Текст книги "Жизнь в стиле С (СИ)"

Автор книги: Елена Муравьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– Я не буду развлекать Павла, – тяжко уронила Надин.

– Дура! Разве я тебе о развлечениях толкую? – Глафира Георгиевна сердито прихлопнула ладонью по столу. – Нет, голуба моя, я о жизни говорю, о браке, семье, детях, Олечке. Вы с Павлом – хорошая пара. Вы просто созданы друг для друга.

– Он не захочет меня такую… – Надин отвернула лицо к окну. – Я ведь…шлюха…сплю с жирными котами за деньги…

– Он про то не знает.

– Он до сих пор любит Ларису.

– Глупости. Паша спит и видит, как бы влюбиться снова.

– Меня не отпустят из партии, – напоследок прозвучал главный аргумент. – Пока я приношу деньги, меня никто не отпустит.

– Это мы еще посмотрим.

План Глафиры заключался в следующем: Надин сообщит своему руководству о завещании, предложит взять Павла и Ольгу Матвеевых под контроль, в случае положительного ответа оставит партийную деятельность, вернется в родной дом, легализируется.

– Ты – единственная возможность подобраться к моим деньгам. Если ты сработаешь точно – все будет хорошо.

Так и получилось. Заручившись поддержкой двух членов ЦК, Надин обратилась к Ярмолюку. Тот долго думал – идея ему не нравилась – потом согласился.

В очередной визит к Грушининой, глядя на сияющую физиономию Матвеева, Глафира заявила:

– Надька, ты шальная баба. Позавчера террором занималась, вчера деньги добывала, сегодня в любовь играешься. Тебе лишь бы кураж, остальное не важно. Но с Павлом этот номер не пройдет. Если ты его бросишь, он сломается. И тогда я тебя уничтожу.

– Ах, Глафира Георгиевна, вечно вы с угрозами. Ну, подумайте сами, как я могу бросить Пашу? Я же его столько лет люблю, – Надин расплылась в ослепительной улыбке. – Я его так люблю, так люблю…. – сравнить нынешнее счастье было не с чем. – Даже больше, чем Ольку. А за нее я горло перегрызу любому.

– Смотри, девонька. Прежде ты разрушала, пришла пора строить. Не ошибись.

…– Пашенька, зайчик мой милый, – взмолилась Надин, – пойми, прошлого больше нет. Есть настоящее, где я люблю тебя и не представляю без тебя жизни. И не желаю больше страдать. Не смей мне не верить, не смей гнать прочь. Ты мой, я тебя не отпущу. Против силы, но буду держать.

– А Оля?

– Оля для меня кусочек Ларисы, кусочек детства и безмятежной юности. Как я могу предать детство и юность, как могу отдать на заклание Ларису? Вы моя семья, мое счастье, моя цель и смысл. Мне смешно слушать твои обвинения. И противно.

– Ты говорила дикие вещи. Ужасные. Неужели Лариса изменяла? Неужели Оля – не моя дочь? – Павел потер ладонью висок. После длительных возлияний голова раскалывалась.

– Лариса тебя любила и была верна. У Ольки твои глаза и губы. Я все выдумала. Не мучай себя, мой хороший.

– Но Глафира Георгиевна, действительно, благоволит Ольге. И они, действительно, похожи.

Надин обняла мужа.

– Пашенька, ты – племянник Грушининой. Сын ее родного брата. Была какая-то история с актрисой, нежелательная беременность, воспитательный дом. Глафира вмешалась, отдала тебя в семью, взялась опекать. Она твоя родная тетка.

Матвеев ахнул. Он знал, что Матвеевы не родные, а приемные его родители; что он сирота и взят из воспитательного дома. Тем не менее, новость потрясла его.

– Ну и дела. А я всегда гадал, с какой стати московская миллионщица печется обо мне? Зачем поддерживает тесное знакомство, почему напросилась в крестные моей дочери?

Знакомство с Грушиниными Павел свел на первом курсе в университетской библиотеке. Хорошо одетая дама спросила, не знает ли он студента, годного в репетиторы в приличный дом. Оплата хорошая, полный пансион. Матвеев ухватился за выгодное предложение и вскоре стал своим в доме богатого заводчика. Репетиторство отошло на задний план. И было, оказывается, лишь поводом.

– Да, – протянул Матвеев задумчиво. – Брат Глафиры … – сказать «отец» Павел не смог, – …вроде бы умер недавно?

– Года три назад.

Они были на похоронах. Глафира прислала телеграмму. Попросила сопровождать в Варшаву. Сейчас Павел пытался вспомнить лицо человека, лежащего в гробу. Лицо своего родного отца. Увы. Незначительное событие не сохранилось в памяти. Помнился богатый, вышитый золотом мундир, седые обвисшие усы, серые щеки в росчерках морщин. Больше ничего. И не надо, обижено думал Матвеев. Зачем помнить человека, который бросил меня.

– А…мать…где. же…

– Родила и упорхнула… – жалея мужа, сказала Надин.

– Сучка… – Матвеев болезненно поморщился.

– Только смотри, Паша, Глафире ни гугу. Я обещала молчать, страшную клятву дала.

– К чему эти тайны? – удивился Матвеев. – Взрослые ведь люди.

– Ей стыдно за брата, неловко перед тобой. Пусть будет, как она хочет, ладно?

– Ладно, – отмахнулся Павел. – С Олей выяснили. Что у нас дальше по программе? Наследство?

– Старуха завещала все Ольге. Она ненавидит родню мужа и после смерти Леонида делает все возможное, что бы Грушининым ни досталось ни копейки.

– Но имеет ли Ольга право на эти деньги? – засомневался Матвеев.

– Имеет, – отрезала Надин. – А вот ты не имеешь права вмешиваться в чужие дела. Как Глафира решила, так и будет. Не лезь в чужой монастырь со своим уставом. Не лишай человека удовольствия.

– Кстати об удовольствиях… – Павел притянул к себе Надин, чмокнул в нос, подмигнул, – давай мировую, а…

После мировой лежали, тесно прижавшись друг к другу, вбирая тепло, отдавая нежность. Сыто и сладко ныло естество, от новых желаний кружилась голова.

– Когда я думаю о тебе, – признался Матвеев, – у меня в душе, словно маленький серебряный колокольчик звучит: На– дддзынь – ка, На– дддзынь – ка…

– А у меня бронзовый колокол гремит: Паш– шшш – ша.

– Я тебя так люблю

– А я еще больше. Поедем домой.

Ольга услышала знакомые голоса и выскочила в коридор.

– Вернулись! Наконец-то!

Мгновенно поставила диагноз:

– Помирись? Слава Богу!

– Мы и не ссорились, – Надин надменно вскинула брови. И получила:

– Вруша, – прошептала племянница.

– Как ты, негодная, с теткой разговариваешь?! Что себе позволяешь?! Паша, она меня последними словами обзывает! Ни уважения к старшим! Ни благодарности! Нахалка!

– Ой– ой– ой… – передразнивая походку Надин, запрыгала Оля. – Папа, пока ты дулся, Надин рыдала горькими слезами. Маша до сих пор не может высушить подушку.

– Ах, вы, вредные ябеды… – Павел обхватил своих женщин за талии и закружил. – Господи, как же хорошо.

Он рухнул на диван, увлекая Олю и Надин за собою. Чмокнул обеих в макушки. Сжал покрепче.

– Лапочки мои. Куколки.

Женщины переглянулись. Нежностями Матвеев, обычно, предварял неожиданные сообщения.

– Девочки, я должен признаться, – оправдывая ожидания, выдал Павел. – Я не только купил собственность в Швейцарии. Я запросил право на жительство. И получил согласие. Осенью будем оформлять документы.

– Господи! – изумилась Надин. – Зачем? Чем тебе Родина не угодила?

– Мне надоела безответная любовь. Я хочу жить в стране с конституцией, хорошим климатом и трезвыми рабочими. Быстрее и проще самому выучить немецкий и французский, чем ждать пока в Российской империи воцарится порядок. Вам, мои милые, швейцарское гражданство не помешает. Красавицам Швейцария к лицу. Что скажешь, Оля?

Дочка теребила косу и улыбалась.

– Хорошо. Я согласна.

Надин всплеснула руками:

– А я – нет.

Матвеев с сожалением покачал головой.

– Ничем, милая, ни могу помочь. Нас большинство. Так что, да здравствует Конфедерация кантонов, президент, двухпалатный Федер и вечный нейтралитет.

– Но Швейцарии – осиное гнездо русских социалистов. В Женеве полно эсдеков и эсеров! – возмутилась Надин. – Я не желаю видеть их гнусные рожи! Не желаю слушать пустые речи! Я хочу нормально жить, а не натыкаться все время на свое прошлое. Я его ненавижу и боюсь.

– Наденька, – Павел был на удивление строг. – Прошлого нельзя бояться. Прошлое надо отпустить.

– Ты не понимаешь, что говоришь, – поморщилась Надин. – Они не отстанут от меня. Они разлучат нас. Обманут. Заставят меня вернуться в партию.

Павел нахмурился:

– Мы не будем бояться и не позволим себя запугать. Мы не дадим тебя в обиду. Правда, дочка?

Вместо ответа, Ольга всхлипнула и бросилась вон из комнаты. В дверях она обернулась, мокрыми от слез глазами посмотрела на отца и тетку и убежала.

– Паша, что ты выдумал, – покачала удрученно головой Надин. – Ну, зачем нам Швейцария?

– Жить, – угрюмо буркнул тот. – И не спорь. Мы едем.

– Клин клином вышибают, да? Ты не боишься, что от подобной операции я расколюсь на части?

– Надюнечка, я видел в Женеве твоих хваленых эсеров и эсдеков. Они живут припеваючи, гуляют по горам, пьют вино, играют в рулетку, крутят романы. Между делом решают, как делать революцию в России. Не бойся их. Ты уже не прежняя – глупая и беззащитная. Ты – умная и сильная. Ты сможешь противостоять любому влиянию.

– Паша…

– Не смей мне не верить, – к Надин вернулась ее фраза. Она улыбнулась жалко, дрожащими губами. – Поняла?

– Поняла.

На ночь глядя, Павел зашел к Ольге пожелать спокойной ночи. Дочка безучастно подставила щеку, вежливо кивнула. Из несчастных глаз лилось страдание. Невзирая на категорический запрет жены, Павел не вытерпел:

– Деточка, у тебя случилось что-то? Ты на себя не похожа.

– У меня все в порядке, – быстро ответила Оля.

– Давай поговорим, – предложил Матвеев.

– О чем? – в родном голосе было отчуждение и враждебность.

– О тебе! – рассердился отец. – Надин считает: ты связалась с социалистами, хочешь убежать из дому, собираешься стать террористкой. Ответь, это правда?

Ольга растерялась. Залепетала какую-то невнятицу.

– Нет, – оборвал ее Матвеев. – Не надо уверток. Скажи честно. Как взрослый ответственный человек.

Ольга, закусив губу, молчала.

– Ты читала статьи в «Ведомостях»?

– Читала.

– Каково твое мнение?

– Полицейская провокация. Передергивание фактов.

– Надин считает иначе.

– Это ее личное дело.

– Ты не ответила относительно террора. Итак?

Ольга вскинула голову:

– Да. Я хочу принять участие в акции. И была бы очень признательна, если бы ты с уважением отнесся к моему решению.

Павел похолодел. Боже, зачем он не послушался Надин. Зачем спровоцировал дочку к демаршам и заявлениям. Пока она сомневалась, шансы на спасение были. Неужели теперь их нет?

– Я не собирался и не собираюсь переубеждать тебя. Мой долг, только предупредить.

– Не надо, – перебила Ольга. – Я знаю, на что иду.

– Отлично! Но ради чего ты идешь на смерть?

– Ради свободы и счастья людей! – запальчиво воскликнула Оля.

– Людям не нужна твоя смерть. Им нужна твоя жизнь. Твоя сила. Ум. Знания. Самое простое в жизни – умереть. Смерть – это капитуляция, предательство, трусость. Самый большой подвиг в жизни – сама жизнь. Остальное против этого – ничтожно и мелко.

– У нас с тобой разные взгляды.

– Твои взгляды сформировал подонок, который насиловал нашу Надин.

– Нет! – заорала Ольга. – Надин врет. Он не мог такое сделать. Она сама кого угодно изнасилует.

У двери раздался тяжелый вздох. Из темноты появилась Надин.

– К сожалению, женщинам трудно насиловать мужчин, – сказала мрачно. – Однако я нашла выход. Я наняла бродяг, заплатила, и они отлично позабавились с твоим милым.

– Нет! Нет! Нет!

– Очень жаль, девочка моя, но ты связалась с подлецом. Редким подлецом.

– Ты сама подлая и жестокая. – Ольга уткнулась в подушку и разрыдалась.

– Иди, Пашенька, – услала Надин мужа. – Тебе завтра на работу.

– Я в гостиной подожду, – прошептал тот, сраженный услышанным.

Ночь выдалась трудная, с криками, успокоительными каплями, беготней по дому, слезами. Две вазы оказались разбиты, Олина подушка разодрана в клочья. На рассвете подводили итоги. Павел обнимал обессиленную от истерики дочь, с тревогой присматривался к жене. Она была бледна, глаза полыхали злым отчаянием.

– Представь себе, – цедила она. – Ты бросила бомбу и, разорванная в клочья, в луже крови, валяешься на мостовой. Вокруг стоит народ, глазеет. Чужая смерть – занятное зрелище. Бегают жандармы, матерятся. Вместо того, чтобы ловить воров и убийц они вынуждены лазить по кустам, собирать части твоего тела. Какая-нибудь Марфа или Иван Иванович, вернувшись домой, за чашкой чая или миской щей, почесывая бок, скажут: опять бомбисты шалят, сволочи, креста на них нет. И все. Народ, ради которого, ты собралась на смерть, не нуждается в твоем подвиге. Народу безразлично кто сидит в губернаторском кресле, и кто командует жандармами в городе. Народу не нужны кровавые зрелища, народу нужны деньги и знания. Для того, чтобы лучше жить. Твоя никчемная смерть ни изменит ничьей жизни, ни принесет никому пользы и лишь развлечет обывателя.

– Моя смерть может и не принесет пользы, но другие непременно изменят ход истории.

– Хоть сто, хоть тысячу раз убей, от того никто не станет счастливей.

– Я не верю тебе, – твердила Оля. Белоснежная мечта – революция не желала примерять кровавые обноски.

– Зато ты безоговорочно, рабски веришь другому. Я учила тебя думать, а ты покорно подчиняешься первому встречному. Ты рабыня, Оля. И жаждешь рабства.

– Нет, я – революционерка!

– Самый большой революционер – твой отец. Он не преобразовывает весь мир, а обустраивает пространство вокруг себя. Когда-то он заставил моего отца вести дело по-новому, выдержал нападки и угрозы, выстоял, состоялся и помог найти себя тысячам людей. Глядя на него, я поняла, что занималась глупостями и теперь учу мальчишек и девчонок грамоте и арифметике. Теперь мой труд направлен на реальную живую пользу, а не выдуманное всеобщее благо.

– Но нельзя же подчиняться и прощать. Надо мстить.

– Христос сказал, – завершая бурное воскресенье, вмешался Павел: – «Я пришел не судить, а спасти» Ты не выше Христа.

– Но ведь Господь отдал свою жизнь за людей, – возразила Оля.

– Перед тем, накормив пять тысяч человек.

Дебаты закончились. Сон примирил противные стороны. Надин, закинув руку за голову, дремала на диване в гостиной. Павел отключился в кресле. Ольга, единственная, провела остаток ночи в кровати.

Утром, едва по мостовым зацокали копыта лошадей и послышались звонки конки, она тихо на цыпочках пробралась в коридор, замирая, повернула головку замка, переступила порог, оглянулась на прощание.

В двух шагах от нее Надин, страшная, лохматая, с черными кругами под глазами, с перекошенным от ужаса лицом, крестным знамением осеняла бегство.

С лестницы донеслось:

– Я сама видела в Москве…в луже крови…без головы…брюхо навыворотку….молоденький такой, – на верхний этаж поднимались соседские кухарка и горничная. – Здравствуйте, барышня. – Это к Оле. И снова между собой: – Я бегу домой, трясусь от страха: среди бела дня убивают, совсем стыд потеряли.

– Да уж страхота. Пирог-то не сгорел?

– Чуть присох только. Я его мокрой тряпкой накрыла.

– Слава Богу. А с чем пирог-то был?

Оля обессилено разжала пальцы. Саквояж с вещами упал на пол. За ним на паркет осела и Ольга. Подняла на тетку, красные, заплаканные глаза; прошептала сухими губами:

– Надечка, – и зашлась в истошном рыдании. – Ты права. Я остаюсь.

Из комнаты выскочил Павел. Увидел раскрытую дверь, саквояж, сидящую на полу дочь и закричал вдруг сорванным голосом:

– Встань немедленно! Немедленно встань! Простудишься! Там же сквозняк!

Вечером следующего дня Матвеев повез Ольгу к Прохору Львовичу Люборецкому. По дороге больше молчали, но по-доброму, дружески, примиряясь.

– Папенька, он, в правду, необыкновенный человек? – спросила только Ольга.

– Он спас нашу Надю и многих других глупых девчонок.

Ольга закусила губу. Ее причислили к последней категории.

Люборецкий встретил Матвеевых радушно. Получив телеграмму Надин с просьбой приютить и вразумить племянницу, он тот час ответил согласием. Теперь, приставив пенсне к глазам, внимательно изучал подробное письмо.

«Прохор Львович, я все выяснила. За этой историей стоит Ярмолюк. Он подослал Арсения к Ольге, чтобы вернуть меня в партию. Честно говоря, я в растерянности и не знаю, что еще можно ожидать от этого ужасного человека…»

– Дочитаю позднее, – Люборецкий положил послание в карман халата и с любопытством уставился на новую подопечную:

– Ольга Павловна, извините за прямоту, в моем возрасте извинительно многое, но вы – красавица. Я в восторге. Обычно в революцию идут серые и невзрачные особы. Каковы ваши взгляды? Социал-революция? Прелестно. Моя любимая доктрина. Последнее увлечение, можно сказать, – подхватив Олю под руку, спец по террору и врачеванию душ, направился в комнаты.

Дочь испуганно оглянулась на отца. Бесцеремонный старик смутил ее.

Матвеев пожал плечами. Он и сам чувствовал себя неловко.

– Вы, батенька, кажется, домой торопились, – Люборецкий вспомнил, что милая гостья прибыла не одна. – Вот и отправляйтесь, без промедления. Поезд обратный через три часа. Чаю можно и в ресторане попить. Надежде Антоновне привет и наилучшие пожелания. Прощайте, Павел Павлович. Прощайте, любезнейший. Впрочем, нет, погодите немного, я черкану Наденьке пару строк.

ЖИЗНЬ

– Извините, но кроме вас мне не с кем посоветоваться. – Валентина Рощина подняла умоляющий взгляд на незнакомую женщину.

Танина соседка ободряюще улыбнулась:

– Не волнуйтесь, я с удовольствием помогу вам. Только расскажите все по порядку.

Они сидели в кафе, пили кофе, говорили шепотом. Громко о таких материях говорить было неловко.

– Увы, порядком здесь не пахнет. Началось с того, что литературный агент Андрея потребовал подготовить к печати старые рукописи. Брат долго сомневался, потом согласился. Мы дали объявление в Интернете, отобрали из полутора десятка претенденток двух барышень, которые на поверку оказались полными дурами. Делали элементарные ошибки, медленно печатали, вели себя, как шлюхи. Принимая Таню на работу, я вынуждена была взывать к морали и угрожать увольнением. Представляете, как я выглядела?

– В общих чертах! – кивнула Валерия Ивановна.

– Как старая грымза, – расставила точки над «і» Валерия Ивановна. – Но это только начало истории. Увидев Таню, мой драгоценный братец, до того требовавший оградить его время и постель от дешевых потаскух, потерял голову и влюбился. Чтобы помочь ему, я была вынуждена делать Тане довольно дурацкие намеки. Представляете, что она обо мне подумала?

– Что?

Валентина Петровна обреченно махнула рукой:

– Явно ничего хорошего. Но я должна была вмешаться. Андрей просто помешался на вашей Тане.

– Бывает. Танюша – симпатичная женщина.

– Причем тут ее внешность? Впрочем, дело, именно во внешности. Таня невероятно похожа на женщину, портрет, которой, висит у Андрея в кабинете. Картина называется «Модница», это семейная реликвия, ее еще до революции привез из Швейцарии наш прадед.

– Господи.

– Не спешите удивляться, то ли еще будет. Из полного чемодана рукописей Андрей выбрал роман о Надин Матвеевой, праобразом которой стала дама с портрета.

– Но…

– Я в курсе. На серебряном медальоне и журнале написано то же самое имя – Надин Матвеева! Я видела фото. Сходство с Таней и модницей на портрете разительное. Они похожи как три капли воды.

– Что же получается?

– Кошмар и ужас! Но и это еще не все! Недавно выяснилось, что Никита – вылитый Андрей в детстве.

Из недр сумки появились улики. После тщательного изучения Валерия Ивановна подтвердила: одно лицо.

– Поехали дальше! Мой братец – достаточно сдержанный человек. Он редко проявляет эмоции, а уж в бурной форме не делает этого никогда. Тем ни менее, когда Таня согласилась пожить на даче, Андрей танцевал от восторга. Не в переносном смысле. Он по-настоящему сплясал передо мной лезгинку! Однако, когда на даче появились Маша и Никита, Андрей совсем обезумел. Он забросил работу, чего не делал никогда, ни при каких обстоятельствах. Он говорит только о детях, думает только о детях. Из-за детей он расстался со своей любовницей. Она, конечно, та еще зараза, но это не повод так обращаться с женщиной. Она мне звонила, жаловалась. Знаете, что Андрей ей сказал?

– Что?

– Он устал кобелировать и решил вернуться к жене и детям.

– Разве он женат? – удивилась Валерия Ивановна.

– Нет, – Валентина многозначительно приподняла брови, – Андрей имел в виду Таню и малышей.

– А-а-а.

– Это опять-таки не все. На днях я узнала очередную новость. Андрей убедил Никиту, что тот его родной сын; а Машенька, соответственно, родная дочка. Когда я спросила, зачем он это сделал, брат ответил: чтобы отрезать себе пути к отступлению.

– А как Таня это восприняла? Она в курсе?

– Это отдельная история. Когда Таня попробовала призвать Андрея к порядку, он предложил ей выйти за него замуж и разрешить усыновить детей. Причем сделал это в ультимативной форме.

Валерия Ивановна нервно повела плечами.

– А что Таня?

– Она в растерянности. – Валентина Петровна подалась вперед и вцепилась взглядом в глаза собеседницы: – Таня рассказала мне про Полину.

– Да?

– Я навела справки. О Полине говорят удивительные вещи. Верить им невозможно. Но после того, что произошло с Андреем и не верить нельзя. Вы ведь, кажется, тоже пользовались ее услугами. Поделитесь, если не секрет.

Танина соседка смущенно улыбнулась:

– Обратиться к Полине мне посоветовала сотрудница, Любовь Григорьевна Полоцкая. Она жила одна с двумя дочками и очень бедствовала. Полина велела Любе найти в магазине сережки определенной формы. Едва она это сделала, как дочки выскочили замуж, а она сама, простите за грубость, подцепила классного мужика. Потом другая моя коллега при помощи Полины устроила судьбу. Ее бросил любовник, и по совету Полины она изображала цаплю. Ходила вечерами по дому, задирая ноги, махая воображаемыми крыльями. Буквально через месяц у нее случился кратковременный роман с невероятным мужчиной, о котором только мечтать можно. Едва закончились эти отношения, как нашелся симпатичный перспективный парень и позвал замуж. Тут уж я не выдержала и сходила по заветному адресу. То, что выдала мне Полина, не лезло ни в какие ворота. Но я послушалась и каждый выходной, как нанятая, таскалась на барахолку, покупала у старушек пластмассовых Барби. На секонд-хендах выискивала блестящие яркие тряпки и до полуночи мастерила одежки. Сказать, что это было увлечением, значит, ничего не сказать. Меня трясло от нетерпения, так я дожидалась очередной субботы.

– И что?

– Через некоторое время мне позвонил незнакомый мужчина и заявил, что я – его судьба. Что он мечтал обо мне всю жизнь.

– Ну? – Валентина от нетерпения подалась вперед.

– Я посмеялась, поблагодарила и послала его подальше. Тем не менее, теперь мы вместе и я влюблена, как кошка.

– Он, конечно, тоже классный, невероятный и перспективный?

– Сейчас – да. Сейчас у него есть деньги, дело и куча интересных предложений. В момент знакомства он был в жизненном тупике и даже мог угодить в тюрьму.

Валентина нервно забарабанила пальцами по столу:

– Давайте Вернемся к нашим баранам. Что Полина посоветовала Тане?

– Она велела пройтись по антикварным магазинам и заглянуть на «блошиный» рынок. В одном из салонов Танюша наткнулась на медальон. А на барахолке, как и требовалось, отыскала тетку в фиолетовой шляпе и купила у нее старую сумку. На дне ее оказался старый журнал, на обложке которого сто лет назад Надин Матвеева отрабатывала свою подпись.

– Бред.

– Тем ни менее.

– Объясните мне, глупой материалистке, как куклы связаны с появлением в вашей жизни мужчины? Или тетка в фиолетовой шляпе с моим братом?

Валерия Ивановна поправила русые волосы.

– Понятия не имею. Я знаю одно: все кто хотел счастья, обращался к Полине и выполнил ее рекомендации – стали счастливыми.

– Мистика какая-то.

– У меня есть теория на это счет. Если хотите, поделюсь.

– Извините, не надо. Сейчас я не расположена к пустым философствованиям, – Валентина торопливо поднялась – Давайте, прогуляемся. Я не могу сидеть на месте. Я вся на нервах.

На улице Валентна Ивановна продолжила:

– Не хотите теорий, перейду к практике. Когда у меня начали перемены в жизни, я была в диком смятении, очень боялась кому-либо открыться и с тупым отчаянием продолжала шить кукольные платья. В итоге все образовалось лучшим образом. Я здорова, благополучна, совершенно счастлива.

– А куклы?

– Я их раздариваю друзьям и знакомым. Все в восторге.

Рощина с сомнением покачала головой:

– Возможно, и у Андрея с Таней тоже все устроится.

– Доверьтесь ситуации. Она, конечно, странная, но, в общем-то, хорошая, позитивная, с перспективой.

– Ничего хорошего я пока не вижу. Андрей влюблен в Таню и злится из-за ее равнодушия. Таня нервничает из-за настойчивости Андрея. Дети взвинчены. Алла Аркадьевна – это мать погибшего армейского товарища Андрея – привязалась к малышам и боится разлуки. Про себя я вообще молчу. Я скоро от всего этого просто рехнусь.

– И все же давайте, подождем. Все образуется и устроится, как должно и когда следует. Силы, что управляют этой игрой, сами решат, что и когда каждому персонажу говорить, делать, чувствовать.

– Спасибо, утешили. Скажите только, что это за силы, и я буду спать спокойно, – съязвила Валентина. – Не знаете? Жаль! Тогда перейдем к конкретным вопросам. Что делать дальше?

– Ничего.

– То есть?

– Это не ваша игра, Валечка. Вы – зритель. И только.

– Ну, уж нет. Быть зрителем – не для меня. – Валентина Петровна упрямо вскинула голову. – Кстати, Валерия Ивановна, вы говорили Геннадию, что Андрей собирался заехать в библиотеку за книгами?

– Нет, конечно.

– Он подстерег там Андрея и затеял драку.

– Вот, поганец. Он всегда как-то узнает, где Таня и устраивает ей пакости.

– Как он это делает? Когда Таня не живет дома, она звонит вам? – спросила Валентина Петровна.

– Да и довольно часто. Вы думаете, он подслушивает телефонные разговоры? Вполне возможно. Он инженер по образованию, и вообще когда трезвый – рукастый малый, может починить что угодно. С моим телефоном Генка возился не раз.

На следующий день ситуация прояснилась. Муж Валентины обнаружил в телефонном аппарате «жучок». К сожалению, сообщить об этом брату и Тане старшая Рощина не смогла. Мобильные обоих не отвечали. И не удивительно. Шло выяснение отношений.

– Увертки и хитрости вам, не помогут. Время вышло. Отвечайте! – Рощин насмешливо и настойчиво, словно учитель на нерадивого ученика, смотрел на Таню. Она, точно, ученица, не подготовившая урок, прятала глаза и давилась словами.

– Вы согласны быть моей женой или нет?

Таня беспомощно развела руками:

– Не знаю.

– То есть?

– Я не хочу быть плохой женой и не могу быть хорошей. Зачем тогда испытывать судьбу?

Рощин, ничуть не опечаленный полу-отказом, весело улыбнулся. Ситуация его забавляла. Ну, не смешно, право слово: он наседает, с каждым вопросом, выбирая расстояние между собой и Таней. Она – загнана в угол в прямом и фигуральном смысле – жмется, бедненькая, в угол дивана, не знает, куда деваться от прямых вопросов и настырного соседства. Убежать невозможно. Спасительные костыли Рощин предусмотрительно убрал подальше.

– О судьбе потолкуем позже. Сейчас я бы попросил уточнить: вы не хотите быть вообще моей женой или именно плохой? – обостряя ситуацию, Андрей взял Танину ладонь, и, преодолевая сопротивление, притянул к губам.

– Пустите, мне больно, – лицемерно прошептала она.

– Ах, оставьте… – губы пробежались по тыльной стороне ладони, щекотливыми касаниями понежили наружную, замерли у тонких пальцев. Напряжение кисти ослабло, мгновение женская рука принимала ласку добровольно, без принуждения. Затем мышцы вновь отвердели, отвергая насилие.

– Пустите, – попросила Таня.

– Никто вас и не держит, – отмахнулся Рощин, немного смущенный.

– Андрей Петрович, я устала взывать к вашему благоразумию.

– Ах, Танечка, – Андрей вытянул ноги, руки закинул за голову, устремил мечтательный взгляд в окно. – Какие же у нас возвышенные отношения! Чего стоит только неизменное «вы» и романтическая отстраненность?! Вы будите во мне завоевателя! Великолепное ощущение.

– Ничего я не бужу.

– Не спорьте, мне лучше знать каким образом вы меня искушаете.

– Я?! Вас?! – возмутилась Таня.

– Ну, не я же! – отрезал Андрей. – Я, наивный человек, прямо и честно объявил о своих благородных намерениях. Вы – хитрая бестия, кокетничаете, тянете с ответом, мучаете меня, заставляете дожидаться как милости согласия.

– Отказ вы исключаете?

– Конечно. Во-первых: я свято верю сестре, а она убедила меня в вашем расположении.

– Это ошибка.

Рощин сделал испуганное лицо:

– Слава богу, Валя вас не слышит. – И громче, чем следует, проскандировал, как на параде: – Валя никогда не ошибается.

– Хватит паясничать.

– Во-вторых: я сам вижу, что нравлюсь вам. В-третьих: вам некуда деваться. С завтрашнего дня Никита будет называть меня папой. В-четвертых: я очень хочу, чтобы вы сказали «да». В-пятых: я не позволю сказать «нет». В-шестых: если я уж совсем противен вам, выходите за меня ради детей.

– Вы мне не противны, – быстро вставила Таня.

Рощин победно рассмеялся.

– Отлично, раз я вам нравлюсь, вопрос решен.

– Я не это имела в виду.

– Стало быть, мы подаем заявление в ЗАГС.

– Но ведь я не согласилась.

– Не переигрывайте, – за шутливым тоном Рощина появилась злость. – Завоеватель – не насильник. Я не могу стать вашим мужем против вашей воли.

– Андрей Петрович…

– Простите, Таня, – Рощин резко поднялся и направился к двери. – Я навязываюсь, как шлюха привокзальная. Дурак старый.

– Андрей, – полетело в спину. – Я боюсь сделать тебя несчастным.

– Мне кажется, ты не хочешь сделать меня счастливым. И себя тоже.

Таня тяжело вздохнула:

– Хорошо, я стану твоей женой.

Танино согласие, которого Рощин добивался так рьяно, почему-то не принесло радости. Напротив, на душе было тоскливо и муторно. Сердце ныло, будило тревожные мысли. Андрей сидел на крыльце, курил последнюю на ночь сигарету, слушал тишину и себя.

– Андрюша, – раздался голос Аллы Аркадьевны. – Ты уверен в своем решении?

– Нет, – выдохнул Андрей.

– Почему?

– Потому, что происходят странные вещи. Потому, что я не могу объяснить свои поступки и желания. Я знаю одно: я хочу эту женщину и этих детей, – как затверженный урок повторил Рощин.

Алла Аркадьевна покачала укоризненно головой:

– Ты любишь Таню?

Рощин раздраженно ответил:

– Это не любовь. Это повинность какая-то. Оброк. Я будто приказ исполняю.

– Чей приказ?

– Понятия не имею.

– Что ты такое говоришь?1

– Откуда я знаю?! Но я должен заполучить Таню и удержать около себя. Должен, во что бы то ни стало, любой ценой.

– Что, значит, заполучить? – удивилась старуха.

– Ах, милая Алла Аркадьевна, я придумал тысячи слов, объясняя поступки своих героев, и запутался в собственных ощущениях.

– Зачем тогда торопиться? Разберись сначала.

– Если я начну препарировать свои чувства, то пойму, что Таня – обыкновенная женщина, одна из тысяч или миллионов, дети – обуза, чужие дети – обуза вдвойне. Что счастье – химера, игрушка для дураков и т. д.

– Нет, мой милый. Ты уже взрослый мальчик и можешь сделать другие выводы. Например, что Таня – единственная и неповторимая, а ребятишки – чудо, как хороши. И что именно этой женщине, и этим детям ты хочешь дать тепло своего сердца.