Текст книги "Жизнь в стиле С (СИ)"

Автор книги: Елена Муравьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Невысокий, почти не таясь, в полный голос инструктировал:

– Лодку возьмешь на час. Оставишь у причала. Если твоя бомба не понадобится – утопишь ее в реке. Понял?

– А как лодку брать? – спрашивал испуганно мало приспособленный к жизни Федя. – Сколько платить?

Невысокий терпеливо втолковывал: сколько, как, по чем. Десятого урок повторился. Прогулка по-прежнему маршруту: центр, переулки, Москва-река. Вопросы. Ответы. Одиннадцатого на открытой веранде дорогого ресторана состоялась новая встреча с руководителем.

– Послушайте, Федор, – на физиономии холеного вежливое препарирующее равнодушие. Цепкий взгляд устремлен в собеседника. Вглубь, в душу. В сознание. Цель: вывернуть наизнанку, выпотрошить, постичь, понять. – Мне кажется, вы не готовы к делу. Если так, лучше скажите прямо.

– Нет, нет. Я хочу. Я готов. Я мечтал об этом всю жизнь, – Прядов от волнения побледнел, как полотно.

– О чем вы мечтали? – звякнуло насмешкой пренебрежение.

– О том как сделаю покушение и умру.

Холеный повернул голову к невысокому.

– Ваше мнение?

Тот, усмехнувшись добро, кивнул:

– Я верю Федору. Я доверил бы ему бомбу.

Федор с немой мольбой поднял горящий взор на вершителя судеб.

– Раз так, он идет на дело.

Сидя, за соседним столом, Травкин только диву давался. Ничего не боятся люди. Открыто говорят: бомба, покушение, умереть. Поразительно.

Двенадцатое. Федя в одиночестве меряет шагами улицы, бормочет: «Взять лодку без лодочника, дать пятьдесят копеек, не оглядываться. Не суетиться…»

Тринадцатое. Невысокий с Федей в театре «Варьете». Прядов взглянул на голые ляжки танцовщиц и багровый выбежал прочь. На сердитый вопрос «что случилось?» дрожащими губами ответил:

– Она в каземате терзается. Может уже мертвая, замученная. А я на блядей смотрю, похотью исхожу. Невыносимо.

Четырнадцатое. Ого, ахнул Травкин. Да у нас генеральная репетиция. Вся команда в сборе. Холеный в компании полноватого субъекта в очках на хрящеватом носу и, завязанным в узел пледом, махнул рукой извозчику.

– Эй, дядя, на Крещатик.

Румяный мужичок, при ближайшем рассмотрении, оказавшийся молодым парнем с интеллигентным лицом и тонкими музыкальными пальцами, ответил, смеясь глазами.

– Это, барин, не здесь. Это в Киеве.

Травкин выругался в сердцах. Конспираторы хреновы! С таким паролем только в сыщики-разбойники играть.

Очкарик сел в пролетку. Лошаденка поплелась по булыжной мостовой. На углу в экипаж запрыгнул молодой мужчина в сером пиджаке. Через квартал выскочил с пакетом в руках. Его место занял другой молодчик и тоже, разжившись свертком, покинул пролетку. За ним появился третий. Четвертым, кому очкарик дал муляж бомбы, был Федор Прядов.

Процедура заняла четверть часа и, видимо, удовлетворила холеного. Он спрятал в карман жилета серебряные часы и на пролетке румяного отправился по своим делам.

Пятнадцатого с утра Травкин караулил Прядова у гостиницы. Федя вышел в десятом часу бледный с темными кругами под глазами. Завернул в кондитерскую. Заказал пару дорогих пирожных. Но не съел, лишь надкусил, поморщился и побрел на площадь.

Менее всего смахивал сейчас Федор на героя. Страх и волнение отражались в его лице столь отчетливо, что оставалось только удивляться, почему этого страстотерпца не задерживает полиция.

То и дело, пугливо озираясь, Прядов более часа кружил по суетным, шумным улицам, как будто надеялся, что его остановят и, таким образом, спасут от неминуемой смерти. На обозначенную позицию Федя вышел в крайней растерянности, буквально прострации, с огромным трудом сдерживая слезы.

Травкин, репортерская душа, словно с книжной страницы считывал с физиономии Феди переполнявшие того чувства и брезгливо морщился. «Позер хренов», – думал сердито. Грядущему подвигу не хватало зрителей и оваций, потому, жалея себя, Прядов, разыгрывал в воображении сцены прощания с маменькой, возлюбленной, товарищами. Обращался к человечеству с последним словом, выслушивал слова напутствия и восхищения.

Не понимая тонкости и пафоса момента, народ, ради которого Федя шел на смерть, не обращал внимания на потенциального героя, торопился по своим делам, бесцеремонно толкался, бранился. Кто-то послал Федю, застывшего истуканом посреди людской толчеи, матом. Кто-то обозвал «деревенщиной».

Час прошел в тоскливом ожидании. Затем с проспекта повернула карета и промчалась бешеным маршем к воротам дома номер семь.

Появление кареты послужило сигналом к началу операции. Пролетка с бомбами тронулась в путь. Первый метальщик, получив порцию динамита, замер у фонарного столба. Второй до того нахально скучавший на ближайшей лавочке, к раздаче бомб исчез. Третий, обнаружив исчезновение товарища, постоял минуту в нерешительности и сбежал. Через минут десять он вернулся уже без свертка, в который была упакована бомба. Федя, четко следуя инструкции, со своим снарядом занял позицию на углу дома.

Ощущение нереальности совершаемого действия не покидало Петра. Молодые ребята-боевики, как и динамитные снаряды в их руках, казались не настоящими; само покушение представлялось глупой шуткой, представлением, балаганом. Разве могла эта нелепая, чуть ли не детская суета с бомбами, паролями, дешевым пафосом речей за ресторанным столиком, закончиться смертоубийством? Не могла, уверял себя Петр, не могла.

О Феде Травкин не беспокоился. Он принял должные меры, чтобы удержать своего подшефного от участия в покушении. Если ситуация примет серьезный оборот, мальчишка-беспризорный передаст Прядову записку от Семенова: мол, участие в акции не принимать, бомбу утопить в реке, самому ехать к матери и сидеть тихо пару месяцев. В крайнем случае, Петр намеревался силой отобрать у Феди снаряд или еще как-либо помешать преступлению.

До последней секунды Петр надеялся, что делать это не придется. Он смотрел на напряженные лица террористов, на фигуру немолодой дамы в белом платье на балконе дома № 7, на распахнутые ворота, на морды лошадей и не верил, что сейчас увидит смерть, убийство, преступление.

Кони, между тем, звонко цокая копытами по булыжной мостовой, неслись через площадь. За экипажем в пролетке ехала пара агентов охраны.

Травкин выхватил из кармана белый платок, стал обтирать лицо. Это был сигнал для беспризорника. Следуя плану, пацан подбежал к Федору, ткнул в руки сложенный вчетверо листок бумаги, буркнул в растерянное лицо: «велели передать». Прядов секунду смотрел на записку пустым взглядом, потом, не читая, ткнул в карман.

«Блин..» – выругался Петр и, расталкивая народ, бросился к Федору.

– Ты шо охренел совсем, – полетело в спину. Конец фразы поглотил грохот взрыва. На секунду площадь замерла, затем вскипела криками, визгами, топотом сотен ног. Люди побежали. Кто-то подальше от опасности, кто-то поближе к трагедии. Увлекаемый толпой Петр очутился перед тем, что еще пару минут назад было каретой. Увидел террориста, бросившего бомбу. Парень лежал на мостовой. Вместо живота у него было кровавое месиво, истекавшее на камни мостовой красными потоками крови.

«Господи, где Федя?» – спохватился Травкин. Знакомая фигура в плаще стремительно удалялась в сторону ближайшего переулка. Вот, горе луковое, чертыхнулся Петр и припустил следом.

У Москва-реки, к которой выходил переулок, Федя с удивлением обнаружил, что лодочной станции нет в помине. Он взял много левее нужного места и теперь озирался в растерянности. Взъерошенные волосы, грязь на щеках, взгляд затравленного зайца, в руках, завернутый в газетную бумагу, перевязанный шнурком, пакет – вид у Феди был очень подозрительный. К счастью, на пустынном берегу, заметить это было некому.

Спрятавшись в тени старого дуба, Травкин наблюдал. Близоруко щурясь, Федя пытался высмотреть несуществующую лодочную станцию. Отчаявшись, он решил действовать самостоятельно: подошел к воде, размахнулся, спохватился и положил динамитный снаряд на дно рядом с берегом. Затем быстрым шагом, то и дело оглядываясь, направился искать извозчика.

– Я уезжаю. Дайте счет, – едва переступив порог гостиницы, потребовал Прядов. Уплатив нужную сумму, он забрал вещи и перебрался в соседние дешевые номера. Там заказал у коридорного две бутылки водки и заперся в комнате.

Минут через сорок Петр заглянул в заочную скважину. Федя лежал на полу, пьяно плакал и бубнил что-то невнятное. Брюки между ног темнели мокрым пятном. Герой-террорист со страху и переживаний, видимо, обмочился. Травкин выругался вполголоса и побрел в трактир. За соседним столом двое служащих обсуждали городские новости. Покушались на жандармского генерала, сказал невысокий толстяк, да неудачно. Легкая контузия. Зато конвой, добавил худой тип в серебренном пенсне, разорвало в клочья. Злодей тяжко ранен, помрет с часу на час.

– Сволочи, – закончилось обсуждение.

– Они же для народа старались, – вмешался в разговор субтильный субъект справа, обсасывая куриную косточку.

– Конвой разве не народ? Небось, служба – не сахар. А дети – сироты? А вдовы? Ну, не угодил генерал, стрельните мужика из пистолета. Что ж ради одного десятерых гробить?

– Как десятерых? – поразился Петр.

– Кучер в карете, – пояснил первый мужчина, – возница в пролетке, три сыщика, два городовых, трое прохожих. Всего десять жизней оборвалось. Сволочи, я ж говорю.

Сволочи, согласился Травкин.

Всю дорогу домой, приглядывая за сидящим в другом конце вагона Федей, он твердил, как заведенный: сволочи, сволочи. Десять человек ни за что положили.

– Задание выполнено, – доложил Травкин Надин. – А Прядов в порядке. Я его припугнул. Прислал записку якобы от жандармского офицера, ведущего следствие: мол, знаем о тебе все доподлинно, однако пока не трогаем. Раз не бросил бомбу, значит, на первый раз тебя прощаем. Наблюдать, однако, будем и меры примем соответствующие, если понадобится. Так что: сиди, Федя, тихо. Живи аккуратно. Не высовывайся. В контакты преступные не вступай. Лучше уматывай из города, да поступай учиться. И барышню свою чернявую не жалей. Жива, голубка. Вздравии пребывает. В чем сможешь убедиться при случае, о котором будешь извещен особо.

– Поможет, думаешь? – покачала головой Надин.

– Уверен. Он всю дорогу плакал. То ли от страха, что в дело смертное впутался; то ли от счастья, что жив остался. Он ведь последним стоял на пути у генерала и видел разорванных в клочья людей, видел товарища своего раненого. Впечатлений хватит надолго.

– Слава Богу.

– Чем дальше займемся? – неуемный Травкин снова рвался в бой.

– Дальше, Петенька, займемся следующим, – Надин рассказала про овраг, веревку на дне и странное соседство, в котором пребывали любовники Ирины-Инессы: кондитер Олег Евгеньевич Пушкарь и обыватель Фрол Васильевич Храпин.

Петр почесал макушку.

– Кого же они умыслили грабить? Не кондитера, надеюсь?

Надин отрицательно покачала головой:

– На мелочи они не размениваются. Зачем? На Монастырской много серьезных заведений.

– Да, уж, хватает.

– Мы с Ваней решили, что акцию планируют на ближайшие вторник, среду или четверг, под вечер.

Петр изумленно заморгал глазами.

– Откуда такая точность?

– Суди сам, – разгорячилась Надин, – вечером банковая карета объезжает крупные конторы и собирает выручку. Стало быть, со временем определились. В отношении дня я рассудила так: наша барышня принимает любовников по строго графику. Понедельник и пятница – Лаубе. Вторник и четверг – Пушкарь. Среда и суббота – Храпин. Лаубе исключаем, он статья особая, стало быть, понедельник и пятница отпадают. В субботу банки не работают с инкассаторами. Остаются вторник, среда, пятница. Если предположение наше относительно Монастырской верно, то грабеж произойдет в «дежурство» Пушкаря, то есть во вторник или пятницу.

– Логично, – кивнул Травкин.

– Проблема в одном, – пожаловалась Надин. – Я не могу решить надо ли препятствовать преступлению. С одной стороны: не хочется быть предательницей по отношению к бывшим товарищам. С другой, жаль людей. Ты же видел, террористы не церемонятся, стреляют, бросают бомбы, не жалеют ни случайных прохожих, ни охрану.

Травкин вдруг сорвался на крик:

– Как вы смеете колебаться? Как можете выбирать? Ваш террор – грязь и низость. Бомбисты – жалкие уроды, рабы идей и чужих мнений. Идеи можно обезвредить только идеями, сказал Бальзак. Но не кровью невинных жертв. Даже кровь виновных не способна вылечить общество. Да, стране нужна свобода и конституция, но убитым свобода и конституция ни к чему. В гробу, в сырой земле демократия без надобности.

Надин поморщилась:

– Павел Павлович того же мнения.

– Значит, мы остановим преступников, – решил Петр. – И я уже знаю как. Есть у меня знакомый пристав. Потолкую-ка я с ним.

Пристав Уточкин Фрол Григорьевич – немолод и хитер. Потому, слушая репортера, лишь хитро щурился. Врет Петька. Сочиняет. И водки не жалеет. Наливает стопку за стопкой до краев. И закуску подсовывает. И приговаривает ласково: угощайтесь, любезнейший. И улыбается приторно. Фрол Григорьевич пьет, закусывает, слушает хитрые речи и терпеливо ждет. Раз Петруха поляну накрыл, раз стелется да юлит, значит, надо ему что-то выведать, узнать, разнюхать, разведать. Петька шагу не ступит просто так. Все с расчетом да вывертом. За каждую выпитую рюмку, за каждый кусок съеденный, за каждую ассигнацию «подаренную детишкам на молочишко» требует Петька информацию. Когда очередной воровской притон брать будете? Где «малины» расположены? Сколько стоит подложный паспорт? Нынче репортер заинтересовался грабежами.

– Как предотвратить преступление? – спросил с наивной рожей.

– Ни как, – ответил Фрол Григорьевич. – Никто никогда низнает когда и где произойдет налет.

А, кабы знали, тот час последовал новый вопрос. Засаду бы организовали, лениво сообщил пристав. И что засада, Петька опять щедрой рукой наполнил рюмку, может остановить преступление? Как когда, глубокомысленно заметил Уточкин.

Ну, а если, Травкин мечтательно закатил глаза, у некого полицианта появилась бы возможность прославиться. Может быть даже медаль получить. И заодно с купцов-торгашей благодарность поиметь. Как тогда?

– Ты, говори да не забывайся! – рассердился Уточкин. – Какая еще медаль и благодарность?

Петр подался вперед:

– Верный человечек шепнул: будет дело. И ты, Фрол Григорьевич, с того дела можешь отличиться. Мне известно, почти доподлинно, где и когда будет совершено ограбление.

Уточкин кусок селедки на вилку поддевая, брови вопросительно поднял:

– Отличиться, если без риска, всегда можно. А лезть на рожон – ищи другого дурака.

– Мне дураки ни к чему. Мне ты, Фрол Григорьевич, умный да хитрый, нужен.

– Зачем? – сурово полюбопытствовал пристав.

– Чтобы людей невинных от смерти уберечь и копейку-другую в карман положить.

– Какую еще копейку?

– Ты ведь поделишься с бедным репортером, тем, что купцы за охрану капиталов отвалят?

– Поборами предлагаешь заняться? – хмыкнул Уточкин.

– Мне, Фрол Григорьевич, без разницы, кто купит мою информацию. Мне главное репортаж написать и гешефт сделать. Не захочешь платить, другой найдется. Хоть бы дружбан твой, Маськин.

– Я разве отказываюсь? – пошел на попятный полицейский.

– А разве соглашаешься? – нажал Травкин.

– Сколько же ты, шельма, желаешь?

– А во сколько, вы, господин пристав, оцените бомбовое нападение?

– Где? – уточнил Уточкин.

– На Монастырской?

Уточкин задумался. Монастырская – улица богатая. Дорогого стоит.

В ближайший вторник Петр заглянул в кондитерскую Пушкаря. Заказал шашку кофе и эклеры. Устроился в углу, у окна, затеялся строчить описание будущего места событий.

Хлопнула дверь, звякнул колокольчик, пожаловала компания гимназисток. За девчонками явились две пожилые дамы. Затем высокий господин в пенсне и старуха с внучкой. Наконец, в черном с алой отделкой, платье возникла Инесса. Петр наклонил голову пониже. Брюнеточка мазанула безразличным взглядом по публике в зале, отвернулась. Хороша, чертовка, невольно восхитился Травкин. Высокая грудь, стянутая корсетом, в трепетной волне вздохов-выдохов. Глаза с поволокой. Черные пышные волосы подняты в высокую прическу. Матовое лицо. Губы бутоном. Ладошки маленькие и белые. И ножки – загляденье.

Лысый пожилой Пушкарь с маленькими глазками и приличных размеров брюхом, обслуживая очередного клиента, поглядывал на красавицу-любовницу, покрывался красными пятнами, облизывал губы, предвкушал. Наконец, освободившись, торопливо направился в подобное помещение. Инесса, шурша юбками, поспешила вслед. За прилавок встала некрасивая барышня в сером платье.

– Простите, мадемуазель, – обратился к ней господин в пенсне. – Кажется, месяца три назад я заказывал пирожные птифур. Исключительное лакомство. Нельзя ли попросить пару штук?

– А на витрине они есть? – растерялась девушка.

– Вы разве сами не видите?

Под стеклом в разноцветье кремовых изысков красовалась полусотня всевозможных пирожных.

– Я здесь недавно и еще плохо разбираюсь в ассортименте.

– Может быть, кто-нибудь из коллег вам поможет?

– В кондитерской только я да хозяин. Только он сейчас очень занят.

– Жаль, – резюмировал мужчина и с обиженным видом покинул заведение. Травкин, проводив полицейского агента насмешливым взглядом, хмыкнул.

Нехитрый прием позволил, не задавая прямых вопросов, выяснить, что барышня в кондитерской служит недавно, усердия особого не проявляет, в деле не разбирается, потому, возможно, является пособницей злодеев.

В общих чертах сценарий ограбления был Травкину ясен. Потому очередную пятницу он ожидал в нервозном нетерпении. День начался с нагоняя: главный редактор топал ногами, требовал новостей, обзывал репортеров лентяями и лежебоками.

– Будут вам новости! – пообещал Травкин и, по последнему обыкновению, отправился бродить по Монастырской.

В 17.40 барышня переступила порог кондитерской Пушкаря. Черная узкая юбка, белая блузка с воланами, на пышных волосах соломенная шляпка, украшенная цветами, в руках черный ридикюль. Привычный сценарий: перестрелка страстных взглядов, торопливый побег в подсобку. Петр допил кофе, покинул трактир, занял пост в заранее облюбованном месте.

Спустя четверть часа, с Подъячей на Монастырскую свернула банковская карета. Часто, звонко, весело стучали копыта темно-гнедых коней, хороша была размашисто– четкая рысь. Кучер на седлах весело орал: «посторонись, зашибу!» Справа и слева у самых колес, приподнимаясь на седлах, такой же удалой рысью трусили казаки, шестеро молодых крепких парней с залихватски подкрученными усами.

Петр нервно дернул шеей. Каким-то звериным чутьем он уловил: сейчас произойдет то, ради чего он третий день ошивался на Монастырской. Спокойствие богатой улицы истекало мгновениями. Краем глаза Петр уловил почти незаметное движение смутных теней и изумился обилию мужчин вокруг. Будто по мановению волшебной палочки Монастырская сменила декорации. Исчезли дамы, ребятня, пролетки. Тротуар заполонили крепкие, с решительными движениями господа с тростями, коренастые торговцы в разнос, широкоплечие чистильщики обуви, спортивного вида рабочие.

– Посторонись, зашибу! – блажил истошно возница и хлестал коней плетью.

Экипажи шарахались к краю мостовой, жались поближе к тротуару. И снова Петр с удивлением отмечал: на козлах молодые крепкие мужики. Все как один.

Карета, описав дугу, направилась к зданию конторы купца Рупилова. И тут же наперерез выбежал человек. На полпути он размахнулся и швырнул под ноги коням что-то темное. Раздался взрыв и от земли взвился столб пламени. Еще не утих гул взрыва, когда, размахивая пистолетами, к руинам взорванной кареты, метнулось двое террористов. Несколькими минутам позже туда же свернул потрепанный экипаж, запряженный серым отменных статей жеребцом.

Не обращая внимания на стоны метальщика, раненого собственным снарядом, и ржание, покалеченных лошадей, террорист распахнул дверцы кареты. Передал подоспевшему товарищу мешки с деньгами. Тот бросил их в пролетку. Затем террорист прицелился в раненого метальщика. Рука парня взметнулась в протестующем жесте и упала безжизненно. Стрелявший, а за ним и его товарищ, заскочили в экипаж. Через мгновение рысак рванул к Леонтьевскому переулку.

Травкин стремглав бросился к заранее облюбованному месту на противоположной стороне улицы. Откуда заведение Пушкаря была видно, как на ладони.

Экипаж с грабителями, подрагивая от скорости, как раз приближался к кондитерской. На углу возница придержал коней, давая возможность седокам выбросить на тротуар добычу. Которую, невесть откуда взявшаяся пара молодчиков в рабочих картузах, немедленно затащила в кондитерскую.

Ключевой момент операции остался для преследователей незамеченным. С Монастырской площадка перед заведением Пушкаря не просматривалась. Между тем, мешки с деньгами – главная улика – же исчезали в недрах заросшего бурьяном пустыря. Скрылся и экипаж, уводя за собой полицейскую погоню.

О дальнейших событиях Петр узнал от Ивана, Витька и пристава Уточкина. Мальчишки с высокого тополя наблюдали, как двое мужчин с мешками в руках выскочили со двора Пушкаря через заднюю калитку и стремглав побежали в сторону оврага. На противоположной стороне их поджидали сообщники. Передача денег заняла немного времени. Толстые веревки с одной стороны рва на другую были переброшены заранее, оставалось только, как следует закрепить добычу. Едва управившись, преступники разбрелись в разные стороны. Первая группа окружной тропой направилась в город, однако, не пройдя и ста шагов, была задержана полицией. Вторая, миновав пустырь, и двор Храпина, выскользнула на улицу, забралась в экипаж, запряженный белым с яблоками жеребцом, на котором брюнеточка обычно навещала своего любовника, и отбыла на конспиративную квартиру, где злоумышленники и были арестованы.

О роли, которую сыграла в операции, Ирина-Инесса полиция так и не узнала. Захлебываясь от восторга, Иван рассказывал, как металась дамочка по адресам в поисках подельников. С каким растерянным лицом возвращалась домой. Как вздрогнула утром около булочной, услышав вопли мальчишек газетчиков:

– Ограбление на Монастырской предотвращено. Пристав Уточкин раскрыл заговор. Полтора десятка арестованных злодеев дают показания. Жертв нет, погибли лишь кони.

На следующий день, уставший от трудов праведных и свалившейся славы, Фрол Григорьевич отсчитывал Травкину сотенные ассигнации. Десять штук. По числу спасенных мешков. Щедрому жесту предшествовал отчаянный торг. Получив из первых рук информацию о сумме, на которую покушались злодеи, восемьсот тысяч рублей, Петр был тверд и непреклонен. Тысяча и ни копейки меньше, твердил как заведенный.

– Побойся Бога, – стонал пристав. Он полагал, пятьсот целковых – красная цена Пети Травкина.

– Не злите меня, господин Уточкин, иначе я затею репортерское расследование и город узнает имя настоящего героя. – Делиться славой приставу хотелось меньше чем деньгами. С тяжким вздохом он согласился. Тысяча, так тысяча.

– Не мучайтесь, Фрол Григорьевич, – пожалел бедолагу Петр. – Вы со всей Монастырской содрали мзду, я знаю. Сумма немалая. Не обеднеете.

Уточкин, не поленился, обошел и крупные и малые заведения. Везде предложил помощь и покровительство.

– На кого умыслили злодеи неведомо, – скучая глазами, говорил очередному «клиенту». – Но защита всякому нужна. Жаль, оклад невысок, а то бы я расстарался ради общей безопасности.

Оценив ситуацию, купцы радужных купюр не пожалели. Только самые верные претенденты на экс – толстосумы Рупилов и Ещенко, вручили по пять тысяч каждый.

– Знаешь и молчи, – благодушно велел пристав Петру. – Ребята мои жизнью рисковали.

– Никто не пострадал?

– Слава Господи, целы, соколики. Одному, правда, харю поцарапало, но это дело житейское, до свадьбы заживет.

Фрол Григорьевич потянулся к бутылке, наполнил до краев рюмку, опрокинул в рот.

– Умные черти, – продолжил рассказ. – Ох, и умные.

План ограбления был действительно хорош: первая группа «берет» деньги, незаметно передает второй и уводит погоню, если таковая случится, подальше от оврага. В случае задержания обвинить злоумышленников будет не в чем. Нет денег – нет улик – стало быть, нет и преступления. И мало ли кто, кого, где видел.

Тем же расчетом руководствовалась и вторая группы, в задачу которой входила доставка мешков к оврагу. Небольшая фора по времени позволяла сделать это, практически не рискуя. Дальше – тот же сюжет. Появись вдруг полиция, а предъявить то нечего. Нет денег – нет улик.

И, наконец, главное: как бы ни «легла бы фишка» у второй группы, а преодолеть овраг полиции было не под силу. Спускаться-подниматься по крутым склонам или двинуться в обход кружным дальним путем значило угробить массу времени и потерять преступников из виду.

– С оврагом они хорошо придумали. Пока бы мы на этой стороне искали, они давным-давно бы укатили с деньгами.

– Раз господин Уточкин на страже порядка – честные граждане могут спать спокойно, – процитировал собственную статью Петр.

– Да уж, – подтвердил пристав, – мне краснеть не за что. Все устроил в лучшем виде. В карету манекен посадил. В мешки бумагу положил. В охрану бравых ребятишек поставил. И улицу, ты видел, контролировал.

Видел, кивнул Травкин.

– Самое трудное было улицу к нужному времени очистить, чтобы случайных жертв избежать. А уж остальное, мои ребята разыграли, как по нотам. Комар носа не подточит. И свидетели, и улики на лицо. Не отвертеться супостатам, сядут за решетку, как миленькие. Я рассчитал так: проверять, жив конвой или погиб террористам не с руки. Даже стрелять по казачкам, значит терять драгоценные минуты. Время на пятки наступает: успеть бы мешки погрузить, да убежать, до того как шум поднимется.

– Правильно, – одобрил Петр следственную разработку.

– У кондитерской мои люди стояли, видели: едва Храпин со своей кралей в подсобке заперся, помощница его посетителей выставила, табличку на стекло повесила «заведение не работает» и дверь на задний двор отворила. Тут и карета примчалась, мешки с деньгами на тротуар полетели, двое шустрячков с этими мешками через кондитерскую к оврагу побежали. Переправили деньги и окольными тропками стали в город пробираться. Тут мы их и сцапали. Здравствуйте, господа хорошие, спрашиваем, не вы ли злодеи-грабители Рупиловскую контору обчистили? Они: знать ничего не знаем, нет при нас ни каких денег! А мы: извольте отправиться в лабораторию. Мешки помечены особым составом, у кого найдутся следы – тот и есть вор. Так же и с первой группой разобрались. Дали покататься по городу, а потом отвезли в лабораторию на проверку.

– Что же мешки в правду мечены были?

– А как же. Мы теперь по науке работаем, не как прежде. Одно плохо, – Уточкин тяжко вздохнул.

– Что же? – сделал Петр наивное лицо.

– Не удалось задержать любовницу кондитера и подружку Храпина. А хотелось бы. Наверняка, барышни причастны. Одна отвлекла Пушкаря, чтобы сообщница смогла в нужный момент открыть заднюю калитку. Другая прислала Хранину записку, в которой назначила свидание в гостинице. Он прождал ее три часа, а эта стерва так и не явилась.

– Ну, и дела, – изобразил удивление Петр. Ушлый пристав Уточкин так и не узнал, что Пушкаря и Храпина ублажала одна и та же особа. – Кстати, Фрол Григорьевич про человечка одного, не расскажите ли чего забавного?

– Какого еще человечка? – насторожился пристав.

– Лаубе Борис Михайлович. Чиновник по особым поручениям при городской управе, – доложил Петр.

Фрол Григорьевич посуровел:

– Тебе к чему?

– Да так, – Травкин в легкой задумчивости покрутил в руках сторублевую бумажку. Меньше предлагать разбогатевшему приставу не имело смысла.

– Столичная штучка. Здесь в командировке. Учит наших оболтусов вести учет политически неблагонадежных, – таясь, прошептал Уточкин. – Карточки вводит. Красные на эсеров, зеленые на анархистов и т. д.

– Понятно, – понимающе протянул Травкин. Увлечение брюнеточки рядовым чиновником обрело, наконец, должное объяснение.

…Империя вновь гудела от слухов. «Ведомости» напечатали новую статью анонима: «Хождение в террор. Покушение».

«К боевикам попал я случайно, – писал автор. – По рекомендации адвоката Рублева. Он – дурак? провокатор? – таскается повсюду, болтает разные глупости. Я «клюнул» на следующую фразу:

– Был на явочной квартире боевиков. Ничего интересного.

У меня оборвалось сердце: он был, а я – нет!

– Говори адрес!

И вот я у заветного порога. Если честно, волнуюсь, курю, думаю: может не лезть на рожон, не дразнить чертей?

Эх, пропади все пропадом. Догорела сигарета. С последним дымком испарилось благоразумие. В голове мысли в слова складываются, в будущий репортаж. В душе – азарт. Нервы напряжены.

Звоню в нужный номер. Жду. Дверь отворяет женщина. Невысокая. Некрасивая. В руках помятая тетрадь, на унылой физиономии – равнодушие.

Прохожу вглубь коридора. В приемной несколько человек. Дама роняет: ожидайте очереди и уходит. Я оглядываюсь. За круглым столом мрачный тип листает журнал. На диване двое тихо болтают. Конечно, же о героической гибели. У окна на стуле томится скукой барышня. Рядом студент в потертых брюках. Минут через двадцать из-за закрытой занавеской дверь, появляется щеголеватый господин и зовет: следующий.

С криком: я – пытаюсь обойти студента. Не тут-то было. Господин наводит порядок и мне приходится еще битый час провести в ожидании. Наконец, попадаю в вожделенную комнату. Действительно, ничего интересного. Скромный интерьер, усталое напряжение комиссии, дурацкая игра в вопросы и ответы.

– Что вам угодно, товарищ?

Я кратко излагаю: желаю служить делу революции, готов проявить себя в боевом деле, жизнь не пожалею ради свободы и народа.

Комиссия оживает. Я правильно сформулировал главную партийную установку.

– Фамилия, имя, отчество, вероисповедание, образование, сословие…

Вру напропалую, стараясь не попасться на мелочах.

– Мы наведем справки, – обещают мне и велят пока походить на занятия экономического кружка.

Через месяц вранье мое не раскрыто. Каждый раз, придя на занятия, я жду разоблачения и каждый раз убеждаюсь, что проникнуть в организацию и сделать в ней карьеру может любой прохиндей, вроде меня. Я стараюсь быть на виду, бросаю меткие реплики, демонстрирую преданность и время от времени напоминаю, что мечтаю о терроре. Мне отвечают уклончиво. Я настаиваю. Убеждаю. Грожу сменить партию.

– Мне все равно, под какими знаменами идти на смерть, главное покарать деспотию.

Смешно, но именно отсутствие политических взглядов решает мою судьбу. До того я выглядел «больно умным», не таким как следует быть боевику. Не в обиду сказано, в большинстве своем террористы – люди недалекие слабые и к насилию приходят из-за невозможности примириться с пресной суровой реальностью и не желанием преодолевать трудности бытия.