Текст книги "Пять минут до понимания (СИ)"

Автор книги: Елена Муравьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

– Нет, – ответила Вера. – Я все делала во имя любви. Паша был один в том кошмаре...я должна была его поддержать...Без меня он погиб бы ...

– Продолжай.

В цивилизованном обществе подсудимый имеет право на последнее слова. Не предоставление последнего слова подсудимому является существенным нарушением норм уголовно-процессуального права и влечет за собой безусловную отмену приговора.

– В свое оправдание могу сказать только одно: если бы все повторилось, я бы сделала то же самое...

...Окончательно Ольга пришла в себя ближе к ночи. Как бас и обещал, девушка ничего не помнила. Дальнейшее не заняло много времени. Выпроводив Ольгу, Вера постучалась в комнату Павла. Дождавшись разрешения, открыла дверь, и, не переступая порог, отрицательно покачала головой.

– Утром мы улетаем за границу, – бесстрастная реплика завершила тяжелый день.

Часть третья

Обнаружив на «Одноклассниах» послание от Лопухиной, Марина поначалу испугалась. Встретиться с этой страшной женщиной?! Никогда! Ни за что! Тем ни менее, женское любопытство взяло верх.

В зале кафе была только одна посетительница. Остальные столики пустовали.

– Добрый день...

Казалось бы, поздоровался человек, отдал дань вежливости, но не желать же здравия в ответ! Марина промолчала и тут же снова обострила ситуацию:

– Зеленый чай на ваш выбор и отдельный счет сразу, – выдала подошедшей официантке.

Лопухина заговорила, когда с формальностями было покончено:

– Сразу обозначу свои цели. Я должна передать вам некоторые документы для Ольги и вынуждена кое-что рассказать.

– Должна? Вынуждена? Вы здесь не по своей воле?

– Боюсь, объяснения только запутают дело.

– И все же.

– Хорошо. Я здесь, потому что таков Промысел Божий. Или, если хотите, так распорядились Высшие Силы или указало Провидение. В общем, кто-то или что-то из этой оперы...

Марина застыла. Значит, Саша прав?!

– Брат тоже видит в этой истории мистическое начало.

– Стало быть, вы отчасти подготовлены. Это упрощает задачу.

– Извините за глупый вопрос, а как это происходит? Как вы общаетесь с ...– Марина многозначительно посмотрела на потолок.

– Способов много. Если выпадет случай, вы обязательно узнаете.

– И что вам...сказали?

– Мне обещали: если я выполню инструкцию, мы избежим людского суда.

– И вы поверили? Ведь вас и Павла подали в розыск.

– Да. Теперь займемся делом, – Лопухина достала из сумки кожаную папку. – Это генеральная доверенность на имя моего пасынка, которую Ольга подписала, будучи введена в заблуждение во время терапевтического сеанса. Также здесь документ, некогда полученный Андреем Петровичем Василенко от прежней владелицы квартиры.

Несколько минут ушло на изучение бумаг, затем грянул вердикт.

– Вроде, все в порядке.

– Не сомневайтесь. Право собственности на жилплощадь восстановлено полностью. Юридически квартира чиста.

– Хорошие новости.

– Теперь – о главном. Ольга не связывает предчувствия с нашим знакомством, но, если ситуация изменится, вы должны рассказать ей то, что сейчас услышите. Там...– теперь Лопухина кивнула на потолок, – так решили.

Марина застыла. "Там так решили". Так вот что помогло побороть страхи?! Вот откуда взялось неодолимое любопытство?! Вот почему, вопреки здравому смыслу, она все-таки отправилась на встречу со "страшной женщиной"?!

– Значит, я – что-то вроде консервированной банки для правды. Прикольно.

– С вашего позволения я начну.

– Пожалуйста.

– Итак...Я – сирота, без роду-племени, подкидыш, детство провела в интернате в окружении таких же озлобленных щенков, какой была сама. После ничего не изменилось. Только вместо щенков появилась собачья свора, и отбиваться стало сложнее. Потыкавшись мордой в грязь, попав в пару капканов, я решила быть прагматичной: не любить, не дружить, не открывать душу. И все сразу наладилось. Появились интересная работа, адекватный мужчина, материальное благополучие. Однако в перестройку плюшевый мирок затрещал по швам и, не дожидаясь катастрофы, я поступила уже не прагматично, а цинично, женив на себе отца больного ребенка. Что и говорить, не хорошо манипулировать на родительских чувствах. Негоже загонять умного сильного мужика в угол, силком волочь в ЗАГС, обрекать на жизнь без любви. Но Михаил, так звали моего супруга, сам уложил меня в койку, желая обеспечить повышенное внимание к сыну. Так что я лишь довела начатое до логического конца.

– Вы оправдываетесь?

– Нет, пытаюсь показать, что мы оба поступили низко. Только я спокойно приняла свой и чужой цинизм. А Михаила бесила мысль, что какая-то докторица поимела его, заставила заплатить по счетам, да еще так дорого. А ведь он получил то, что желал – освободился от забот о сыне. Казалось бы, живи, наслаждайся: трахай баб, зашибай бабло, тусуйся. Никто и ничто не мешает. Так нет же. Муж превратил совместную жизнь в непрестанную вендетту.

– Почему вы не ушли от него?

Лопухина грустно улыбнулась:

– Михаил показал свое истинное лицо, когда я привязалась к Паше. Смешно вспомнить, но, выходя замуж, я решила относиться к малышу, как к рядовому пациенту. Нет бы, подумать, соразмерить силенки! Бездетная баба и беспомощная кроха! У меня не было шансов. Паша быстро превратился в центр мироздания, а его спасение – в смысл жизни. Немудрено, что я больше десяти лет стоически сносила издевательства зарвавшегося от безнаказанности придурка, лишь бы сохранить брак и не потерять самое дорогое. Ведь усыновить Пашу мне не дали.

Но однажды Михаил объявил: фенита ля комедия, он любит другую и намерен создать новую семью. Я спросила о главном: "Что будет с Пашей?" В ответ прозвучало: мальчик отправится в санаторий или интернат. Я парировала: раз так, отсужу половину имущества, включая вклады в зарубежных банках. "Тебе, видно, жить надоело? – почти мирно спросил муж. И уточнил: – Подпишешь документы по-хорошему – получишь эту квартиру. Нет – сгниешь в пригородном лесочке".

Супруг еще распинался: мол, пришла голой-босой, нечего на чужое зарится, а я уже придумала, как жить дальше: "Продам квартиру, устроюсь работать в интернат, с деньгами не пропаду: обеспечу мальчику и хорошие условия, и дальнейшую реабилитацию". То, что почти в сорок лет предстояло стать бомжем, значения не имело. Я думала только о Паше. В том числе о том, как сообщить о грядущих переменах. Однако надобность в разговоре отпала.

– Муж раздумал разводиться? – спросила Марина.

– Нет, Паша убил любовницу мужа.

– Господи!

– Это был несчастный случай. Согласно Уголовному Кодексу – убийство по неосторожности, срок от трех до пяти. Паша подслушал наш разговор, испугался и решил попросить чужую тетю не забирать папу. Спрятавшись с утра за передним сидением мужниного авто, он дождался, когда голубки встретятся, выяснил адрес, позвонил в дверь, прямо у порога выложил все, что придумал, и, услышав в ответ "нет", в сердцах толкнул собеседницу. Падая, та ударилась виском об угол стены и умерла.

– Сколько ему тогда было?

– Тринадцать.

– Ребенок совсем. Он сильно переживал?

– Конечно. Павел и сейчас не умеет управлять стрессом, а тогда подавно.

– С мужчинами такое случается.

– Вы не понимаете. Павел родился нормальным ребенком – я смотрела медицинские карты – и превратился в инвалида ко второму году жизни благодаря родителям. Ему предположительно диагностировали аутизм и твердо – массу серьезных хронических заболеваний. Мой учитель, профессор Уфимцев – лучший в стране специалист по аутизму – предположил, что причиной Пашиного состояния является реакция на стресс, а не сбой в работе мозга. От хворей, как следствий полученной травмы, шеф и вовсе отмахнулся: "Этот ребенок от страха ушел в себя, и там потихоньку занимается самоуничтожением. Заставьте его жить, и он окрепнет". Так и вышло. Со мной Паша перестал болеть. Что касается стресса, то масштабы разрушений были огромны. Уже через пару недель после родов мать оставляла Пашу одного дома, сама бегала по салонам-ресторанам-магазинам, а чтобы крики не докучали соседям, накрывала ребенка подушкой или поила снотворным.

– Неужели можно вспомнить такие подробности? – недоверчиво протянула Марина.

– Информация из первых рук, от экс-мадам Рубан. Мы встречались пару раз.

– И как она про это рассказывала?

– Как на ток-шоу: демонстративно сожалея о грехах молодости и с тайной надеждой на понимание: мол, ошиблась, с кем не бывает. Жестокость Михаила была иного рода. Сначала он брезговал своим ребенком, стыдился, ненавидел за ограничения, которые вынужден был терпеть. Потом ненавидел из-за меня. Муж чувствовал себя в семье третьим лишним и дико ревновал. Пашу ко мне – за то, что тот предпочел мачеху родному отцу. Меня к Павлику...

– Он же вас не любил? – уточнила Марина.

– Ненависть тоже требует взаимности или по крайне мере ответной реакции. Я же воспринимала выходки мужа без эмоций, равнодушно. Михаил от этого зверел и часто срывал злость на Паше. Он не хотел слышать про щадящий эмоциональный климат, – Лопухина поморщилась, – не желал сдерживаться. Он устраивал скандалы при Паше, орал на мальчика, говорил про меня гадости, распускал руки, а на все упреки отвечал: мужик должен уметь держать удар, пусть терпит, пригодится. Этот придурок не понимал, что его сын, хотя ведет как нормальный ребенок – КАК! – на самом деле может сорваться в любой момент. И вот этот момент наступил. Услышав про интернат, Паша пришел в ужас. Он не понял, что папенька из трех зол выбрал меньшее. Останься Паша с папой, и новая семейная жизнь превратилась бы в ад. Жить со мной мальчик тоже не мог, этот вариант априори исключался. Интернат же, как нейтральная территория, был, по сути, определенным компромиссом. Михаил навещал бы сына, пытался бы наладить отношения. Павлик избавился бы от домашних свар. Я бы...Михаил понимал, что я не успокоюсь, найду возможность попасть в интернат, продолжу реабилитацию и ради его сына, продав квартиру, останусь с чем. Это ли не праздник?! Не возмездие за вынужденный брак?! Но Паша-то думал иначе. Перспектива потерять дом и семью страшна для любого ребенка. Для него же насильственные помещение в закрытое учреждение и разлука со мной были равносильны смерти. Поэтому он и толкнул злую тетку из всех детских силенок. А когда увидел разбитый висок и лужу крови на полу, чуть умер от страха. Когда я с трудом заставила его говорить, – Лопухина отпила чай и продолжила, – Павлик твердил, как заведенный: "Папа меня убьет!" и был прав. В эту минуту Михаил представлял наибольшую опасность. Я не имела представления, как муж отреагирует на новости, но почти не сомневалась, что Михаил не пожалеет убийцу своей возлюбленной и даже, отмазав сына от суда, доведет до ручки дома. Паше не хватит силенок выдержать ни допросы, ни домашнюю тиранию. Мальчик был на грани.

– И что вы сделали?

– За год до описываемых событий на одном из титульных мероприятий, куда чиновники должны являться с женами, я увидела бывшего пациента. Лет пятнадцать назад его, еще мальчишкой, привозил в клинику Уфимцева отец – большой московский чин. Сейчас передо мной стоял крепкий мужик под тридцать с белым от ужаса лицом. Скажи я слово и его карьера навсегда погибнет.

Разговаривать в праздничной суете о серьезных вещах было неловко. Мы встретились через пару дней, и я сразу заявила, что сохраню врачебную тайну. Благодарный Х, назовем его так, предложил обращаться за помощью в любое время и тонко намекнул, какую организацию представляет. Тогда я не представляла, что воспользуюсь предложением. Но пришла беда и, отыскав в блокноте нужную запись, я набрала номер Х.

Через час вопрос был улажен. Паше больше ничего не угрожало. А вот над Михаилом стали сгущаться тучи.

"Почему вы обратились ко мне, а не к мужу?" – с деланным равнодушием спросил Х.

"Он – ненадежный человек", – ответила я.

"Настолько, что вы предпочли привлечь постороннего?"

"Вы не можете навредить мне и Павлику. Михаил может".

"Странные у вас в семье отношения".

"Не странные, страшные..."

Я в общих чертах рассказала, как живу. Х удивился. Ему достались нормальные родители, о ненормальных он только читал в книгах и газетах.

"Почему вы не развелись?"

Я прояснила и этот момент. Х кивнул, прогулялся в задумчивости по кабинету и, наконец, произнес то, что я ожидала услышать.

"У меня есть предложение. Только взвесьте все хорошенько, обратной дороги не будет...СБУ готовит показательный процесс и ищет на роль козла отпущения кого-то из зарвавшихся городских бонз. Если мы сейчас договоримся..."

Утром следующего дня город взорвался от слухов. Такого в наших пенатах еще не было! Злодеи обстреляли машину крупного чиновника, как выяснила милиция: взяточника, казнокрада, пособника преступников; убили его любовницу, а все из-за денег, которые слуга народа не поделился с бандитами. Улики были неопровержимы. Против Михаила дал показания собственный заместитель и два арестованных уголовника. Суд назначил в качестве меры наказания: десять лет лишения свободы в колонии строгого режима плюс конфискация. Правда, в казну попало далеко не все. Большая часть имущества утекла на сторону, к Х. Меньшая досталась мне. Но этого хватило, чтобы перебраться с Пашей в Киев, открыть свой кабинет и прожить несколько лет спокойно.

– Как Паша пережил арест отца?

– Буркнул: "Так и надо" и только.

– Вы, скорее всего, не навещали мужа в заключении? Не поддерживали его материально?

– Не навещала. Не поддерживала. И не была на похоронах.

– Он умер?

Лопухина пожала плечами.

– Марина, извините, если я буду постоянно отвлекаться на мелочи, то никогда не закончу.

– Да-да, простите.

– Большая часть Мишиных денег ушла на Пашу. Мы объездили лучшие мировые клиники, испробовали самые передовые методики. Я почти успокоилась. Паша мало отличался от сверстников. Разве что был слишком логичен и недостаточно эмоционален. Но слишком и недостаточно – тоже симптомы в некоторых случаях. Позднее выяснилось, что Паша так и остался в пограничном состоянии. А лет в двадцать у него начались кратковременные помутнения рассудка, во время, которых он убивал. В первом убийстве Павел признался за завтраком. Сказал: "Мама Вера, у нас проблема. Я убил человека" и откусил бутерброд. Затем выложил подробности. Оказывается, несколько месяцев он боролся с неутолимым желанием убить кого-то, наконец, сдался и накануне, вечером, задушил в пустом переходе бомжиху.

Я не могла прийти в себя. Паша спокойно перечислял свои ощущения, логично анализировал состояние и не испытывал ни страха, ни раскаяния, ни сочувствия, всего, что обычно сопровождает нарушение заповеди "не убий" у нормального человека. Не было и эйфории безумца. Я вспомнила слова профессора Уфимцева: "Аутисты, наверное, – инопланетяне. Они похожи на нас внешне, но другие изнутри и никогда не впишутся в наше общество..." Похоже, мой учитель в очередной раз оказался прав.

Под конец разговора Паша заявил: "Как ты скажешь, так и будет. Тюрьма, так тюрьма. Психушка, так психушка".

Я лишь отмахнулась: что тут говорить, надо бороться с болезнью, лечиться. На том тема была закрыта.

– Вы не боялись, что когда-нибудь под настроение Павел убьет и вас? – не удержалась Марина.

Лопухина спокойно ответила:

– Нет. Никогда. Но это был не худший вариант развития событий. Покрывать убийцу – тяжкое бремя. А уж в трезвом уме и здравой памяти помогать прятать концы и вовсе невыносимо.

– Вы что же присутствовали при убийствах, а потом заметали следы?

– Бывало по-всякому.

– Сколько человек он убил?

– Достаточно. Первые жертвы были случайными персонажами, после Павел придумал ритуал и уже подбирал только молодых женщин.

– Я в курсе. Он расправлялся с жертвами в парках или пригородных лесах, наносил двадцать семь ножевых ранений и смачивал запястья духами "Красная Москва".

– Только не спрашивайте: почему и зачем. У больного ума – больное воображение. Но ничего личного в этих фантазиях не было. Паша – оригинал и искал неординарные детали.

– Что было дальше?

– Дальше – деньги закончились. А Паше требовалось лечение. Каждый год минимум два месяца он проводил в клиниках. Чтобы иметь возможность оплачивать счета, я стала "черной вдовой".

– Так просто, попивая кофеек, решили: укокошить пару дедушек? – Марина задиралась больше по инерции, чем из желания задеть собеседницу. Теперь она отчасти понимала Олю, попавшую под влияние Лопухиной. Эта женщина умела приковывать внимание к своей персоне.

– Я сейчас скажу парадоксальную фразу: у меня руки по локоть в крови, зато душа спокойна. Я все делала из любви.

Это было уже слишком!

– Убитых девочек и стариков тоже кто-то любил, – от возмущения перехватило дух. – Если бы вы изолировали своего пасынка, люди бы не погибли.

– У Паши были КРАТКОвременные помутнения рассудка. Он убивал и возвращался в норму. Изоляция уничтожила бы его интеллект, превратила бы в растение.

– Пострадало столько людей...

– Я сражалась за своего ребенка. Да не родного, но, простите за пафос, своего по праву любви, и если для спасения Паши потребовалось бы взорвать земной шар, без сомнений нажала бы кнопку.

– Вы – страшный человек.

– Я – сильный и честный человек. Слабенькие на моем месте сдохли бы от горя или свихнулись, бросив сына наедине с бедой. А я не сдохла, не свихнулась. Я встала плечо к плечу, спина к спине. Потому что своих не бросают. Это не честно. Нельзя взвыть: "Сын такой-сякой..." и отступить в сторону. Когда у родного человека горит под ногами земля, надо быть рядом. Надо идти в ад. Остаться там! Гореть в той же гиене огненной! Хлебать тоже дерьмо! Сражаться с теми же монстрами. Но разделить, слышите, разделить его участь. Не бросать одного. Не отрекаться. Не кричать вместе с толпой: "Ату!" Своих детей следует любить и принимать любыми! Любыми!

До этого Лопухина выдавливала из себя информацию без всякого желания, а тут голос наполнился страстью, поза – напряжением. Эта женщина верила в то, что говорила. Что верила, она так жила!

Марина кивнула. Возражать или соглашаться было бессмысленно.

Пытаясь унять волнение, собеседница стремительно поднялась, отошла к окну. Через минуту она вернулась и продолжила:

– Извините, немного увлеклась. Пора перейти к завершающему разделу – истории про Ольгу.

– Да, пожалуйста.

– С двоюродной бабушкой Ольги, той, что оставила наследство, я познакомилась давно. Сама старуха меня интересовала мало, а вот бездетный отставник-сосед требовал внимания. Когда Василенко овдовел, я провела удачную рокировку, в результате чего бабушкина квартира утратила юридическую чистоту, а полковник получил документ на право собственности чужой жилплощадью. Правда, в силу некоторых причин, недооформленный, но с юридической перспективой.

Второй этап операции тоже удался. Как лишний персонаж, бабушка отправилась в мир иной, я занялась Василенко и, конечно, преуспела. Заполучить его сталинку можно было в любую минуту, но я хотела прибрать к рукам и квартиру этажом выше, потому не торопилась, искала подступы к Ольге, как вдруг она сама явилась ко мне на консультацию и рассказала про предчувствия.

Я была в шоке. Василенко, действительно, судилась скорая насильственная смерть, но кто мог про это знать? Только Провидение.

В растерянности я завела песню о подсознательном влечении к красивому старику, отрицание чувства и прочую лирику. По большому счету это была чушь, но Ольга не протестовала, слушала, открыв рот, соглашалась. Она охотно продолжила знакомство и впредь послушно отработала все моменты, необходимые, чтобы попасть в ловушку.

По плану я должна была застать Ольгу около еще не остывшего трупа Василенко, припугнуть и заставить предложить отступное, то бишь, квартиру. Но все сложилось иначе.

Застав Ольгу около еще теплого тела полковника, я не успела и рта раскрыть, как посыпались сюрпризы. Оказалось: благодаря предчувствиям Ольга знает, как умер Андрей и даже нашла след от инъекции, которую незадолго до того я сделала.

Мало того, Ольга явилась раньше времени и видела, как я покидала квартиру Василенко. И хотя реальной угрозы этот факт не представлял – опознать меня было невозможно – я разнервничалась, а когда Ольга собралась попросить знакомого из органов разобраться в смерти Андрея, запаниковала и вызвала Пашу.

Помните, желая наказать, Бог отбирает разум? Это про меня.

Я все гадала, зачем Ольга явилась ко мне: на благо или на беду. По другим поводам Провидение ведь не беспокоится. Все складывалось в пользу первого варианта. Ольга была послушной управляемой, смотрела мне в рот, ловила каждое слово. Даже после провала, в шаге от разоблачения, я сумела подчинить ее. Это был знак, что судьба на моей стороне и что Ольга может стать преемницей.

– О, Господи, – выдохнула Марина. – Ольга бы никогда не согласилась.

Лопухина пожала плечами.

– Никогда не говори никогда. Я тоже не собиралась убивать. Тем ни менее, когда понадобилось, перешагнула через себя. Ольга поступила бы так же, если бы по-настоящему полюбила Павла.

– Не обязательно.

– Согласна. Поэтому я и собиралась познакомить Пашу и Ольгу, когда она будет готова.

– Что значит "готова"?

– Обойдемся без лишних подробностей. Мой план провалился. Я запаниковала, позвала Павла, встреча состоялась раньше чем, мне хотелось, но таков и был замысел. Павел сразу влюбился в Ольгу и, получив отказ, потерял голову.

Тогда-то я и заподозрила, что ловушки для Ольги стали капканами для меня. Желание заполучить сразу две квартиры, идея подставить Ольгу, подчинить ее, и прочее имело целью уничтожить моего мальчика. Когда я добилась согласия на гипноз и поняла масштабы опасности, было уже поздно. Паша творил несусветное.

– Он обманом заставил Ольгу подписать генеральную доверенность. Достаточно рациональный поступок.

– В этом и ужас. Павел балансировал на грани. Он блестяще с утонченной логикой проконсультировал Ольгу, а незадолго до того преподнес ей опрысканный "Красной Москвой" букет, учинил эту дикую демонстративную выходку, в духе киношных маньяков, которые оставляют на каждом углу улики, будто просят, чтобы их остановили. Последней каплей стала история с убитой брюнеткой.

– Я не в курсе, – призналась Марина. Рассказывать про кашель, которым обрывались все разговоры про Ольгины приключения, не хотелось.

– В приемной Павла Ольга увидела девушку, почувствовала, что та скоро погибнет и рассказала об этом мне. Я позвонила пасынку. Оказалось, накануне он убил темноволосую девушку. Убил просто так. Чтобы испытать кураж, чтобы взбодриться перед встречей с Ольгой.

Я тогда стояла перед дверью своего кабинета и чуть не выла от тоски. Только что со мной разговаривал нормальный человек, в адекватности которого не усомнился бы никто, даже я – профессиональный психиатр. Тем ни менее, вчера Павел перешел последнюю черту. Прежде он понимал, что совершает страшное, потому сопротивлялся искушению и терпел до последнего. Теперь стал неуправляем. А все из-за любви к Ольге. Но эта же, любовь могла оказаться спасением. Павел держался из последних сил в надежде на чудо. После первой консультации, Ольга отнеслась к нему лучше. Вторая могла привести к победе. Так и случилось. Ольга призналась в любви, и первая поцеловала Павла...

– Не может быть! – ахнула Марина.

– Как говорят в детективах: ничего личного, не беспокойтесь. Ольгой двигала не чувство, не возбуждение. Слова и поцелуй были западней, чтобы окончательно сломать Пашу. Он хотел чуда и получил. Но ровно на мгновение. Потом Ольга грохнулась в обморок, проспала четыре дня, а когда очнулась, не желала слышать о Павле. Он все это время ждал, верил, а когда понял, что все безнадежно, отпустил себя... – Лопухина горько усмехнулась: – Сейчас Павел в закрытой психиатрической клинике, молчит, не реагирует ни на кого. На меня в том числе. Думаю, в нем включается программа самоуничтожения. Как когда-то в детстве. В общем, все вернулась на руги своя. Когда-то Господь привел меня к маленькому затравленному мальчику и помог вырвать его из лап страшной болезни. Теперь моими же руками вернул во тьму. Любовь спасла Пашу, любовь и погубила.

– То, что случилось между двумя этими событиями – тоже Его решение?

– Без Его воли ничего не происходит.

– Так можно все оправдать.

– Правосудие вершится не на земле.

– Это пустой спор.

– Согласна. Поэтому я лучше завершу свой рассказ и расстанемся. Когда Ольга пришла в себя, меня пробило на откровения. Вряд ли добровольные, но какая в сущности разница. Так или иначе, я пыталась донести до Ольги, вернее, до сил стоящих за ней, что поступала правильно. Не праведно, но единственно возможным образом. Я очень хотела, чтобы меня услышали, поняли и проявили милосердие. И меня услышали. Помните, вы спрашивали: как Высшие Силы общаются с людьми? Со мной говорили через Ольгу...– Лопухина поморщилась, будто от зубной боли, видимо воспоминание было тяжелым. – Дальше – ничего интересного. Я отправила Ольгу домой, уехала с Павлом за границу, уладила дела. Встреча с вами – финал обязательной программы. С завтрашнего дня я свободна как птица. Буду, как европейские старушки экономить воду и свет, носить шляпку, ходить в кафе и страдать от мысли, что не уберегла то, ради чего стоит жить.

С этими словами Лопухина стремительно поднявшись, направилась к выходу. Попрощаться она толи забыла, толи не захотела в отместку за не услышанное в начале встречи приветствие.

Шла Вера Ивановна с ровной спиной, высоко подняв голову. Так идут на казнь или подвиг.

1