Текст книги "Гнездо орла"

Автор книги: Елена Съянова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Часть 3

«Великая осень» 1938 года зародилась еще «великой весной» того же года, когда в секретной директиве по реализации плана «Фаль грюн» Мартин Борман со слов Гитлера записал:

«Я принял окончательное решение разгромить в ближайшее время Чехословакию военным путем».

«Великая осень» продолжалась не менее «великим» летом, когда Даладье и Чемберлен, при одобрительном молчании Рузвельта, буквально обрушили на президента Чехословакии Бенеша поток уговоров и угроз.

Бенеш не соглашался отдавать Судеты. Он понимал, что, откусив кусок пирожного, Гитлер, почитатель европейских кондитеров, съест его целиком. «Великая осень» в полной мере явила свое «величие» миру, когда 21 сентября преданный и проданный Бенеш в последний раз обратился с нотой к Чемберлену и Даладье:

«Вынужденное обстоятельствами и уступая категорическому нажиму французского и английского правительств, правительство Чехословацкой республики с горечью принимает франко-английские предложения. Правительство Чехословацкой Республики с сожалением констатирует, что при разработке этих предложений его даже не спросили о его позиции».

Вернее, спросили не его, президента суверенного государства, а Гитлера. И фюрер ответил – «годесбергской» программой – Чемберлену, 22 сентября в своем любимом Бергхофе: никакого контроля со стороны Англии и Франции, никакого плебисцита, никаких гарантий Чехословакии… «Но, господин канцлер, нужно все же соблюсти… законность!» – отвечал на это растерянный Чемберлен.

Двадцать шестого Гитлер, собрав в Берлинском дворце спорта возбужденную толпу, бросал фразы в зал:

«Вопрос, который нас волнует… звучит не столько „Чехословакия“, сколько „господин Бенеш“!.. Теперь он изгоняет немцев. Но это последняя точка, на которой игра заканчивается! Я или господин Бенеш!.. Пусть он решает – стремится он к миру или к войне! Он должен дать немцам свободу, или мы сами добудем ее!»

В присутствии журналистского и дипломатического корпусов Гитлер обещал:

«Если судетский вопрос решится, то у Германии не будет в Европе никаких территориальных претензий…. Как только чехи договорятся со своими национальными меньшинствами… я не стану больше интересоваться Чешским государством. Это будет гарантировано».

В самом начале сентября Рудольф Гесс и Роберт Лей, тайно встретившись с эмиссаром Рузвельта Джозефом Кеннеди, повторили ему фразы Гитлера, произнесенные им еще год назад на совещании руководства: «Присоединение Австрии и Чехословакии (целиком) дает нам военно-политическое преимущество в результате сокращения границ, их лучшего прохождения, а также высвобождения вооруженных сил для других целей и возможности формирования новых войск в размерах около 12 дивизий».

…А пирожное было вкусным! Чехословакия – развитая европейская страна с сильной экономикой, сильной парламентской демократией, сильным самосознанием, сильной современной армией…

Гитлер блефовал: 39 дивизий рейха против 36 чехословацких; 2 тыс. 400 самолетов люфтваффе против 1 тыс. 500; 700 танков против 500, при том, что, выстави Германия эти силы, у нее осталось бы лишь десять слабых дивизий на западе да «генлейновцы», с которыми успешно справлялись пограничные чехословацкие войска. Чехословакия же опиралась на целую систему прекрасно спланированных укреплений – 38 укрепрайонов и высокий национальный дух. Ее союзница Франция располагала к 1938 году миллионной армией. Великобритания могла бросить на континент до тысячи боевых самолетов. Россия имела на западном направлении значительные силы. И что же?

Ответ прозвучит позже, из уст будущего начальника Генштаба вермахта Вильгельма Кейтеля:

«Рейх не напал бы на Чехословакию в 1938 году, если бы Запад поддержал Прагу. В военном отношении мы были недостаточно сильны».

«А сильны ли мы духом для вероятной войны?» – прямо спросил Гитлер тех, кому доверял.

Общее мнение было выражено в донесении военно-промышленного штаба главного командования армий от 1 октября 1938 года:

«Ненадежность внешнеполитического положения действует угнетающе на население страны. О войне с Англией и Францией никто не хочет и слышать».

– Как поведут себя рабочие наших главных промышленных районов при объявлении всеобщей мобилизации и начале широкомасштабных боевых действий? – спросил Гитлер вождя Трудового Фронта.

Лей долго молчал. Гитлер терпеливо ждал, не мешая ему с максимальной ответственностью выстроить ответ. Ведь Гитлер спрашивал не о тех массах, чье сознание выковывалось в многочисленных «союзах» и очищалось в профильных лагерях, а о тех, кто сутками стоял у станков и не поднимался из шахт, о тех, чье сознание «выковывалось» работой и «очищалось» социальными программами мирной и сытой жизни.

– Рабочие, безусловно, подчинятся, – наконец ответил Лей. – Но национальный дух будет подорван. Вера поколеблена. Если же война затянется, настроение может окончательно переломиться.

И добавил в своем роде замечательные слова:

– Тем, кто не привык думать, нужны примеры. Немецкому рабочему следует показать маленькую победоносную войну.

Итак, Гитлер блефовал дважды. Впрочем, политический блеф – блестящее оружие, если его начистить, чтоб сверкнуло в глаза. И оно сверкнуло, заставив Даладье и Чемберлена крепко зажмуриться и не увидеть будущего Европы в серо-голубых глазах Адольфа?!

19 сентября оба миротворца вручили Бенешу ультиматум с требованием отдать Германии Судеты.

В Чехословакии начались дни небывалого душевного подъема. 23 сентября была проведена всеобщая мобилизация.

«Национальной драгоценностью страны» назвал чешский поэт эту ночь 23-го, когда народ был настроен так решительно, что даже политики поверили, что с уступками нацистам может быть покончено. На границах «генлейновцы» тоже получили по зубам. Теперь слово было за Францией – международной опорой, союзницей.

«Если бы Барту был жив…» – писала Лею Маргарита. Но Луи Барту, энергично готовивший Восточный пакт – юго-западный «пояс безопасности» против германо-итальянской экспансии, умер от пуль в 1934 году. И Франция тотчас же по-лакейски улыбнулась устами Лаваля германскому послу: «Доведите до сведения канцлера, что мы в любое время готовы отказаться от франко-советского пакта в пользу франко-германского договора большого масштаба!» Но сказать, что «Франция предала союзника», было бы несправедливо: союзника предали Лаваль и Боннэ.

Англия и Франция, конечно, побаивались кусачего «германского пса», но пес так выразительно скалился на Советы!

Тайно посетив в начале осени Германию, эмиссар Рузвельта Джозеф Кеннеди уверенно поделился с президентом своим мнением относительно того, в кого первым вцепится Гитлер. «Немцы любят веселых американцев, – рассказывал он. – А на англичанке Гитлер, возможно, даже женится. Мне это сообщили конфиденциально самые близкие к нему люди. „Красными“ же там пугают детей».

«Удобный план, однако, созрел у этих господ в головах, – подытожил Гесс после встречи с Кеннеди. – Накормить „германского пса“ Чехословакией, потом опять дать проголодаться и стравить с „русским медведем“. А самим наблюдать. И вооружаться».

– А я всегда хотел только мира, – вздохнул Адольф.

Из «Соглашения между Германией, Великобританией, Францией и Италией».

Мюнхен, 29 сентября 1938 г.

«Германия, Соединенное Королевство, Франция и Италия согласно уже принципиально достигнутому соглашению относительно уступки Судето-немецкой области договорились о следующих условиях и формах этой уступки, а также о необходимых для этого мероприятиях и объявляют себя в силу этого соглашения ответственными каждая в отдельности за обеспечение мероприятий, необходимых для его выполнения.

1. Эвакуация начинается с 1 октября.

2. Соединенное Королевство, Франция и Италия согласились в том, что эвакуация территории будет закончена к 10 октября, причем не будет произведено никаких разрушений имеющихся сооружений, и что чехословацкое правительство несет ответственность за то, что эвакуация области будет проведена без повреждения указанных сооружений.

3. Формы эвакуации будут установлены в деталях международной комиссией, состоящей из представителей Германии, Соединенного Королевства, Франции, Италии и Чехословакии.

4. Происходящее по этапам занятие германскими войсками районов с преобладающим немецким населением начинается с 1 октября. Четыре зоны, обозначенные на прилагаемой карте, будут заняты германскими войсками в следующем порядке. <…>

Остальная область, имеющая преимущественно немецкий характер, будет незамедлительно определена вышеупомянутой международной комиссией, и она будет занята германскими войсками до 1 октября.

…Пункт 5 оговаривает обязанности международной комиссии в связи с проведением плебисцита в оккупированных районах.

6. Окончательное определение границ поручается международной комиссии. Ей предоставляется право, в известных исключительных случаях, рекомендовать четырем державам <…> незначительные отклонения от строго этнографического принципа в определении зон, подлежащих передаче без проведения плебисцита.

…Пункт 7 предусматривает право оптации (перемены гражданства. – Авт.) в течение шести месяцев с момента заключения соглашения.

8. Чехословацкое правительство в течение четырех недель со дня заключения настоящего соглашения освободит от несения военной и полицейской службы всех судетских немцев, которые этого пожелают. В течение этого же срока чехословацкое правительство освободит судетских немцев, отбывающих заключение за политические преступления.

Гитлер

Эд. Даладье

Муссолини

Невиль Чемберлен»

1 октября на «Судето-немецкую» территорию вступили первые части немецких войск. Бенеш подал в отставку и улетел в Лондон.

А народ не мог улететь. «Беженцы уходят пешком, неся на себе свой домашний скарб: ультиматум Гитлера, принятый чехословацким правительством, запрещает вывозить из Судетов какое бы то ни было имущество и уводить скот. Крестьяне уходят без своих коров, лошадей, оставляя дома, мебель, овощи на огородах…» – сообщал по телефону в редакцию газеты «Правда» советский журналист Кольцов.

…Люди рыдали, люди в бессилии сжимали кулаками воздух… Люди тащили по дорогам ручные тележки с осколками своей разбитой и вышвырнутой на помойку жизни. И шаг за шагом, вдох за вдохом, слеза за слезой ЛЮДИ учились ненавидеть ВЛАСТЬ.

С Чехословакией было покончено. На очереди стояла Польша.

Уже в ночь с 30 сентября на 1 октября польский посол в Германии Юзеф Липский передал министру иностранных дел Чехословакии Крофте ноту с требованием уступить Польше чехословацкие районы – Фрейштадт, Тешин, Яблунков.

Липского пригласили в Министерство иностранных дел, где Риббентроп обещал Польше в случае польско-чешского конфликта «доброжелательную позицию», а при польско-советском конфликте – «более чем доброжелательную».

Затем польскому послу было сказано, что его примет Геринг.

Геринг к половине одиннадцатого ездил встречать Гитлера, прилетевшего из Мюнхена. Фюрер посоветовал ему как следует «обработать» поляка после Риббентропа, что Геринг и сделал, уже впрямую обещав военную помощь в случае конфликта с СССР.

Еще позже Липскому было передано, что сегодня за завтраком канцлер дал высокую оценку политике его страны, что значило – «действуй, Польша!»

(Очень скоро, 24 октября, господин Риббентроп снова примет господина посла Липского. Господин Риббентроп предложит господину Липскому начать «комплексное урегулирование» польско-германских отношений… путем присоединения к рейху польского города Гданьска!!!)

За тем завтраком в рейхсканцелярии, во время которого Гитлер хвалил поляков, присутствовало почти все руководство, и прибывшее из Мюнхена, и встречавшее в Берлине. Хвалили не только Польшу, но и Венгрию, тоже пожелавшую кусочек чехословацкого «пирожного». Хвалили и бывшего премьер-министра Англии Болдуина, давшего Чемберлену совет «избежать войны с рейхом ценой любого унижения». Хвалили мудрого Ллойд-Джорджа, трезво оценившего обстановку: таким образом западные демократии получили давно обещанный им фюрером плевок в лицо и пинок под зад; Боннэ еще трусливей Лаваля и вообще изменник; Франция теперь второсортная страна, а с такими не церемонятся; Даладье «смел только с чехами в Мюнхене»; Лига Наций мертва, а Чемберлен, размахивая пактом четырех, надеется отбиться от коммунизма, который Англии и так не угрожает… Получается, что одни русские молодцы – поступают порядочно: Литвинов снова заявил, что СССР по-прежнему предлагает выполнить все свои обязательства по советско-чехословацкому пакту и стыдит французов: Мюнхен, мол, второй Седан; теперь даже для Англии Франция – слабый союзник, поскольку Мюнхен «отменил» эту страну.

– Старик Ллойд всех насквозь видит, – заметил Гитлер и шепнул сидящему рядом Гессу: – Кроме меня.

Фюрер с 28 сентября по сегодняшнее 1 октября находился в постоянном нервном возбуждении, трое суток он не спал, почти ничего не ел, расхаживая по помещениям, не замечал мебели и постоянно сбивал стулья или ронял что-нибудь. Говорил же он в эти дни непрерывно, один за всех. И только сейчас, в Берлине, этот словесный поток начал иссякать. Спад у Гитлера всегда напоминал обвал.

Гесс, Геринг, Геббельс и Лей четверть часа ждали его у машин, чтобы ехать в радиокомитет: требовалось срочно сделать записи речей и радиообращений к нации накануне поездки фюрера по присоединенным чехословацким землям. Но Гитлер не выходил, и Гесс поднялся взглянуть, что его задержало. Адольф лежал на диване ничком, в мундире, плаще и фуражке, съехавшей на шею.

«Он рухнул», – прокомментировал сцену Гейнц Линге.

– Приготовьте, пожалуйста, постель, – попросил Гесс. – И нужно бы раздеть. Мне одному не справиться.

– Но вы же знаете… – потупился камердинер.

Гитлер часто засыпал в одежде, даже в верхней, как сейчас, но Линге он запретил себя раздевать, пытаться переместить куда-либо и вообще до себя дотрагиваться. Этого он не позволял никому.

Гесс, конечно, в счет не шел. Адольф всегда был только рад, когда его Руди приходилось с ним немножко повозиться.

Диван оказался неудобным, слишком узким. Нужно было перетащить бесчувственное тело в смежную комнату, где Линге застелил более удобное ложе.

Гесс попросил Линге позвать кого-нибудь из ожидавших у машин подняться сюда, в кабинет, по его, Рудольфа, просьбе. Все четверо были опытны и догадались, какого рода помощь от них понадобилась. И ни один не пришел. Линге вернулся, растерянно улыбаясь.

Передайте доктору Лею, что я прошу его прийти, – сквозь зубы бросил Гесс.

Лей все же явился. Вдвоем они перенесли фюрера.

– Вообще свинство с твоей стороны, – заметил Роберту мокрый и злой Гесс.

Лей закурил, выдохнув над спящим струю дыма. – Это все?

– Все! – Рудольф отвернулся.

Лей ушел.

Гесс присел на край дивана. Усталость и безумное напряжение последних дней на всех подействовали плохо, и все-таки…

«А ведь случись со мной что, – болезненно царапнулась полузадушенная мыслишка, – и он останется один. Или с Мореллем, который за два-три года превратит его в инвалида. Ведь ни у одного из преданных соратников не найдется для него и капли простой жалости».

В отсутствие фюрера вожди записывали речи, читали радиообращения.

В Берлин прилетели эмиссары Юзефа Бека, президента Польши. Гесс от имени канцлера и правительства заявил, что Германия три месяца не станет вмешиваться в польско-чехословацкий конфликт, затем урегулированием вопроса займутся представители четырех держав. После официального приема эмиссары попали к Герингу, и тот повторил им, что, чем решительнее будут действия Польши, тем крупнее германская «помощь».

Таким образом, почти одновременно с исходом населения из Судетской области, цепочки беженцев потянулись и из Тешина, а в Генеральном штабе РККА приняли телеграмму следующего содержания:

«От военного атташе получил сведения о том, что после разрешения судетского вопроса следующей проблемой будет польская, но она будет разрешена между Германией и Польшей по-дружески в связи с их совместной войной против СССР.

Рамзай».

Это донесение отправил советский разведчик Рихард Зорге[31]31
  По какой-то исторической иронии получить назначение в Токио Зорге помог в своё время главный геополитик рейха, личный друг фюрера и Гесса – Карл Хаусхофер.


[Закрыть].

1 октября Первая танковая, 13-я и 20-я мотодивизии генерала Гудериана вышли на демаркационную линию Судетской области. Гудериан, гусеницами своих танков уже вдавивший в историю «аншлюс» Австрии, теперь ожидал в штабе корпуса Гитлера и шутил по поводу «белого танка», на котором в современной войне следует победителю въезжать в завоеванные города.

Отъезд фюрера с частью руководства в штаб Гудериана был назначен на 5 октября. Гесс, двое суток выполнявший обязанности фюрера, впервые, около трех дня, вошел в тот кабинет, где оставил спящего Адольфа. То, что он увидел и услышал от дежурившего возле фюрера Линге, привело его в замешательство. Адольф лежал на спине, в той же самой позе, в какую его положили, а Линге подтвердил – за пятьдесят с лишним часов он ни разу не пошевелился.

Рудольф долго стоял у дивана, соображая, как ему поступить. Рейхсканцелярия была полна сотрудников и коллег; кроме уже известной четверки, никто не знал, что Гитлер находится здесь же, в двух шагах. Геббельс вторые сутки оповещал всех о том, как «великий человек трудится сейчас в суровом уединении, и само божественное провидение благословляет его неустанный труд».

Йозеф в эти дни проявил мало таланта, а главное – энтузиазма – и в своих речах даже повторялся, например судетских немцев назвал «самыми несчастными, ставшими благодаря фюреру самыми счастливыми», как в апреле говорил об австрийцах.

Сейчас, стоя над телом фюрера, Гесс понимал, что ему, как и два дня назад, в сущности, некого позвать на помощь, а провести сюда врача сквозь кордоны любопытных он позволить себе не мог. Да и некого было: Брандт отсутствовал; Керстен находился при Гиммлере, а Морелля Рудольф и к умирающему не пустил бы. Но нужно было хотя бы проконсультироваться с кем-то.

Подобная «летаргия» посещала и Гиммлера, который был в Судетах, и Геббельса, становящегося ядовитым, как змеиное жало, едва при нем заговаривали о чьем-либо физическом недостатке или болезни, и Лея, на которого Гесс был зол.

Рудольф все же позвонил ему и спросил, что делать с телом после пятидесятичасовой неподвижности.

– Массаж с четырех крайних точек по току крови к сердцу одновременно в четыре руки, – начал объяснять Лей.

– У меня только две, – уточнил Рудольф.

Лей, тихо выругавшись, бросил трубку. Он понимал, чего добивается Гесс: скрыть слабость фюрера от максимально большего количества человек, но Лей не горел желанием ходить в «посвященных».

Через четверть часа он все же приехал, и они принялись за дело «в четыре руки». Когда Адольф, несколько раз глубоко вздохнув, начал стонать и потягиваться, его уложили на живот, и Лей показал, как правильно делать массаж онемевшей спины, чтобы несчастный через минуту не завопил от боли.

– Я знал, что ты специалист, – подбодрил Лея Рудольф.

– Кое-чему следовало бы обучить Еву, – тихо заметил Роберт. – Ты едешь с комиссией или с фюрером?

– Нет, с комиссией едва ли, – ответил Гесс. – Довольно им и Риббентропа.

Лей выпрямился и стал опускать закатанные рукава.

– А ты в Риббентропе не ошибся ли? – отчетливо спросил он Рудольфа. – Этот «фон», по-моему, не все понял.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился Гесс, которому тоже показалось, что Риббентроп не то «не понял», не то ловко скрывает главное: фюрер будет выполнять не мюнхенские соглашения, а «годесбергскую программу»[32]32
  Годесбергская программа – программа, предъявленная Гитлером Чемберлену в Бад-Годесберге 22 сентября 1938 года. Представляла собой ультимативное требование немедленной передачи Германии ряда районов Чехословакии, отсутствия любого контроля со стороны Англии, отказа от проведения референдума, предоставления каких-либо международных гарантий чехам и т. п.


[Закрыть].

– Я на приеме рассказываю Чаки[33]33
  Министр иностранных дел Венгрии.


[Закрыть] о будущем автобане Бреслау – Вена, а наш «фон» стоит рядом и смотрит на меня, как индюк на… запонку, – Лей, нагнувшись, поднял упавшую запонку. – С этой комиссией нужно поехать кому-то и настроить инструмент до начала игры, а то даже у Гахи[34]34
  Президент Чехословакии с ноября 1938 г. по март 1939 г.


[Закрыть], по-моему, отрастают иллюзии.

– Однако скверно, – вдруг произнес Адольф.

– Смотри, он живой, – улыбнулся Гесс.

– Теперь теплая ванна и обед не из травы, – подмигнул Рудольфу Лей. – Я скажу Линге.

Примерно через час камердинер фюрера Гейнц Линге разыскал Лея в телетайпной и спросил, обедал ли уже сегодня господин доктор. Лей понял, что делами ему сегодня заниматься не дадут.

В начале этого года, начиная перестройку «склада компании по производству мыла», как Гитлер обозвал старое здание дома правительства, в теперешнюю неоклассическую роскошь (целый квартал из зданий), Альберт Шпеер спланировал и несколько уютных интимных помещений в теплых тонах, с мягкой, немного старомодной, но удобной мебелью. В них можно было попасть из «Почетного внутреннего двора», но не «дипломатическим» путем через четыре гигантских мраморных палаты, а сразу, свернув направо. Маршрут пока хорошо изучили немногие: помимо самого архитектора, лишь несколько адъютантов да Линге, который и привел Лея, куда требовалось.

Маленькая круглая столовая-гостиная с глубокими креслами, обхватывающими тело, и хитроумным столом в виде многогранника, из которого в любой момент и на любую длину можно было выдвинуть к себе доску так, чтобы поглощать пищу, откинувшись и даже полулежа в кресле.

Лея с порога встретила улыбка торжествующей Юнити. Она и пригласила к столу присутствующих – фюрера, Гесса с Эльзой и Роберта.

Она же (а кто ж еще?!) и обрядила Адольфа в клетчатую рубашку со множеством молний и пуговиц: фюрер в ней походил на простофилю-ковбоя из легкого вестерна; сама же леди была в соблазнительном декольте.

Когда сели за стол, одно кресло осталось незанятым. Юнити сказала, что прибудет «сюрприз».

– У нас табу на политику. За нарушение, штраф – сто марок, – объяснила она Лею.

Мюнхенское соглашение было ее торжеством. За него и подняли первый тост, превратив «табу на всю политику» лишь в стремительный прыжок Валькирии к заветной цели.

«Да что же тебе еще нужно?! – нетерпеливо и властно вопрошали ее глаза, впиваясь в разгоряченное от сна и шампанского, равнодушное лицо Адольфа. – Твой блеф прикрывали мои друзья в Лондоне! Я часами забалтывала тобою Идена, Черчилля и Ротемира! Я поклялась берлинцам, что моя родина никогда не будет с ними воевать! Ради тебя я умолила Дебору оставаться с этим кретином Мосли! Ради тебя я стала антисемиткой, „товарищем по борьбе“ и, отринув прошлое, потеряла всех, кого любила!!! А ты?.. В Бергхофе у тебя сидит эта Браун! В Байройте – Вагнер! В Мюнхене – Лафферт! В Берлине… Кто у тебя в Берлине? Чехова? Троост? Дарановски?..»

Тут Юнити и сама почувствовала, что раздражается уже на пустом месте, тем более что Адольф выглядел сейчас таким мирным и нелепым, что Юнити ограничилась лишь замечанием Эльзе о том, что если бы Венера надела на своего мужа Марса что-нибудь современное, то он сразу сделался бы таким же пошлым, как нынешние войны. Эльза промолчала, зато трое мужчин одновременно повернулись к ней, чтобы ей возразить, но, переглянувшись, снисходительно улыбнулись.

– Видишь ли, детка, – начал после некоторого' молчания Гитлер. – В танках и самолетах пока сидят люди, а к концу века какой-нибудь толстопузый чин станет перемещать их при помощи рычагов на пульте управления. Вот когда наступит пошлость.

– К концу века переменится сознание, – заметила Юнити.

– Переменится лишь техническое оснащение и только. Тот пузатый чин не задумается передвинуть рычажок и стереть целый город одной из тех штук, что нам обещает фундаментальная наука… которую я прямо-таки задушил. —.Гитлер выразительно посмотрел на Лея. Взгляд был веселый.

– По-моему, кто-то платит штраф, – улыбнулся Гесс Юнити.

– На первый раз прощается, – сказал Адольф. – Поговорим о приятном. У меня до сих пор как будто вата в голове. Не хочется думать.

– Если не думать, но о приятном, то предмет очевиден – женщины, – снова улыбнулся Гесс.

– Говорят, принцесса Савойская… – начала Юнити. – Ах, я опять забылась! Какой там у нас штраф?

Она достала из валявшейся на полу сумочки губную помаду и написала ею на салфетке цифру сто. Гитлер на этот демарш только развел руками. В Риме он беседовал с прелестной принцессой, улыбался ей, а дипломаты раздули из этого и впрямь какую-то «политику»! Но он-то тут при чем?!

Фюрера выручил Лей. Он потрогал вилкой выложенный ему Линге на тарелку «объект», сплошь декорированный ароматическими травами и красиво увенчанный розовыми и фиолетовыми листочками с гофрированными краями, и поинтересовался: что это такое?

– Ешьте смело, Роберт, – проворчал Гитлер. – Обыкновенная свиная отбивная.

Лей взял было нож и внезапно расхохотался. Все поглядели на него вопросительно.

– Мне показалось… что это… это… – Роберт с трудом говорил через смех, – …похоже… на Мюнхенский пакт!

Все пятеро посмотрели себе в тарелки, и… маленькая столовая взорвалась от приступа отчаянного торжествующего смеха, за которым последовало еще несколько «взрывов».

Хохотали до слез, до спазмов… Линге прибежал посмотреть, что происходит, и увидел сгибающегося, полузадохнувшегося фюрера с мокрым от слез лицом, хохочущего Гесса (редкое зрелище), держащуюся за грудь леди Юнити, уголком салфетки поймавшую черную слезу, Лея с запрокинутой головой и закушенные губы фрау Гесс. Эльза одна не смеялась. Расхохотавшись вместе со всеми, она подавила в себе эту очевидную истерику, испугавшись за мужа, у которого за пятнадцать лет она ни разу не видела такого приступа.

В эти минуты в дверях появился обещанный «сюрприз» – срочно вызванный Юнити из пригорода Мюнхена.

Маргарита вместе с «ненавязчивыми» сотрудниками министерства пропаганды за две недели посетила почти все лечебницы для умалишенных и инвалидов южной и юго-восточной Германии, собирая работы для предполагаемой выставки. Часто ее сопровождал энергичный Леонардо Конти, фактически уже выполняющий обязанности начальника Имперского здравоохранения. Случайно, в разговоре, Конти сказал Маргарите, что ее поездка оказалась очень своевременной, поскольку большую часть клиник уже начали вывозить в отдаленные районы: в частности, эту, под Мюнхеном, вскоре объединят с двумя другими и вывезут в Польшу.

Рейхсдоктор, казалось, проговорился нечаянно; возможно, просто расслабился – с Маргаритой он мог себе это позволить. И на ее закономерно возникший вопрос он также без особой осторожности сообщил кое-что о «медицинских проектах», причем слово «эвтаназия» было произнесено, а понятие «расширено».

…Сейчас Маргарита стояла в дверях, глядя на закатывающуюся в креслах кампанию. Смех меняет человеческие лица, и в первый момент ей почудилось, что она видит перед собой незнакомцев. Она узнала только Эльзу, сидевшую к ней спиной.

Поздно вечером, вернувшись из театра, куда в завершение дня захотелось поехать фюреру, Маргарита сказала Роберту, что им нужно поговорить. Он собрался было попросить перенести разговор на завтра, но покорно прошел за ней в гостиную, встал у окна и закурил. Поездка по сумасшедшим домам закономерно должна была окончиться для нее вопросительным знаком, и он был к этому готов, решив отвечать спокойно и обстоятельно.

Она подошла совсем близко, но не положила руки ему на плечи, как обычно делала, и не прижалась щекой к груди, а просто смотрела своими зелеными, как у брата, глазами:

– Роберт, скажи мне только одно. Ты… знал об этом?

Он собрался удивиться: о чем? – разыграть непонимание, в конце концов хотя бы выяснить, что ей известно. Но в ее глазах он прочел запрет – тот самый «приказ», о котором он сам и писал ей. И он, сильно затянувшись и выдохнув в потолок дым, резко наклонил голову.

– А Руди?

– Не думаю… Нет!

Она больше ничего не спросила. Еще постояв с ним рядом, повернулась и молча ушла. Он, докурив, снял пиджак и галстук, расстегнул рубашку и пошел в ванную комнату, по пути увидев мельком, как она прошла в спальню, на ходу вынимая из ушей сережки. Через несколько минут она заглянула к нему спросить про ужин. Роберт ответил, что ему не хочется.

Он долго лежал в остывшей воде, вытянувшись и закрыв глаза, чувствуя, как ему трудно дышать и как еще труднее будет подняться.

Когда в постели потянувшись, он привычно положил ей на живот руку, она только судорожно вздохнула. И впервые в жизни он всем зашедшимся от боли телом ощутил «запрет» в себе и, повернувшись на живот, стиснул зубы.

Она не двигалась. И он лежал неподвижно, пережидая нестихающую боль. Первая в его жизни ночь… ожидания женщины.

4-го, днем, родители привезли из Рейхольдсгрюна двойняшек. Старшие Гессы собирались обратно в Александрию: осенью в фатерланде у Фридриха Гесса обострялись хронические болезни, и родители вынуждены были проститься с детьми и внуками до будущей весны.

Двойняшки сразу спросили про поездку к морю, которая была им обещана. Маргарита ответила, что, как только папа проснется, они вместе все обсудят. Дети, довольные, убежали в парк что-то показать Давиду, которого Гессы тоже привезли из Рейхольдсгрюна. Мальчик заметно стеснялся и робел в этом огромном особняке с несчетным, как ему показалось, количеством телефонов, секретарей и охранников.

Вечером ожидался большой правительственный прием в честь подписания Мюнхенских соглашений.

Разбудив Роберта, Маргарита спросила, какой мундир или костюм ему приготовить, и, выслушав что-то невразумительное, пошла одеваться сама. Но с полдороги вернулась…

Через полчаса, уже одевшись и поправляя волосы, она увидела в зеркале его взгляд, совсем не тот, каким он всегда смотрел на нее после их близости, а как будто даже укоряющий.

– Роберт, оттого, что ты станешь сгибаться от боли и злиться на весь мир, ни мне, ни детям лучше не будет.

Сказала, не особенно подбирая слова, то, что в этот момент подумала, и увидела в зеркале, как еще больше потемнели его глаза и болезненно дрогнули губы. Бросив расческу, она села на постель и, наклонившись, поцеловала в глаза.

– Я сама без тебя с ума схожу. Мы с тобой… стоим друг друга.

Утешила.

На прием они приехали с опозданием. Три уже отделанных и полностью готовых к приему гостей зала новой рейхсканцелярии гудели от мужских голосов и переливались бриллиантами дам, которых было сегодня особенно много: не только руководство рейха и послы, но и все приглашенные искупаться в лучах «мюнхенского триумфа» явились с женами.

Сам триумфатор держался скромно, был улыбчив и подчеркнуто внимателен к мелкой дипломатической сошке – посланникам, консулам и торговым представителям второ– и третьестепенных государств.

«Дипломатическое» общение и было сейчас главной партийной «работой» вождей, в которую Лей должен был включиться, что называется, с порога.

Вальтер Функ, порядком уже выпивший, очень обрадовался Лею и, пользуясь их приятельскими отношениями, сразу представил Маргарите сэра Фредерика Лейт-Росса, главного экономического советника английского правительства. Пока любезный англичанин беседовал с прелестной фрау, Функ тихо пожаловался Лею на свои «тридцать три болезни» (Геббельс именно так за глаза Функа и называл) и попросил переговорить с сэром Фредериком о «ну, ты сам знаешь, а то я что-то не того».