Текст книги "Гнездо орла"

Автор книги: Елена Съянова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Время промелькнуло неуловимо быстро; было уже далеко за полночь, когда все спустились к машинам. Опять было очень шумно: споры, смех, едва ли не дружеские объятия, как будто все со всеми выпили на брудершафт. Не знаю, так это или нет, но выпили крепко. Ты не поверишь, Руди, но из всей свиты трезвыми вышли только семья Миллер, ее гости и Роберт.

В машине он сказал мне, что его визит сюда должен был занять не более часа, а благодаря мне отнял четыре с половиной. Я попробовала шутливо посочувствовать ему, сказав, что понимаю, как грустно одному умному среди сильно поглупевших, но моя шутка неожиданно вызвала у него приступ такого нешуточного тяжелого раздражения, что мне сделалось не по себе. Я сама чувствовала себя спокойно и легко. Мне понравились эти люди; было понятно и приятно все, что произошло. Я была рада за них и не понимала, что с Робертом… не понимала настолько, что прямо спросила – что не понравилось ему. Он ответил, что страшно устал, что целый день не мог переменить рубашку, что ему в спину точно забили осиновый кол… Я сказала, что впервые так близко увидела – ради чего все это. Полторы тысячи человек уснут сегодня счастливыми… Говоря это я посмотрела на него. Руди! Я еще никогда не видела на его лице столько брезгливого отвращения. Он и в Университет не хотел ехать, жаловался, что его там станут „анатомировать“, но сейчас было что-то другое. Я не поняла. Я не поняла его до такой степени, что не могу с этим справиться сама. Прости.

Завтра мы едем в Йену. Роберт там учился. Надеюсь, настроение у него переменится.»

5 мая 1938 года.

«Километров за десять до Дрездена наш поезд остановили, и мы вышли еще раз взглянуть на „Саксонскую Швейцарию“.

Роберт предложил проехать на автомобилях в Кенигштейн. Помнишь, после войны мы были с родителями в „Семи дубах“ и в Мейсене, но тогда Кенигштейном любовались только лишь издали.

…Дорога в гранитном массиве, головокружительной спиралью. Эльба внизу, как серебристая ленточка на зеленом ковре. Голова Горгоны на воротах, кажется, и нас сейчас обратит в гранит, как все вокруг. Каменный остов среди облаков. Жутковатое место. Роберт сказал, что сюда хорошо было бы поселить наших физиков, как Август – Беттгера.

Поднялись на верхнюю площадку замка. Я увидела высеченные в камне цифры 1705 и слова „Аугустус Рекс“, а рядом – „Oftag IV В“, серой краской – шифр канцелярии рейхсфюрера. Я прошла вдоль стены. Маленькие позеленевшие пушки в бойницах, горки сросшихся ядер… Роберт спросил, что я хочу посмотреть: тюрьму Георгенбург, где Август похоронил заживо создателя саксонского фарфора, или „чумной колодец“ – оттуда никогда не выносили останков. Я ответила, что хочу в Цвингер.

Ты помнишь Цвингер моего детства и твоей молодости? Кажется, все осталось на местах – и Геркулес с земным шариком на плечах на вершине Центрального павильона, и добродушные фавны, и толстячок Путти, и переливы света в „купальне нимф“… Гауляйтер Мучман показал приобретения: два Брейгеля, Тенирс, Гольбейн. И по-прежнему счастлив молодой Рембрандт с Саскией на коленях, и плачет младенец Ганимед в когтях орла, и святая Инесса похожа на нашу маму в молодости, и так же, как в детстве, я, зажмурившись, пробежала мимо „Урока анатомии доктора Тульпа“, но… В галереях почти никого нет! Альбертинум пуст. Я спросила директора, отчего нет посетителей? „Есть, фрау, есть… Будут“. Через три часа у Коронных ворот уже стояли четыре автобуса. Я услышала: „Глюкауф! глюкауф!“[11]11
  «Счастливо подняться!» – традиционное шахтерское приветствие.


[Закрыть] – срочно привезли шахтеров.

От Роберта я получила следующий ответ (дословно): „Венера с Вирсавией переживут, если на них станут меньше таращиться бездельники туристы. Нашим же, чтобы дорасти до „чего-то сверх необходимого“[12]12
  Слова короля Лира из трагедии Шекспира.


[Закрыть], требуется время. А детей сюда иногда возят“. Куда же подевались „наши“ из моего детства? Ведь здесь всегда было так много людей! И какой контраст с тем, что началось на другой день на огромном внутреннем дворе! Праздник национального труда! По периметру поставили сотню торговых прилавков с зонтиками от солнца. Товары разные, по очень низким ценам. В центре – профессиональные соревнования, детские спортивные игры, несколько тиров… Вечером – речи, награждение победителей, карнавал, фокусники, театральные постановки. Все это было замечательно! Но на сколько же лет рассчитана эта программа „дорастания до чего-то сверх необходимого“? Ответь прямо – они у Германии есть? Или от дешевого балагана человека проще толкнуть в окопы, чем от Рембрандта?

Все были счастливы, веселились, а Роберт скучал. Что с ним происходит? Его так любят! Разве эта любовь миллионов простых и искренних людей не предел мечтаний, не вершина состоятельности политика?!

Мне он почти перестал отвечать, заявив, что от моих вопросов у него ноют зубы. Завтра едем дальше, на юг. Но я уже задала тебе столько вопросов, что, задав больше, боюсь перестать надеяться на ответ.

Твоя сестра Маргарита.»

Собираясь в Италию, Гитлер попросил Гесса взять у начальника рейхсканцелярии Ламмерса запечатанный пакет, вскрыть его и прочесть документ.

– Только после моего отъезда, пожалуйста, – попросил он.

«Завещание» Гитлера – четыре листа; к ним записка для Рудольфа:

«Я оставил это для облегчения души. Я не богат, но мои близкие обеспечены еще хуже, и если со мной что-нибудь случится, пожалуйста, позаботься о том, чтобы все перечисленные здесь суммы были им переданы, а назначенные им пенсии выплачивались.

Все это настолько личное, что я могу довериться только тебе. Спасибо.

Всегда твой Адольф».

Визитом Гитлер остался доволен. Прошли те времена, когда чванливый «потомок цезарей» выпячивал колесообразную грудь, снисходительно поглядывая на германского канцлера в куцем плащике, громогласно называя его политику «бестолковой».

Единственное, чем дуче потряс воображение фюрера, – это размерами своего кабинета в Венецианском дворце. Все же остальное часто выглядело просто смехотворным: демонстрации и митинги – сплошной галдеж, военный парад, особенно проезды на картонных танках и кургузых грузовичках – детская забава.

Зато от архитектуры Рима, Флоренции, Тосканы фюрер был в восторге и всем говорил, что его мечта – приехать сюда инкогнито и ходить по картинным галереям. А дуче живопись не любил; он бегал по залам, махал руками, говорил без умолку, и из-за него фюрер так ничего толком и не увидел.

Муссолини переживал сейчас семейный скандал. Впервые взбунтовалась его терпеливая супруга Ракеле. Она потребовала выслать из столицы Кларетту Петаччи, молоденькую любовницу дуче, которая вдруг проявила характер и отказалась стушеваться на время, как он ее об этом просил.

У любимой дочери Эдды тоже были неприятности: ее муж, красавец и светский лев Галеаццо Чиано чересчур откровенно преследовал вдову бывшего министра иностранных дел графиню Маргариту, которую все женщины в семье дуче считали немецкой шпионкой: семь лет назад, до своего замужества, она два года прожила в Германии любовницей Роберта Лея.

Огорчения дочери были для Муссолини несравнимо тяжелее собственных. Он знал, что Чиано в свое время хотел жениться на пятнадцатилетней тогда Маргарите Мадзинни; к тому же Марго была так ослепительно красива, что он не умел быть с ней строгим, как того требовала дочь. Эдда обожала мужа и прощала ему «шалости» так же, как мать прощала отцу. Но мать подала пример, и Эдда Чиано, в отчаянье от мягкости отца, обратилась к человеку, который ненавидел ее мужа, – к Иоахиму фон Риббентропу, сопровождавшему германского канцлера.

Темпераментная Эдда, прогуливаясь с министром по величественным залам музея скульптуры на вилле Боргезе, прямо сказала, что просит помочь поставить на место интриганку Марго; то есть на такое место, где рядом не смог бы оказаться Чиано. Этого будет достаточно.

Такое место было только одно: рядом с человеком, которого Марго и теперь бы предпочла всем остальным, – рядом с Робертом Леем.

Риббентроп намекнул Гитлеру о возможности оказать дуче большую услугу, «очень большую, мой фюрер, поскольку у него сердце не на месте из-за переживаний Эдды». На самом деле сам дуче пока ничего не знал, услуга оказывалась Эдде, имевшей огромное влияние на отца.

Гитлер все отлично понял. Интрига закрутилась, как водоворот, втягивая новые лица. Гитлер позвонил Лею, и тот, прервав поездку, вылетел в Рим. О настоящей цели визита он даже не догадывался; все выглядело естественным продолжением поездки рабочего вождя по городам Германии. Остальные участники заговора делали вид, что ничего не знают.

История разворачивалась стремительно. Во время вечернего приема на вилле Боргезе, официальной резиденции Муссолини, блистательную Марго бывший возлюбленный не замечал. За столом Лей оказался между нею и Риббентропом, который за ней ухаживал, дразня Чиано. Тот впивался взглядами в возбужденную графиню. В Италии страсти не уютное пламя в камине, а извержение Этны!

После банкета, в одном из апартаментов дворца, Марго получила пощечину от разгоряченного вином Галеаццо и, отвесив ему десяток в ответ, выбежала вон. В это время в других апартаментах уставший от выступлений Лей уже разделся, собираясь спокойно поспать эту ночь. Дальше произошла сцена, короткая, как вспышка молнии. Марго умоляла о «ночи любви»; Лей выставил ее вон. Утром он узнал, что молодая женщина погибла.

Это был несчастный случай: Марго разбилась, не справившись с управлением на Аппиевой дороге, на которой велись ремонтные работы.

Такой развязки, конечно, не ожидал никто. Чиано рыдал, Эдда надела траур, ничего не подозревавший Муссолини утешал дочь, пожаловавшуюся ему на угрызения совести, и резко говорил с зятем, упрекая его в легкомыслии.

– Ты чересчур своевольничаешь, – сказал он. – Больше я не стану этого терпеть! Если тебе не нравится Риббентроп, то это не значит, что мне должна не нравиться политика фюрера. Я поменял о ней мнение. Ты настраивал меня против аншлюса Австрии, и хорош бы я был, если бы тебя послушал. Теперь помолчи! Я намерен одобрить планы фюрера по чехам. А ты займись своей семьей.

Эта судорожная история случилась накануне отъезда Гитлера из Италии и набросила мрачноватую тень на заключительное свидание вождей, однако результаты превзошли ожидания Гитлера: Муссолини твердо обещал прекратить критику германской политики и почти обещал поддержку в дальнейшем.

Самолет фюрера поднялся в фиолетовое небо над Миланом, едва не угодив в облако из разноцветных шариков, которое сдуло к аэродрому, – прощальный привет от безалаберных итальянцев.

Когда в салоне все успокоилось, Гитлер подсел к Лею, равнодушно глядящему в круглое окошко.

– Мне этот визит стоил многих седых волос, – сказал Адольф. – Когда летели в Неаполь, на военно-морской парад, я похвалил самолет, так дуче вдруг объявил, что сейчас сам его поведет, и уже собрался идти в кабину пилотов… До чего темпераментны эти итальянцы!

Лей кивнул.

– Пять минут назад мы все могли разбиться, – продолжал фюрер. – Я никогда по-настоящему не верил в судьбу, рок и прочее, но согласитесь – если кто-то гибнет, а кто-то – нет, значит, так для чего-то нужно было?

Лей снова кивнул.

– Хотел вас ободрить, да… неудачно. – Гитлер положил на его руку свою. – А ведь вы мне кое-что обещали, в Вене, помните?

– Да. – Роберт достал из саквояжа свой именной браунинг и посмотрел на Гитлера. Тот быстро протянул руку, точно боясь, что Лей передумает.

…Это было не то оружие, из которого Ангелика выстрелила себе в грудь. Но то самое, что часто у нее видели: Гели всюду носила его с собой, любовалась им, как ценной игрушкой.

– Благодарю. – Гитлер опустил руку с браунингом в карман своего кожаного плаща и глубоко вздохнул. Потом откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Роберт, чтобы ему не мешать, опять уставился в иллюминатор.

Очнулся он оттого, что кто-то трогал его за рукав.

– Просыпайтесь, мой дорогой, мы уже сели, – говорил Гитлер, поправляя галстук. – Мы с вами проспали весь полет до Мюнхена. Я даже посадки не помню. Замечательно – никаких волнений.

Встречающие – Геринг и Гесс, уже стояли у трапа плечом к плечу. Однако при выходе фюрера Геринг слегка выдвинулся вперед. Свита внимательно проследила, кому первому Гитлер протянет руку. Но ничего сенсационного не случилось – обычная процедура: рукопожатие и дружеские объятия с Гессом, затем рукопожатие с Герингом и остальными.

По пути Гитлер коротко рассказал Гессу и об итогах визита, и об истории с автокатастрофой, в которой погибла бывшая любовница Лея. У Гесса с Марго тоже были связаны кое-какие воспоминания.

– Что, он сильно переживает? – спросил Рудольф.

– Как всегда, во всем винит себя, – поморщился Гитлер. – Она была у него накануне. Уехала ночью, одна, в слезах, в истерике… Я опасаюсь за него, Руди. Грета в Бергхофе. Не начался бы у него опять роман с бутылкой.

Гесс вечером заехал к Лею. Тот был дома, работал со Шмеером и фон Рентельном. На столах стоял коньяк; из соседней с кабинетом гостиной доносились женские голоса. Но Роберт был трезв, а голоса принадлежали Юнити Митфорд и Лени Рифеншталь, вернувшимся после съемок в горах.

Кинозвезда, а теперь и режиссер-документалист, Рифеншталь, энергичная, волевая, независимая, так же, как и Юнити, не поехала с фюрером в Италию, хотя ее «Олимпия» – фильм об Олимпийских играх тридцать шестого года – только что получил на кинофестивале в Венеции первый приз, опередив знаменитую «Белоснежку» американца Диснея.

Лени всегда говорила, что живет, подчиняясь лишь «зову творческой страсти», а Гитлер уверял, что именно это в ней и ценит так высоко, и запретил Геббельсу вмешиваться в ее «творческий процесс».

Сейчас Лени хотелось показать отснятый материал людям, чье мнение ее интересовало: Лею, Шмееру и доктору Рентельну, экономисту с тонким вкусом. К просмотру ждали Герингов, Ламмерса, Феликса Керстена, Альберта Шпеера, Вальтера Буха, молодого Круппа (в апреле вступившего в НСДАП), пресс-секретаря Дитриха, супругов Геббельс.

Рифеншталь считала Гесса «глубоко чувствующим», однако пригласить его не решилась бы. Но теперь, когда он сам приехал, пусть и по другому поводу, вставал вопрос и о приглашении Гитлера. Узнав, для чего собираются гости, Гесс позвонил Гитлеру на Принцрегентштрассе. Из присутствующих большинство втайне надеялось, что Адольф устал и откажется. Но фюрер обещал быть.

– Иначе он проведет ночь в «усыпальнице» Ангелики, а это ему совсем не нужно, – сказал Гесс Лею. – Вообще-то я приехал узнать, как ты.

– Я понял, – хмыкнул Лей. – Послезавтра продолжу свою инспекцию. Грета тоже занялась делом: пишет образовательные программы. Она передала тебе письмо.

Гесс кивнул:

– Но все-таки ты уверен в себе настолько, чтобы не поставить в известность Керстена?

– Да, Руди, да, – поморщился Роберт. – Неужели ты еще не понял? Пока Грета со мной, ни алкоголя, ни баб в моей жизни нет.

Просмотр начали, как только приехал фюрер. Помимо панорамных съемок, Рифеншталь смонтировала несколько сюжетов о жизни крестьян из горных деревушек, широко разбросанных по альпийским склонам.

Эта жизнь, кропотливая, муравьиная, заведенная от веку, жизнь, состоящая из простых действий, почти лишенная эмоционального движения и молчаливая, неожиданно и непостижимо приковала внимание.

…Резка хлеба к завтраку, утренняя дойка коровы, копошение домашней живности во дворе, игра ребенка с козленком и щенком, развешивание трав для сушки под навесом, неторопливое раскуривание трубки и… внезапно, крупным планом, усталые глаза крестьянина, обращенные на закат.

– Просто, цельно, самодостаточно, – прокомментировал Геббельс. – Но!

…Крестьянская свадьба – от одевания невесты до завтрака после первой брачной ночи.

– Примитивно и универсально, – снова заметил Геббельс. – Но!

…Крестьянский праздник, с пивом, сосисками, грубоватым топотанием тяжелой обуви в таких же грубоватых, чувственных танцах.

– Аппетитно, даже на сытый желудок Но…

– Что «но»-то? – не выдержал Ганс Ламмерс.

– А то, что во всем этом нет ни капли, ни крошки, ни грана, ни йоты, ни тени, ни искры… национал-социализма, – кротко резюмировал Геббельс.

Пауза. Сидящий рядом с Рифеншталь Геринг громко фыркнул.

– Ну… в ваших поэтических импровизациях, в Харлахинге, мы его тоже как-то не услышали, – скептически заметил Гитлер. – Все больше – небесные посланья да хрустальные ночи… Давайте смотреть дальше.

Геббельс обиженно поджал губы. В этом вроде бы дружелюбном возражении он почувствовал то, что все чаще проступало теперь в отношении в нему Гитлера: неодобрение и недовольство. А Йозеф прекрасно знал, что именно с этого и начинается постепенное «выпадение из фавора», заканчивающееся в лучшем случае… Лучшим и единственным случаем был пока только Пуци, вовремя убравшийся за океан.

За ночным ужином Гитлер был в прекрасном расположении духа, много, с удовольствием говорил, с интересом слушал. Несколько нервировало его только повышенное внимание леди Юнити к Рудольфу Шмееру, которому Гитлер всегда симпатизировал. Как и во время флирта с Удетом на корте Харлахинга, Юнити с Рудольфом составляли на редкость эффектную пару: оба высокие, загорелые, белокурые, с арийскими чертами молодых свежих ярких лиц.

Разъезд гостей был на этот раз необычен: фюрер задержался позже других. Гесс намеревался остаться у Лея на ночь, поскольку приехал в Мюнхен прямо из Харлахинга и в своей квартире даже не был. Второе обстоятельство: эта чертовка у всех на виду села в машину Шмеера и укатила с ним. Гитлер почувствовал, что просто не может сейчас остаться один.

Огромный особняк погрузился в тишину; только в одной из гостиных звучала легкая музыка. Адольфу даже ничего не пришлось объяснять – здесь и так все понимали.

Лей вернулся в гостиную уже без галстука, по-домашнему, переменил пластинки, с Гуго Вольфа на Легара, закурил. За ним следом вошел Гесс, тоже взял сигареты, посмотрел на Адольфа. Гитлер махнул рукой:

– Вот из-за вас и наши дамы стали похожи на пепельницы. А… коньяку я бы выпил, – добавил он, пересаживаясь за столик и вдыхая дым.

Гесс налил всем коньяку.

– Что ж, за долгожданное событие! – Гитлер поднял рюмку в сторону Лея. – Поздравляю, Роберт!

– В мэрии ты уже с ней был? – спросил Рудольф.

– Не все сразу, – улыбнулся Лей и посмотрел на Гитлера.

– Я вот думаю… не последовать ли и мне вашему примеру? – медленно произнес тот. – Что скажете?

Послушав их молчание, он нахмурился:

– Нужно было два года назад жениться в Байройте на Вагнер[13]13
  Невестка композитора Рихарда Вагнера, вдова.


[Закрыть]. И не было бы теперь никаких проблем. Но вот он, – Гитлер кивнул на Гесса, – когда я с ним посоветовался, сделал мне такие глаза!

– Да просто смешно стало, когда я представил вас рядом, – улыбнулся Рудольф. – И никаких проблем это не решило бы. Уинфрид сидела бы дома, а женщины только больше бы на тебя наскакивали.

– А в чем проблемы? – спросил Лей.

– В ревности, к примеру, – вздохнул Гитлер. – Не смогу видеть Юнити замужем. Тем более за таким красавцем, как ваш заместитель. – Он покосился на продолжавшего улыбаться Рудольфа. – Да, я собака на сене!

– Шмеер собирается жениться на Эльзе Хартман, – сказал Лей, – а Удет вообще не женится, он клятву дал – не оставлять вдовы. Но дело даже не в том. Вот если бы прекрасная Валькирия вдруг затихла и принялась тайно вздыхать по какому-нибудь… – он задумался, подбирая слово, – умнику с заурядной внешностью, тогда еще можно было бы о чем-то… размышлять.

Несмотря на общий шуточный тон разговора, загорелое лицо Гитлера было как будто стянуто в узлы. Но Лей так точно потянул за какие-то веревочки, что узлы эти спокойно разошлись.

Поздним утром Гитлер проснулся в бодром настроении и за завтраком спросил Лея о партии новеньких «Фольксвагенов», доставленных на учебный полигон под Бабельсбергом. Лей объяснил, что автомобиль практически доработан. Кузов решен окончательно: заменили заднюю стальную панель на стекла, фары «утопили» в крылья, а главное – крепление дверных петель перенесли с центральной стойки кузова на переднюю, что гораздо безопасней.

– Как раз на сегодня назначены «жесткие испытания», – закончил ничего не заподозривший Роберт.

– Отлично! Это то, что я хотел посмотреть! – воскликнул Гитлер. – Поедем туда прямо сейчас.

Испытания, собственно говоря, уже шли. Лей должен был приехать на полигон к десяти утра, но, позвонив Порше, попросил начинать без него. Из-за этого ли или из-за испортившейся погоды, но все пошло не так, как было запланировано. А тут еще Лей снова позвонил и предупредил, что на полигон с ним прибудет фюрер с Гессом и свитой.

– Да… но… как же… – пробормотал ошарашенный Порше.

– Еще и дамы явятся смотреть, – со смехом подбодрил его сам не ожидавший такого «подарка» Роберт. – Так что чем грязней и страшней, тем лучше.

Дождь хоть и кончился, но грязи хватало. Настоящие испытания пришлось отложить, а эти сделать показательными. Страху напустили предостаточно. Машины крутились волчками, сталкивались в лоб, переворачивались… Маслянистые черные брызги долетали до наблюдающих и испортили Герингу китель. Рев моторов, скрежет и визг тормозов стояли такие, точно на поле шло побоище; но ни одна из машин не получила даже вмятины.

Юнити, уже не раз посещавшая автоиспытания, тихонько спросила Лея, когда закончится спектакль и начнется дело, на что он ответил, что сегодня – едва ли, даже после их отъезда: машины грязные, и гонщики устали от суеты.

Через несколько минут Митфорд сказала стоящему рядом техническому директору Лафференцу, что хотела бы сделать эффектные снимки, и тот любезно взялся проводить леди и помочь выбрать ракурс.

Роберт проследил за перемещениями Юнити; Гитлер тоже за ней наблюдал. Оба увидели, как, остановившись возле одной из машин, она взяла у гонщика защитный шлем. Лей спустился с помоста выяснить, в чем дело. Оказалось, всего лишь в том, что леди хочет прокатиться.

Роберт велел ей надеть шлем, сесть справа и пристегнуться. Он взял у гонщика еще один шлем и, махнув рукой наблюдавшим, сел за руль.

– Чего ты хочешь? – прямо спросил он.

– Испробовать единственный способ увидеть истинное к себе отношение, – так же прямо ответила она. – Я хочу перевернуться у него на глазах, а ты мне мешаешь.

– Увидеть истинное к себе отношение можно только на собственных похоронах, – резко ответил Лей. – Так что давай сейчас вместе сыграем в ящик и оба останемся в приятном заблуждении, что нас любили.

Он дал газ. Юнити улыбалась.

«Погоди же, я тебя проучу», – с какой-то муторной злобой подумал Лей.

Проехав совсем немного, но порядком разогнавшись, он вывернул руль влево и, аккуратно завалив машину набок, пустил ее по разъезженной полосе.

Через минуту машина остановилась. Юнити отстегнула ремни и, довольная, выбралась через боковое окно. С помоста подробностей их «аварии» не было видно. Теперь оставалось только наблюдать, в какой степени испуга примчится сюда Адольф.

Внезапно она вся похолодела. В лежащей на левом боку машине не было никакого движения. Через лобовое стекло она ясно увидела голову Роберта, безжизненно опущенную на руки, еще лежащие на руле.

Она влезла обратно в кабину. Дрожащими руками приподняла его голову и, ничего не сознавая, не помня себя, принялась целовать его лицо, закрытые глаза, не ответившие ей губы…

Она даже не сразу почувствовала, как ее отстраняют.

– Ну довольно, – сказал Лей, слегка встряхнув ее за плечи. – Выбирайся.

Она вылезла словно в туман, сквозь который едва различались окружавшие машину люди. Среди них был и тот, ради которого она все это затеяла. Но она по-прежнему видела только одного человека, говорившего, показывавшего что-то, и только одно равнодушное лицо, которое только что целовала.

Потом туман скрыл и его.

Юнити пришла в себя в клинике Карла Брандта, куда ее срочно привезли для обследования. Брандт быстро всех успокоил, сказав, что это всего лишь сильный испуг. Мрачный Гитлер, выслушав, помрачнел еще больше. Это она-то испугалась, всего-навсего в перевернувшейся машине да еще рядом с таким опытным водителем, как Лей?

Гитлер просидел с ней рядом все время, пока она была без сознания, минутами забываясь и любуясь нежной, атласной кожей лица и шеи и тяжело вздыхая. В этом происшествии оставалось что-то, чего он не понимал. Несколько успокоил его Гесс, как всегда в таких случаях умевший сформулировать «основную идею».

– Я думаю, она и в самом деле сильно испугалась, – сказал Рудольф. – Ты напрасно ей рассказал о той автокатастрофе в Италии. По-видимому, какие-то ассоциации у нее мелькнули, когда машина опрокинулась. Так бывает. А Роберт о подобной вероятности не подумал, когда соглашался показать ей трюк.

– Его-то я ни в чем не виню, – поспешно и с облегчением согласился Гитлер. – Бедняжка Юнити! Зачем я ей только рассказал?! Ты прав, женщин лучше держать подальше от наших… неприятностей.

– Такую удержать трудно, – веско заметил Гесс.

Все-таки оставалось в этой истории что-то странное, сомнительное, во что вдумываться, впрочем, не хотелось.

Вечером готовился большой банкет у Герингов, по случаю дня рождения Эммы. Дата была названа круглой – подразумевалось сорокалетие. (На самом деле Герман и Эмма были ровесниками; обоим исполнилось по сорок пять.)

Прием был грандиозный: более пятисот гостей, весь дипкорпус. И все же отсутствие у Герингов двух персон оказалось замеченным. Хозяину пришлось в присутствии английского посла живописать сцену на полигоне, в правдивость которой тот почти поверил, отлично помня, как доктор Лей возил семью Виндзоров.

Юнити в это время еще находилась под воздействием антистрессовых препаратов Брандта; Лей был дома и не отвечал на звонки.

Гесс, уехав с приема, навестил его около полуночи. В кабинете, где Роберт лежал на диване, царил далеко не художественный беспорядок Мокрые смятые полотенца, грязные ботинки, окурки, немытая посуда… Не хватало лишь последнего атрибута переживаемой апатии – пустой бутылки.

– Ты все же уверен, что не хочешь поговорить с Брандтом? – во второй раз спросил его Рудольф.

– Я ни с кем не хочу говорить. Я хочу побыть один, – был ответ.

– Ладно, извини. – Гесс повернулся, чтобы выйти.

Но Лей сел на диване и спустил ноги.

– У меня тут свинарник, – сказал он. – Давай выйдем.

– Может быть, оденешься и поедем к Герингам? – предложил Гесс, но, понаблюдав, как Роберт пытается нашарить ногой заляпанный глиной и машинным маслом ботинок, поморщился. – Что с тобой?

Лей поднял на него равнодушно-вопросительный взгляд и пожал плечами. Ботинки он так и не надел и босиком отправился в гостиную. Выглядел он не то совершенно пьяным, не то в сильной лихорадке; его пошатывало, глаза бесцельно перебегали с предмета на предмет.

– Завтра похороны… Фюрер просил меня не лететь в Рим.

– Я так и подумал, – кивнул Гесс. – Мы вот что сделаем: я почти не пил и смогу вести самолет.

– Нет, я сам, – запротестовал Лей.

– Хорошо, сам, только прежде смеряй температуру.

Пока Рудольф звонил Герингу и разговаривал с Эльзой, прошло не более трех минут. За это время ртутный столбик подскочил до такой отметки, что лучше было не глядеть.

Внезапно раздался телефонный звонок. Гесс молча выслушал, положил трубку. Лей вышел из спальни уже одетый.

– Роберт, он запретил, – сказал Гесс.

– Это… п-приказ?

– Он сказал, что все тебе объяснит. Там какие-то неприятности в семье дуче, и твое присутствие нежелательно.

– Мое присутствие… нежелательно… семейству дуче? – медленно произнес Лей. – Однако, это семейство… не подумало скрыть от меня… ее последнюю волю. Она ведь… жила еще два часа в больнице и просила своего духовника… передать мне… просьбу… проститься с ней. Она сказала: мертвая, я почувствую его поцелуй. – Он нервно рассмеялся. – Я бы успел поцеловать ее и живую и проститься… Но мне ничего не сказали. А теперь… им не желательно?..

– Кто тебе передал ее последнюю волю? – спросил Рудольф. – Чиано?

– Да, он. Какое это имеет значение?

– Имеет, – вздохнул Гесс. – Я сам расскажу тебе все, а ты решай.

Не зная, с чего началась драма, Муссолини посвятил Гитлера в ее продолжение. Сегодня утром Эдда сказала мужу, что покойная любила слишком многих, чтобы одному из них так уж предаваться отчаянию. «Доктор Лей, в отличие от тебя, все правильно оценивает и не даст повода над собою смеяться! – кричала Эдда. – Если ты даже скажешь ему, что покойная выразила последнюю волю – поцеловать ее в гробу, он все равно не приедет!» Она настолько вывела его из себя, что он позвонил Лею в Мюнхен и передал просьбу, якобы высказанную покойной духовнику, а Эдда кинулась к отцу и потребовала сделать так, чтобы Лей не прилетел в Рим. «Добейся этого любыми средствами, – сказала она, – иначе я что-нибудь с собой сделаю. У меня нервы на пределе».

Муссолини это и сам видел. И он позвонил Гитлеру.

«Я понимаю, что ни я – от вас, ни вы – от доктора Лея не можем требовать того, о чем умоляет эта дрянь, – сказал он. – Но что я могу с ней сделать?! Сейчас я только беспомощный отец, боящийся за своего ребенка. Мой дорогой друг, окажите мне эту услугу, и я ваш должник на все оставшиеся годы».

Эта последняя фраза не была общим местом. В устах Муссолини она значила очень много.

Оставалось, правда, невыясненным: просила все же покойная о чем-то перед смертью или то была фантазия отчаявшейся Эдды?

– Если решишь лететь, я к твоим услугам, – тихо добавил Гесс. – Если нет, то нужно пригласить Брандта.

Лей все так же стоял в дверях спальни. При упоминании имени Брандта губы у него передернулись в нервической усмешке:

– Всякий раз, как я чувствую себя мерзавцем, у меня поднимается температура и ко мне приглашают Брандта…

– Мы можем лететь и утром, – не глядя на него, предложил Гесс.

– За последние трое суток из-за меня погибла Марго, Юнити до сих пор в шоке, а у синьоры Чиано, возможно, будет нервный срыв… Не довольно ли?

Он подошел к Гессу и положил ему на плечи руки.

– Спасибо, Руди. Но знаешь, что я тебе скажу… Я всегда боялся за Грету. А теперь… все больше… начинаю бояться за тебя.

– Чего же ты боишься? – насмешливо спросил Гесс.

Роберт собрался ответить, но резко тряхнув головой, только крепче сжал плечи Рудольфа и, слегка оттолкнув, ушел обратно в кабинет.

                                     «23 июня 1938 года.

Берлин.

Помнишь, я однажды прямо спросил – что у тебя плохо? А ты ответила, что счастлива. С этого я и начну ответ на твое письмо.

Всего за несколько дней ты увидела столько счастливых немцев – счастливых на фоне общегерманского, как ты полагаешь, зла?

Но давай по порядку. Дети ходят с флажками, берлинцы украшают город… пирожки, карточки, „трудфронтовский социализм“, тебя не пустили в кино? По-моему, в этот день ты сама оказалась под обаянием увиденного, во всяком случае я не почувствовал ни тени иронии в этой части твоих впечатлений.