:

– Доложи обстановку…

Склонившись надо мной, он негромко сказал:

– Весь отряд Октавиана, располагавшийся на кладбище, ликвидирован. Наши потери минимальны.

– А Октавиан? Опять ушёл?

Каспар усмехнулся.

– Нет, Аврора, на этот раз мы его не упустили. Готовься раздавать награды.

– Значит, Алекс его накрыл?

– Они загнали его в пустыню. Он убегал с кучкой охранников, но его окружили, и ему пришлось принять бой. Живым он не дался, но и группа Алекса немного поредела.

Я застонала:

– Там же Гриша… Он цел?

Каспар покачал головой.

– Малышу сильно досталось. На нём нет живого места. Его уже отправили в клинику к доку Гермионе, куда сейчас отправишься и ты, старушка.

– Голова Эйне, – пробормотала я. – Надо взять… не забудьте…

– Возьмём, – заверил Каспар. – Не тревожься и не разговаривай.

– Карина… – прошептала я, и меня накрыла коричневая жужжащая пелена.

Утро только начиналось.

9.21. Рождение железа

Я парила в заоблачных высотах, подо мной мчались кудрявые облака-айсберги, зарумяненные розовыми лучами восходящего солнца, а над головой сияла райская небесная синь. Меня обнимала рука Эйне, а я обнимала её, и мы были по-прежнему крепко соединены железной пуповиной. Ветер свистел в ушах, а внутри пульсировало «может, тебе это удастся».

Гришу, видно, доставили раньше, и Карина была уже в холле клиники дока Гермионы, в накинутом на плечи белом халате, заплаканная. Четверо «волков» несли странное и жуткое существо, наполовину мёртвое, наполовину живое, с четырьмя ногами и двумя спинами, но с одной головой, пронзённое мечом, с окровавленным лицом, в одежде, насквозь пропитавшейся кровью – собственной и чужой. «Маму везут», – то ли услышала Карина, то ли сама догадалась, потому что она выбежала навстречу носилкам, а я с моим обезглавленным близнецом даже не была прикрыта простынёй, и взгляду Карины это зрелище предстало во всей красе. Я ни в коем случае не хотела предстать перед ней в таком виде, но я не знала, что она уже здесь, иначе я бы распорядилась удалить её отсюда заранее. Такую картину было нелегко вынести и людям с крепкими нервами, а Карину, на которую уже свалилось известие о том, что Гриша ранен, это просто подкосило. Она решила, что я убита: она смотрела не на мою уцелевшую голову, а на пронзающий меня меч и на прилипшую к моему телу, пропитанную кровью одежду. Её истошный крик пронзил меня страшнее любого железа, и я бы бросилась подхватить её, если бы не была пригвождена к телу Эйне. Её схватил в свои могучие объятия Цезарь.

– Лапочка, солнышко, не пугайся! С мамой всё будет в порядке, это пустяки… Была бы голова цела, а тело заживёт, – успокоительно говорил он, хотя она не могла его слышать: она потеряла сознание.

– Идиоты, кретины, тупицы, – бессильно ругала я всех окружающих. – Не могли вы, что ли, увести её?.. или прикрыть меня?..

Цезарь куда-то унёс Карину, а меня и тело Эйне переложили на операционный стол. Док Гермиона деловито командовала:

– Два литра крови со сливками и глюкозой. Стерильные полотенца, салфетки, вату. Лазерную установку.

Железная пуповина была перерезана, и мой придаток в виде обезглавленного тела Эйне убрали со стола. Но нужно было ещё извлечь из меня то железо, которое сидело во мне, и я чувствовала, что будет море крови: для того и были все эти кипы полотенец и салфеток. Резервуар блендера с коктейлем поднесли к моему рту.

– Пейте, Аврора, – сказала док Гермиона.

Она заставила меня выпить всё до дна, и мне так захорошело, что я даже почти перестала чувствовать боль. Меня накрыла волна всеохватывающей любви, и я признавалась в ней всем, кого видела перед собой: доку Гермионе, её ассистентам, облачённому в медицинскую спецодежду Каспару, который не отходил от меня и держал мою руку.

– Каспар, старина, как я тебя люблю… Ты мой самый лучший друг… Док, вы – супер… Если бы не ваши зубки, я бы сказала, что вы – ангел… Ребята, вы молодцы… Вы здорово работаете… Карина! Карина, детка моя… Где она, что с ней? Как она?

Каспар, склоняясь надо мной, успокаивал:

– Всё нормально, старушка, всё хорошо.

Сантиметр за сантиметром из меня вытаскивали окаянное железо, пропитавшиеся кровью салфетки и полотенца отбрасывались одно за другим, а я могла думать и говорить только о Карине. Я словно в бреду звала её, а из меня рождалось железо. Вот оно наконец всё вышло, и в меня влили ещё литр коктейля.

9.22. Тьма за окном

Разбудило меня чьё-то тихое всхлипывание. За окном была тьма, а возле меня, уткнувшись лицом в край моей подушки, сидела Карина. Её плечи вздрагивали, и до моего слуха доносились тоненькие всхлипы. Моё сердце ёкнуло от нежной жалости.

– Карина, золотце моё… Куколка! Что ты, не плачь… Всё хорошо.

Она подняла заплаканное лицо, бросилась на меня, стиснула, вцепилась и очень долго не отпускала.

– Мамочка… Мамуля, как ты?

– Да уже почти хорошо, – сказала я. – А ты почему не спишь? Сейчас как будто ночь.

– Не могу… Не могу спать. Мамочка, тебя очень тяжело ранили, и я думала, что ты…

– Ну что ты, родная. Если моя голова на плечах – значит, я выживу. Если бы её сняли – ну, тогда мне конец.

Она осторожно и боязливо положила руку мне на живот.

– Я видела тебя на носилках, всю в крови, – прошептала она жалобно, с содроганием. – С тобой был ещё кто-то, без головы. И вы были насквозь проткнуты мечом!

– Мне очень жаль, что ты это увидела, куколка, – сказала я. – Не знаю, как это получилось… Была суматоха, и никто не позаботился о том, чтобы оградить тебя от этого зрелища. Я уже всех отругала за это.

Она прильнула ко мне всем телом, прижалась к моей щеке.

– Я бы не смогла пережить это ещё раз, мама…

– Этого больше не будет, малыш. Обещаю, ты больше никогда не увидишь меня с мечом в животе.

Её пальцы ворошили мне волосы. Она доверчиво и нежно прижималась к моему плечу.

– Значит, и Гриша тоже поправится?

Признаюсь, моё пронзённое железом нутро слегка ёкнуло, но я сказала:

– Да, само собой. – И поинтересовалась: – Как он там, кстати?

– Он лежит, как пришпиленная бабочка, – сказала Карина. – С таким же аппаратом на крыльях, какой был у тебя.

Я прижалась губами к её лбу.

– Иди, отдохни, моя маленькая. Ты устала, тебе надо поспать.

9.23. Конец Октавиана и глупая девчонка

Телохранители несли Октавиана с подбитым крылом, преследуемые «волками» во главе с Алексом. Он терял телохранителей одного за другим: «волки» испепеляли их. Но телохранители были такие отборные ребята, что многим «волкам» не поздоровилось в этой погоне, в том числе и Грише. В конце концов у Октавиана остался только один, последний телохранитель, который нёс его, потому что сам вожак «Истинного Ордена» не мог лететь из-за сломанного крыла. Когда и последнего телохранителя испепелили, Октавиан всё равно не пожелал сдаваться. Он вступил с Алексом в поединок.

– Дрался он до последнего, – проговорил Алекс задумчиво. – Трусом я бы его не назвал. Даже когда я обрубил ему оба крыла, он ещё стоял на ногах и отбивался. Я ему много раз предлагал сдаться, обещал, что «Аврора» сохранит ему жизнь, но он отвечал каждый раз одно и то же: «В гробу я видал вашу «Аврору»». Под конец он был уже совсем слабый, и я, чтобы его не мучить, просто снёс ему голову… Не знаю, честно ли это было.

– Как бы там ни было, с ним покончено, – сказала я.

А на диванчике в моей палате спала Карина, наплакавшаяся и усталая. Взгляд Алекса задумчиво остановился на ней. Почему так? Он нашёл убийцу её отца, он приносил ей еду, он охранял её, он заботился о ней, а она этого как будто не видела. Не замечала. Может быть, даже и не знала, потому что не в его привычках было на каждом шагу трубить о том, что он делал. А этот юнец пришёл и получил всё: и её поцелуи, и её слёзы, и её мысли. А что он сделал для этого? Да ничего. Просто нашёптывал ей в раздевалке всякие глупости. Глупая девчонка. Вот именно: девчонка, и ей гораздо более пристало любить сверстника, мальчишку, чем… Впрочем, хватит. Глупо на что-то надеяться, лучше об этом не думать. Сейчас не время.

На его куртке поблёскивала брошка, когда-то приколотая Кариной; он носил её, как орден. За голову Октавиана ему была пожаловала настоящая награда, но любым орденам и медалям он бы предпочёл её улыбку.

9.24. Должницы

Крышка серебристого глубокого ящика открылась, и седой туман заклубился вокруг растрёпанной жёсткой гривы, теперь уже полуседой. Хоть грива была вымыта и заботливо расчёсана, она всё равно оставалась жёсткой и непокорной. На ресницах поблёскивал иней, озарённый зеленоватым светом, исходившим от стенок холодильника. Её кусок железной пуповины был уже извлечён, шею пересекала тонкая коричневая полоска со стежками шва.

– Может, мне это удастся, – прошептала я.

– Что удастся? – спросила Карина.

Я ещё не решила, что делать с телом Эйне: предать земле, кремировать или сбросить в воду. Она лежала в холодильнике, спокойная и чуть насмешливая, с инеем на ресницах и швом на шее, почти совсем седая, под тонкой белой простынёй. Может, тебе это удастся – благословение это или проклятие? Что-то перешло мне от неё по связавшей нас железной пуповине, и я пока ещё сама не могла разобраться, что именно. Но похоронить её следовало достойно, в этом не было никаких сомнений.

– Мы с тобой её должницы, куколка, – сказала я, обнимая Карину за талию и подводя её поближе, чтобы она хорошо могла разглядеть это лицо. – Запомни её, родная. Её звали Эйне, и с неё всё началось. Для неё уже всё закончилось, а для нас… Не знаю.

Карина посмотрела на меня и вдруг сказала:

– Мам, у тебя вот тут… – Она дотронулась до моих волос над лбом. – Седина. Прямо целая прядь. Её раньше не было, я точно помню.

9.25. Десять суток

Я встретилась с Великим Магистром, когда мы уже ничего не могли сказать друг другу. Странная это была встреча. Тот, а точнее, та, чьё имя и лицо были покрыты такой таинственностью, предстала передо мной в самом неприглядном виде – в виде останков.

В последние три века она никуда не выходила из своего комфортного подземелья, управляя Орденом оттуда, пока не впала в анабиоз от старости. Её титулом прикрывался Октавиан, совершая все свои бесчинства, хотя она не имела к ним никакого отношения, так как не выходила из анабиоза. Её похитили из усыпальницы, чтобы устрашить членов Ордена, и этот трюк неплохо сработал. В последнее время ей, завзятой домоседке, довелось изрядно попутешествовать вместе с Октавианом, и она была захвачена на каирском кладбище, хотя её вполне можно было там оставить: там ей было самое место. Её роскошный чёрный полированный гроб был поцарапан и измазан грязью, а её дорогое, старинного фасона чёрно-золотое платье пропиталось кровью – её собственной. Кто-то из наших бойцов отрубил ей голову, чтобы её уж наверняка можно было считать мёртвой.

– Теперь её имя может быть названо. Её звали Оттилия Персиваль.

Это сказал Оскар. А ещё он сказал:

– Лет триста назад она была ещё красавицей.

То, что от неё осталось, было уродливо. Это была отталкивающая, жуткая мумия в роскошном платье из чёрного бархата и золотого шёлка, с кружевом, вышивкой и подвесками из бриллиантов и рубинов, но никакая роскошь не могла скрыть её уродливой старости. На её почти голом высохшем черепе кое-где виднелся редкий седой пушок, кожа приобрела вид и цвет пергамента, а в щели приоткрытого рта торчали длинные, изогнутые жёлтые зубы – гораздо длиннее, чем у любого из хищников. Мне подумалось: неужели и я превращусь в такое же чудовище, если мне доведётся дожить до шестисот лет?

Я спросила:

– Кто отсёк ей голову?

Выяснить это удалось не сразу. Среди «волков» его не оказалось: это был один из бойцов Каспара. Каспар лично привёл его ко мне; оба, видно, ожидали от меня приказа о награждении, но я сказала:

– Десять суток ареста.

– За что? – одновременно воскликнули оба.

– Не тебе, Каспар, а твоему бойцу, – усмехнулась я.

– Но почему, Аврора? – спросил Каспар в крайнем недоумении. – По моему понятию, за это следовало бы наградить!

– За какой подвиг? – хмыкнула я. – Может за то, что он вступил с Великим Магистром в бой и победил её? Такого не было. Госпожа Великий Магистр находилась в анабиозе и не могла оказать никакого сопротивления. Кроме того, разве мы находимся с Орденом в состоянии войны? Кажется, мы заключили мирное соглашение, не так ли? А теперь из-за действий этого бойца наши отношения с Орденом снова могут обостриться. Вряд ли они будут благодарны нам за то, что мы подняли руку на Великого Магистра, пусть и находящегося в необратимом анабиозе. Не исключаю, что это приведёт к продолжению нашего конфликта.

– Я не думаю, что они пожелают продолжения войны, – сказал Каспар. – Они не в состоянии её вести, потому что слишком измотаны. Кроме того, ещё не все последователи Октавиана найдены и уничтожены. Мы обезглавили его шайку, но её члены будут нам мстить, а это значит, что в ближайшее время Ордену будет не до войны с «Авророй».

– В ближайшее время, может быть, им будет и не до войны с нами, – сказала я. – А потом? Кто знает! Нет, наградить твоего бойца за этот поступок я не могу. Десять суток ареста – это минимум, что я могу дать ему за это. Возможно, Орден, узнав, что он сделал, может потребовать для него ещё более сурового наказания. Во всяком случае, из-за его чрезмерного рвения у нас появилась новая головная боль – как утрясти эту ситуацию с Орденом? Итак, дружок, десять суток. – Я похлопала бойца по плечу. – Разве был приказ уничтожать Великого Магистра? Нет, не было. Это значит, что тебе не следовало поднимать на неё руку. Не обижайся.

9.26. Молчаливый разговор

Что получили участники операции «Египетская мумия», за исключением бойца, отрубившего голову Великому Магистру? Благодарность и трёхдневный отпуск. У всех было ощущение, что война кончилась, но предстояло ещё выследить и обезвредить остатки «Истинного Ордена».

Гриша лежал, как пришпиленная коллекционная бабочка, с раскинутыми крыльями. Спицы и пластины ортопедического аппарата поблёскивали в голубоватом свете ночника. Он лежал с закрытыми глазами, но Карину почуял, вероятно, ещё издалека. Не открывая глаз, он улыбнулся и сказал:

– Привет, пуговка.

У Карины тряслись губы, а в глазах стояли слёзы. Гриша открыл глаза и долго в молчании смотрел на неё, потом проговорил тихо и огорчённо:

– Я же говорил тебе, что не надо. Что, на гематогене сидишь?..

– Ага, – вздохнула Карина, вытирая слёзы. – Но это ничего, ты не переживай… Всё уже почти нормально.

Рука Гриши поползла по одеялу к Карине, приподнялась. Карина подсела к нему и сжала её. Сколько она ни вытирала слёзы, они всё равно набегали ей на глаза.

– Доктор сказала, что всё будет хорошо, ты поправишься.

Он улыбнулся.

– Обязательно, пуговка.

– Я буду к тебе приходить каждый день, – пообещала Карина.

При этом она совершенно не думала о том, разрешу ли я ей это, а Гриша, конечно, подумал. Наши с ним взгляды встретились. Он понял всё, что я хотела сказать, и я тоже поняла всё, что хотел ответить он. Карина не заметила нашего молчаливого разговора: она поглаживала руку Гриши.

9.27. Последний рассвет Эйне

Идея о том, какими должны быть похороны Эйне, окончательно оформилась. Я сделала все необходимые распоряжения.

Юля высказала предложение, чтобы Эйне было посмертно присвоено членство в «Авроре», но я отклонила его. Зачем это делать посмертно, против её воли, если при жизни она не принадлежала к «Авроре»? У меня была другая мысль.

На холодный и суровый фьорд мы с Кариной прибыли ещё до рассвета. В небе ещё были видны звёзды, а его восточный край только начинал желтеть. На скалистой круче была выдолблена могила, гора камней возвышалась рядом. Дул холодный бриз, бухта фьорда была погружена во мрак и представляла собой неуклюжую кучу тёмных холмов, сгрудившихся у воды. Старая одинокая сосна неподалёку была как будто нарисована чёрной краской на фоне тёмно-синего неба.

– Тут как-то жутковато, мамуля, – пробормотала Карина, поёживаясь от предрассветного холода. В руках у неё был букетик цветов.

– Это пока темно, – сказала я. – А когда рассветёт, будет очень красиво. Это любимое место Эйне.

Рядом с кучей камней стояла каменная скульптура, изображавшая сидящую чёрную кошку. Карина подошла к ней и потрогала её изящное ухо.

– А это что?

– Вместо памятника, – сказала я. – Она будет охранять покой Эйне.

– А почему кошка?

– Эйне как-то сказала, что она – кошка, гуляющая сама по себе. Вот пусть на её могиле и будет кошка. Она даже чем-то её напоминает.

Карина, погладив изогнутую, длинную спину кошки, проговорила задумчиво:

– Красивая…

Вскоре после нашего прибытия четыре «волка» доставили гроб: их тёмные крылатые фигуры, несущие на верёвках продолговатый ящик, вырисовались на фоне неба. Гроб был осторожно опущен у могилы и повёрнут ножным концом на восток, крышку сняли и положили рядом. Карина боязливо пряталась за моим плечом.

– Что ты, куколка? – спросила я.

– Жутко…

Я обняла её за плечи.

– Бояться нечего, родная.

Рассвет набирал силу, небо светлело, звёзды блекли. В голубых сумерках стал виден мраморный овал лица Эйне и её сложенные на груди руки, а полуседые волосы серебрились. Её лицо было обращено к востоку, и первые лучи зари должны были осветить его. Кошка, навострив уши, вслушивалась в тишину.

Когда небо на востоке окрасилось в розовый цвет, я отдала «волкам» команду «смирно». Свет солнца должен был вот-вот брызнуть из-за горизонта, в посветлевшем воздухе была разлита резкая свежесть, а старая сосна начала приобретать свои обычные краски. Карина, переступая озябшими ногами и сжимая свой букетик, смотрела на рассвет.

И вот заря взорвалась. Густо-розовый свет озарил вытянутые фигуры «волков» и кучу камней, загорелся янтарём на стволе сосны, а шлифованная поверхность кошачьего изваяния заблестела, чем-то похожая на настоящую гладкую шёрстку. Спокойное лицо Эйне засияло, его мертвенная белизна проступила чётче, и казалось, что её глаза вот-вот откроются навстречу рассвету, но они были закрыты навек. Эйне была одета в её излюбленном стиле: на ней был новый чёрный кожаный костюм, а обута она была в самые высокие ботфорты, которые только удалось найти. Правда, костюм был надет не на голое тело: под жакетом была белая блузка с жёстким воротничком мужского фасона, а шов на шее был скрыт чёрным шёлковым шейным платком.

Заря была уже в разгаре, когда прибыли Оскар и Юля с букетами цветов. Юля кивнула Карине и встала рядом со мной, а Оскар подошёл к гробу и долго смотрел в лицо Эйне.

Я взяла Карину за руку.

– Пойдём, золотце.

Она робко повиновалась. Я подвела её к гробу и сказала:

– Положи ей свой букетик.

Карина положила букет на живот Эйне, чуть ниже её рук, а я, приподняв неподвижную мраморно-белую руку Эйне, положила под неё пачку сигарет с зажигалкой. Букет я передвинула чуть выше и прижала его второй её рукой. Руки не упали, а прочно лежали на сигаретах и букете: Эйне приняла наши прощальные подарки. Взглянув на Карину, я увидела, что она плачет. Она раньше не видела Эйне и совсем не знала её, но плакала просто так – оттого что ей было невыносимо грустно.

По моему знаку гроб закрыли, и «волки» спустили его в могилу. Камень за камнем начал падать на крышку. Карина плакала, а мои глаза были сухи, слёз не было, но в груди от этого невыносимо саднило. Карина стеснялась своих слёз и прятала их за платочком, но я сказала ей:

– Ничего, куколка, поплачь. И за меня тоже.

Могила была засыпана, и на месте ямы образовался холмик, рядом с которым сидела чёрная кошка и смотрела на рассвет. Никаких плит с надписями не было. По моей команде «волки» отсалютовали над могилой мечами, и я сделала это вместе с ними. Оскар и Юля возложили свои цветы. Никто никому не выражал соболезнований. Я, окинув взглядом фьорд, сказала Карине:

– Ну вот, смотри. Совсем не жутко, а очень даже красиво.

Она сквозь слёзы улыбнулась и кивнула.

9.28. Нежность на острие меча

И снова океан городских огней, крыша небоскрёба. На крыше стояли две фигуры: подняв лица к ночному небу, они смотрели на звёзды. Одна фигурка, маленькая и стройная, с развевающимися по ветру длинными волосами, подняла руки к небу:

– Как я хочу летать! Ну, почему у меня нет крыльев?!

Другая фигура, мужская, крепко сложенная, в чёрной шапочке, ответила:

– Потому и нет, что не положено людям иметь крылья.

– Ну, почему мама не разрешает мне стать одной из вас?

– Это вовсе не так уж здорово, как тебе кажется, куколка. За пару крыльев ты будешь расплачиваться вечной жаждой крови.

Длинноволосая фигурка встала на край крыши.

– А если я прыгну, ты меня поймаешь?

– Делать мне больше нечего! – усмехнулась фигура в шапочке. – Отойди от края, у меня для тебя кое-что есть…

Из большой мужской руки в чёрной кожаной перчатке на узкую девичью ладошку скользнула золотая цепочка с кулоном из горного хрусталя в форме капли. Прозвучал серебристый смех.

– Ой, а это по какому поводу?

– Да ни по какому… Просто так.

Нежность, неуклюже взобравшись на острие меча, изо всех сил старалась не сорваться. Чувство, которое тщательно пряталось под наглухо застёгнутой форменной курткой, сейчас осторожно пыталось выглянуть наружу, но всё же было отделено от маленькой тёплой руки кожаной перчаткой. Неулыбчивый рот сурово сжался, не пропустив глупость, готовую сорваться с языка. В самом деле, к чему?.. Ведь она девчонка, ещё совсем ребёнок.

Тёплые губы прижались к холодной щеке.

– Спасибо… Она очень красивая.

Строго сложенные бледные губы коснулись гладкого юного лба.

– Рад, что тебе нравится. Носи на здоровье, детка.

Стук моих каблуков о крышу заставил их обоих слегка вздрогнуть. Алекс, не моргнув глазом, вытянулся, повернулся ко мне лицом и приподнял подбородок, а Карина лучезарно улыбнулась.

– Привет, мама! А мы только что от Гриши. Алекс объявил ему благодарность, а я попросилась с ним за компанию… Завтра будут снимать аппарат. Классно, правда?

9.29. Последний удар

Тело Великого Магистра было возвращено в усыпальницу, и нам пришлось давать объяснения и приносить извинения руководству Ордена. Юле, мне и Оскару пришлось смиренно принять на себя град упрёков и пустить в ход всю возможную дипломатию, чтобы успокоить их истерику. Дабы исключить возможность нового конфликта и дать хоть какое-то удовлетворение скорбящим членам Ордена, пришлось принести в жертву бойца, проявившего самодеятельность: он был уволен и исключён из «Авроры».

Октавиан был мёртв, но война была ещё не окончена, и мы всё ещё несли потери в стычках с разрозненными остатками «Истинного Ордена». Хотя мы были почти уверены в том, что у них уже не будет сколько-нибудь достойного вожака, нужно было довести уничтожение «Истинного Ордена» до конца. И это надо было сделать как следует.

Едва оправившись, Гриша вернулся в ряды «волков» и сразу же ринулся зачищать остатки банды Октавиана. А те, как ни были деморализованы, всё-таки ухитрились напоследок нанести болезненный удар – не по силам «Авроры», а скорее по сердцам Юли и Карины.

Группа Алекса вернулась на базу изрядно поредевшей. Звук их шагов насторожил моё ухо и заставил сжаться сердце: «волки» ступали необыкновенно тихо и устало. Юля тоже насторожилась. Пепел с её сигары упал мимо пепельницы, и она вздрогнула, услышав за дверью голос Алекса:

– Разрешите войти?

Стискивая пальцами сигару, она жестоко мяла её. Она не могла подняться с кресла, и я сама открыла дверь. Алекс стоял на пороге, весь забрызганный кровью и грязью, с тёмным от щетины подбородком. Я даже не сразу узнала его.

– Разрешите? – повторил он глухо.

Под мышкой он держал чёрный пластиковый пакет, в котором было что-то похожее по очертаниям на мяч. Я молча кивнула, и он вошёл. Каблуки его ботинок стукнули приглушённо, но чётко. Заговорить он смог не сразу, несколько секунд молча смотрел на Юлю.

– Простите, что я в таком виде, – сказал он наконец. – Но я решил доложить незамедлительно.

Юля неотрывно смотрела на округлый предмет в чёрном пакете, а её пальцы крошили сигару. Алекс, кладя пакет на стол, сказал:

– Боюсь, у меня печальные новости. Я… Простите, я не уберёг вашего сына. Здесь то, что осталось от него… Всё, что удалось сохранить.

Растерзанная сигара упала в пепельницу, и бледные пальцы Юли потянулись к пакету. Заглянув туда, она не закричала, не лишилась чувств: у неё только чуть дрогнули губы.

– Как это произошло? – глухо спросила она.

Алекс стал чётко и последовательно рассказывать, а я, признаться, почти не слушала его: меня беспокоило другое. Сюда шла Карина. Даже не шла, а бежала: от уцелевших «волков» она узнала страшную весть. Я вышла за дверь, и вовремя: Карина билась в руках Виктории.

– Пропусти меня! – кричала она. – Пусти сейчас же!

Удерживая её, Виктория повторяла:

– Нельзя, нельзя. Сейчас туда нельзя.

Увидев меня, Карина сразу бросилась ко мне.

– Мама, я не верю! Он не мог!.. Он мне обещал…

Я, как могла, удерживала её, но, боясь причинить ей боль, держала недостаточно крепко, и ей удалось прорваться. Но дальше порога она не прошла: её не пустил Алекс, грудью преградив ей путь. Из его железной хватки она, сколько ни билась, так и не смогла вырваться.

– Тише, милая. Не надо.

Алекс легко подхватил её на руки, как тряпичную куклу, а она осыпала его плечи градом ударов и кричала. Он отнёс её в её комнату, уложил на кровать и ещё пару минут удерживал.

– Я сожалею, детка… Это случилось. Никто из нас от этого не застрахован, «волки» рискуют жизнью ежеминутно.

Вряд ли это могло её утешить, и Алекс это понимал. Смертельно усталый, весь покрытый грязью и кровью, чужой и своей, он хотел только одного: чтобы она обняла его и сказала, как она рада видеть его живым. Он с болью смотрел, как она рыдала, а потом тихо позвал её:

– Карина…

Звук её имени, произнесённый его низким и суровым, мужественно-хрипловатым голосом, был необычен: чаще он называл её так же, как я – «куколка». Она услышала и вздрогнула. И увидела его – может быть, впервые. Она увидела на нём кровь и ужаснулась.

– Если ещё и тебя убьют, я не выдержу… Я больше не могу так!

Он молча прижал Карину к себе, а она обняла его за шею. Она во весь голос рыдала и уже сама не отпустила его, когда он, увидев меня, попытался мягко освободиться от кольца её рук. Он сказал ласково:

– Пусти, детка. Мне надо привести себя в порядок. Хотя бы умыться и побриться. Я ещё зайду к тебе.

Сидя рядом с Кариной, я не знала, что ей сказать: слов утешения не было. Да если бы они и были, приняла бы она их? Оставалось только дать ей выплакать её первое настоящее горе. Оставив с ней Викторию, я вернулась к Юле.

Она всё так же сидела, неотрывно глядя на чёрный пакет остановившимся взглядом и терзая в пальцах новую сигару.

– Вот что я предлагаю, – сказала она. – Всех, кто ещё остался от этой шайки, на месте мы убивать не будем. Будем захватывать их живыми и сажать в камеры, где они будут дожидаться казни. Насчёт способа казни надо подумать… Она должна быть мучительной. Как насчёт того, чтобы сначала четвертовать, потом выпустить кишки, а уж потом обезглавить?