Текст книги "Жизнь в стиле С (СИ)"

Автор книги: Елена Муравьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Валентина минуту обескуражено молчала, фантазия брата не имела предела. Потом потребовала:

– Покажи фотографию.

Андрей открыл ящик стола, протянул два снимка. На одном снимке, сделанном совсем недавно, Никита, с серьезным видом, вглядывался в объектив. На другом, старом, с потрепанными краями, мальчик тех же лет, также насупившись, взирал на мир также серьезно и обстоятельно. Черты лица, поза, то неуловимое, в чем отражается внутренняя природа человека, у ребят были абсолютно идентичны.

– Боже! – прошептала Валя пораженно.

– Это не случайность, – брат ткнул пальцем в глянец картона. – Это знак. Самый настоящий знак. И уже второй. Женщина, как две капли похожая на мою мечту, с сыном похожим на меня и дочкой, от которой я балдею, случайными быть не могут. Понимаешь, не могут. Я только одного не пойму, – продолжил задумчиво, – почему Татьяна такая чужая, неприкаянная, посторонняя. Смотрит на меня и будто не видит. Слушает и не слышит. Она мне нравится. Я чувствую, что нравлюсь ей. Но между нами словно стена, сквозь которую я не могу пробиться. Я не знаю, что делать. Я совсем не знаю, что мне делать, – в голосе Андрея дрогнули растерянные нотки.

– У нее депрессия. Сильная депрессия. Потому тебе не стоит торопить события, – посоветовала Валентина. – Тем паче не надо манипулировать мальчиком, чтобы добиться внимания его мамы. Это непорядочно.

– Ты ничего не поняла, – вскипел Андрей. – Да, я хочу эту женщину. Но детей я хочу в сто, в тысячу раз сильнее. Я просто зверею при мысли, что они уйдут из моего дома. Но они не уйдут. Я этого не допущу. Я заставлю Таню принять мое предложение.

– Но ведь ты не делал Тане предложения.

– И не собираюсь. Я предъявлю ей ультиматум. Я нужен Никите и Маше. Этого довольно.

– Андрей, ты – эгоист. Ты любишь только себя и ради своей прихоти готов унизить другого человека.

– Эгоист, так эгоист, – Рощин с трудом овладел собой. – Так или иначе, эта женщина и дети будут моими. Я так решил.

– Не спеши. Подумай.

– Не о чем думать.

Претворяя решение в жизнь, Андрей потолковал с глазу на глаз с Таниным хирургом и, предваряя, результаты, очередного рентгена, при помощи пятидесятидолларовой купюры, сам поставил диагноз:

– Еще месяц на костылях, правда?

– Зачем? – удивился врач. – У нее все в порядке.

– Без гипса она от меня сбежит, – ни не смущаясь чужого любопытства, признался Андрей.

– Что ж, месяц, так месяц… – согласился доктор, о чем и поведал Татьяне при очередной встрече: – Нулевое сращение. Недельки четыре придется еще потерпеть. Кстати, наведайтесь к физиотерапевту. Он вам покажет комплекс упражнений.

Пока расстроенная Таня путешествовала по лечебным кабинетам, Рощин с Никитой отправились в библиотеку к Валерии Ивановне. По просьбе Тани она подобрала для Тани книги по истории эсеровского движения.

Оппель пришлось парковать метрах в двадцати от входа. Подобраться ближе мешал серый джип, с медвежьей грацией занявший небольшое пространство перед стеклянными дверьми.

– Я быстро, – Андрей щелкнул Никиту по носу и выбрался из машины. Однако не успел сделать и шагу, как почувствовал резкую боль в затылке. Асфальт полетел навстречу. Перед глазами заплясали звезды. Одна очень напоминала рожу пьяного мужика.

– Будешь, паскуда, знать, как мою бабу трахать… – в оглушительную тишину ворвался пронзительный вопль.

Почти не осознавая, что происходит, ухватив каким-то седьмым чувством нависшую опасность, Рощин откатился в сторону. Через мгновение на то место, где он только что лежал, с гулким грохотом опустился лом.

– Сука гребаная, – с матерной бранью пьяный до крайности мужчина лет тридцати рванул дверцу и схватил Никиту.

– Нет! – мальчик захлебнулся отчаянным плачем.

Не обращая внимания на слезы и протесты, мужчина закинул Никиту на плечо и побежал в сторону проспекта. Тонкие детские ручонки и русая головенка взметнулись в сторону, словно кукольные.

Рощин минуту или более недоуменно смотрел вслед похитителю.

«Куда, зачем, какого черта…» Тупые мысли растворялись в бессмысленном полуобморочном равнодушии. Затем яркой вспышкой наступило прозрение. Андрей с трудом поднялся и, прихрамывая, заковылял вдогонку. Перед глазами прыгали разноцветные сполохи, макушка горела, в ушах стоял звон. Каждый шаг, как эхо, отдавал острой болью в висках, однако страх за Никиту толкал Андрея вперед. Расстояние между ним и пьяным сокращалось, вскоре Рощин настиг мужика, толкнул в спину, изловчившись неведомо каким образом, выхватил мальчика.

– Беги в машину и закройся, – приказал в испуганные глазенки. Никита еле заметно кивнул и не тронулся с места.

– Мать твою! – не удержав равновесие, мужик, упал на асфальт, вскочил и бросился на Андрея.

Они катались по земле, обменивались ударами, зверея от ярости и боли. В какой-то момент Рощину удалось преломить ситуацию. Он ткнул что есть силы противника головой в лицо, затем заехал коленом в живот. Пьяный, взвыл от боли, закашлялся, поник. Тогда лишь Рощин узнал в нем Таниного мужа. Даже вспомнил имя.

Генка смотрел на Рощина красными, бессмысленными глазами.

– Козел.

– Пошел ты! – Рощин поднялся, небрежным жестом отряхнул брюки, и тот час кулем рухнул вниз. Генка дернул его за ноги, навалился, врезал приличный апперкот. Ударить в ответ Андрей не успел, Генка сдавил ему горло, перекрыл кислород.

Хрипя и извиваясь, Рощин пытался дотянуться до обломка кирпича, валявшегося неподалеку. Когда это удалось сделать, он впечатал камень в голову противника. Генка заорал от боли и обмяк.

Это и спасло ему жизнь. Стальной лом с гулким уханьем врезался в асфальт в паре сантиметров от виска Генки и резко взмыл ввысь снова. Никита, с перекошенным от ужаса лицом, замахнулся для нового удара.

– Не надо! – заорал Рощин. – Никита! Не смей!

Мальчик замер на мгновение. Его едва хватило, чтобы вскочить и выхватить из детских рук орудие убийства.

– Ублюдок чертов, – закричал Генка. Он лежал лицом вниз, широко раскинув руки и ноги, и орал злые слова. – Что б, ты, сдохла грязная сука со своим паршивым отродьем. Шваль, падла, курва.

– Сам шваль, падла… – Никита, выскользнув из-под руки Рощина, бросился на Генку. Ударил ногой под ребро. И, отброшенный крепкой рукой, отлетел в сторону.

– Никита, – рявкнул Андрей. – Убирайся отсюда немедленно!

Мальчишка, с воем забрался в машину, забился в угол, заплакал горько, навзрыд.

С опаской оглядываясь на пьяного, Рощин добрел до Опеля, сел за руль, осторожно выправил на дорогу. Минут пять вел машину, молча, приходя в себя. Затем притормозил у обочины, повернулся к плачущему Никите, сказал:

– Все в порядке, малыш. Мы победили. Иди ко мне.

С заднего сидения донеслось:

– Не пойду.

Рощин повысил тон:

– Иди, я сказал.

Неохотно мальчик перебрался на соседнее кресло. Отвернулся отчужденно. Отшатнулся, когда Андрей, попытался обнять его. Сминая сопротивление, Рощин, притянул Никиту к себе, что есть силы, притиснул к груди. Не зная, что и как делать в таких случаях, повторил:

– Все в порядке, малыш. Мы победили, – и добавил нежно, – мой маленький, мой хороший, мой любимый.

Руки сами потянулись к белобрысой макушке, перебрали нежные прядки, затеялись гладить волосы. Минуту Никита терпеливо сносил ласку, потом обхватил Рощина за шею, пробормотал невнятно: «папочка». Детские плечики тряслись от нервного напряжения. От замершей фигурки веяло таким горьким отчаянием, что у Андрея от жалости перехватило горло.

– Он мой самый большой враг, – признался мальчик. – Я его ненавижу. Он замучил нас. Он бьет маму, и меня, и Машу.

Обыденность детского кошмара была ужасающей. О совершено невозможных, недопустимых вещах Никита говорил спокойно, почти без волнения. Этот ребенок привык к вещам, о существовании которых знал не всякий взрослый.

Андрей слушал Никиту и бесился от ярости. Как смела Таня, обречь детей на подобное существование? Почему смирилась? Как могла опустить руки? Рощин молчал, баюкал Никиту, вбирал в себя недетскую муку, трепетал от нежности к маленькому человечку и убеждался в собственной правоте решимости: «Я хочу этих детей. И хочу эту женщину. Я возьму их. Хочу и возьму. Никто меня не остановит!»

Рощин заглянул в заплаканное личико.

– Эй, дружище, как дела?

Мальчик улыбнулся растерянно.

– Нормально.

И вдруг спросил:

– Ты честно мой папа? Честно-пречестно?

– Здрастье, – протянул Андрей насмешливо. – Разве я бы стал врать? Делать мне нечего.

Небрежный ответ развеял сомнения. Никиты засиял от счастья.

– А здорово я ему врезал, – началась мужская беседа.

– Да уж, не хило, – подтвердил Андрей.

– А ты, а он…

– Господи, – всполошился вдруг Рощин, – нас же мама ждет. Как мы ей на глаза покажемся?

Вид у обоих был аховый. Футболки порваны, джинсы грязные, у Рощина на лице и руках ссадины и синяки, затылок в крови.

– Мама нас убьет, – согласился Никита. – Меня точно.

– Нас нельзя убивать, – возразил Андрей, – нас даже ругать нельзя. Мы с тобой победители. А победителей не судят.

Он взялся за телефон.

– Такси? Примите заказ.

Через четверть часа они встречали у поликлиники красный Форд.

Водитель только хмыкнул, услышав нарочито жалобное:

– Видишь, приятель, что с нами приключилось? Понимаешь, что нам мама сейчас устроит?

– Вижу и понимаю. – Стоящая по соседству иномарка, грязная, но дорогая одежда Рощина делали мужика покладистым.

– Выручай. Забери маму из кабинета 302 и отвези на дачу. Мама у нас очень приметная: симпатичная, с гипсом на правой ноге и парой костылей придачу.

– Мы за ней идти боимся, – вставил «пять копеек» Никита. – Она у нас строгая.

– Да, ребята, попадет вам по первое число, – заговорщицки подмигнув и прихватив полтинник баксов, водитель отправился за Таней.

Рощин достал мобильный, приторно сладким голосом поинтересовался:

– Танечка, заждались? Извините. Книги? Ах, книги. Конечно, конечно. Кстати, у нас с Никитой возникли некоторые обстоятельства, так что вы поезжайте на дачу одна, а мы останемся ночевать в городе. Сейчас таксист за вами зайдет и поможет спуститься вниз. Нет, нет, все в порядке. Не выдумывайте. Мы вернемся утром, к завтраку.

– Порядок, – последнее слово адресовалось Никите.

Они проводили Форд до последнего поворота к дачному поселку и с чистой совестью отправились назад, на городскую квартиру.

Пробежав по комнатам, мальчик замер перед портретом надменной красавицы.

– Мама!

Рощин положил руку на узкое плечико.

– Теперь ты мне веришь? – спросил строго.

– Верю, – восторженно выдохнул Никита.

На следующий день, глядя на хмурую физиономию Татьяны, натыкаясь, то и дело, на ее угрюмое молчание, Рощин понял: Никита проболтался. Мальчику хватило сил сохранить одну тайну, две – было уже выше его сил.

За ужином Таня сидела, не поднимая глаз, и почти ничего не кушала. Никита грустно ковырял вилкой блинчик с мясом. Маша капризничала. Даже Алла Аркадьевна, добрая душа, хмурилась, не одобряла поступков Рощина.

Андрей сам обострил ситуацию:

– Таня, я хотел бы с вами побеседовать. Когда вам удобно?

– В десять вечера, – сухо уронила секретарша.

Ровно в десять в дверь кабинета постучали.

– Да, пожалуйста.

Опираясь на костыли, Таня добрела до дивана. Села, неловко выставив вперед ногу. Подняла безучастный взгляд на Рощина.

Тот мысленно восхитился. Железное самообладание.

Он ожидал упреков, обвинений, скандала. Однако, мадам изволили молчать. Ладно, хмыкнул Андрей, посмотрим кто кого.

– Сколько страниц вы уже напечатали?

– Сто.

– Мало. Хотелось бы больше.

– Я постараюсь увеличить темп.

Все-таки ему удалось задеть ее. На щеках вспыхнул румянец, пальцы, сжатые в замок, побелели.

– Собственно это все, – Рощин милейшим образом улыбнулся.

– Все? – вскинула брови Татьяна.

– Все.

Не костыли, наверное, Таня убежала бы сейчас. Не подчиненное положение – сказала бы резкость. Волнение и злость отразились на красивом лице. А глаза, как у больной собаки, сочились горестной беспомощностью.

– У вас вопросы? Я слушаю, – теперь Рощин изобразил безучастие.

– У меня есть вопросы! – процедила Таня. – По какому праву вы вторгаетесь в мою жизнь? Зачем приручаете Машу? Зачем морочите голову Никите? Он требует, чтобы я вспомнила вас и рассказывает невероятные истории о том, как счастливо мы жили когда-то. Я не знаю, как объяснить ему, что вы пошутили. Не представляю, как избавить ребенка от лишней боли.

– До того, как ответить на ваши вопросы, я задам свои! – Рощин повысил тон. – По какому праву вы превратили детей и себя в заложников пьяного идиота? Зачем не живете нормально? Почему терпите рядом ублюдка?

Таня резко поднялась.

– Не ваше дело. Моя жизнь вас не касается. Вы – посторонний человек. Оставьте меня и детей в покое.

– Нет!

– Что значит, нет?! Как вы смеете?!

– Сядьте и выслушайте меня! – приказал Рощин. – Я делаю вам предложение. Коммерческое или личное судите сами. Я предлагаю вам стать моей женой. Тогда я смогу усыновить Никиту и Машу. Им нужен отец. Я буду прекрасным отцом. У меня есть дом, деньги. Я не пью, почти не курю. Здоров, благополучен, успешен, при деле. Я – прекрасная кандидатура в отцы. И мужья. Но, на втором пункте я не настаиваю. Сочтете нужным, наш брак будет настоящим. Нет – разведемся через некоторое время. Так или иначе, я не дам вам губить детей. Не позволю уродовать их жизнь!

– Мой ответ: нет.

– Чем он держит вас? – продолжил Андрей чуть спокойнее. – Вы его любите? Не похоже. Значит, боитесь?

Таня не ответила, отвела взгляд в сторону.

– Я не собираюсь обсуждать с вами свою личную жизнь.

– Я даю вам неделю на раздумья! Я хочу сделать Никиту и Машу счастливыми. Тоже бы я сказал про вас, но боюсь, не имею на это права. Пока, во всяком случае. – Андрей не мог не заметить, что Тане приятна его настойчивость.

– Что значит пока… – Таня жалобно улыбнулась, не поддаться напору Рощина было невозможно.

– Я, наверное, влюблен в вас. Во вторую, конечно, очередь.

– Наверное? Во вторую очередь? – на женском лице расплылось удивление.

Рощин ухмыльнулся игриво.

– Извините, но после того, как барышня изволила объясниться мне в любви, царица моего сердца – Маша. Так что при очевидной симпатии, простите, вы – следующая после Марии. И ни как иначе.

– Мне все равно, на каком я у вас месте.

– Не лукавьте. Валя сказала, что вы влюблены в меня, а она никогда не ошибается.

Это было нечестный ход! Таня разозлилась:

– Вы невыносимы.

– Совершенно верно. Так что, не тратьте время и силы понапрасну. Соглашайтесь. Иначе я вызову гипнотизера или отведу вас в ЗАГС силой.

– Только попробуйте!

Едва за Таней закрылась дверь, Андрей довольно воскликнул:

– Я сделал это! Я сделал ей предложение! – и замер, сраженный наповал новым открытием. «Твоя жизнь изменится, когда прелестная блондинка объяснится тебе в любви», – давным-давно, еще в молодости, разложив потрепанную колоду, нагадала ему сестра. Спустя долгие годы, прелестная блондинка двух лет от роду, обняв Рощина за шею, прошептала в ухо: «Я тебя люблю» и словно замкнула своим признанием электрическую цепь безумия. Остро, нестерпимо, до боли, захотелось перемен в жизни. Захотелось любви, нежности, тепла, всего, что может дать мужчине только женщина, семья, дети.

– Господи, – прошептал Андрей, закрывая глаза. Количество чудес явно превышало возможности его рационального ума.

На следующий день на даче появилась Валентина.

– Я в курсе, – объявила Тане с порога. – Андрей – жуткий тип. Но, по сути, он прав.

– Наверное, – скучно согласилась Татьяна.

– Мне не нравятся ваши настроения, – старшая Рощина, по обыкновению, была категорична и напориста.

«Мне, к сожалению, тоже», – подумала Таня.

– Я не смогу стать хорошей женой Андрею Петровичу. Я не хочу никого любить. Я почти ненавижу секс.

Валентина Петровна отмахнулась:

– У вас обычная депрессия. Когда она закончиться вам захочется и любви и секса. Не торопитесь себя хоронить.

– Я не могу обречь Андрея на неприятности. Бывший муж ни за что не оставит меня в покое.

– Вы ничего не можете! – возмутилась Валентина. – Какая преступная беспомощность! Хватит ныть – надо решать проблему.

– Гена спалил маме гараж, избил ее мужа, дважды прятал Никиту в чужом погребе. Стоит мне уйти из дому, он находит меня и устраивает безобразные дебоши с мордобоем и битьем стекол. Я надеялась, что смогу обмануть его в этот раз. Не получилось. Гена встретил Андрея около библиотеки, пытался опять выкрасть Никиту, устроил безобразную драку.

– Но как ваш благоверный узнал, что Андрей приедет за книжками? Он ведь явно поджидал Андрея.

– Он всегда как-то узнает, где я нахожусь.

– Может быть, соседка ему рассказывает?

Таня возразила:

– Нет. Валерия Ивановна на моей стороне.

– Но кроме нее, вас и Андрея никто больше не знал о встрече. Стало быть, проболтались или вы, или она. Ладно, – хмуро уронила Валентина, – я разберусь.

– Валентина Петровна, – Таня старательно подбирала слова, – убедите, пожалуйста, Андрея, отказаться от своих планов.

Рощина развела руками:

– Если мой братик втемяшит что-нибудь в свою буйную голову, то пиши-пропало. Он никогда не отступает и всегда добивается своего. Он и вас добьется, не взирая на ваши страхи и сомнения.

– Но зачем мы ему нужны?

– О, вы еще не в курсе? Андрей решил, что встреча с вами произошла не случайно. Что вы предопределены друг другу. Что его единственный шанс быть счастливым это – вы, Никита и Маша.

В противовес иронии, отчетливо звучащей в голосе, глаза Валентины выдавали пытливый интерес. «Как ты относишься к моим словам? Насмехаешься? Равнодушна?» – витали в воздухе незаданные вопросы.

– Он, действительно, так считает? Предопределены? – Позыв к откровенности был неожиданным и безудержным, как понос. Таня с тяжким вздохом начала: – Я покажу вам одну вещь, если вы поклянетесь не выдавать меня Андрею.

Портрет Надин Матвеевой в серебряном медальоне заслужил высочайшую оценку.

– Бляха муха, – ахнула Валентина. – Да, она же – вылитая «Модница» Спиро и как две капли воды похожа на вас. И зовут ее также как героиню романа Андрея? И текст послания, словно адресован лично вам? Что же это делается, Господи? Как это все понимать?

– Не знаю, – призналась Таня. – Но странности начались, после того, как Валерия Ивановна посоветовала мне сходить к экстрасенсу.

– Адрес! – Валентина мгновенно вскипела энтузиазмом.

– Чей? Валентины Ивановны?

– Адрес экстрасенса!

От Полины Валя вернулась какая-то пришибленная.

– Ну, что? – спросила Таня волнуясь.

– Ерундовая баба, – отмахнулась Валентина. – Так ничего толком и не сказала.

– И мне так показалось сначала, – вздохнула Татьяна, – а потом, вот какая карусель закрутилась. Почище бразильского сериала.

– Да, – Валентина Петровна сделала скучное лицо и небрежно добавила, – Полина просила передать: условие остается в силе. Что она, интересно, имела в виду?

– Понятия не имею, – честно призналась Таня.

РОМАН

– Добрый день, – уронила Надин и шагнула в открытую дверь. Ни страха, ни смущения она не ощущала. Только острую, как боль решительность.

– Здравствуйте, Надежда Антоновна, – сказал высокий худой мужчина, насмешливо полыхая глазами. – Очень рад вас видеть.

Надин приподняла густую черную вуаль, укрывавшую лицо, и смело взглянула в глаза своему врагу.

– Не имею чести знать ваше настоящее имя-отчество, – ответила резко.

– Отбросим этикеты. Не хотите называть меня по-старому Арсением? Тогда, позвольте представиться, Сергей Борисович Басов или, если изволите, Глеб Гурвинский.

– Мне все равно.

– Прошу в комнату, Наденька.

Мужчина галантно указал вглубь коридора.

– Надежда Антоновна, – уточнила Надин.

– Нехорошо получается. Я к вам попросту, открыто, а вы ко мне с вывертом. Ведь мы знакомы накоротке. Можно сказать интимно.

Высокий явно желал смутить ее.

– Насилие – не повод для дружбы, – отрезала Надин. – К тому же особого впечатления вы лично на меня не произвели. Ни темпераментом, ни габаритами.

– Насилие? – оскалился в хищной улыбке хозяин. – Мне, казалось, я тогда убедил вас.

– В чем? Что идущие на смерть выше морали? Не преувеличивайте, – усаживаясь в кресло, сказала Надин. – Ваши слова не могли исправить низость поступка.

Она парировала недружелюбный взгляд и спокойно продолжила.

– Вы знаете, кто я. Я знаю кто вы. Поговорим на чистоту, если вы не против?

– К вашим услугам, – склонил голову липовый инженер. – Хотите коньяку или вина?

– Нет. Оставьте Ольгу в покое.

Гурвинский с сожалением вернул на место бутылку с коньяком.

– Это просьба или требование?

– Предложение. Девочке не место в терроре.

– И это говорит знаменитая Надежда Ковальчук! Краса и гордость Боевой Организации!

– Моя террористическая деятельность остались в далеком прошлом. В настоящем есть темы гораздо интереснее.

– Например?

– Ваши планы относительно Оли.

– Она чудная девочка. Милая, темпераментная, с фантазией. Жаль, не довелось быть у нее первым. Дефлорация – акт мистический. Я обожаю девственниц.

Надин небрежным жестом отмахнулась от информации.

– Я не ханжа. Оля, слава Богу, тоже. В семнадцать лет человек вправе распоряжаться собой по собственному усмотрению.

– Какие тогда претензии? – ирония сочилась из каждого слова Гурвинского. – Ольгу никто не принуждал. Наши отношения – добровольный союз.

Надин поморщилась:

– Я не предъявляю претензий. Не обсуждаю моральную сторону дела. Не обвиняю и не призываю к порядочности. Я предлагаю оставить Ольгу в покое. И только.

– Вы не жалеете племянницу. Разрыв принесет девочке массу страданий.

– Вы гуманист? – приподняла брови Надин.

– Ничто человеческое мне не чуждо.

– Особенно пороки?

Гурвинский подался вперед:

– То есть?

– Ваша личная жизнь меня не касается.

– Что вы знаете о моей личной жизни?!

– Я? – невинно переспросила Надин. – Знаю, что вы – отчаянный игрок и однажды проиграли партийные деньги. Знаю про бордели, ночные оргии и случай в Праге.

В Праге с мужчиной, произошла неприятность. Поздним вечером, его ограбили, избили и изнасиловали пьяные бродяги.

– Это была ты?! – от лощеного спокойствия не осталось следа. Гурвинский пришел в бешенство. – Сука! Я тебя убью!

– Вы, должно быть, забыли про Прохора Львовича Люборецкого и его архив? На всякий случай напоминаю: меня нельзя убивать. В моих руках находятся секреты партии. Сразу после моей смерти архивы будут опубликованы. Многим это не понравится. Зато пражские фотографии, надеюсь, произведут впечатление.

Гурвинский рванулся к Надин, но, овладев собой, замер в двух шагах. Лицо его дрожало от гнева.

– Как ты посмела?! Какое имела право?!

– Я не привыкла оставаться в долгу, – открылась Надин. – Не умею прощать. Не допускаю насилия над собой. Я очень категорична в своих принципах.

– Но..

– С мужчинами так не поступают?

– Да!

– Я не делаю различий между людьми по половому признаку. Вы заслужили урок, вы его получили. Если желаете, могу прочитать лекцию: идущие на смерть выше морали, последнее наслаждение, плоть как инструмент духа. И прочая лирика.

Воспоминание об испытанном унижении, невозможность наказать обидчицу привели Гурвинского в неистовство. Продолжать разговор в таком состоянии он не мог, потому быстрыми шагами мерил комнату. Успокаивался.

– Довольно о личном, – Надин поправила кокетливым жестом волосы, она была удовлетворена. Вожделенная минута, о которой она долго мечтала, принесла ни с чем, ни сравнимое удовольствие.

– Личном? – удивился хозяин квартиры. – Я полагаю, вы намерены предложить мне фотографии в обмен на Олину свободу?

– Фи, сударь, шантаж – удел низких натур. Фотографии – мелочь, к слову пришлось, я и вспомнила. Но если желаете, можно совершить обмен. Я не против.

– Фотографии, действительно, мелочь. Серьезнее ничего нет?

– Есть. ЦК особо заинтересован в Ольге, вернее, заинтересован в ее деньгах. Девочка наследует большое состояние. Если в результате вашей самодеятельности с головы Ольги упадет хоть один волос, вас сотрут в порошок.

Гурвинский быстро возразил:

– Я в курсе денежных дел Ольги Павловны. Она, безусловно, барышня состоятельная. Но таких в России пруд-пруди. Павлу Матвееву едва за сорок, наследство – дело долгое и туманное. Вдруг появятся другие дети? Вы еще молоды, можете родить.

– Речь идет о другом наследстве, – возразила Надин. – Ольге отписано огромное состояние. Ради него мне было приказано оставить партийную работу, вернутся домой, выйти замуж за Матвеева, подружиться с племянницей.

Гурвинский, явно заинтригованный, спросил:

– Даже так?

Надин раскрыла ридикюль, достала сложенный пополам лист бумаги, протянула собеседнику.

– Это неполная копия. Ознакомьтесь.

Текст гласил:

«Я, Грушинина Глафира Георгиевна, будучи в трезвом уме и здравой памяти, завещаю Матвеевой Ольге Павловне, принадлежащие мне имущество, как движимое, так и недвижимое. А именно: банковские активы на сумму… рублей, драгоценности …и прочее …Итого: 5 миллионов рублей. Распоряжение вступит в силу чрез полгода после моей кончины, однако не ранее 1.01. 1911 года, при условии, что указанная особа в возрасте 21-го года будет состоять в браке, родит ребенка, не будет замешана в скандалах, уголовных и политических. То есть выявит себя женщиной благородной, благоразумной, доброй послушной дочерью и женой…

Если требования исполнены не будут, права наследования переходят приюту святой Марии, при Онежской обители…Сим удостоверяю…»

– Московская миллионерша назначила Олю своей наследницей? С какой стати? – Гурвинский с пренебрежением отбросил копию завещания. – Почему я должен верить этой филькиной грамоте? Почему должен верить вашим словам?

– Ольга – внучка Грушининой. У сестры был роман с покойным Леонидом Грушининым. Девочка – вылитая Глафира Георгиевна в молодости.

– Ольга в курсе? Павел Павлович?

Надин невозмутимо ответила.

– Нет, конечно. Распоряжение носит секретный характер. Иначе Олино благоразумие и чувства будущего супруга могут оказаться не вполне искренними.

– Вы, однако, прекрасно осведомлены? Удивительно!

– Отнюдь. Я работаю с Грушиниными давно. С покойным Игнатием Ивановичем состояла в дружеских отношениях. С Леонидом Игнатьевичем была накоротке. Теперь курирую старуху. После трагической гибели сына Глафира Георгиевна шага не ступит, не посоветовавшись со мной.

Гурвинский сжал в нитку тонкие губы:

– Получается, я здесь лишний?

– Более чем, – сообщила Надин.

Инженер всплеснул руками, изобразил озарение:

– Почему бы мне тогда не стать мужем Ольги?

– Потому, что Грушинина четко определила, кого желает видеть Ольгиным супругом.

– И кого же?

– Есть несколько достойных молодых людей, которым старуха благоволит.

– Да…дела.

Надин степенно поднялась и подошла к окну. Город по-летнему суетился, цокал каблучками, шаркал подошвами, гремел ободьями колес, шуршал резиной шин, колыхал терпким июньским воздухом тонкие занавески в распахнутых окнах дома напротив. Город радовался жизни, и не думал, как ей, бедняжке, приходится сейчас туго.

– Вы, ввязались не в свою игру. – Надин бросала слова тяжело, словно камни. – Хочется вам или нет, в террор Ольга не пойдет. Советую найти приличный повод и порвать отношения. Иначе – пеняйте на себя. Вы знаете, как поступают с теми, кто мешает партии устраивать финансовые дела.

– Кто может подтвердить ваши полномочия? – спросил Гурвинский после долгого молчания. И добавил: – Может все-таки выпьете? – он кивнул на бутылку французского коньяка.

– Пить с вами я не стану, а фамилии назову, только получив санкции из Женевы. Через три дня я направляю отчетный доклад, где опишу ваши подвиги. Так или иначе, от меня или из центра, вы получите указание оставить Ольгу в покое.

– Милая, Надежда Антоновна, – последовало тот час возражение, – с недавнего времени я являюсь членом Центрального Комитета. Тем не менее, никогда не слышал о вашем задании. Я знаю: вы оставили сначала террор, потом партийную работу, вернулись домой, живите под настоящей фамилией. Возможно, это внешняя сторона дела. Возможно, в некоторые особые обстоятельства я не посвящен и вы честны со мной. Но, не исключено, что надеясь спасти племянницу, вы блефуете. Последняя версия, кажется мне очень правдоподобной. Так или иначе, я не могу исполнить вашу просьбу. – Гурвинский вновь затеялся мерить шагами комнату. – У меня четкие инструкции: взять в оборот Ольгу и, таким образом, заставить вас вернуться в партийные ряды.

– От кого непосредственно вы получили указание? – рявкнула Надин.

Гурвинский кривовато улыбнулся.

– Обойдемся без имен. Скажу лишь, человек этот обладает очень высокими полномочиями.

– Господи, да когда же в Центральном Комитете будет порядок. Вечно левая рука не знает, что творит правая. – Надин, с трудом подавив гнев, процедила сквозь зубы: – В августе я еду в Швейцарию. Буду в Женеве и непременно свяжусь с нужными людьми. До тех пор, прошу не беспокоить Ольгу.

– Я должен подумать, – помялся Басов.

– Черт возьми, – снова закипела Надин. – Я ведь объяснила все достаточно ясно. Вы мешаете. У меня дело на пять миллионов, а тут вы со своей самодеятельностью. Вам что надоело жить?!

– Знаете, Надежда Антоновна, а вы убедительны. Пожалуй, я оставлю Олю. Но в обмен на некоторую компенсацию. Вы – дама богатая. Надеюсь, щедрая.

– Конечно, конечно, деньги… – Надин торопливо достала из кармана жакета конверт.

– Благодарю, – Гурвинский заглянул внутрь. Чертыхнулся.

На снимках пражские бродяги пользовали худощавого мужчину. Фотограф не поленился и осветил процесс со всех сторон. Особенно удался кадр, где крупным планом были сняты обезумевшие от боли и ужаса глаза мужчина. Гурвинский побледнел.

– Мы так не договаривались.

– О деньгах не может быть и речи. Я, не в пример вам, не торгую людьми. Что еще?

– У вас в Москве квартира пустует. Жалеете денег на революцию – дайте хоть ключи и рекомендательное письмо к управляющему.

– Хорошо, – Надин поднялась. Завершая визит, направилась к двери. – Ключи и записку я пришлю с уличным мальчишкой. Под какой фамилией вас знают в Женеве?

– Гурвинский, Глеб Гурвинский, – полетело вдогонку злое.

Не оборачиваясь, Надин кивнула и, не прощаясь, покинула квартиру. Жаль она не видела лицо своего недавнего собеседника. Растерянность и восхищение, застывшие в прищуренных глазах, польстили бы, потешили тщеславную натуру. Слова привели бы в восторг.

– Ну, и сука! – крякнул мужчина и разочарованно присвистнул. Он планировал иной финал встречи. В соседней комнате в серебряном ведерке охлаждалось шампанское, белели нежным шелком простыни. В отличие от юной Наденьки Ковальчук мадам Матвеева оказалась особой осторожной и отказалась от коньяка, приправленного морфием. И ладно, решил Гурвинский, не очень-то хотелось. Очень, на самом деле, и хотелось, и требовалось переспать с этой гордячкой. Очень хотелось показать, кто здесь начальник, а кто – дурак.