Текст книги "Жизнь в стиле С (СИ)"

Автор книги: Елена Муравьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

За два серебряных полтинника Ваня поведал: молодые люди, вместе с Олей покинувшие Садовую, 25 были обычными и подозрений не внушали. А вот одна парочка: плохо одетый, неопрятного вида парень лет девятнадцати и очень стройная, очень красивая дамочка лет двадцати пяти выглядели довольно странно.

– Уж больно она хороша для такого прыщавого обалдуя и уж больно он против нее жалок, – решительно заявил Иван.

– Не факт.

– Если я говорю, что дело не чисто, значит так оно и есть. Уж я то жизнь понимаю, – уверил Ванька. – Стало быть, за барышней я послежу. А там видно будет.

– Что еще?

В кругу молодежи было двое мужчин средних лет. Один подозвал извозчика и, сторговавшись за пятнадцать копеек, укатил в неизвестном направлении. Второй, покружив по городу, отправился пешком в номера купца Радченко.

– Я заметил, какой экипаж увез первого типа, – продолжил рапорт Иван. – Если повезет, завтра поймаю его у трактира Анисимова. Там в полдень извозчики завсегда чаи гоняют. Вдруг наш ямщик вспомнит, куда доставил пассажира.

На площади у фонтана стоял шум и гам: ржанье коней сливалось в криками возниц и грохотом от проезжавших мимо экипажей, ломовых телег и водовозных бочек. Вдоль тротуара стояли пустые запряжки. Пока лошади жевали овес из подвешенных на шею торб, извозчики пили чай. Иван с Витьком заглянули в прокуренный сумрачный зал трактира, потолкались между столами и покинули заведение. В дыму и суете обнаружить «субтильного и коротко стриженного» – как описал извозчика, воодушевленный парой гривенников, сторож – им не удалось.

Прикупив для веселья по куску пирога, ребята заняли пост у фонтана.

– Вот он, касатик, – обрадовался Витек невысокому худощавому типу, подошедшему к «их» пролетке. – Айда, потолкуем.

– Погоди, – одернул приятеля Иван. Что-то, буквально в последнюю минуту, остановило его.

Мужичок, в новом перепоясанном обрывком выцветшей вожжи коротком кафтане, отличался от других, снующих по площади, извозчиков. Чем, задумался Иван и не смог себе ответить.

– Чего годить-то? – прошипел сердито Витек.

– Какой-то он странный.

– Ладно тебе. Обычный мужик.

– Не-а.

Словно в подтверждение тип достал из кармана белый чистый носовой платок и аккуратным движением вытер нос.

Ребята притихли настороженно. Нормальные люди выдували сопли на землю, зажав ноздрю пальцем, или громогласно сморкались в кулак, растирая затем влагу по штанине. Платками пользовались только буржуи или те, кто старался на них походить.

– И точно, смурной тип, – протянул Витек.

Пролетка медленно тронулась, осторожно минуя встречные экипажи. На повороте возчик обернулся и обвел площадь долгим взглядом.

– Побежали! – приказал Иван.

Через сквозные дворы и закоулки, мальчишки поспели к новому повороту раньше экипажа. Он появился спустя минуту и сразу притормозил рядом с высоким крепким стариком.

– На Западынскую, – предложил пассажир. – Двугривенный.

– Меньше чем тридцать копеек с места не тронусь. – На почин после обеда извозчики обычно брали недорого. Подозрительный извозчик запросил лишку.

– Ну, и стой. Я другого найду.

– Воля ваша, барин.

Когда мужик отвадил третьего по счету клиента, стало ясно, что работать он не собирается. И точно. Свернув в тихий переулок, у ворот небольшого каменного особнячка, он притормозил и задремал. Спустя час встрепенулся, дернул вожжами, цокнул языком, направил лошадь в сторону центра, где и затерялся в сутолоке.

– Очень подозрительно, – подвел итоги Иван. – Правда, Надежда Антоновна?

На следующий день Надин отправились к фонтану вместе с мальчишками. Субтильный тип опять поил лошадь, хлебал чай, дрых в переулке по соседству со вчерашним. Здесь, одетая в одолженное у горничной простое платье, с гладко убранными волосами, похожая на обычную фабричную работницу, Надин и потревожила его.

– Эй, приятель, – пьяновато покачиваясь, она направилась к экипажу.

– Чего надо? – спросонья рассердился мужчина.

– Не желаете, сударь, помочь барышне? – Надин игриво усмехнулась.

– Чем? – заинтересовался субъект. Барышня была чертовски симпатичная. полногрудая, пухленькая, пьяненькая

– Я с подружкой сейчас поспорила, что поцелуюсь с первым встречным. Вон она, зараза, в окошко пялится. Так, что хочешь, не хочешь, а подставляй, красный молодец, губы. Лобызать тебя буду. – Надин с хохотом полезла на козлы. Худой густо покраснел и, с перепугу, наверное, дернул вожжи. Лошадь тронулась, затрусила потихоньку, набирая скорость. Колеса загрохотали по булыжнику.

Надин вернулась к мальчишкам.

– Сука он ряженая, – хмуро буркнул Иван, – не извозчик, да?

– Да, руки чистые, белые, без мозолей, физиономия необветренная, – грустно вздохнула Надин. И добавила, – нужно нанять экипаж на завтра. Кто умеет с лошадьми управляться? Никто? Что ж, придется самой.

К извозчичьей конторе она явилась в поддевке, суконных штанах, кирзовых сапогах и рыжей овчинной шапке, похожая на несуразного бесформенного мужика.

– Вы, мадам, лучше сидите, не вставайте, – приказал Иван, критически оглядев маскарад… – И молчите. Неровен час напугаете кого.

Под раскатистый мальчишеский хохот Надин забралась на козлы, устроилась по удобнее, велела поднять кожаный верх пролетки.

– Представь, Витек, вырастем, детям будем рассказывать, как барыни нас в коляске катали.

– Сейчас я тебя кнутом покатаю, будет, что рассказать и детям, и родителям.

У поворота к проспекту Иван с Витьком сбегали, удостоверились. Пролетка худого стояла у водопоя. Лошадь жевала сено. Тип отирался в трактире. Спустя час обычным маршрутом он покинул площадь. Спрятался в одном из переулков и задремал, свесив голову на грудь. Еще через час направился в центр города, подхватил у дамского магазина стройную нарядную брюнетку в густой вуали и неспешным порядком начал объезжать улицы. На Южной площади экипаж остановился. Из него вышла грузная мещанка и, тяжело ступая, поплелась к галантерейной лавке, расположенной рядом с нарядным особнячком страхового общества «Доверие».

– Это что еще за краля? – прошипела Надин. Появление тетки стало для нее полной неожиданностью.

– Это наша дамочка переоделась, – раздался голос Ивана. – Смотрите, какая у нее обувка.

Действительно, из-под подола простого платья выглядывали кокетливые носки дорогих туфелек.

– А ну-ка, ребятишки, сгоняйте на разведку, выясните, зачем наша подопечная сюда пожаловала.

Не успели, однако, мальчишки сделать и десяти шагов, как сонную тишину окраинной площади разорвал грохот выстрела. Дверь страховой конторы распахнулась, на мостовую выбежали трое вооруженных мужчин в черных масках. Двое в руках держали по мешку, третий прижимал к груди белую картонную коробку. На мгновение остановившись, он обернулся и метнул коробку к порогу здания. Грянул взрыв. Дым и тучи пыли укрыли особняк.

Пролетка худого тронулась на встречу грабителям; подобрав пассажиров, набрала скорость, понеслась по булыжной мостовой. Еще мгновение и преступникам удалось бы скрыться.

Не получилось.

Пронзительно взвизгнув, Витек бросился к экипажу, ужом повис на оглобле и резанул, невесть, откуда взявшимся ножиком, вожжу. Лошадь тот час резко забрала в бок и, обрывая упряжь, понесла. Бешеная гонка завершилась падением. Коляска опрокинулась и с грохотом треснула пополам.

Из-под обломков выскочили двое мужчин, побежали в ближайшие переулки. Мешков у них в руках не было.

Третий грабитель появился чуть позже, и, сильно хромая, придерживая рукой левой бок, заковылял вслед. Неловкий порыв оборвала пуля. Подельник, первым, достигший спасительных далей, всадил в бедолагу порцию свинца.

Минуту после выстрела на площади царила тишина. Затем раздались крики, свист городовых, истошно завизжала какая-то баба. К рухнувшему экипажу потянулся народ. Возле трупа хромого стала собираться толпа.

Надин дернула вожжи и, стараясь не обратить на себя внимание, свернула в тихую улочку. Там, озираясь, сорвала с себя мужской наряд, бросила тряпье в сточную канаву, привязала лошадь к фонарному столбу и вернулась на площадь.

Очень кстати. Толстый пристав как раз допрашивал свидетелей. Показания давала …брюнетка. Вернее она, в роли грузной мещанки.

– Оне как выскочать…как пальнуть…как побегуть в екипаж. Я обмерла от ужасу. Страх-то какой твориться на белом свете. Среди дня…при всем народе…гряблють…

– Ты не болтай чушь, ты, по сути, докладывай, – оборвал словесный поток полицейский. – Какие бандиты из себя были? Рост? Фигура? Приметы?

Брюнетка зачастила:

– Я ж говорю: страшные. Росту не мерянного. В каждой руке по три пистолета. На рожах маски. Жуть.

– Кто еще что видел? – Пристав повернулся к толпе. Однако дама знала свою роль на отлично.

– У одного вроде бы руки не было, – задумчиво, словно самой себе, сказала она.

Служивый мгновенно развернулся к ней.

– С чего это ты взяла про руку?

– Точно… – не ему, снова самой себе, поведала липовая мещанка. – У его рукав болтался как флаг.

– Не врешь?

– Ей Богу.

Надин тяжко вздохнула. Сейчас начнется. И точно, ложь брюнеточки породила всплеск бурной народной фантазии.

– А у другого на глазу черная повязка вроде была, – полились домыслы из толпы.

– Кричал он что-то не по-нашему.

– Стрелял с левой руки.

У порога страховой конторы бледный управляющий прижимал к груди извлеченные из поломанной кареты мешки с деньгами. Полицейский офицер допрашивал Витька. Иван изо всех сил помогал другу.

– Значит, ты увидел, как мужчины с оружием в руках выскочили из «Доверия» и побежали к пролетке?

– Ага, – согласился Витек с совершенно дурацким видом. Глаза выражали обморочную растерянность, губы кривила бессмысленная улыбка.

– Мы вдвоем видели мужиков и револьверы, – внес ясность Иван.

– Кучер стегнул лошадь, ты бросился на оглоблю и перерезал шлею?

– Ага, – кивнул Витек.

– Так и было, ваше благородие. Бросился и перерезал, – Ивану работал как заправский переводчик.

– Зачем ты это сделал? Тебе что больше всех надо? – Офицер впился пронзительным взглядом в лицо мальчишки. – Так ведь и погибнуть недолго.

– Хрен его знает, – задумался над совершенным подвигом юный герой.

– Он, ваш благородь, слегка не в себе, – расставил точки над «i» Иван, – и много чего творит не подумавши. В детстве с забора навернулся головой, с тех пор то спит день-деньской, то песни орет, то драки устраивает.

Надин улыбнулась краем губ. Здесь тоже дурачили следствие. ПРичем не менее умело.

– Господин хороший, вы скажите по совести, это правда, что ему, – Иван ткнул в друга пальцем, – премия положена?

– Но, но, не балуй, – остерег Ивана полицейский.

– А то, у нас знакомый репортер имеется. Мы ему так и доложим во всех подробностях: кто-то рисковал, жизни своей молодой не жалел, а кто-то пожадничал, не наградил ребенка, спасшего сбережения честных граждан от коварных злодеев.

Управляющий покачал головой. После ограбления, ему только скандала не хватало. Если хитрый мальчишка не врет и натравит на «Доверие» газетчиков, шуму не миновать. Ладно, он достал портмоне и протянул Витьку три рубля.

Тот вспыхнул от счастья, протянул руку к деньгам и получил от друга кулаком в бок.

– Значит, так вы цените жизнь человека? – закричал Иван, привлекая внимание публики. Народ неодобрительно загалдел.

– Ироды…все не нажрутся …ворье.

Полицейский разволновался:

– Прекратить разговоры! Молчать! – заорал гневно и повернулся к управляющему. – Нехорошо, мальчонку обижать. Не по чести. Он сто пятьдесят тысяч спас, а вы ему трешку в морду тычете. Стыдно-с, это. Мелко-с. Глупо-с.

Управляющий побагровел и возмущенно захлопал ресницами.

– Сколько ж ему дать, по вашему разумению?!

Оглядев раздраженную толпу вокруг, офицер размахнулся чужим рублем.

– Сотню.

Площадь ахнула.

– Сотню? – переспросил управляющий, побагровел еще сильнее и рявкнул. – Извольте.

Ассигнация очутилась в руках Витька. От неожиданности тот растерялся по-настоящему и едва не вышел из образа. Иван спас положение.

– Ой, спасибочки, люди добрые, дай вам Бог здоровья. Будет теперь на что хлебушка купить и лекарств для больной бабушки.

Закончилась история тем, что управляющий с корзиной разной снеди в сопровождении околоточного повез мальчишек на извозчике домой. Надин осталась на площади. Она хотела проследить за дамочкой в вуали. Та, наигравшись с толстяком-приставом, вместе с толпой рассматривала трупы. Их было трое: служащий страховой компании, убитый преступниками; грабитель, застреленный своими и худой возница, разбившийся при падении. Он был особенно страшен. Лицо в кровоподтеках, неестественно ввернутая шея, словно тряпичные переломанные руки и ноги.

Брюнетка равнодушно взирала на мертвецов. Ничего не выдавало в ней волнения, жалости или хотя бы интереса к происходящему. Точеный разлет бровей, дивно выписанные ноздри, пухлые губы – красивые черты были спокойны. Более того, возвращаясь на трамвае в центр города, женщина даже мурлыкала под нос веселую песенку.

Настроение ее еще улучшилось, когда в кустах в парке она скинула простую одежду и снова преобразилась в кокетливую даму под вуалью. Двери парадного доходного дома в Романовском переулке брюнеточка открыла с безмятежной счастливой улыбкой. Чего нельзя было сказать о Надин. От волнения у нее ходило ходуном лицо и дрожали губы. «Господи, – то и дело повторяла она, – спаси и помилуй, мою глупую Ольку, спаси и помилуй».

ЖИЗНЬ

Таня стояла у плиты и с тоской смотрела, как раскаленное масло выжигает на котлетах румяную корочку. За спиной Генка не с меньшим пылом распинался в клятвах и обещаниях. За два года, в течении которых он из нормального человека превратился в жалкое спившееся ничтожество, это был пятая попытка «завязать». В первый раз Татьяна летала на крыльях от счастья, верила, поддерживала, помогала. В пятом эксперименте она участвовать не желала, потому старалась не слушать, не строить иллюзий. В поврежденном уме светлые полосы чередовались с темными. Короткие светлые полосы с неизменным постоянством менялись длинными темными. Нынешние благие намерения, скоротечные, как майский дождь за окном, вели, как и обычно, в кромешный ад.

– Я брошу пить, найду работу, осмотрюсь, займусь бизнесом…

По неписаному закону каждый шаг к спасению имел свою цену. С пятого дня абсолютной трезвости, начинались совместные ужины. Через неделю дело доходило до долгих мирных бесед. Через две недели – до секса.

– Я – сволочь, подонок, тварь. Но ради тебя я исправлюсь. Ради тебя я брошу пить…

Ужас сладких слов крылся в неприкрытом цинизме, с которым Генка использовал Таню. Без оваций, восхищенных взглядов и поддержки совершать подвиги Юрченко не желал, поэтому превращал бывшую жену в группу поддержки, спасательный круг, в якорь.

А чтобы якорь не оторвался, его хорошо приковали толстой цепью страха.

– Пока я сам от тебя не откажусь, ты моя и будешь делать то, что я скажу, – установил Генка правила игры. И неукоснительно их придерживался, на корню пресекая попытки Тани жить отдельно.

– Почему ты его не бросишь? Не снимешь квартиру? Не заживешь нормально? – спрашивала мама и подружки.

Подружкам Таня говорила полуправду, маме врала. Зачем ей, нечаянно обретшей счастье на пятом десятке знать, что пьяный идиот шантажирует ее дочь: грозит убить детей, спалить себя. Что некоторые неприятные происшествия, с виду случайные, на самом деле подстроены специально и могли закончиться очень и очень плохо.

– Танечка, ты мне веришь? – рвался в очередное спасение Генка.

– Конечно, верю, что мне еще остается, – не поворачивая головы, кивнула Таня. Самым ужасным было равнодушие, все сильнее овладевавшее ею. Хотелось: забиться в угол, зажать руки между коленями и завыть. Тихо, надрывно завыть от бессмысленности, беспомощности, от невозможности найти выход из создавшегося положения.

– У нас все будет хорошо. Будут деньги, машина, шмотки…

– Да, да.

Сказать «нет» Таня не могла, хоть и знала, что ничего у них с Генкой никогда уже не получится. Порознь – возможно. Вместе – никогда. При мысли, что с бывшим мужем надо лечь в постель, к горлу подступала тошнота. Пальцы сами собой сжимались в кулаки.

Но чувства – чувствами, а лишить человека надежды; оттолкнуть протянутую за помощью руку, было поступком низким. Сила, большая, чем жалость к себе, удерживала от демонстраций. От отказа. От готовых сорваться с губ признаний: «Ты мне не нужен…ты мне противен…омерзителен…Я тебя боюсь».

– У нас все будет хорошо, – как заклинание повторил Генка и, усмотрев в Таниной спине протест, удостоверился, – правда?

– Посмотрим, – уронила Таня тяжело.

– Нечего смотреть! Если ты меня бросишь, я погибну, но сначала убью детей.

«Если не брошу, погибну сама…» … – мысли о смерти, своей или Генкиной, в последнее время немного отступили. Все больше Таню занимали судьба Надин Матвеевой, роман о 1906 годе и хлопоты в чужом доме.

Третий и четвертый день в роли секретаря и экономки писателя Рощина прошли на удивление тихо. За обедом Андрей отмалчивался, остальное время проводил в кабинете. Боясь показаться навязчивой, Таня не лезла с разговорами. На пятый день пожаловала старшая Рощина. Критически оглядев накрытый стол, попробовав суп и жаркое, оценив набитый снедью холодильник, Валентина Петровна полюбопытствовала:

– Как вам работается, Таня?

– Валюня, у нас полный порядок, не волнуйся, – поглощенный едой Рощин, не заметил нечаянного прозвучавшего «нам», удивления сестры, смущения Тани. – Лучшего секретаря у меня не было.

Валентина вперила многозначительный взгляд в Татьяну.

– Очень хорошо, – уронила насмешливо.

– Тебе звонил Бондарев? – Рощин сменил тему.

– Звонил. Просил поторопить, – сообщила Валентина и пояснила Тане. – Бондарев – литературный агент Андрея. Кстати, вы уже знаете, как Андрей стал писателем?

– Нет.

Родители Андрея и Валентины – геологи по профессии больше проводили время в поле, чем дома. Детьми занималась бабушка, она и уговорила Андрея пойти в военно-морское училище. Мысль, что ее потомки овладевают стихиями: дочь исследует недра земли, внук – бороздит подводное царство – льстила старой женщине.

До тридцати лет Андрей честно тянул офицерскую лямку на Северном флоте, не помышляя о переменах. Романы он писал в свободное от ратных трудов время и профессиональном литераторстве не помышляя, пока однажды в канун Нового года не сломал ногу и не загремел в госпиталь. Делить двухместную палату пришлось с Игорем Бондаревым. Московский военкор, спец по пафосным очеркам о мужестве моряков, многодневных героических вахтах в северных и прочих широтах, собирая материал, переусердствовал в общении с персонажами. В результате заснул на улице пьяный, после чего залечивал в хирургии последствия обморожения.

Рощину Бондарев не обрадовался. Мало того, что мужик молчит как сыч, так еще день-деньской строчит какую-то чушь. Графоманов, особенно в погонах, Бондарев ненавидел. Когда-то он редактировал мемуары одного генерала и с тех пор любого военного, оседлавшего Пегаса, считал сволочью. Пишущего, а писал Рощин и тогда, и теперь, быстро, легко, словно под диктовку, столичный репортер воспринял как личное оскорбление. Для него процесс сочинительства давно превратился в привычную и скучную обязанность. Наблюдать азарт и вдохновение, с которым переводит бумагу никому не ведомый морячок, было сущей пыткой. Особенно досаждало Бондарева то, что Рощин ни разу не попросил почитать и оценить свое дерьмовые творения.

– Что ты там ваяешь? – не выдержал как-то Игорь.

– Да так…мелочи… – не поднимая глаз, буркнул Андрей.

Бондарев ругнулся про себя, вот нахал. И в следующий раз потребовал:

– Хватит скромничать. Давай свой шедевр, поглядим, что ты за фрукт.

Прочитав страниц пятьдесят, Игорь закрыл глаза и притворился спящим. Ситуация требовала осмысления. Блондинистый старший лейтенант с красивой фамилией Рощин создал шедевр. Остросюжетное повествование отличали стиль, слог, крепкая фабула, яркие характеры героев и умение обращаться с историей. Последнее обстоятельство и заставило Бондарева задуматься. То, что делал Рощин, вполне можно было выдать за патриотизм, который во времена развенчивания иллюзий и падения авторитетов превратился в редкий и дорогой товар. Книга могла стать бестселлером. И принести деньги. Бондарев даже прикинул, у кого и сколько он запросил бы за роман. За свой роман.

Обмануть Рощина труда не стоило.

– Неплохая вещица. Я бы взялся похлопотать за нее в издательстве, – сказал Бондарев. – Когда ты закончишь?

– Через месяц не раньше.

Игорь выписывался через неделю. Торчать в промозглой глухомани даже из-за хорошего романа не хотелось. Не хотелось, и возвращаться домой с пустыми руками.

– У тебя есть что-нибудь готовое? – спросил с безразличным видом.

– Есть десяток романов, – последовал ответ.

– Сколько?

– Если точно – дюжина.

Бондарев ахнул. Двенадцать сильных романов – не шутка.

– Ладно, возьму все. Буду твоим литературным агентом, – он старался говорить снисходительным тоном, чтобы Рощин, не дай Бог, не заметил волнения.

– Нет, – покачал головой Андрей. – Все романы не дам. А с одним можно попробовать.

Ночь перед отъездом Бондарев провел без сна. Он прочитал еще две рукописи и теперь страдал, делая выбор. Украсть можно было одну книгу. Максимум две. Все присвоить было невозможно. Потому предстояло определиться: стать ли самому «автором» новоявленного бестселлера или заняться продвижением плодовитого и талантливого морячка.

Окончательное решение Бондарев принял в Москве, потолковав с бывшим однокашником, ныне литературным редактором одного из крупных книжных издательств.

– Сильная вещь, – сказал он, прочитав рукопись Рощина. – Очень сильная. На миллионные тиражи тянет. Я бы посоветовал своему руководству подписать с автором контракт на все будущие романы. А тебе – эксклюзивный договор на право представлять авторские интересы. Большие деньги можно срубить.

С таким договором Бондарев и вернулся на север.

– Я буду представлять твои интересы, – заявил Рощину. – За 30 %.

Не представляя, о каких суммах идет речь, на всякий случай, Андрей затеял торг. На 15 % ударили по рукам, расстались, занялись каждым своим делом. Рощин служил, заканчивал очередной роман, дожидался ответа на рапорт об увольнении. Бондарев на деньги издательства создавал общественный резонанс, публикуя в газетах и журналах статейки о самородке-моряке-писателе. В свое время на книжных полках появилась первая книга, затем вторая, третья, очень скоро остросюжетные фантазии на исторические темы стали приносить автору, его литературному агенту и и издательству приличные деньги.

– Ты ведь меня обобрать хотел, правда? – спросил Рощин, когда они обмывали первый гонорар.

– Хотел. Но передумал, – раскололся Игорь.

– Почему?

– Совесть одолела.

– Врешь, гад. Жадность тебя одолела, а не совесть. Ты меня теперь в корову дойную превратишь и будешь доить.

– Зато ты, как сыр в масле будешь кататься. Все заботы и тревоги я беру на себя.

Идеальные условия, которые Бондарев создал для Андрея, портило только одно. Хотя Рощин аккуратно выдавал «на гора» роман за романом, не капризничал, не срывал сроки, Бондареву не давала покоя дюжина пухлых рукописей в старом потрепанном чемодане. Однако Андрей не желал возвращаться к прежним идеям, фантазии и вдохновения ему хватало. Время от времени разногласия перерастали в ссоры. Тогда Бондарев звонил Валентине, жаловался на упрямство Рощина.

– Господи, ну куда он вечно торопиться? – Скучным голосом повторил свои доводы Андрей. – Я привык отвечать за свою работу. Мало ли, что и как писалось в прежние времена. Сейчас стоит взяться за доводку и от текста останется пшик. То окажется не так, это – не эдак. Проще сочинить новую книгу.

– Нет, романы надо довести до ума. Зачем они лежат? – Валентина разделяла мнение Бондарева.

– Вы меня уже достали. Я и так пошел на поводу, Таню нанял, жду, пока она наберет текст. Дальше, видно будет. Так и передай Игореше.

Валентина кивнула.

– Будет сделано, ваш сиятельство.

– Таня, у вас есть старшая сестра? – Андрей повернулся к Тане.

– Нет.

– Вам повезло. Не то, что мне.

– Нахал, – возмутилась Валентина. – Я тебя от бабушки защищала и мороженым делилась. Неблагодарный тип.

Рощин поднялся.

– Раз дело дошло до мороженого, мне лучше исчезнуть. Валентина Петровна, жду вас в своем кабинете. Оривидерчи, милые дамы.

Валентина проводила брата взглядом и, едва закрылась дверь, приступила к расспросам:

– Как вам работается, Таня?

– Нормально. Первые дни я немного нервничала, сейчас освоилась. Не беспокойтесь, у нас, действительно, полный порядок.

– Поймите меня правильно, – Валентина вздохнула. – Я бы очень обрадовалась, если бы у вас с братом сложились хорошие отношения. И деловые, и личные.

– Как же так? – удивилась Таня. – На собеседовании вы говорили другое.

– Забудьте, – отмахнулась старшая Рощина. – Теперь прежние инструкции уже не актуальны.

– Почему? Что, собственно, произошло?

– Вы нравитесь Андрею. Возможно, больше чем нравитесь.

– С чего вы взяли? – изумилась Татьяна.

– Не слепая, вижу. Он к вам тянется. И, вы простите за откровенность, к нему не равнодушны. Возможно, у вас получится что-то серьезное. Хотите, я вам погадаю? – вдруг предложила Валентина и, не дожидаясь согласия, взяла Танину ладонь.

– Танечка, не верьте ей, – на кухне появился Рощин. – Мне Валя нагадала большую и светлую любовь с прелестной блондинкой и троих детей. Ни то, ни другое, ни сбылось.

– Неправда. Я сказала, что твоя жизнь изменится, когда блондинка объясниться тебе в любви.

– Простите, меня ждет работа, – Таня тряхнула темно каштановой гривой и оставила брата и сестру одних.

– Какова? – донеслось из-за дверей басовитое.

– Супер! – громче, чем следовало, ответила Валентина.

Таня вздохнула, покачала сокрушенно головой, ее поразил ответ Рощина:

– Да, с такой и в пир, и в мир не стыдно. И в разведку не страшно. Некрасовская женщина.

РОМАН

За неимением горящей избы и скачущего коня, некрасовская женщина набирала на компьютере текст. О прошедшем разговоре Таня не думала. Стоило прикоснуться к рукописи и, как обычно, реальность растворялась в выдумке, события 1906 года поглощали внимание полностью.

…Отправив Ольгу в свою комнату, Надин рухнула в кресло и разрыдалась.

– Надечка, ласточка, что случилось? – Испугался Павел Матвеев. На его памяти Надин плакала дважды. Первый раз, когда пятилетняя Оля едва не умерла от скоротечной ангины. Во второй, когда между ними случилась первая близость и Надин объяснилась ему в любви.

…Звенело ласковым зноем лето. Голубое небо бескрайним простором уплывало ввысь. Однообразие дачных дней оживляло только присутствие свояченицы. И ее неожиданное кокетство. Сначала смущенный, после задетый за живое, Матвеев не выдержал искушения, подстерег Надин на узкой тропинке у озера, загородил дорогу, облапил, потянулся к груди. Едва рассеялся блаженный туман, сердито спросил:

– Ну, что развлеклась?

– Развлеклась? – удивилась Надин и вдруг заплакала. Горько, безутешно, по-детски навзрыд.

– Я мечтала об этом столько лет. Я хотела побыть с тобой хоть разок, хоть один единственный разочек хотела испытать настоящее счастье, – бормотала Надин, захлебываясь от слез. – Слепой тупой дурак, бесчувственный мешок…дубина.

– Как счастливой…почему… – невероятное предположение сразило Матвеева наповал. Ему казалось: отдаваясь ему, Надин мстит кому-то или забавляется от скуки. Поверить, что эта красивая, самоуверенная женщина испытывает к нему какие-то чувства, Павел не мог.

– Наденька…

– Глупый, ты, Матвеев человек. Неужели непонятно, что я тебя люблю?

– Не может быть!

– Еще как может! – Надин жалко улыбнулась в растерянное недоверчивое лицо, погладила тонкими пальцами щеку Павла. – Я тебя люблю, Пашенька, об этом знает все на свете, кроме тебя.

Горячий взгляд утверждал: «люблю!» и ждал ответа. Павел в ужасе замер. От привычного самообладания не осталось следа. О такой женщине, как Надин, Матвеев грезил одинокими вдовыми ночами, о такой мечтал в постели со случайными любовницами. Вернее, о такой женщине он грезил и мечтал, когда разрешал себе, немолодому, невысокому, некрасивому вообразить настоящее счастье.

– Про это знали и мама с папой, и Лариса, и даже Олька знает.

Павел зажмурился, протестующе замотал головой. Надин не может интересоваться таким мужчиной как он. Это нонсенс, бред, фантазия.

– Мне без тебя не жить. Если ты меня сейчас прогонишь, я умру.

Прогнать Надин? Павел удивился. Что за странная идея. Он еще не любил Надин, но от предчувствия любви уже сходил с ума от восторга.

– Ты меня не обманываешь? Не смеешься надо мной?

Ответ Надин поразил Павла в самое сердце. Спесивая надменная красавица обхватила его колени и запричитала, как простая баба:

– Пашенька, солнышко мое ненаглядное, не бросай меня, не гони, позволь быть с тобой.

Матвеев зажмурился. Надин не могла стоять перед ним на коленях. Не могла просить о любви. Или могла? Звенело ласковым теплом лето. Голубое небо бескрайним простором уплывало ввысь. Женщина, о которой он вчера не смел мечтать, сегодня умоляла сделать ее счастливой. Матвеев открыл глаза, удостоверился: стоит, просит, умоляет и стал целовать мокрое от слез либо.

…Сейчас Павел снова целовал мокрые соленые на вкус щеки и с замиранием сердца ждал новостей.

– Дай мне коньяку.

Павел окончательно струсил. Спиртное Надин употребляла, не чаще чем лила слезы.

– Господи… – он сразу заподозрил самое плохое: свадьбы не будет, Надин решила вернуться к революционной работе, у нее появился другой мужчина, она изменила. Страх, что эта роскошная, похожая на кремовый торт женщина, исчезнет из его жизни, не оставлял Матвеева ни на минуту. Разве возможно, чтобы она стала его женой? Разве реально просыпаться по утрам и видеть, чувствовать, обладать ею постоянно? Нет, он слишком прост для Надин, слишком обычен, зауряден. Она – неимоверная, восхитительная, сказочная.

– Прости меня, Пашенька, – подтверждая опасения, пробормотала Надин. – Я во всем виновата.

– Да, что же, наконец, случилось?! – рявкнул Матвеев и сквозь всхлипывания услышал:

– Оленька попала в беду.

Мгновение Павел испытывал облегчение, потом ужаснулся и осипшим голосом прошептал:

– Она беременна?

Живая и здоровая Олька барабанила на фортепиано в гостиной, оглашая дом бравурными польками. Какая беда могла приключиться с ней? Кроме беременности на ум не приходило ничего.

– Не исключено, что девочка связалась с социалистами. Боюсь, ее готовят к теракту.

Павел покачнулся:

– Боже.

– Это я виновата, – повторила Надин. – Она во всем копирует меня. Я послужила дурным примером. Я..я..я..

– Перестань, – попросил Матвеев, – не болтай чушь.

– Если родная тетка занимается революцией, значит, и Оле можно поиграть в романтику. Правда? Всегда ведь можно вернуться домой, выйти замуж, зажить спокойно. Почему же, не провести молодость весело и со смыслом?