Текст книги "Пять минут до понимания (СИ)"

Автор книги: Елена Муравьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

– Почему же? Еще одно совершенно случайное стечение обстоятельств! Надеюсь, ты заметил, как вовремя и эффектно подоспела помощь? Я не успел даже рот закрыть...

Удивлению Антошина не было предела.

– Как в кино...

– Ну, уж нет. Голливуд отдыхает.

...Затевая сватовство, Марина и Марго были уверены в успехе. Однако хочешь насмешить богов, придумай план. Роман не складывался. Потенциальная невестка, позабыв про святое: уж замуж невтерпеж, почему-то увлеченно занималась самокопанием под руководством Лопухиной.

– Нормальные женщины так себя не ведут, – подытожила Марина. – Поэтому мы сделали надлежащий вывод: Лопухина оказывает на Ольгу влияние, может быть, даже использует гипноз, стали искать причины и нашли. Мадам нацелилась на унаследованную Ольгой квартиру.

– Представьте: идея о квартире возникла у нас практически одновременно! – добавила Марго.

Мужчины многозначительно переглянулись.

– Мы решили заглянуть к местной паспортистке и та за нескромное вознаграждение поведала массу интересного. Оказывается, несколько лет назад бывшая владелица под обещание жениться переписала на соседа, отставного полковника Василенко Андрея Петровича, доставшуюся Ольге в наследство квартиру. Однако в последнюю минуту брак разладился. Случился большой скандал, причем прямо в кабинете нотариуса и дарственная осталась недооформленной. Тем ни менее, по смерти "невесты" "жених" ходил в ЖЭК, требовал ключи и успокоился только после вразумлений участкового милиционера. Между тем, по мнению стража порядка, ситуация с квартирой имела судебную перспективу. Будь у Василенко деньги на опытного стряпчего, Ольге досталось бы спорное имущество, и она вынуждена была бы договариваться с Василенко.Что характерно – это поведали уже местные бабули во дворе – старичок не оставил своих меркантильных планов и подбивал клинья к Ольге. Однако, не преуспев, женился на другой, продал жилье, перебрался к супруге и вскоре умер, наверняка, оставив безутешной вдове немаленькую сумму. Теперь вопрос на засыпку: как зовут вдову?

– Вера Ивановна Лопухина, – огорчил дам Антошин.

– Откуда ты знаешь? – разочарованно протянула Марго.

– От Ольги, от кого же, – хмыкнула Марина. – Но вернемся к нашим баранам. Где сейчас находится некондиционный документ не известно. Не исключено, что у Лопухиной. А раз так, то наше предположение небезосновательно. Лопухина имеет возможность обобрать Ольгу. А теперь самое интересное. Марго подняла свои связи и узнала, кто новый владелец квартиры Василенко. Это Павел Рубан.

Киселев захлопал в ладоши:

– Девочки, браво. Вы превзошли самих себя. А Вера Ивановна-то какова?! Так удачно сходить замуж не каждый сумеет. Тонкая работа. Не подкопаешься. Даже, если мадам взять за жабры, то акт купли-продажи, оформленный на третье лицо, все равно нельзя аннулировать. Стало быть, метры квадратные и деньги – все осталось в семье.

– Мы, действительно, нарыли много ценной информации, но...– Марина закусила губу, помолчала, собираясь с мыслями, – при очень странных обстоятельствах. Нас, будто, мобилизовало. Я забросила дела, Марго забыла про работу. Мы пахали, как лошади, только в Ольгином дворе опросили пятнадцать человек, денег вбухали кучу. Но даже это не главное. Паспортисти, которые первым встречным вываливают, пусть за деньги, закрытую информацию, встречаются не каждый день. Смущают и наши гениальная прозорливость вкупе со сыскными талантами и невероятными сроками выполнения следствия. В общем, мы, конечно, не верим в мистику, но это было похоже на наваждение. Особенно сегодня, когда захотелось поделиться с вами информацией.

Как и следовало ожидать "Аз воздам" произвела ошеломляющее впечатление. Первой обрела дар речи Марго.

– Этого не может быть!

– Потому что не может быть никогда, – согласился с женой Антошин. – Тем ни менее, так есть. И вы, мои милые, тоже в игре.

– Это случайное стечение обстоятельств, – попробовала отмахнуться от непонятной правды Марина.

– Конечно. Вот только случаи эти сильно смахивает на систему.

– Что же теперь делать? – после затяжного молчания озвучила общие чаяния Марго.

– Ничего, – ответил Киселев.

*

Комнату постепенно съедал вечерний сумрак, от чего доверительная беседа обретала еще большую интимность.

– Вы странно на меня действуете, почему-то хочется делиться сокровенным. Про перипетии моего приютского детства я редко рассказывала даже Павлу...– голос Веры Ивановны дрогнул от волнения.

Ольга промолчала. К чему слова? Ну, почему мир устроен так несправедливо? Почему дети-сироты растут без любви и заботы, как сорная трава на обочине...

–...После детского дома я поступила в медицинский институт и впервые в жизни ощутила себя, такой как все. Меня не обзывали приблудой, не били, не шпыняли, напротив, жалели, даже подкармливали. К сожалению, это золотое время быстро закончилось. По распределению я попала в глухое захолустье, потянула лямку в местной больничке, опять мыкалась в общаге – с жильем меня "кинули". С любовью тоже не сложилось. Два романа закончились ничем. После третьего пришлось сделать аборт и забыть о детях навсегда. Единственной отдушиной были статьи. Я много писала и как-то после очередной публикации получила приглашение в детскую клинику профессора Уфимцева. Это была большая удача. Интересная работа, молодой творческий коллектив, хороший оклад, служебное жилье. Правда, сотрудники не имели права вступать в брак, да и месторасположение клиники – лесная глухомань, до ближайшей цивилизации пятьдесят километров – несколько смущало. Но я приняла предложение. Терять было нечего. Предыдущие годы прошли почти впустую. Меня даже никто не пришел провожать, – Вера Ивановна улыбнулась вымученно. – Господи, знали бы вы, Ольга, как мне тогда было тяжело. Я стояла на перроне и жалела себя. Жалела маленькую девочку Верочку, выросшую без родителей, дома, ощущения тепла и тыла. Жалела себя повзрослевшую. Затхлый мирок мещанского захолустья обошелся со мной жестоко. Особенно жалко было себя, одиноко стоящую на стылом перроне в преддверии перемен. Прощаясь с плохой, но стабильной реальностью, я отчаянно трусила.

...Поздняя стылая осень дробила дождевыми каплями изрытый ямами асфальт, крышу вокзала, черную ткань зонта. Вера в который раз оглянулась. Увы, хеппи энд не случился. Если бы в мире существовала справедливость, то в последнюю минуту обидчики прибежали бы просить прощение. Но справедливости нет и тот, кто вопреки закону отказал бывшей детдомовке в квартире, и тот, кто лишил заслуженного повышения, и тот, кто мог, но не стал мужем и отцом ее ребенка, сейчас преспокойно дрыхли в теплых постелях, не мучаясь угрызениями совести.

Минутная стрелка на часах судорожным рывком преодолела очередное деление. И тут же, словно по команде, из-за линии горизонта вырвалась громада скорого поезда.

Проводница сиплым со сна или перепоя голосом окрикнула:

– Девушка, будете садиться или как?

Вера зашла в вагон. Все! Город, который она не любила, и который не полюбил ее, отныне в прошлом. В настоящем – стук колес и думы о будущем. Чем еще заниматься, разменивая километры дорог, как не подводить итоги и строить планы?

Итак, тридцать лет, родни нет, детей нет и не будет, денег кот наплакал, красотой Бог обделил, зато ума – палата, характер – стойкий нордический, здоровье отменное – а, стало быть, если отбросить иллюзии, собраться, сконцентрироваться и четко двигаться в выбранном направлении, есть шанс устроить жизнь нормально.

Спустя неделю доктор Вера Лопухина уже трудилась в поте лица к вящей славе лесной клиники. Но это был другой человек: прагматичный, собранный, не желающий "ждать милостей от природы". Отныне, присно и вовеки веков Вера намеривалась претворять в жизнь продолжение цитаты великого Мичурина: "...взять их у нее – наша задача!"

И она брала.

Клиника Альберта Альбертовича Уфимцева для советской медицины была явлением экстраординарным. Здесь хватало денег, отсутствовал контроль со стороны минздрава, использовались самые передовые технологии, а все потому, что Уфимцев занимался только отпрысками сильных мира сего. Так повелось с самого начала. Сын генерала М. страдал аутизмом. Странное это нейро-поведенческое расстройство и сегодня, когда появилась положительная статистика, по мнению традиционных специалистов практически не излечивается. В победном же 45-ом за тех, кто тонул в вакууме одиночества, психиатры даже не брались. Уфимцев, всю войну вынашивавший собственную методу, рискнул, взялся, выиграл и в награду вытребовал у разомлевшего от счастья папаши персональную клинику и свободу действий. С первым пунктом проблем не возникло. А вот свободами генералы не распоряжаются. Но неожиданно нашелся еще один высокопоставленный больной и, когда Уфимцев сотворил чудо во второй раз, вопрос решился положмительно. В итоге, на заре пятидесятых будущий профессор с командой энтузиастов организовал в заброшенных лесных казармах детский оздоровительный профилакторий. Такой статус позволял учреждению избежать назойливого внимания чиновничьей братии и не портить медицинские карты пациентам.

Позже, уже в семидесятых годах Уфимцев изобрел еще один способ защиты от реальности. Он принимал на работу на должности руководителей кружков, завхозов и ассистентов тех, кого пару лет до того вылечил от душевных хворей. В середине 80-х статус "неприкасаемого" профессору обеспечивал сын главного конструктора крупнейшего в стране военного завода – Гарик Арданян. Маленького роста, худой, некрасивый, молчаливый экс-больной жил замкнуто, откровенно сторонясь сотрудников клиники...пока не стал любовником Веры.

– Уфимцев требовал от подчиненных максимальной отдачи, потому исключал все мешающее лечебному процессу. Отсутствие семьи и детей являлось базовым условием приема на работу. Засим запрещались: беременность, аборты, скандалы, алкоголь и т.д. Но природу не обманешь, в молодом коллективе постоянно бурлили страсти и, как следствие, не прекращалась текучка кадров. Избежать увольнения можно было тремя способами: отказавшись от личной жизни, найдя надежного партнера или сойтись с тем, кому закон не писан. Таковых в клинике было двое. Уфимцева пытались соблазнить многие, – Лопухина подошла к окну, поправила занавеску, помолчала, затем продолжила исповедь. – Кому-то это удавалось ненадолго, кому-то нет. На Гарика не покушался никто. Слишком велик был риск. Шеф тщательно оберегал "крышу" от излишних потрясений. Я оказалась первой, кто посягнул на Арданяна.

– Вы любили его? – спросила Ольга

– Нет. Я хотела удержаться на плаву и только.

– Грустно...,

– Напротив. Сколько живу, столько убеждаюсь: чувства мешают отношениям. Равнодушие – вот залог счастья.

– А он вас любил?

– Нет. Но мы отлично ладили.

Гарик вернулся в клинику, устав от проблем большого мира. В маленьком, ограниченном правилами и чащей, он чувствовал себя комфортнее. Здесь хватало интересных занятий – архивы профессора требовали систематизации, можно было рисовать, читать, размышлять. Главное, здесь удавалось минимизировать утомительное общение с людьми. Но человек – животное стадное, и все равно тянется к себе подобным. Гарик Арданян в глубине души хотел быть членом стаи, хотел быть как все, быть со всеми. И однажды тайное желание исполнилось. С помощью Веры!

– Каково вам было с нелюбимым, некрасивым и к тому ж странным человеком? Он вас сильно раздражал? Вы страдали? – Ольга не могла удержаться от интимных вопросов.

Лопухина покачала головой.

– Напротив. Годы, проведенные с Гариком, – лучшие в моей жизни.

– Лучшие? Почему?

– Нас свела не любовь, а взаимный расчет. При чем настолько сильный, что мы относились с пиететом друг к другу. Любой конфликт лишил бы каждого полученных выгод. Я потеряла бы место, приватное общение с Уфимцевым, доступ к архивам клиники. Гарику грозила новая изоляция. Да и в постели нам было хорошо. До определенного времени меня все устраивало. Однако жизнь не стоит на месте...

...В лесном стационаре лечились дети только сильных мира сего. Прочие -довольствовались еженедельными субботними консультациями. В одну из таких суббот в кабинет Веры зашел импозантный мужчина с маленьким мальчиком – это был Михаил Рубан – и начал повествовать о...своих мытарствах: "У всех дети, как дети, а Павлик меня совсем измучил. Он не такой как все..."

Не такой как все трех лет от роду не отводил равнодушных глаз от окна.

"...Он будто решил перепробовать все болячки. Мне посоветовали обратиться к психиатру...– изливал душу Михаил: – Этот ребенок – мой крест. Из-за Павлика я не могу заниматься карьерой, устроить личную жизнь...я издерган, не знаю что делать..."

Тут-то и снизошло озарение. Вот он – муж! Брак с Рубаном решит все проблемы. Михаил освободится от забот о сыне, она перестанет беспокоиться о будущем, обретет семью и ребенка.

Увы, лесная клиника доживала последние денечки. Изобретенная Уфимцевем, слишком индивидуальная, "заточенная" под автора, метода в чужих руках работала плохо. Пока старый профессор еще держался, но закат великого ума был близок. Не сегодня-завтра грядет ночь, и тогда финита ля комедия, персонал окажется на улице. Куда тогда деваться? У нее ни дома, ни родных. Гарик? Идеальный партнер в маленьком мирке клиники не годился для большого. Без папы Гарик ничего не стоил, а папа нынче, в эпоху перестройки, практически потерял влияние. Стало быть, поддержки не будет. Придется тащить все на себе. В который раз начинать с нуля. А зачем, если можно окрутить Михаила Рубана. Этот хорошо "упакованный" чиновник – ключ в иную реальность, вероятно, далеко не безоблачную, но, очевидно, благополучную, в которой не придется заботиться о хлебе насущном, крыше над головой, расположении начальства и экономии. Если подсуетиться, прихватить мужика за яйца, то в ближайшее время, а может и долгие годы, можно будет жить припеваючи.

– В общем, благо Рубаны жили неподалеку, я предложила в частном порядке консультировать Пашу. Потом, – усмехнулась недобро Лопухина, – уложила Михаила в постель, сама подняла вопрос о браке и, когда услышала "нет", отказалась от сеансов. Дальше ничего интересного. У ребенка случился рецидив, папенька сообразил, что к чему и, немного поломавшись, отвел меня в ЗАГС. Однако два раза в одну и ту же воду не войдешь. Второй союз по расчету оказался неудачным. В отличие от Гарика, Михаил относился с пиететом только к собственной персоне, потому жил, как хотел, неделями не появлялся дома, открыто заводил романы, пил, куролесил. На упреки он обычно отвечал: семья ни в чем не нуждается, вот и радуйся, об остальном уговора не было. Позже, когда Павлик стабилизировался, возникли новые мотивы: не нравится – убирайся. Ты нам больше не нужна.

– Как же вы все это выдержали?

– Элементарно, – хмыкнула Вера Ивановна. Но, судя по лицу, это было явное преувеличение. – В бедовые 90-е бабы и не такое терпели. Вокруг бедлам: зарплату месяцами не платят, мужики спиваются, трасты и МММ-ы дурят народ, впереди непонятно что. А у меня-то, всего ничего, муж – козел. Разве – это повод для огорчения, когда дом – полная чаша? Но я бы не была сама собой, если бы смирилась и сдалась без боя.

– Вы перетянули на свою сторону Павла? – догадалась Ольга.

– Перетянула – не совсем верное слово...

...Так бывает, ребенок подсознательно принимает логичное по своим детским меркам решение и в дальнейшем реализует его как жизненную программу. Так безвредная на первый взгляд идея "меня хвалят, значит, я хороший" заставляет взрослого человека постоянно доказывать свою состоятельность или превосходство, хвастаться, напрашиваться на комплименты и страдать в их отсутствии. "Фишка" Павлика носила более вредный характер. В основе многих детских фобий лежат ошибочно истолкованные отношения с родителями. Паша все понял правильно. Он был лишним на их празднике жизни и, послушный мальчик, стал искать дорожки-болезни в смерть. И преуспел бы. Но тут появилась мачеха и после недолгого сопротивления Павлу пришлось предпочесть этот свет тому.

– Дети – страшные люди, они покоряют даже матерых циников. Я, конечно, привязалась к Паше и терпела выходки Михаила от полной безысходности. Муж не позволил усыновить Павлика, хотя родная мать готова была отказаться от родительских прав, следовательно, при разводе я потеряла бы самое дорогое. Оставалось одно: тянуть лямку и ждать пока Паша вырастет и сам решит с кем ему быть. В успехе я не сомневалась. Между сыном и отцом шла тихая война. У нас же были мир и благодать. Мне не пришлось даже брать грех на душу и говорить гадости. Паша сам пришел к нужным выводам.

Сам? Ольга едва сдержала ироничную реплику. Отказаться от своего самого сильного оружия – красноречия – в борьбе за истинные ценности Лопухина не могла. Пусть не врет. Она, безусловно, влияла на пасынка и, очевидно, продолжает в том же духе поныне. Павел стервенеет, вспоминая отца. Но кто бы поступил иначе? Кто бы отступился от ребенка, к которому привязался душой? И вообще, кто без греха пусть первый бросит камень...

– Как-то после очередного скандала, – вела дальше Вера Ивановна, – я не выдержала и, собрав вещи, перебралась на съемную квартиру. Павлик немедленно объявил голодовку и пообещал уморить себя, если я не вернусь. Только тогда Михаил осознал истинное положение вещей и пришел в бешенство. Он попытался перетянуть сына на свою сторону, но ни дорогие игрушки, ни карманные деньги, ни прочая ерунда, ни возымели действия. Паша стоял за меня горой и еще больше ненавидел отца.

"А вот это правда", – мелькнула мысль.

Ольга недовольно поморщилась. Что за напасть? Почему она, как следователь на допросе, определяет меру искренности каждой сказанной Лопухиной фразы?

– Лет в тринадцать, когда мальчишки становятся совершенно неуправляемыми, Михаил сорвался и избил Павлика. Повод был пустяшным, хватило бы нагоняя. Но муж давно был вне себя от ревности, уязвленного мужского и отцовского самолюбия и перестарался, перешел черту. Я в ответ, сняв побои, подала заявление в милицию. Разбирательством воспользовались недруги Михаила и под шумок открыли против мужа второе уголовное дело, обвинив в растрате, взятках, превышении власти.

"Ложь", – срезонировало в голове.

– В итоге, он сел на десять лет.

– Ого!

– Каждому по мере его. За такое отношение к собственному ребенку надо не в тюрьму сажать, а казнить.

– Да, уж, Паше не повезло с папой.

– Зато повезло с мачехой. Когда утихла шумиха, мы перебрались в столицу, купили квартиру, благо часть имущества удалось сохранить от конфискации. Потом я подала на развод, еще раз вышла замуж, но это уже совсем иная история...

Опять! Едва прозвучало "иная", как дурацкий детектор выдал сигнал "ложь", а затем, словно заело. Ложь, ложь, ложь – рефрен не менялся в продолжение всего рассказа Лопухиной.

– Кстати, что стало с Гариком после вашего расставания? – спросила Ольга в полной растерянности.

– Незадолго до моего знакомства с Михаилом, Гарик, проведывая родных, познакомился с симпатичной армянкой, потом женился, родил, кажется двоих детей. Мы давно не поддерживаем связь. Но еще лет десять назад, у него все было в порядке.

"Это правда", – выдал полиграф.

– А с Михаилом после тюрьмы что произошло?

Лопухина поморщилась:

– Михаил еще потрепал нам нервы. Но теперь он успокоился, порой проведывает Павла, клянчит денег, жалуется на жизнь...

"Ложь", – доложил детектор.

"Интересная картина", – подумала Ольга. Детектор включился, когда Лопухина в своей истории дошла до разрыва с бывшим мужем. Выходит: до того она говорила правду, а после начала врать. Но зачем? Молчала бы в тряпочку, никто за язык с откровениями не тянул...Размышления оборвал сон. Реальность вернулась голосом Лопухиной.

– Вы спите?

– Нет, – ответила Ольга.

– Вот и хорошо. К вам хотел зайти Паша.

– Да, да, я сейчас встану.

– Не надо. Вы должны лежать.

– Я себя нормально чувствую.

– И все же, не стоит.

– Мне неудобно...

– После того что между вами было, можно не церемониться.

Ольга закусила губу:

– Я не помню, что между нами было. Впрочем, это не важно. Меня с Павлом ничего не связывает.

– Почему? Он же вам нравится. С ним вы бы жили, не зная забот...

– Я не хочу с ним жить.

Почти невидимая в сумраке комнаты Лопухина простонала:

– Господи, что же делать...Он впервые полюбил...

Ольга промолчала. Это была не ее проблема.

– Павел – личность, красавец, у него шарм, харизма, обаяние. Вам бы все подруги бы завидовали...

Надо было как-то реагировать.

– Вера Ивановна...– промямлила Ольга, – ...не лежит у меня к Павлу душа. Он приятный, симпатичный, но не мой. Я его боюсь...– признание само сорвалось с губ. – Да, я его боюсь.

– Ах, вот оно что. А я уж было всполошилась...

"Сейчас начнутся уговоры", – резонерская догадка оправдалась немедленно.

– Вы просто не понимаете: страх – это преддверие большой любви к большому человеку. Когда понимаешь, что придется открыться, остаться без защиты, да еще и раствориться в другом, становится не по себе. Любовь – это риск. Но без любви жизнь пресна. – Лопухина была, как обычно, убедительна.

– Павел – герой не моего романа.

– Не торопитесь с выводами. Ваши отношения только начинаются.

– Так или иначе, я не возьму предложенное Павлом кольцо.

– Напрасно...

Продолжение фразы поглотил сон.

– Вера Ивановна, к чему этот цирк? – в этот раз Ольга проснулась от звуков собственного голоса и сразу испугалась. О чем это она? Какой еще цирк? Следующая реплика и вовсе шокировала:

– "Пепел Клааса стучит в моем сердце"...

– О, вы цитируете "Легенду об Уленшпигеле" бельгийского писателя Шарля де Костера? – посерьезнела Лопухина. – Отменная эрудиция. Только к чему столь пафосное упоминание о мести?

Ольга не успела сказать, что не читала "Легенду...". С губ сорвалось:

– Не мести, возмездии. Месть субъективна, она составляющая внутреннего мира человека, а возмездие есть порождение промысла Божьего...– и нестерпимое желание спать снова накрыло сознание.

Когда она открыла глаза, в комнате горел свет. Лопухина стояла у окна.

– Вера Ивановна...

– Вы проснулись? Отлично. Как самочувствие?

– Нормально.

– Вы отключились посередине разговора, не закончив фразы.

– Да?

– Уже не в первый раз.

– Это плохо?

– Понятия не имею. Время покажет.

– Не пугайте меня. А о чем мы толковали?

– Неужели, не помните?

– Нет.

– Вы заявили, что знаете все и намекнули о возмездии.

– Ого...Что я имела в виду?

– Это я и хотела бы выяснить.

В памяти крутились смутные воспоминания о чем-то нехорошем, но общая картинка не складывалась.

– Увы, файл не открывается.

Показалось или нет, но Лопухина облегченно вздохнула.

– Я вас обидела? – смутилась Ольга.

– Будем считать инцидент исчерпанным. Забудьте. Ох, Ольга, Ольга, как же я устала от вас, как устала...

– Мне так неловко. Вы со мной возитесь, денег брать не хотите, сейчас время теряете, а я еще гадости какие-то выдумываю...

– Пустое. Кстати, поднимайтесь. Сейчас такси отвезет вас домой.

Раньше Лопухина настаивала на постельном режиме, даже двигаться не позволяла. Теперь на ночь глядя, гнала прочь. Но не спорить же, тем паче домой хотелось нестерпимо, хоть пешком идти.

– Я предупредила водителя, – бесстрастно продолжила Вера Ивановна. – Если вы опять неожиданно уснете, он поможет.

Около дачных ворот стоял желтый "пежо". Ольга оглянулась на дом, в котором провела несколько дней – темнота почти съела очертания – и села на заднее сидение. Слава Богу, все кончено.

– Всего хорошего, – уронила в спину Лопухина.

– До свидания. Привет Павлу.

– Обязательно.

Объяснять, почему Рубан не вышел попрощаться, Вера Ивановна не стала. И ладно, отмахнулась Ольга. Через минуту она уже спала.

*

Антошин ввалился в отдел и замер, как вкопанный. Пропажа нашлась!

– Явилась, не запылилась? А ну бегом в мой кабинет.

Допрос начался с главного?

– Где была?

Подчиненная пожала плечами:

– Да так, везде и нигде. Разные дела устраивала.

– Предупредить нельзя?

– Я же сообщила...– подтвердить свои слова без телефона было нечем. Но видимо, смс-ка дошла, шеф кивнул, можно было не оправдываться. – И вообще, какие претензии? Я взяла отпуск на неделю, вышла на два дня раньше, в отделе порядок, план выполняется, жертв и разрушений нет. Чем вы недовольны?

Антошин пояснил:

– Я нервничал, волновался...

– С какой стати?

– Ну, ты не дергала своих бойцов, мне не морочила голову, как обычно.

– Занята была. Да и телефон потеряла.

Рассказывать о том, как она провела последние три дня, Ольга не собиралась. Родному дяде потенциального жениха не стоило знать о ее похождениях.

– Понятно. Скрытничаешь. А с лицом что? Ты часом не из запоя?

Темные круги под глазами, бледные щеки не заметить было невозможно.

– Не преувеличивайте. Устала. С каждым бывает.

Спокойный ответ должен был утолить любопытство. Однако реакция получилось иной.

– Что ж, понятно: я, старый дурак, лезу не в свое дело. Тычусь свиным рылом в калашный ряд. А я, между прочим...– пафосное начало фразы поглотил кашель.

Антошин задыхался. Горло давил спазм, легкие, будто рвались. Слава Богу, приступ продлился недолго. Можно было продолжать.

– Пока ты где-то валандалась, мы...

Нельзя! Кашель снова не дал посвятить Ольгу ни в собственные переживания, ни во вновь открывшиеся обстоятельства. А вот разговору о делах кашель не мешал.

На пробу Антошин уронил:

– Звонил мужик из Чернигова, тот, к которому ты недавно ездила. Готов сделать заказ...– и ничего, все получилось. Стоило же коснуться темы более актуальной, как горло, будто терли напильником. "Значит, наши кураторы не хотят, чтобы Ольга знала подробности. Ее используют вслепую. Ладно, пусть остается в неведении. В лишних знаниях – лишние печали. Нервы целее будут. Девчонке еще жить и жить, внуков мне, может быть, рожать..." – сложить два и два не составило труда.

– Если у вас все, я пойду в отдел, труба зовет, – избежавшая потрясений Ольга поднялась, направилась к двери. Походка была неуверенной, можно сказать, плохо координированной

– Ну, уж нет! – нарочито грозно рявкнул Антошин. – В таком состоянии на работе делать нечего. Вали домой. А лучше отправляйся к нам на дачу. Отоспишься на свежем воздухе, погуляешь, придешь в себя. Матвеевна за тобой приглядит, а завтра под вечер я приеду со своими дамами.

– Я с радостью...

– И чтобы в понедельник – как огурчик! Уяснила?!

– Да.

– Тогда, ориведерчи. Когда будешь в Ворзеле?

– Соберу вещи, одно дельце улажу, и как только, так сразу.

– Что за дельце? Молчишь? Опять секреты!

– Опять.

– Ладно, проехали. Держи ключи. Вот тебе телефон, – Антошин нашел в ящике стола старый мобильный, – и симка рабочая. Потом вернешь. Кстати, Мите позвони. А то он наяривает из Каменца-Подольского, психует, совсем меня замучил.

– Хорошо. Я все сделаю, как вы говорите.

Антошин удрученно покачал головой. В нормальном состоянии Ольга бы так никогда не ответила.

*

Слава Богу, очереди не было.

– Добрый день, я вам звонила...– поздоровалась Ольга, заходя в кабинет.

– Да, да, – согласилась врач. – Вы, кажется, сказали, что провели ночь в веселой компании, а теперь хотите узнать: не воспользовался ли кто-то вашим беспомощным состоянием. Что ж, раздевайтесь, садитесь в кресло. Так...определить наличие полового акта можно при наличии во влагалище сперматозоидов. У вас чисто. Стало быть, либо попались порядочные люди, либо использовались презервативы.

– Мне надо точно знать. Существуют ведь какая-нибудь экспертиза? Я заплачу...

– Хорошо. Анализ займет несколько часов. Оставьте телефон, я сообщу результаты.

– А ускорить процесс можно?

– Если денег не жалко...

На дачу к Антошиным Ольга ехала с изрядно облегченным кошельком, но спокойной душой. Секса не было. Павел соврал. И ей, и Вере Ивановне. Вот ублюдок – время от времени вскипала злость – а еще кольцо принес, замуж звал...

Утро в Ворзеле в отличие от Киева – время тихое и умиротворенное. За окном на узких улицах не ревут машины, не гремят стройки. Пригород за сто с лишним лет существования так и остался безмятежным дачным поселком. Ольга допила кофе, помыла чашку. Без особо воодушевления оценила содержимое холодильника – Матвеевна нанесла всяких вкусняшек. Кушать не хотелось, хотя по сравнению со вчерашним самочувствие явно улучшилось. Еще бы вспомнить, что происходило в течение двух дней, проведенных якобы в постели с Павлом, и все бы наладилось. Но память буксовала.

"Ладно, подумаю об этом позже. А сейчас займусь..." – решение принимать не пришлось. Громогласный крик взорвал тишину.

– Оля, открой!

Орала само собой Матвеевна. Соседка Антошиных была в доме своей. А так как жила без родных и скучала, то просьбу шефа восприняла с излишним энтузиазмом. Накануне старуху еле удалось выставить за порог. Нынешний визит определенно тоже затянется. Спасибо еще, начался не на рассвете!

– Доброе утро, – Матвеевна ткнула в руки кулек и важно прошествовала в дом. – Как спала? Как здоровье? А ну, повернись, гляну на твою физиономию. А что – ничего, уже не такая синяя. Сейчас позавтракаешь и вообще молодцом станешь.

В пакете оказалась завернутая в одеяло кастрюля.

– Гречку тебе сварила. С утра лучшей еды, чем каша, нет. Особенно полезна греча. В ней много цинка, калия, фосфора, кальция, железа, йода. Гречка восстанавливает капилляры, нормализирует давление, стимулирует мозговую активность, она полезна при болезнях сосудов, тромбофлебите, ревматизме, артрозе, гемморое, склерозе, циррозе, депрессии, бессоннице, бронхите, даже от радиации гречка – первое средство...

Про гречку Матвеевна могла говорить часами.

– Я не голодная.

– Хватит болтать, бери ложку и лопай! – бывшая учительница младших классов умела найти подход к каждому.

– Не хочу, не буду,

– Вот как ты заговорила? Ну ладно...

Старушка достала из кармана халата телефон и, прессуя грозным взглядом, уронила в трубку:

– Докладываю: Оля не слушается. Дерзит. Что? Наказать? Как именно? В угол поставить? Хорошо.

– Кому вы звоните?

– Как кому? Деду Бабаю. Он сейчас как придет, как даст тебе по попе, сразу отучишься пререкаться!

Что тут скажешь?! Старый, что малый. Лучше и в правду смириться с неизбежным. Иначе, себе дороже выйдет.

Ольга взяла ложку.

– Вот и умничка, вот и молодец, – расцвела Матвеевна. – А я тебе за это картишки раскину. Тебе ведь интересно знать будущее, правда?

– Нет. Вы мне сто раз гадали, ничего не сбылось.

– Так-таки ничего? Давай-ка, проверим, – все свои предсказания старуха тщательно записывала и при случае подвергала аудиту. – Где мой гроссбух...– из того же кармана на свет белый появился толстый блокнот. Зашуршали страницы. – Кажется, последний сеанс был осенью. Ну, да, точно, на память, слава Богу, не жалуюсь. Что ж тебе выпало? Читаю: "Сейчас на сердце пустые печали, но все быстро пройдет".