Текст книги "Багровая заря (СИ)"

Автор книги: Елена Грушковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

Муки начались.

Этот голод не имел почти ничего общего с нормальным голодом. Начинался он, правда, как обычное чувство жжения в животе, но на этом сходство с обыкновенным голодом кончалось. Потом началась самая настоящая ломка.

Боль в животе, разрывающая кишки.

Звон в ушах, переходящий в неясное бормотание.

Тошнота. Слабость. Головокружение.

Наконец, галлюцинации. Вы когда-нибудь видели, как на ваших глазах искривляются предметы? Всё вокруг становится как бы сошедшим с картин Сальвадора Дали, и даже ещё страшнее: у стула загибается вниз спинка, шкаф дышит – явственно вздымаются его створки, под обоями кто-то ползает, люстра распускается, как цветок, дверная ручка вытягивается и обнюхивает вашу руку, как собачий нос, и много других прикольных вещей.

Жутких, я бы сказала, вещей!

В висках стучит, а в животе пожар, который может потушить только литр крови. На время.

В уши шептали страшные, скользкие, как холодная слизь, голоса, и чтобы их заглушить, ich bin я задвинула голову в раскалённый чёрный аудиошлем die Stimme aus dem Kissen, вдавила пальцем воспалённый глаз в чёрный пластмассовый череп Herz brennt и услышала рвущий мне мозг когтями и забивающий в мой череп гвозди электро-ад. Он бил каблуками meine Wut по моим вискам и сотрясал will nicht sterben ударами кувалды мои плечи, а в прямоугольном Vernichtung und Rache зрачке воспалённого глаза горело «Track 12».

Я не знаю, сколько это длилось: я потеряла счёт времени. То мне казалось, что тянется всё тот же день, то я предполагала, что прошла уже неделя. Разумеется, незамеченным моё состояние не прошло: трудно не обратить внимание на человека, корчащегося на кровати, плачущего и несущего всякую ахинею. Отец и Алла испугались не на шутку. Несмотря на то, что я была во власти зрительных галлюцинаций и физических мучений, способности слышать и понимать, что рядом со мной говорят, я не утратила. Я поняла, что они опять вызвали «скорую», и что врач, взглянув на меня, сказал:

– Её надо в наркологию. Следов уколов я не вижу, но, возможно, это какие-то таблетки.

– Господи, – пробормотал отец.

– Ещё наркотиков нам не хватало! – сказала Алла.

Итак, люди решили, что я глотаю колёса.

1.36. Вещество

Однако следов наркотиков у меня в крови не было. Я была абсолютно чистая – если не девственно, то хотя бы химически. Поэтому на учёт меня не поставили. Из больницы меня выписали после того, как увидели, что меня больше не ломает и я в здравом рассудке.

Потому что Эйне снова напоила меня лекарством.

Странный приступ, похожий на абстиненцию, никто не мог объяснить, даже врачи, а сама я молчала. Но дома начался сущий ад.

Вернувшись домой из университета (я туда ещё иногда ходила), я обнаружила, что в моей комнате всё перевёрнуто вверх дном, как будто у меня делали обыск. Это и был обыск: Алла искала у меня наркотики. Когда я вошла, она заглядывала в корешки книг.

Я задала вопрос, который задал бы на моём месте любой:

– Ну, и что это значит?

Её блестящие глазки-бусинки смотрели на меня с мышиной злобой.

– Где ты их прячешь?

– Я ничего не прячу.

– Не прикидывайся!

– Зачем мне прикидываться?

– Не ври, я всё по твоим глазам вижу!

– Что ты видишь?

– Что они где-то есть!

– Что есть?

– «Что», «что»! Сама знаешь, что!

– Не знаю.

– Ну, знаешь!.. Это уже…

Аллу не убедили мои анализы, свидетельствовавшие о том, что наркотиков я не принимала. В этих вопросах она была полной невеждой, и невеждой упрямой. У неё и так было обо мне мнение, что я шалопайка и ни на что не пригодная бездельница, а этот случай внушил ей уверенность, что я ещё и с наркотиками связалась. Справки, в которых было чёрным по белому написано, что я не кололась, не глотала колёса, ничего не нюхала и не курила, ничего для неё не значили. Гораздо большее значение для неё имело то, что она видела собственными глазами, а видела она, признаюсь, не самое приятное зрелище. Привыкшая больше доверять своим глазам, чем справкам, Алла поставила мне диагноз: наркоманка. Её почти средневековая темнота меня поражала, а ещё больше то остервенение, с которым она искала доказательства моего порока. Вторгнувшись в моё личное пространство, она превратила мою комнату чёрт знает во что, наорала на меня, а потом ещё и закатила истерику перед отцом. Отец был склонен верить медицинским заключениям, логическое начало у него было больше развито, и он трезво смотрел на вещи, но женская истерика – вещь, ошеломительно действующая на психику даже нормального человека. Я приводила в порядок свою разгромленную комнату, когда отец вошёл ко мне.

– Послушай, Лёля… Скажи честно: ты принимаешь или в прошлом принимала какую-нибудь дрянь?

– Нет, папа, – сказала я, вешая одежду в шкаф. – Ты же сам видел анализы. Там сказано…

– Я знаю, что там сказано, – перебил отец. – Но я также видел, что с тобой творилось. Это было что-то невообразимое. Если это не наркотики, то что?

Я подобрала с пола блузку, повесила на плечики, а плечики – в шкаф. Потом так же поступила с платьем. Отец, подняв перевёрнутый стул и поставив его на ножки, сел. Он сидел, ссутулившись и свесив руки между колен, глядя на меня.

– Лёля, я тревожусь за тебя. С тобой что-то происходит, и давно. Ты молчишь, ничем с нами не делишься. Ты отдалилась, с тобой стало невозможно разговаривать. Ты стала нервной, злой… Раньше ты такой не была. Думаю, нам пора всё-таки поговорить. Скажи, что с тобой происходит?

Я молча собирала книги и расставляла по полкам. Один библиотечный учебник был порван: придётся склеивать. Подождав немного, отец сказал:

– Алла перегнула палку, я согласен. Но и ты пойми: наркомания – страшная вещь. Наркоманы ради дозы продают вещи из квартиры, крадут, грабят, даже убивают… Вполне можно понять, почему Алла боится. Да и мне, признаться, страшно.

Я отложила порванный учебник в сторону, чтобы потом склеить. Собрав осколки разбитой вазочки, я сказала устало:

– Я не наркоманка, но я не знаю, как вам это вдолбить. Если вас не убеждают анализы, то я просто не знаю, как оправдать себя.

Поглаживая свои тёмные с проседью волосы, отец вздохнул:

– Анализы анализами, но ведь есть какая-то причина у того, что с тобой происходило. Из-за чего это? Лёля, ты просто не видела себя со стороны… Это было жутко. С тобой явно что-то не то, доченька.

Если бы он знал, как он недалёк от истины!.. Но эта истина была гораздо страшнее, чем он думал. Собирая и складывая в стопку раскиданные по полу тетради с конспектами, я думала: сказать ему или нет? Если я скажу, поверит ли он? А если даже и поверит, чем он мне поможет? Я собирала вещи и бумаги, выброшенные из ящиков стола, а он смотрел на меня. Потом встал, подошёл и взял меня за руку.

– Лёля, давай присядем. Ты мне всё расскажешь, и мы вместе подумаем, что делать. Мы же всегда так делали.

Я посмотрела на него. Всегда – когда мама была жива. Мама умела усадить нас за стол переговоров. Когда-то мы все сидели за одним столом: мама, отец, Таня и я. Сейчас мамы и Тани нет, а Алла вряд ли тянет на хранительницу очага, какой была мама. Память о нашей семье, когда-то дружной и любящей, хранили теперь только фотоальбомы.

– Папа, если я тебе скажу, ты не поверишь. А если поверишь, ничем не сможешь помочь.

– Ты сначала расскажи, а потом разберёмся, смогу или нет. Главное – не молчи, не держи всё в себе. Иди сюда, сядь.

Не привыкший вести подобного рода разговоры, он был неуклюж и трогателен в своей озабоченности моими проблемами, которая – я чувствовала и видела это – была вполне искренней. Но то, что он сейчас услышит, может поразить его. Мне даже стало его жалко.

– Пап… Даже не знаю, как сказать… Это не наркотики, это другое. Ещё хуже.

– Господи, что может быть хуже? – пробормотал он.

– Подожди, пап… – Я села на ковёр у его ног, положив руки ему на колени, и встретилась с его напряжённым, полным тревоги взглядом. – Я действительно подсела… Но не на иглу, нет. И не на таблетки. Я подсела на кровь, папа. Это даже сродни наркотической зависимости, просто вещество другое. Нормальную еду я есть не могу, она кажется мне гадкой, отвратительной, и даже более того – она может вызвать у меня отравление. Когда вы вызывали «скорую» в первый раз, я попробовала съесть кусок хлеба, и вот к чему это привело. Во второй раз… Тогда это был голод. Ломка от голода, потому что я решила это перетерпеть. У меня не получилось. Это было слишком страшно, нестерпимо, это была нечеловеческая мука.

Он накрыл мои руки своими ладонями. Они были холодными.

– Кровь… Это какой-то наркотик? Это название какой-то дури?

Я вытащила руки из-под его ладоней и положила сверху.

– Нет, пап. Кровь – это кровь. Та, что течёт у нас с тобой в жилах. Обычная человеческая кровь. Меня посадила на неё Эйне. Эйне – она не человек. Она хищник, она пьёт кровь людей. Я познакомилась с ней летом…

Зачем я ему рассказала всё? Не знаю. Не думала же я, что он сможет как-то избавить меня от этого? Конечно, нет. Наверно, мне было просто страшно оставаться с этим один на один. Я жалею, что я употребляла лексику наркотической темы – «посадить», «подсесть», «ломка». Может быть, он за неё уцепился. Я рассказала всё: о моём знакомстве с Эйне, о том, как она принесла голову Таниного убийцы; как я летала с ней вокруг света; о хищниках и жертвах, о поцелуе Эйне и его последствиях; о том, как я поняла, что мне нужна кровь; о нашей первой охоте. Я даже призналась, что букет роз был от Эйне. Я раскрыла секрет моего выздоровления после отравления хлебом и проговорилась о том, как я была избавлена от мук голода, которые врачи приняли за абстиненцию. В заключение я сказала:

– Алла искала у меня дурь и ничего не нашла. Ирония в том, что эта штука действительно здесь, но искать её следует не в моих вещах. Она находится в вас – течёт в ваших артериях и венах. В этом смысле она здесь, и избавиться от неё невозможно.

Бедный папа! Что он испытал, слушая это! Он ни разу меня не перебил, только в его взгляде с каждым моим словом всё яснее проступали ужас и жалость. Он поднёс руку к лицу, и пальцы у него подрагивали. Он закрыл ею подбородок и рот и долго так сидел, глядя на меня. Когда он заговорил, голос у него тоже вздрагивал.

– Лёлечка… Это хорошо, что ты всё рассказала. Ты молодец. Мы с этим… справимся.

Вместе мы обязательно справимся, вот увидишь. Есть клиники, где людям помогают избавиться от этого, нужно только самому захотеть от этого избавиться. У тебя получится, обязательно получится.

Дрожащей рукой он гладил меня по голове, а сам был белее бумаги. Взглянув ему в глаза, я всё поняла и испытала безмерную усталость. Я продолжила складывать вещи в ящики стола. Наверно, внешне я выглядела ужасающе спокойной.

– Ты не понял, папа. В клиниках это не лечат. Никакие человеческие лекарства мне не помогут. Лекарство одно – кровь. Но я не хочу её пить, я не хочу быть хищником. Я ещё раз попытаюсь соскочить… Мне снова будет плохо, но ты не пугайся и «скорую» тоже не вызывай, это бесполезно. Мне лучше отлежаться дома. Наверно, это уже скоро начнётся… Не знаю, сколько это будет длиться – может, сутки, может, двое, а может, и четверо. Не знаю. Я попытаюсь как-нибудь переломаться. Я всё ещё человек, а значит, надежда есть.

– Да, Лёлечка, конечно, есть, – сказал отец.

Он так и не понял ничего, он думал, что «кровь» – это название какой-то дури. Я жалела, что всё рассказала, нужно было просто молчать. Чего я этим добилась? Только того, что теперь и отец думал, что я наркоманка. В сущности, так оно и было, только вещество, от которого я зависела, нигде не росло и не было синтезировано в лаборатории. Оно текло в людях.

1.37. Попытка номер два

Закончив уборку, я почувствовала, что устала как собака. Я столько за последние дни вытерпела и морально, и физически, что чувствовала себя как будто придавленной огромной бетонной плитой. Склеивая порванный учебник, я ощущала первые признаки голода; пока они были несильны, их можно было терпеть и даже заниматься какими-нибудь делами. Устранив последствия учинённого Аллой разгрома и подлатав пострадавший учебник, я легла в постель и стала ждать начала мучений. Алла с отцом о чём-то разговаривали на кухне. Чтобы не слышать их, я надела наушники и включила музыку погромче.

Ощущения нарастали постепенно. Всё повторялось в точности, как в прошлый раз, и неожиданностей не было. Пока я была ещё в состоянии трезво мыслить и членораздельно говорить, я повторила отцу, чтобы он не вызывал «скорую», как бы плохо мне ни было.

– Я постараюсь не отдать концы, папа. Врачи не помогут, нужно только терпеть, что я и попробую сделать. Ничего не предпринимай, не зови никого на помощь, не давай мне ни воды, ни еды – мне ничего нельзя. Лекарств тоже не давай.

Он издал тихий долгий вздох, потирая пальцами лоб. Я потрепала его по руке.

– Ничего, пап… Как-нибудь прорвёмся. Я буду терпеть, стиснув зубы. Я вытерплю.

– Наверно, завтра кому-то из нас нужно будет с тобой остаться, – сказал отец.

– Это не обязательно, пап. Можете просто закрыть меня в квартире и идти на работу.

– Оставить тебя одну в таком состоянии? Ну, нет!

Итак, попытка номер два началась.

1.38. Воскрешение Лазаря

Первым моим ощущением, которое я испытала, когда пришла в себя, был жуткий холод. Я лежала на чём-то холодном, и было темно. Воздух лился в мои окаменевшие лёгкие, и они оживали, расправлялись, но запах, который я одновременно с этим чувствовала, был не из лучших. Глаза мне застилала какая-то серая пелена, а потом я поняла, что я чем-то накрыта с головой. Кистями рук я ударилась о какие-то бортики – холодные, металлические; это была явно не моя постель, матраса не было, я лежала на какой-то гладкой холодной поверхности. И, похоже, я была раздета догола.

Это был неприятный сюрприз для меня. Пошевелившись на своём неуютном ложе, я откинула накрывавшую меня ткань (вроде простыни), и увидела облицованное кафелем помещение с весьма низким потолком, длинными трубками ламп, каким-то шкафом во всю стену с квадратными дверцами-ячейками, а справа и слева от меня на длинных металлических столах лежали неподвижные фигуры, накрытые с головой такими же простынями, как та, что служила одеялом мне. Возле одного стола стоял человек – мужчина в какой-то зелёной спецодежде и чёрном длинном фартуке, в шапочке, перчатках и, как мне показалось, делал какую-то операцию худощавому нагому мужику с глубоко ввалившимся закрытыми глазами и желтовато-бледным испитым лицом. Грудная клетка мужика была распластана и открыта, и человек в спецодежде копался в зияющей ране холодно поблёскивающими инструментами, а нос мужика, белый и острый, торчал кверху. Бледные босые стопы с кривыми большими пальцами были безжизненно отвёрнуты кнаружи.

Я легла снова… Голос куда-то пропал, тело было сковано холодом. Что же делать? Я в морге… Как я могла сюда попасть?! Ведь по ощущениям я была жива: сердце билось, лёгкие дышали. Первым моим желанием было подать голос, чтобы меня, не дай Бог, не вскрыли, но от слабости горло и язык меня не послушались и не издали ни звука. Даже от простой попытки приподнять голову я чувствовала ужасную дурноту, в ушах звенело, и всё перед глазами расплывалось.

Человек в спецодежде между тем закончил свои манипуляции над мужиком и куда-то вышел. Я осталась одна в этом жутковатом месте, среди мертвецов, слабая, замёрзшая, но всё-таки живая. Во мне пульсировала жизнь, и пульс её с каждой минутой всё крепнул, постукивая в висках, щиколотках и запястьях… Домой, домой – вот чего мне больше всего хотелось. Домой, к папе… При мысли о нём у меня защипало в горле от близких слёз. Скорее домой… Я не хочу здесь находиться, я живая, я не должна здесь быть…

Мне стоило огромных усилий сесть на столе. Когда немного унялось головокружение, я попробовала встать на ноги, но они были как ватные, и я грохнулась на пол. Полежав чуть-чуть, я начала снова подниматься. ДОМОЙ, ДОМОЙ, стучало в голове. Это было моё единственное желание.

Цепляясь за край стола, я кое-как встала. Поскорее уйти отсюда, добраться до дома, выпить горячего чаю, лечь в свою тёплую постель… Только бы дойти… Детали меня мало беспокоили, я вообще ни о чём не думала. Просто уйти и всё. В голове ещё позванивало.

Держась руками за стену, я поплелась по сумрачному коридору с низким потолком…

Только оказавшись на улице, я сообразила, что что-то не в порядке. А именно, на мне не было ничего, кроме простыни. Вернуться в морг, попросить одежду? Я растерянно огляделась. Какая-то незнакомая улица… Был холодный и ветреный осенний вечер, начинало смеркаться, и босиком по грязному сырому асфальту было идти не очень приятно. Куда идти? Я озиралась и никак не могла сориентироваться.

1.39. Сбежавший труп

Кутаясь в простыню и дымя сигаретой, я сидела на стуле в тёплом кабинете, а за столом передо мной сидел строгий дяденька в форме и слушал мои сбивчивые объяснения.

– Так, так… Очень интересно. Какие необыкновенные приключения! – заметил он не без иронии. – Что пили?

– Ничего! – ответила я возмущённо. – Вот, оцените сами.

И я испустила в его сторону долгий выдох.

– Не надо, не надо, – поморщился он. – Если ничего не пили, почему шли по улице в таком виде?

– Да говорю же, я прямо из морга! – воскликнула я, удивляясь его непонятливости. – Я была дома, в своей постели, а очнулась там… На столе. Ещё немного – и меня бы вскрыли! Простынка эта на мне была, когда я пришла в себя на столе – ну, ею и пришлось довольствоваться. Про одежду я как-то… не подумала. Не знаю, почему… Наверно, плохо соображала. А когда вспомнила, я уже была далеко. И всё вокруг мне казалось незнакомым… Никак не могла сориентироваться, в какую сторону идти. Ну, тут ваши сотрудники меня и… гм, подобрали. Вот.

Строгий дядя в форме ухмыльнулся.

– Всякое в жизни видел, но такое… Значит, говорите, из морга? А я вот возьму сейчас и туда позвоню. Что они мне там скажут?

– Что от них сбежал труп, – усмехнулась я.

Иронически улыбаясь, дядя поднял трубку и набрал номер. Представился по всей форме, назвавшись лейтенантом Стрельцовым, и задал вопрос…

От того, что ему сказали в трубку, он изменился в лице. Ироническая улыбочка исчезла.

– Ага… Ага. А приметы можете дать? Ага… Так. – Лейтенант Стрельцов окинул меня пронзительным и цепким профессиональным взглядом. – Вас понял. Спасибо. Да, мы этим как раз уже занимаемся. До свиданья.

Положив трубку, он долго на меня смотрел, барабаня пальцами по столу, потом проговорил:

– Ну, пока что ваша версия подтверждается. Из морга действительно пропал труп. Имя, фамилия и приметы совпадают.

– Ну вот, а я что говорю! – подхватила я обрадованно. – Этот пропавший труп – я. То есть, я не труп, конечно, поскольку сижу здесь и с вами разговариваю… Просто вышла ошибка.

– Н-да, ошибки случаются всякие, – глубокомысленно согласился лейтенант Стрельцов. – Ещё на документики бы ваши взглянуть, чтоб уж совсем всё стало ясно…

– Послушайте, можно мне позвонить домой? – взмолилась я. – Я устала, замёрзла, есть хочу! Мне бы хоть одежду принесли… Не буду же я и дальше находиться в таком виде! Ну, и паспорт заодно. Он у меня дома.

– На звонок вы право имеете, – проговорил лейтенант Стрельцов.

Итак, мне было позволено воспользоваться телефоном. Но об этом отдельно.

1.40. Звонок домой

Когда Алла услышала в трубке мой голос, до меня донеслись какие-то хрипы и глотательные звуки. Потом я услышала дрожащий голос отца:

– Да… Кто это?

– Папа, это я. Что это значит? Ведь я же просила никого не вызывать, а просто дать мне отлежаться! Зачем вы сдали меня в морг? Это уж слишком!

Я снова услышала такие же глотательные звуки. Спохватившись, я воскликнула:

– Папа, папочка, не пугайся, всё нормально! Я звоню из милиции. Меня задержали, потому что я шла по улице из морга в одной простыне. Меня там раздели, а свою одежду мне от них получить так и не удалось. Пожалуйста, ты не мог бы приехать и привезти мне какие-нибудь мои вещи, чтобы одеться?

Послышались всхлипы.

– Лёля… Лёлечка… Доченька, это ты?

– Папа, да говорю же тебе, я! Кто же ещё? Я жива, всё хорошо.

– Жи-жива?.. Лё… Лё-ля! – Последнее слово было произнесено почти шёпотом и разделено пополам сдавленным рыданием.

Это были последние членораздельные звуки: дальше последовали одни всхлипы, междометия, обрывки слов. В присутствии постороннего человека, слушающего разговор, мне было неловко проявлять чувства, и я успокаивала отца довольно грубовато.

– Пап, ну перестань. Ну, всё. Ну, хватит. Возьми себя в руки. Ты всё понял? Привези мне одежду. И обувь, конечно. Да, и ещё мой паспорт захвати. Не забудь! И побыстрее, если можешь, ладно? А то я тут в таком непотребном виде, что со стыда сгореть можно.

1.41. Отец и дочь

На время, пока я ждала приезда отца, меня гостеприимно приютила камера, а лейтенант отнёсся ко мне сочувственно и гуманно: он выдал мне какой-то старый мужской плащ, чтобы я могла прикрыться. Обернув вокруг тела простыню наподобие саронга, сверху я надела этот серый балахон и туго подпоясалась. Ноги мои, увы, оставались босыми и весьма мёрзли, а камера была не самым уютным на свете помещением, но я почти не замечала неудобств: меня утешала мысль, что скоро я буду дома. Ведь то, что я была жива, дышала, разговаривала, и мне больше ничего не мерещилось, означало, что я перетерпела ломку. У меня получилось! Пусть я непонятным образом оказалась в морге, но я всё-таки выжила.

И вот, свобода: дверь камеры открылась, и я выпорхнула в коридор. В кабинете сидел отец – бледный, с покрасневшими глазами, держа на полу между ботинок пакет с одеждой. Увидев меня в мужском плаще с чужого плеча и с босыми ногами, он привстал, и его губы затряслись. Предвидя, что он сейчас кинется меня обнимать, я остановила его:

– Папа, не надо. Дома поговорим.

Боюсь, я была с ним несколько сурова. Лейтенант Стрельцов сказал уже вполне добродушно:

– Штрафовать вас не будем, ограничимся предупреждением. Ну, одевайтесь и можете быть свободны.

Легко я отделалась…

Он вышел за дверь, а я протянула руку к пакету с вещами. Но отец, стоило нам остаться вдвоём, шагнул ко мне с трясущимися губами и произнёс рыдающим шёпотом:

– Лёлечка…

Как я ни старалась, я не смогла уклониться от его объятий. Он гладил моё лицо, разглядывал, ощупывал и шептал со слезами на глазах:

– Живая… Живая!

– Ну конечно, живая, папа, – сказала я немного нетерпеливо. – Поторопились вы меня хоронить. Ну, всё, дай мне одеться. Дома поговорим.

1.42. Я дома

В прихожей горел свет, под люстрой стояла Алла, бледная и напряжённая, как будто готовилась увидеть призрак.

– Ну что, уже похоронила меня? – сказала я насмешливо. – А я ещё поживу. – Сбросив с ног сапоги и повесив куртку, я спросила: – У нас есть какая-нибудь еда? Я голодная как зверюга.

Алла растерялась. Делая руками какие-то жесты, она пробормотала:

– Я там… У меня… Я могу… Картошку будешь?

– Давай всё, что есть, – ответила я. – Я готова быка сожрать.

Пока потрясённая Алла хлопотала на кухне, я забралась в ванную и с наслаждением встала под струи горячей воды. После всех моих приключений помыться было просто необходимо. Из ванной я вышла освежённая и словно заново родившаяся, а отец и Алла уже сидели за столом.

– Я сейчас! – сказала я.

Моя постель была даже не убрана, всё осталось, как было – будто я и не покидала дом. Надев халат и замотав мокрые волосы полотенцем, я пришла на кухню, где стол ломился от яств. Жареная картошка, солёные огурцы с помидорами, колбаса, салат с квашеной капустой, маринованные грибочки – от всего этого у меня слюнки потекли, и я быстренько уселась за стол. Подцепив вилкой склизкий коричневый грибочек, я поднесла его к носу и ощутила крепкий, острый аромат маринованных грибов. Отправив его в рот, я послала ему вдогонку немного жареной картошки. Восхитительно! Я никогда не ела ничего вкуснее.

– Ну, а вы что не едите? – обратилась я к отцу с Аллой. – Всё просто объеденье.

Отец пробормотал:

– Ешь, Лёлечка, ешь… На здоровье.

Глаза у него были на мокром месте. Я шутливо упрекнула:

– Папа, мужчина ты или кто? Ну, чего ты размок? Я жива, со мной всё в порядке.

Он смущённо заулыбался, смахивая пальцем слёзы, а я заметила на столе бутылку водки, распечатанную и чуть початую. Показав на неё кивком, я спросила:

– Это что? Уже поминки справлять собрались?

Отец замялся с ответом. Я сказала:

– Ладно, наливай.

Как ни была потрясена Алла, она всё же сделала недовольную мину, но отец поставил три стопки и наполнил их. Подняв свою, он сказал:

– Ну… За воскрешение Лёлечки.

Мы с ним махнули, а Алла пить не стала. Я налегла на еду: всё было замечательно вкусным. Ещё никогда в жизни я не ела с таким удовольствием, как сейчас. Уплетая за обе щеки картошку, я похрустывала огурчиком, отправляла в рот грибочки один за другим, а отец смотрел на меня и улыбался, влажно поблёскивая глазами. Картошка у меня на тарелке закончилась, и он спросил:

– Добавки?

– Угу, – промычала я с набитым ртом.

Он положил мне ещё картошки пополам с капустным салатом. Я сказала:

– Пап, ты сам-то ешь.

Отец погладил меня по плечу, потом вдруг привлёк к себе и стал чмокать то в щёку, то в висок, то в нос.

– Ну чего ты, пап.

Он налил по второй стопке. Теперь уже я положила ему на тарелку картошки, подвинула огурцы и колбасу.

– Папа, ешь. Надо закусывать.

Алла посидела с нами совсем недолго и ушла, так и не выпив своей стопки. От отца я узнала, как всё было. В соответствии с моим наказом, он не вызывал «скорую» до последнего, но когда я начала хрипеть и задыхаться, он испугался и всё-таки вызвал. Когда бригада приехала, я уже перестала дышать, остановилось и сердце. Попытки реанимировать меня были безрезультатны, и врачам не оставалось ничего, как только констатировать смерть. Рассказывая об этом, отец вытирал слёзы. Я погладила его по руке.

– Давай выпьем.

Мы выпили, и отец сказал сдавленным и дрожащим голосом:

– Когда раздался этот звонок… И когда я услышал твой голос, я подумал, что ты… с того света звонишь.

– Пап, на том свете нет телефонов, – сказала я ласково.

– Господи, это же чудо… Чудо какое-то!

И отец совсем расклеился. Закрыв лицо руками, он затрясся. Здесь уже не было ни лейтенанта Стрельцова, ни Аллы, и я уже не боялась проявлять чувства. Я обнимала и успокаивала отца, а он, щекотно уткнувшись мне куда-то между ухом и щекой, долго меня не отпускал. Я сама налила по третьей стопке и стала во всех подробностях рассказывать о своих злоключениях. Мы с ним просидели до позднего вечера, пока бутылка не опустела и на кухню не пришла Алла – по-прежнему напряжённая, в шёлковом халате, косясь на меня, как на какое-то чудо-юдо.

– Может, спать пойдёте? Двенадцатый час уже.

– Сейчас, Аллочка, пойдём, – отозвался отец. – Ох и наделала же Лёлька переполоху своим воскрешением!

– Я слышала, – сказала Алла. – Вы так громко разговариваете, что каждое слово слышно. Давайте уже, идите, а мне ещё убрать тут за вами всё надо.

Сытая и осоловевшая, я была настроена благодушно и не стала обращать внимания на её недовольный тон. Отец был тоже захмелевший и счастливый. Пол слегка покачивался у меня под ногами, когда я шла в свою комнату, и я плюхнулась на кровать, но не легла, а села, подвернув по-турецки ноги. Отец присел на мой стул.

– Лёлька, родная, – прошептал он, сжимая и гладя мою руку. – Если б ты знала, что я почувствовал… Что почувствовал, когда они сказали, что ты умерла!

Я погладила его по голове.

– Пап, ну, не начинай опять… Всё уже позади. Я это перетерпела, я смогла. Почти уже отправилась на тот свет, но выкарабкалась. Теперь всё будет хорошо.

Он смотрел на меня исподлобья.

– Лёль… Ты больше не будешь употреблять эту дрянь?

– Нет, папа. Теперь она мне не нужна.

1.43. Первый снег

История с моим исчезновением из морга утряслась, пришлось дать кое-какие объяснения. Не хочу говорить ничего плохого об Алле, но мне кажется, она была бы рада, если бы из морга я отправилась туда, куда обычно все отправляются – на кладбище. Моя мнимая смерть, а потом невероятное воскрешение так подействовали на отца, что он ещё целую неделю ходил как пьяный, хотя было достоверно известно, что он ничего не пил. Алла, хоть некоторое время после этого и молчала, всё же лучше ко мне относиться не стала. Она не верила, что я не принимаю никаких наркотиков. А потом ещё и выяснилось, что она беременна, и отец совсем воспарил на седьмое небо.

Первого ноября пошёл первый снег. Услышав, что кто-то скребётся в окно, я подняла голову и увидела бледное лицо Эйне. Решив, что впускаю её в последний раз, я открыла окно, и она вместе с потоком холодного воздуха бесшумно перепрыгнула через подоконник. На её взлохмаченной гриве висели хлопья снега.

– Лёля, – сказала она, впервые за время нашего знакомства назвав меня по имени. – Я знаю, ты всё рассказала отцу. Зачем ты это сделала?

Я пожала плечами. Она прошлась по комнате, остановилась передо мной.

– Не следовало этого делать, – сказала она, и мне от её тона и взгляда стало страшно.

– Он всё равно не поверил, – пробормотала я. – Они с Аллой решили, что я наркоманка.

– Это не имеет значения. Ты не должна была называть моего имени.

Эйне, вспрыгнув на подоконник, смотрела на кружащиеся хлопья снега. В такую уже почти по-зимнему холодную погоду под её кожаным жакетом по-прежнему не было ничего: в промежутке между брюками и полой жакета виднелась голая поясница.

– Зря ты назвала моё имя, Лёля. Жертва, узнавшая имя хищника, должна умереть.

Она скребла ногтями по подоконнику, сидя на корточках и не глядя на меня. До меня дошёл смысл её слов, и меня словно пружиной подбросило.

– Не смей! Если ты тронешь папу…

Она посмотрела на меня холодными, тёмными и страшными глазами с колючими искорками в глубине.

– То что? – усмехнулась она.

– То я убью тебя, – сказала я.

Она покачала головой.

– Тебе не по силам со мной тягаться.

Не успела я занести руку для удара, как вдруг оказалась на полу, придавленная телом Эйне, с зажатыми, как в тисках, запястьями. Её холодные губы были в сантиметре от моих.

– Тебе со мной не справиться. Я не хочу причинять тебе вред. Сегодня я хотела сказать тебе совсем другое… Лёля. – Она произнесла моё имя полушёпотом, закрыв глаза, и её губы защекотали мне шею. Я помертвела, почувствовав кожей прикосновение её клыков, но она только пощекотала меня ими.

– Пусти меня, дрянь, – процедила я.

Она встала.

– Прости, детка. Я не могла этого предотвратить, это было неизбежно.

Я хотела вскочить, но её сапог ступил мне на грудь и придавил к полу.

– Лучше лежи, а то до добра это не доведёт.

Я скрипнула зубами, пытаясь высвободиться.

– Ненавижу тебя!..

Она горько усмехнулась.

– Мне жаль, Лёля… Ты чересчур привязана к отцу, и совершенно зря. Он всего лишь жертва. А ты другая.