355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Елена Съянова » Гнездо орла » Текст книги (страница 12)
Гнездо орла
  • Текст добавлен: 2 апреля 2017, 00:30

Текст книги "Гнездо орла"


Автор книги: Елена Съянова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Первое мая – также и день рейхсвера? Солдаты в основной массе – бывшие рабочие; все рабочие – будущие солдаты. Это реальность, неприятная для женщины.

Но перелом в твоем настроении произошел, по-моему, в университетском клубе, где ты, прости меня, встала в позу, иронически прищурилась. На этот прищур позже и получила „брезгливое отвращение“ на лице Роберта, который, даже падая от усталости, обязан был сохранять для тебя счастливое выражение?

Мне иногда кажется, что ты не так хорошо знаешь Роберта, как тебе кажется. А он тебя знает. Потому и повез в Дрезден, хотя этот город у него не был запланирован.

Бедный Роберт! Он снова вынужден был от тебя защищаться, даже цитируя такого же бедного Лира, чье осознание необходимости этого „сверх“ культивировалось тысячелетье.

В своем детстве ты видела в галереях Цвингера совсем других немцев. Те же, что отдыхали на его внутреннем дворе, как ты выразилась, – „в дешевом балагане“, прежде даже названия такого не слышали. Грета, подумай: во времена твоего детства и моей молодости услышать „глюкауф“ возле „купальни нимф“?!

А куда все-таки подевались те „наши“, которых ты девочкой здесь встречала? Я тебе отвечу – никуда. Просто они стали больше работать.

Почему скучал Роберт? Что с ним происходит? Грета, я тебе только брат, но и до меня рикошетом долетают эти постоянные залпы из тыла. Каково же твоему мужу?

Я рад, что ты занимаешься сейчас реальным делом. С реальным делом удобнее жить в реальности, так же как с флажками ходить по твердому.

И последнее. Мне кажется, даже на долгую человеческую жизнь выпадает всего несколько лет (а то и дней) покоя и радости. Однако на долю каждого ли поколения выпадают такие годы? И каждый ли народ, заглушая недовольных, может воскликнуть голосом фрау Миллер: „Мы никогда так не жили!“

Ты спросишь: а что потом? Возможно, и ничего хорошего. Но это ведь не новость для миллионов таких фрау. Ничего хорошего не было в их жизни тысячелетье. Но мы должны были попытаться.

Твой брат Рудольф».

Это письмо передал Маргарите адъютант Гесса Лейтген. И все же впечатление у нее осталось такое, как будто Рудольф писал не вполне свободно, и она ждала второго письма. Хотя… по сути, брат ей ответил.

Бергхоф был пуст, тих и удобен для серьезной работы. В распоряжении Маргариты имелся обширный справочный материал и возможность быстро получить все необходимые данные. Но с первых же дней ее охватило какое-то странное чувство. Оно было, по-видимому, сродни тому, на которое однажды, в этой самой «фонарной» гостиной пожаловался ей Гитлер. «Не могу подолгу оставаться на одном месте, – сказал он. – Вот Сталин сидит в Кремле, и это хорошо: народ всегда знает, где вождь. А меня вечно куда-то носит».

В этой шутке была правда. Маргарита не знала, что двигало Адольфом, заставляя его постоянно перемещаться по Германии, но ее саму словно выталкивало.

Таким образом, поработав две недели, ознакомившись с новой образовательной системой, ее общим смыслом и целями, Маргарита ощутила себя в пучине такого безнадежного хаоса, что впору было устроить во дворе Бергхофа большой костер из новых немецких учебников и собственных пустых надежд, а после сбежать куда-нибудь. Она заставила себя начать со второго и попросила у Бернхарда Руста, министра по делам науки, образования и культуры, разрешения посетить несколько специальных летних лагерей для учителей начальных школ. Руст, конечно, такое разрешение дал и сам любезно вызвался сопровождать ее.

Еще неделю под присмотром министра и в обществе энергичной Гертруды Шольц Маргарита наблюдала, как учителя и учительницы ходят с песнями строем, слушают лекции по истории нацистского движения с обилием цитат, авторство которых всякий раз повергало ее в шок. Начальник одного из лагерей, узнав от Руста имя высокой гостьи, особенно усердствовал по части высказываний доктора Лея:

«Уличный дворник одним взмахом сметает в сточную канаву тысячи микробов. Ученый же гордится собой, открыв лишь одного-единственного микроба за всю жизнь».

Маргарита всматривалась в лица слушавших. Были и тупые лица, и бездумно блестящие глаза… Но были и скрытые усмешки, и откровенное возмущение, и сердитые реплики на ухо соседу, о смысле которых она догадывалась.

Один из лагерей счастливо оказался всего в пятидесяти милях от Рейхольдсгрюна, имения родителей, и Маргарита решила заехать туда на пару дней, пригласив с собою и Гертруду Шольц.

Они приехали под вечер. Но дом был тих; прислуга ходила в мягких кожаных тапочках. Маргарита не успела испугаться: двойняшки скатились к ней по лестнице – загорелые, румяные, почти одного роста (Генрих начал усиленно догонять сестру). Спустилась улыбающаяся мать, вышел отец. Все выглядели здоровыми и довольными.

– Как замечательно, что ты смогла приехать, такая удача, – говорила мама. – Пойдем, я тебе сразу кое-что покажу.

Мать подвела ее к одной из дверей и приоткрыла створку. Грета увидела смуглые плечи и взлохмаченную голову уткнувшегося в подушки мужа. Такая поза обычно означала у него спокойный и крепкий сон.

– Он приехал вчера, с высокой температурой, сказал, что две недели не может от нее избавиться. Но сегодня утром, мне показалось, ему получше. Дети немного огорчены – Роберт запретил им к себе подходить, на всякий случай. Он мне признался, что очень по тебе скучает, но… не смеет нарушать твое творческое уединение. А ты сама приехала. Такая радость для всех!

Маргарита и сама была рада до слез. Хорошее самочувствие отца и мамы, веселые мордашки детей, спокойные голоса Рудольфа и Эльзы по телефону, близость Роберта – все это наполняло жизнь энергией, светом, надеждами…

На ужин Фридрих Гесс пригласил своего старого управляющего с женой и двумя сыновьями; с младшим из них, десятилетним Давидом, очень подружился Генрих.

Эту семью Гессы знали больше тридцати лет. Оба сына Рувима и Мирры Глюк родились в Рейхольдсгрюне и росли на глазах у старших Гессов и их собственных детей. Семьи были очень дружны. Глюки содержали огромное поместье Гессов в превосходном состоянии; Гессы покровительствовали сыновьям Глюков. Только благодаря вмешательству Рудольфа старшему, двадцатилетнему Соломону, удалось продолжить образование в Боннском университете, а младшему, Давиду, – в элитной школе. Правда, в этом году Давида пришлось все же оттуда забрать из-за отчуждения одноклассников, и теперь его учили дома.

Общительный, открытый мальчик очень обрадовался приезду подросшего Генриха, и дети сошлись настолько, что Маргарита с первых фраз сына, с первых же его обращенных на Давида взглядов, почувствовала, что у Генриха, кроме близких, появился и еще кто-то, кому отдана часть его души.

О таком друге для своего сына она и мечтала. Добрый, вдумчивый, совестливый, одаренный богатым воображением, физически крепкий и… просто очень славный мальчишка, которого она сама знала с пеленок, сама когда-то кормила из рожка, учила плавать и ездить верхом на пони и к которому очень привязалась, как привязываются к предвестникам будущих собственных детей.

Порадовала Маргариту и Трудль Шольц, которая в Рейхольдсгрюне сделалась такой милой и домашней, что родители с трудом поверили, когда дочь перечислила им все чины и звания этой фройлейн-босс, умеющей держать в кулачке свой гигантский, беспокойный и властолюбивый мужской штат.

Все вместе они провели приятный вечер. С широкой веранды открывался «пейзаж с Полифемом», как когда-то в шутку окрестил его Рудольф: две невысокие, сероватые, подсвеченные заходящим солнцем горы, у подножья которых лукавые фавны, конечно, стерегут зазевавшихся купальщиц и происходят еще какие-нибудь странноватые, но такие земные чудеса.

Сколько раз в детстве Маргарита рисовала эти горы под матовым, со стальным отливом небом, но посадить на одну из вершин одноглазого циклопа долго побаивалась. И все-таки решилась. Не срисовала его у Пуссена, а придумала сама – в общем обыкновенного на вид человека, только сильно увеличенного. И той же ночью ей приснилось, будто этот Полифем оживает и вот-вот усядется на их милую, уютную гору, где столько исхожено тропинок и растут такие красивые цветы. Маргарита на всю жизнь запомнила, как вскочила ночью с постели, развела серую краску засохшей кисточкой и замазала Полифема. А наутро, рассмотрев картинку, не нашла даже контуров чудовища – одно прямоугольное серое пятно. Увы! С тех пор она твердо знала, что Полифем никуда не делся, а всего лишь заперт за серой дверью, а замок – ее собственная воля, которая не должна ослабеть. И что Полифем всегда надеется когда-нибудь усесться на ее любимую гору, и тогда все вокруг забудут, в каком веке они живут, и из-за множества серых дверей разбегутся на свет рогатые фавны, козлоногие сатиры, выползут гидры, разлетятся ядовитые ветры и глянет в глаза жалкому человеку бессмертная Горгона Медуза.

…Маргарита почувствовала, как ее осторожно погладили по плечу. Мать стояла рядом и смотрела тревожно-вопросительно.

– Все пошли прогуляться по саду, – сказала она. – Ани звала тебя, но ты не ответила. Ты уже полчаса стоишь так.

– Просто вспомнила свои детские страхи.

Грета улыбнулась. Но мать заметила у нее такой же непонятный, уходящий в себя взгляд, какой поймала недавно у старшего сына, когда он так же глядел отсюда на знакомый с детства пейзаж.

Перед сном Маргарита зашла к Роберту, заранее зная, что ей не следует этого делать. Всякий раз, заставая его спящим, она обманывала себя, что сможет от него уйти. Она и теперь только поправила ему неловко подвернутую руку и поцеловала в мокрый висок.

И как всегда, от первого же прикосновенья, начало наползать что-то, обтекая сзади, сгущая, концентрируя перед глазами нежный, почти осязаемый свет, в котором растворялись предметы. Поэтические мгновенья, пересчитанные ударами сердца… И прямо к нему, к ее сердцу, уже тянется его рука – горячая, властная, нетерпеливая.

…Наслаждение билось и трепетало в мозгу… Только с ней, со своею Маргаритой, он вновь ощущал себя целым, каким и пришел в этот мир и каким хотел бы из него выйти.

…Ей показалось, что он снова задремал, и она приподнялась тихонько, но он, мягко обвив рукой талию, уложил ее на себя, затем подтянув, усадил, как часто делал, не желая отпускать во время необходимой передышки.

– В этой позе я рискую, – напомнила Маргарита.

– Если захочешь еще детей, скажешь, а пока не думай ни о чем и не бойся.

Она знала, что верить нельзя, но верила, за столько лет ни разу не уловив, как ему это удается.

За годы близости они узнали друг друга настолько, что это оставалось для нее единственным секретом, который он не позволял ей разгадать.

У нее тоже был секрет – совсем особый способ доставить ему внезапное острое наслаждение, от которого он на мгновение терял ощущение себя и окружающего, будто проваливался в бездну, откуда затем вновь с болью выныривал. В такие моменты он делался беззащитен, как новорожденный. Этим способом она даже могла бы воспользоваться как орудием, если бы ей вдруг понадобилась эта минута физической власти над ним.

Уже рассвело, когда он кротко поинтересовался, не устала ли его девочка.

– Собираешься проспать еще сутки? – ответила Маргарита. – Но я завтра уезжаю.

– Тем более стоит провести этот день в постели.

– Тогда без меня. – Она наконец встала и раздвинула шторы.

– Ну, и что же ты пишешь? – спросил Роберт, потягиваясь. – Философия, риторика, греческий и латинский языки?

– Пока – французский и английский. Игровой курс для малышей. Программа «погружения» для старшеклассников.

– Грета! – Лей приподнялся на локте. – Ты видела наши школы?! Во что там «погружают» пятнадцатилетних?!

– В дерьмо!!!

На столике в изголовье постели зазвонил телефон. Роберт взял трубку и слушал минуты три. Маргарита собралась выйти, но он жестом велел ей задержаться.

– Я сейчас передам трубку жене, – сказал он. – Пожалуйста, повторите ей это сами.

Звонил Гиммлер. Маргарита выслушала, поблагодарила. Гиммлер предупреждал о необходимости усилить охрану. Сегодняшней ночью сразу в семи городах Германии совершены диверсии; погибли несколько человек. «Постарайтесь повлиять на вашего мужа, – добавил он. – Народная любовь не сможет защитить его при определенных обстоятельствах. Я бы настаивал, чтобы он на время прервал поездку, но он ведь не послушает».

– Гиммлер пришлет сюда своих парней, и они пока при тебе останутся, – сказал ей Роберт, доставая полотенце. – И не вздумай возражать! Он всерьез за тебя опасается.

– Мы могли бы остаться на несколько дней… – начала Маргарита.

Роберт поморщился.

– Успокойся, мне ничего не грозит. Гиммлер – перестраховщик.

– Тогда для чего мне такая охрана?

– Она тебе не помешает.

Когда он вернулся после ванной, Маргарита сидела на постели, опершись локтями в колени и подбородком о ладонь. О, эта поза огорченных упрямиц!

– Грета! Одним из объектов покушения стала женщина.

– Я не буду ходить и ездить по Германии с охраной СС!

Теперь она уставилась взглядом в его живот. Роберт отвернулся, поискал рубашку. Маргарита встала и, открыв шкаф, спросила, какую ему. Он пожал плечами, что означало: «Все равно. Сегодня я не уеду». Перебрав несколько пакетов, она распечатала светлую в полоску.

Каждый раз, как она твердо говорила «нет», которое, конечно, им не бывало принято, следовал ее отъезд из Германии.

Роберт надел рубашку, застегнув внизу не на ту пуговицу.

– Я вернусь в Бергхоф, – тихо сказала Маргарита, – и подожду тебя там.

Он кивнул.

– Какой мне надеть г-галстук?

Она выбрала ему галстук, крепко сцепив зубы. Нужно было успокоиться.

– Эта женщина ранена? – спросила она, уже переведя дыхание.

– Нет, она не пострадала.

– А кто она?

– Эльза Кох, жена начальника Бухенвальда.

– Что это – Бухенвальд?

– Г-город.

Маргарита подошла, чтобы завязать ему галстук. Их обычная процедура… Сейчас он успокоится.

Генрих Гиммлер вызвал из Австрии сотрудника СД Отто Скорцени – командира одного из лучших спецотрядов, австрийца по национальности, с университетским образованием.

Последнее обстоятельство было важно: Гиммлер всегда давал Скорцени особые задания. На этот раз тот должен был отвечать за безопасность всего одной молодой женщины – преданной жены, заботливой матери… Любимица фюрера, сестра и жена верховных вождей рейха, она, безусловно, могла представлять желанный объект, чтобы выплеснуть злобу, какому-нибудь террористу-неудачнику. Однако скрытый смысл поручения Гиммлера заключался в другом.

Это «другое» рейхсфюрер даже не посмел бы заключить в слова. Но запах опасности, исходящий от Маргариты Гесс (про себя он называл ее только так), щекотал ему ноздри.

Гиммлер знал Маргариту с детства, с тринадцати лет. Аккуратная, вежливая, осмотрительная, настоящая немка, никогда не сующая нос в мужские дела, скорее, пассивная, нежели энергичная.

Пассивная… Однажды найдя нужное слово и добавив к нему другое, Гиммлер определил для себя суть опасности: пассивное сопротивленье.

Какую опасность оно могло собой представлять? И не смешно ли… Да нет, не очень, если учесть, что рядом Рудольф Гесс – эта «вещь в себе», и Эльза Гесс – под стать мужу, Роберт Лей – «патрон другого калибра», Альбрехт Хаусхофер – просто враг, Юнити Митфорд – валькирия… Все это были люди, впущенные в сердце Адольфа Гитлера.

И самая стойкая, самая последовательная среди них – тихоня Маргарита.

Объяснять подобные тонкости Скорцени Гиммлер, конечно, не стал бы и потому сформулировал задание так: «По мере обеспечения личной безопасности фрау Лей вам надлежит подробно фиксировать все возникающие и известные вам обстоятельства (также и словесные), держа все в абсолютной секретности и передавая ежемесячные отчеты лично мне». Это означало – собирать «активное досье». «Пассивные досье» (или Центральная картотека) аппарат Гиммлера собирал давно и на всех, но «активные» до сих пор означали или громкое смещение с должности, или ликвидацию.

Были ли у Гиммлера опасения, что Маргарита заметит чересчур пристальное внимание к себе? Эльза Гесс недавно прислала ему следующее замечательное письмо:

«Самый уважаемый из всех полицай-президентов!

У вас весьма похвальная привычка следить за происками врагов отечества, например, с помощью телефона. Но почему вы, глубокоуважаемый король всех сыщиков, распространяете слежку на разговоры жен бравых министров, благодаря чему их домашние слышат по телефону сплошной треск? Может быть, стоило бы вашим чиновникам прекратить подслушивание, хотя бы тогда, когда речь идет о рецептах рождественских коржиков, или во время абсолютно невинной беседы с больной матушкой??! Если же по каким-то причинам, не постижимым для простой смертной, неискушенной супруги министра, такое подслушивание совершенно необходимо, то, может быть, его можно было бы проводить как-то более незаметно? Разговоры по телефону превратились для нас в мучение, так как, когда нас подключают к сети подслушивания, мы слышим одни лишь помехи. И только когда супруга министра начинает пользоваться выражениями, которые она, собственно говоря, не должна была бы знать, наши чиновники прекращают свое дурацкое дело. Повторяю, разговоры мои касались рецептов печенья, здоровья и прочих невинных вещей, которые отчего-то так интересуют ваших сотрудников. Но шутки в сторону, милый господин Гиммлер, может быть, вовсе не вы тот злодей, который отравляет нам жизнь. Тогда прошу выяснить, кто же в этом повинен? Покорнейше прошу также, чтобы нас не охраняли постоянно, иными словами, не охраняли круглые сутки – от этого можно сойти с ума.

С сердечным приветом всей вашей семье от нашей семьи. В скором времени ждем вас с супругой в гости.

Эльза Гесс».

Мило, не правда ли? Деликатная фрау Гесс обращалась лично к нему, Гиммлеру, однако кто-то (не Борман ли?) позаботился о том, чтобы раздражение жены заместителя фюрера дошло до самого фюрера, и тот немедленно запретил «беспокоить женщин».

Чтобы поскорей оправдаться перед фюрером в мелочах, Гиммлер усилил активность в главном, что сейчас больше всего волновало Гитлера, – в подготовке почвы для вторжения в Чехословакию. В результате судетские немцы, под руководством Конрада Генлейна, этим летом настолько «оживились», что впору было переносить час «Н» на более ранние сроки. Агенты СС устраивали на территории Чехословакии военные учения «генлейновцев» уже не только ночами, но среди белого дня. Сотни «генлейновцев» проходили обучение в тренировочных лагерях СС и готовили себя к «великой осени».

Гиммлер сделал фюреру и еще приятное: установил личный контакт с Квислингом, лидером национал-социалистов и министром обороны Норвегии, и открыто поставил перед ним задачу – готовить страну к оккупации. И за это удостоился наконец долгожданной похвалы.

«Отлично, – сказал фюрер, – Квислинг – дельный малый. Но Розенберг пять лет жует с ним сопли. Берите это дело в свои руки, Генрих. Ваше руководство – всегда залог».

Пока фюрер наслаждался музыкой на Вагнеровском фестивале в Байройте и вместе с Тодтом любовался модернизированными укреплениями Западного вала, Гиммлер трудился без передышки. Как, впрочем, и Борман. Тот готовил вместе с Рудольфом Шмеером партийный съезд «Великая Германия» и писал варианты речей фюрера (по конспектам Гесса) – на выбор и на любой случай…

На этом съезде, который начнется в Нюрнберге 11 сентября, Гитлер объявит о правах Германии на Судеты.

Все лето простояло сухим и жарким, и только в последние дни раньше обычного подул особенный «мюнхенский» ветер (фен), раздевающий закутанные в туманы Альпы и плохо действующий на нервную систему чувствительных к нему людей.

Сверхчувствительным к фену всегда был Гитлер. Но уехать из Мюнхена он сейчас не мог.

Фюрер часами лежал с головной болью и жаловался Гессу на то, что ему необходимо кого-нибудь «прибить».

– Ты просто нервничаешь, как перед венской операцией, – объяснял Гесс. – К тому же этот ветерок…

Фен феном, а дела в те дни складывались на редкость противно. Обвиненный в гомосексуализме генерал-полковник Вернер фон Фрич потребовал суда чести и с блеском выиграл его. Все обвинения с бывшего командующего сухопутными войсками были сняты. Рундштедт, как старший офицер, потребовал от фюрера публичной реабилитации генерала.

– Теперь я понял, кого мне хотелось прибить, – ругался Гитлер. – Геринга! Я еще в январе знал, что он мне подсунул липу. Как и с Бломбергом. Берется не за свое дело!

Гесс угрюмо молчал. Напоминать сейчас о том, как той зимой Адольф фактически устранил его от дел, ему не хотелось. Гитлер просто выпускал пар. Тем не менее когда тот запальчиво объявил, что никакой публичной реабилитации не допустит, Рудольф твердо возразил, что на этот раз дело замять не удастся.

Гитлер бегал по кабинету, хватал какие-то предметы со стола, садился, переставлял что-то… При Гессе он не позволял себе брани, но вся она была сейчас написана у него на лице.

Поладили на том, что фюрер соберет высших офицеров и на закрытой встрече объявит о реабилитации Фрича и восстановлении его в армии.

Уступив Гессу, Гитлер, как обычно, сник. Он сел на диван и сказал Рудольфу, что если тот желает сегодня все решать сам, то – пожалуйста, он даже очень этому рад.

– Вон у меня лежит заявление Магды Геббельс о разводе и ее объяснение причин, – усмехнулся он. – Говори, что делать, я заранее согласен с тобой.

– Это их дело – Йозефа и Магды, – ответил Гесс.

– А скандал на всю страну с развалом образцовой семьи и связью с неполноценной – чье дело?!

– Попробуй их помирить. Сразу после съезда, – предложил Рудольф. – Но этим стоит и ограничиться.

– А чем «ограничиться» в случае с обидой Геринга? Полюбуйся – три папки компромата на Штрайхера! Передал мне лично. Здесь такое! Ты полистай, полистай!

Гесс полистал. Первая папка – материалы о присвоении собственности, примерно на двадцать миллионов марок. Вторая – факты об избиении заключенных Нюрнбергской тюрьмы хлыстом из носорожьей кожи, о появлении в своей штаб-квартире в пляжных трусах, о скандалах с любовницами, изнасилованиях, пристрастии к порнографии… В третью Гесс не стал глядеть.

– Геринг требует стереть Штрайхера в порошок, – подытожил Гитлер.

– Предоставь ему сделать это собственноручно, – ответил Гесс и вынес папки из кабинета.

– Ты хорошо сделал, Руди, я очень благодарен тебе, – усмехнулся Гитлер. – Но если следовать по такому пути, то придется завести особого адъютанта, который станет бегать туда-сюда и выносить от меня проблемы. Которые потом все равно заползут обратно.

В дверь тихо постучали. Это был Альберт Борман; он держал в руке телефонную трубку:

– Мой фюрер, покушение. На заводе Боша. Только что… Звонит рейхсфюрер.

– Кто? – резко спросил Гитлер.

– Доктор Лей.

Гитлер выхватил у него трубку:

– Что? Говорите! Ранен… жив?

Взглянув на побледневшего Рудольфа, быстро кивнул ему:

– Жив. Гиммлер больше ничего не знает.

Металлургический завод Боша был последним пунктом летней инспекции вождя ГТФ – образцовое предприятие, на которое всегда возили гостей, чтобы продемонстрировать лучшие достижения «нового порядка». Завод был показательным и с точки зрения безопасности: именно на нем гиммлеровская тактика «правильных доносов» внедрялась с особой тщательностью.

Сейчас вся территория предприятия была оцеплена двойным кордоном СС, хотя никто еще не был арестован. По обилию эсэсовских чинов и настроению самого рейхсфюрера было ясно, что именно на этом образцовом заводе Гиммлер принял версию покушения как единственную, сразу уверовав в нее.

Одновременно с Гитлером и Гессом к заводу подъехал и сам Карл Бош, ничего не понимающий, расстроенный.

Председатель Наблюдательного совета «ИГ Фарбен»[14]14
  Химический концерн.


[Закрыть]
, один из финансовых столпов режима, отказывался верить в покушение, называя произошедшее «недоразумением».

– Я знаю здесь каждого сталевара, каждого помощника сталевара… Я с каждым отливщиком дважды в месяц здороваюсь за руку, – говорил он. – Я знаю, чем живут эти люди, как они принимают перемены и как относятся к Лею. Нет, они не могли причинить ему зла!

Наивный лепет доктора философии и лауреата Нобелевской премии по химии (1931 года) только раздражал рейхсфюрера. Гитлер, похоже, тоже не верил. Гесса интересовало только состояние пострадавшего.

Лея уже увезли в клинику Брандта на рентген. Оказалось, что у него серьезная травма обеих ног.

В машине, по пути к Брандту, Гитлер задумался над этим фактом и высказал Гессу свое недоумение: если, как стало известно, не было ни взрыва, ни выстрелов, то – несколько странное повреждение при покушении.

Сам Брандт был занят с пострадавшим; свита рейхсляйтера ожидала результатов. Здесь наконец Гитлер и Гесс узнали, что же произошло или как по крайней мере это выглядело.

Проходя по одному из цехов, Лей, как обычно, разговаривал с рабочими, осматривал станки. От сопровождающих его чиновников своего аппарата он всегда требовал, чтобы они не толклись без толку вокруг и не мешали ему, а, разойдясь по объекту, тоже разговаривали с людьми. Те так и делали, время от времени опять собираясь вокруг шефа.

Находившиеся неподалеку от Лея видели, как он неожиданно, сильно вздрогнув, замер на несколько мгновений, а затем упал на руки успевших подхватить его сотрудников. Никто ничего не понял. Кто-то крикнул, что нужен лед, кто-то поднял с пола стальную отливку в виде толстого стального прута, говоря, что ею рейхсляйтера только что ударило по обеим ногам, кто-то крикнул о покушении… Состояние самого Лея было ужасное: весь белый, в холодном поту, он корчился от боли, не в состоянии выговорить ни слова.

Один из сотрудников, негласно выполняющий роль телохранителя, имел при себе лекарства, шприцы и ампулы с обезболивающим. Он сделал Лею укол, и того почти без сознания увезли в клинику Карла Брандта. После чего началась свистопляска: подоспели СС во главе с самим рейхсфюрером, имевшим серьезные намерения.

Выслушав, Гитлер в недоумении посмотрел на Гесса; тот тоже не понимал, откуда, например, взялся стальной прут. Оказалось, что такие отливки иногда вылетали из тисков, поэтому техника безопасности запрещала ходить и стоять в определенных местах. Гитлер и Гесс снова переглянулись.

– Так, может быть… – начал Гесс. Он не успел договорить; вышел Брандт, как будто даже веселый, и сообщил, что у Лея на редкость прочные кости: при таком ударе – ни переломов, ни трещин.

– Что же все-таки с ним? – недоумевал Гитлер.

– Чертовски не повезло, – вздохнул Брандт. – Я знаю два рода боли, которые почти невозможно вытерпеть, поскольку они не отключают сознания – проникающее ранение в живот и такой вот удар по костям голени.

– Он в сознании? – спросил Рудольф.

– Да, в полном. Пишет объяснение случившегося. Но это ненадолго… Боль вот-вот вернется, а он отказывается от уколов.

Гитлер, Гесс и Бош вошли к Лею, который быстро писал что-то, лежа на спине; лист бумаги держал перед ним ассистент Брандта. Он сразу попросил Гесса и Боша своими подписями засвидетельствовать, что он дает показания в здравом уме и твердой памяти. «Иначе на Гиммлера не подействует», – добавил он.

– Я же говорил, что это недоразумение, несчастный случай! – воскликнул Бош.

– Роберт, что с вами произошло? – спросил Гитлер. – Если вы можете говорить и помните…

– Могу и помню, – кивнул Лей. – Только, пожалуйста, прежде подпишите и отправьте Гиммлеру, пока еще не поздно дать задний ход. А я… просто болван, – продолжал он, когда его просьбу выполнили. – Мне сто раз было сказано, где нельзя стоять, а я… Вот и получил. – Он облизнул искусанные в кровь губы и повернулся к Бошу. – А что, уже началось?

– Я сейчас же вернусь на завод, – кивнул тот. – Я надеюсь, все уладится.

Когда они на несколько минут остались втроем, Лей прямо посмотрел на фюрера. Самочувствие у него, как и предупреждал Брандт, ухудшалось на глазах: на лбу выступил обильный пот, дыхание становилось прерывистым.

– Я знаю, что Гиммлер перед съездом искал случай для общенациональной истерики по типу «бухаринского дела». Но пусть работает с кем-нибудь другим. А я… не хочу. Не хочу!

Гитлер молчал. Случай и впрямь был удобный, словно приготовленный на заказ, и это «не хочу» выглядело, как каприз.

А Гитлер капризов не любил.

Сухо кивнув Лею, фюрер повернулся к дверям, в которых тотчас же появился Брандт. Выходя, Гесс почувствовал спиной взгляд Лея.

Гесс проводил Гитлера до машины. Поняв, что Рудольф хочет остаться, Гитлер поджал губы. Это выражение на его лице было хорошо знакомо всем, имевшим возможность наблюдать фюрера в повседневности. Лицо словно леденело изнутри; в серо-голубых глазах – льдины, губы заморожены. «Абсолютный холод», – сказал о таком Адольфе покойный Грегор Штрассер.

Гитлер уехал. Гесс возвратился в палату. Лей по-прежнему отказывался от обезболивающих. Брандт сказал, что он потребовал телефон.

– Я не вполне понимаю, что происходит, – сказал Брандт Гессу. – Но такие нагрузки на сердце недопустимы. Нельзя ли как-то пойти ему навстречу или… хотя бы сделать вид?

«Сделать вид», что общенациональная истерика отменяется, было невозможно: у Лея имелись надежные осведомители.

– Что тебе так претит? – спросил Гесс Роберта, который лежал, закрыв руками лицо. – У Гиммлера есть реальные заговорщики, конкретное дело. Там все чисто – он поклялся. Он всего лишь, как бы это сказать, выстроит драматургию, задаст единство времени и места, украсит сюжет твоей яркой личностью…

– Иди на х…, – отчетливо произнес Лей.

Гесс вышел. Спустившись вниз, посидел в машине. В животе началась знакомая режущая боль. Шофер сразу заметил его состояние, и вскоре к нему в машину подсел Брандт. Откинув сиденье, он велел Рудольфу лечь на спину и расслабиться. Он понимал что сейчас волнует Гесса, и, не дожидаясь вопроса, пересказал ему, как Лей только что объяснил свое упрямство. Оказывается, согласием не то с Марксом, не то с Энгельсом, а точнее собственным нежеланием «повторять историю в виде фарса».

– Как это понимать? – морщась, спросил Гесс.

– Он сказал, что несколько лет назад из него уже сделали шута на глазах одиннадцатилетнего сына, а теперь, послезавтра, мальчику восемнадцать.

Гесс сразу вспомнил «франкфуртскую авантюру»[15]15
  См. роман «Плачь, Маргарита», ч. 2.


[Закрыть]
1931 года и обстоятельства, о которых говорил Лей. Вспомнил и то, что завтра все шестеро детей Роберта приезжают в Мюнхен на день рождения их старшего брата Вальтера. Приедет и Маргарита.

Ну что тут делать?! Пытаться объяснять Адольфу? Нет. Гиммлеру? Но Гиммлер не свободен в принятии решения, в отношении которого фюрер выразил свою волю. Решение придется принимать самому.

– Карл, пожалуйста, передайте Роберту, что я его понял. Я все отменю, – попросил Гесс.

Отъехав немного от клиники в сторону Коричневого дома, он вышел на набережную и минут двадцать стоял, подставив лицо фену. Боль в животе не мешала. Голова работала четко.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю