Текст книги "Жизнь в стиле С (СИ)"

Автор книги: Елена Муравьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Ну, хорошо, Надежда Антоновна помешает покушению. – Удивление вызывала и тактическая часть гениального плана. – Что дальше? Как она намерена покинуть площадь?

Травкин обескуражено пожал плечами. Он полагал, шефиня учла все обстоятельства. Павел в этом как раз сомневался. Атакующие натуры, к числу которых относилась супруга, редко думают о путях отступления. И напрасно. Инцидент, если таковой случится, обязательно закончится полицейским разбирательством. В ходе которого бывшая террористка с липовым пропуском, в наряде с чужого плеча, несомненно, станет подозреваемой № 1.

Как избежать этого Матвеев не придумал, поэтому решил действовать по ситуации и, прихватив несколько верных рабочих, явился на площадь. К сожалению, этим он жену не спас. А лишь воочию убедился в масштабах, свалившейся на них проблемы и собственной беспомощности. Любые попытки помочь Надин оказались пустой тратой времени и сил.

Не помогли и вынужденные откровения Парасина.

На днях в Артистическом Собрании, главном покерном клубе города, полковнику не повезло. Как ни старался старший Орлов, как ни силился генерал Сухостоев, а банк сорвал худосочный франт из провинции. Которого изображал выписанный Павлом из Москвы известный шулер. В результате девяносто пять тысяч рублей – львиная доля общей суммы – составил проигрыш Парасина. Плюс прежние, скупленные Павлом, долги.

Вручая Парасину пакет с бумагами, Матвеев сочувственно вздохнул. Мол, понимаю, но и вы меня поймите. Полковник обиженно поджал губы.

– Да-с, печально-с…

– Платите, голубчик, иначе я в суд подам. А еще заявлю, что вы тратите казенные средства и в картишки передергиваете. За это вас либо в Сибирь зашлют, либо ни в один приличный дом не пустят.

– Беда, да и только, – огорчился Парасин.

– Но зачем же ссориться? Откажитесь от своих показаний, и я про все забуду, – нашлась тут же льтернатива.

– Как человек военный не могу-с. Присяга-с… – с явным сожалением признался Парасин.

– Тогда хоть подоплеку истории поясните, – сказал Матвеев. – Я все сохраню в тайне. Порукой мое честное слово и ваши векселя.

– Покушение на Красавина инсценировано охранкой, – пошел с торгов главный козырь.

Не использовать для развития своей карьеры разгул революционного движения Красавин не мог. Как же простаивали такие шикарные декорации! «Хватит плестись в хвосте событий, надо формировать их собственными силами», – заявил он, тогда министр МВД, на закрытом заседании. И неожиданно для всех стал модной мишенью. Кроме Андрея Аркадьевича в число «счастливчиков» (только в этом году на Красавина было совершено четыре неудачных покушения), постоянно избегавших смерти от рук террористов, попали три генерала и пара высоких судейских чиновников.

Как и задумывалось, «популярность» принесла отличные дивиденды. Политический капитал Красавина вырос и привел к закономерному результату – креслу премьера. Другие «герои» тоже изрядно преуспели в должностях и чинах.

Что характерно, покушения на высших сановников не были рядовыми провокациями. Их, действительно, устраивали, причем настоящие террористы, зарабатывая резонансными, хоть и неудачными, акциями славу для своих партий. Естественно, о договоренности между полицией и центральными комитетами исполнители не догадывались. Не по уму и не чину им было знать о государственных тайнах. Парасин намекнул: в итоге долгой планомерной работы к соглашению с охранным отделением пришли практически все политические и общественные силы, занимающиеся боевой работой, в результате чего уже второй год кряду кандидатуры жертв обязательно согласовывались с МВД.

– Зачем премьеру этот цирк с липовыми покушениями? – удивился Матвеев.

– Наивная вы душа. Затем, что МВД получает премии и награды за служебное рвение. Это во-первых. Во-вторых, когда премьер-министр, рискуя жизнью, ведет державу к славе и победам, это стоит дорогого. Спасители Отечества – редкий товар, особого качества, – Парасин лениво зевнул.

– Но зачем Красавину зарабатывать очки? Он на вершине. Над ним только царь.

– Совершенно верно. Но, как говорил классик: ничто не вечно под луной. Даже самодержавие.

– Вы полагаете?

– Не исключаю.

– Красавин метит в президенты? – ахнул Матвеев.

– Если случится государственный переворот, он – претендент № 1. В противном случае Андрею Аркадьевичу обеспечено вечное премьерство. Отправить в отставку национального героя даже у нашего Николая не хватит духу.

Павел покачал головой. Теперь становилось понятно, зачем последние полгода пресса муссировала тему гражданского подвига, на который обрек себя страстотерпец и патриот Красавин. «Его не берет пуля и бомба, – комментируя неудачные покушения, писали столичные журналисты. – Он – святой. Пока Красавин не выведет Россию на путь истинный, революционеры над ним бессильны. Его бережет Господь».

Кроме Господа Бога Андрея Аркадьевича берегла и родные спецслужбы.

– А вы не боитесь, что кто-нибудь из революционеров воспримет вашу игру всерьез и убьет премьера?

– Боимся. Потому и принимаем превентивные меры. Одной из которых, является задание Надежды Антоновны.

– Объясните толком, что требуется от Нади.

– Ваша супруга должна передать документы в ЦК эсеровской партии или лично переговорить с Ярмолюком.

– Почему именно она?

– Потому, что к ее словам прислушаются. ЦК больше не рассматривает анонимные послания. Обвинения должны быть открытыми, доказательными и исходить из достоверного источника.

– Но все знают про бывшие отношения Надин и Генриха. Заявление будет выглядеть, как обычное сведение счетов, не более.

– Надежда Антоновна известна как честный и принципиальный человек. Никто не заподозрит в ее поступке личные мотивы. Она всегда была лояльна к господину Ярмолюку и ставила интересы партии выше собственных амбиций.

– А что будет, если Надежда Антоновна откажется выполнить поручение?

– Ей предъявят обвинение в покушении на Красавина.

– Но обвинение шито белыми нитками. Хороший адвокат не оставит от него живого места.

– Тогда вашу супругу или дочь призовут к ответу за отравление Люборецкого.

Павел брезгливо поморщился:

– Неужели только ради этого прикончили человека?

– Как можно? – Парасин театрально всплеснул руками. – Придет же в голову такое! Прохор Львович сам умер, по собственному, так сказать, почину. Как ни как, семьдесят шесть лет – возраст почтенный.

– Вы врете. Его убили, чтобы сфабриковать обвинение против Надин.

– Ну и фантазии у вас.

– Но ведь он же был свой…ваш, то сеть…

– Не хотелось бы разочаровывать вас, и особенно Надежду Антоновну, но идеализировать старика не стоит. Его интерес к вашей супруге носил сугубо профессиональный характер. Она идеально соответствовала требованиям операции, потому была взята в разработку.

Матвеев даже поперхнулся от возмущения. Вот сучье племя, выругался в сердцах. Надежда столько лет считала Люборецкого своим искренним другом, а он ее «пас», приручал, готовил на роль жертвы. Стратег хренов!

– Надеюсь, Надежда Антоновна не узнает об этом разговоре? Пусть вспоминает старика по-хорошему. Прохор Львович заслужил это. Он работал не для наград и чинов, а ради порядка в державе.

– В угоду этому порядку моя жена и должна рисковать собой?

– Для нее это привычное дело. Кстати, смелость и решительность вашей супруги сыграли ключевое значение при выборе ее кандидатуры.

– Но…

– Простите, господин Матвеев, но это пустой разговор. Нынешней осенью по эсерам планируется нанести удар. Поэтому Надежда Антоновна, хочет того или нет, отправится в Женеву в любом случае.

В Женеву…ахнул Матвеев, складывая воедино разрозненные факты. Олино внезапное увлечение террором, неожиданное приглашение швейцарцев открыть филиал завода в Женеве, события последних дней – все втягивало Надин в планы жандармов, вынуждало ехать в осиное гнездо русской революции, в распроклятую Женеву. Господи! Матвеев выругался чуть слышно

– Я и так, с оглядкой на обстоятельства, – Парасин выразительно посмотрел на пачку долговых бумаг, – рассказал вам много лишнего. Большего не просите. Я – человек подневольный и обязан следовать приказу.

– Кто же вами руководит?

– Господин Лаубе.

Через пять дней Матвеев, через полковника Парасина, пригласил Бориса Михайловича Лаубе на ужин в ресторан «Арго». Настоящий разговор начался после десерта.

– Слухи о предательстве Ярмолюка муссируются в эсеровской среде давно, – произнес Борис Михайлович и отхлебнул кофе, – дело за доказательствами, которые и предъявит ЦК госпожа Матвеева. Однако перед тем ей следует лично побеседовать с Генрихом Францевичем и постараться убедить Ярмолюка, признать свою вину перед партией и открыто покаяться.

– Для этого необходимы веские доводы, – уронил тяжело Матвеев.

– Конечно. Надежда Антоновна вручит Ярмолюку копии его донесений, в охранное отделение. А также сообщит, что его банковские счета заблокированы и останутся в таком состоянии до особого распоряжения министра внутренних дел.

– Неужели Ярмолюк хранил деньги в Российских банках?

– Он – патриот, к тому же рубль – стабильная валюта.

– И сколько денег на счетах у этого господина? – Матвеева разобрало любопытство.

– Полмиллиона серебром.

– Ого.

– Его работа была высоко оценена нашим ведомством. Ярмолюк сумел сделать то, что прежде не удавалось никому. Он изобрел систему контроля террорных организций. Это стоит дорогого.

– Зачем же вы его сдаете?

– Мавр сделал свое дело, мавр должен уйти. Террор, как форма борьбы изжил себя. Его кровавым героям пора на помойку истории.

Основной причиной, как понял Матвеев, по которой на террор, накладывалось табу, было настойчивое желание западно-европейских и заокеанских инвесторов заставить подшефные партии превратить единичные акции в массовые народные выступления. Что ни как ни устраивало полицию.

– Вы и Надежда Антоновна совершаете благородное дело, спасая страну от кровавого монстра….

– Давайте, по сути, – Матвеев скривился, будто от зубной боли. Он терпеть не мог, когда с ним обращались, как с идиотом. Прагматизм полицейской операции был более чем очевиден. Объявляя во всеуслышание, что первое лицо БО эсеров является платным осведомителем, сыск дискредитировал идею террора, лишал боевую работу смысла, демонстрировал миру разброд, царящий в рядах партии социал-революционеров, продажность ее верхов, неуправляемость низов и, как следствие, не перспективность финансирования подобной организации. Удар грозил превратить эсеров из лидеров революционного движения в аутсайдеров. Ведь без денег «щедрых меценатов» грозная общественная, сила, властительница умов и душ должна была стать тем, кем была на самом деле. Горсткой жалких болтунов.

Борис Николаевич вежливо улыбнулся:

– Суть такова: пока ваша супруга не исполнит свой гражданский долг, ваши банковские депозиты будут заморожены, а завод не получит ни копейки в уплату от военного ведомства.

Матвеев побледнел. Год назад он отхватил выгодный государственный заказ на изготовление приборов навигации для военных кораблей и. чтобы его выполнить, приобрел массу дорогостоящего оборудования. Теперь, если военные не рассчитаются, завод обанкротится, он разорится.

– Круто… – Павел с трудом перевел дух. Не только Надю взяли за горло. Его тоже ухватили за одно место.

– Как только Надежда Антоновна выполнит задание, вы будете свободны. Потому не стоит нервничать и изводить себя. Что случилось, то случилось. На все воля Божья.

– Божья или полицейская?

– Все мы в Его руках. И полицейские, и капиталисты, и революционеры.

В благостных призывах поскрипывала сталь. И скука. Взывать к подвигам и морализировать было для Лаубе делом привычным.

– Давайте-ка, оставим высокие материи, вернемся к делам земным. Итак, вы с женой отправляетесь за границу. Цель поездки: на месте ознакомиться с купленной вами недвижимостью. Ольга на всякий случай остается в России. Вместо нее вас будет сопровождать наш сотрудник. Он приглядит за развитием событий и, если понадобится, как юрист. поможет разобраться с вашими швейцарскими партнерами. Все ясно?

Матвеев затянулся сигарой и предложил, наконец, то, ради чего затеял встречу:

– В общих чертах. Но, может быть, Наде лучше не ехать? Я сам передам документы и сам потолкую с Ярмолюком. Вам ведь важен результат, не так ли? Я сумею обеспечить его.

– Это исключено, – Лаубе небрежным жестом отмел возражения. – Вы для ЦК и для Ярмолюка – пустое место. С вами никто не станет разговаривать.

– Ну, а газеты? Ради сенсации, они охотно опубликуют материал.

– Также охотно они напечатают на следующий день и опровержение.

– Что же изменится, если это сделает Надежда?

– Обвинения обретут силу. Госпожа Матвеева всегда умела заставить своих коллег по партии прислушаться к себе. Нынешний случай – не исключение.

– Вы намекаете, что Надин должна шантажировать ЦК? – говорить об опасности с человеком, посылавшим его жену на смерть было бессмысленно.

– Ее никто не тронет пальцем, – уверил Лаубе. – Об этом позаботился Люборецкий. Надежда Антоновна наследует дневники Прохора Львовича, появление которых сулит эсерам множество неприятностей. Чтобы избежать их, теперь, после смерти Люборецкого, ЦК будет сдувать с вашей супруги пылинки, и уж, конечно, не только примет всерьез ее заявление о предательстве Ярмолюка, но и отыщет аргументы, способные убедить главу БО оставить политическую карьеру. Не стану, вас обманывать, риск все же есть. Генрих Францевич – личность одиозная и прессинг со стороны партии может воспринять не адекватно. Потому операцию лучше начать с беседы с ним. Он сам сообразит, что к чему и сделает, надеюсь, правильные выводы.

Матвеев кивнул уныло

– Я тоже на это надеюсь.

– Тогда, прощайте.

– Позвольте, напоследок, один вопрос? Исключительно для спокойствия Надежды Антоновны.

– Валяйте.

– Жизни Виталика Орлова и этой красивой брюнеточки ничего не угрожает? Надя вбила себе в голову, что должна их спасти.

– К мальчишке у нас претензий нет. Ну, а барышня теперь, конечно, на крючке. Впрочем, если она захочет оставить террор, мы возражать не будем. Что касается госпожи Матвеевой, то лучше бы она не о революционерах радела, а детишек рожала. Что за времена, что за нравы нынче! – В голосе Лаубе звучало почти искреннее возмущение. – Все только о высоком помышляют, о долге, о миссии. Нет, прежде простые человеческие обязанности исполнить, честно отработать свое естественное предназначение. Женщина должна рожать и растить детей. Мужчина обязан заботиться о своих близких. Глядишь, и не понадобятся никакие революции, будет в обществе и так порядок и благолепие.

С азбучной правдой хотелось согласиться. Матвеев считал так же: рожать, растить и заботиться – рецепт социального спасения был прост.

– Если вы отправитесь в Швейцарию через неделю, то, как раз застанете господина Ярмолюка на месте. В сентябре он обычно отдыхает в Ницце и партийными делами не занимается. Так что, лучше поторопиться.

– Через неделю, значит через неделю, – спорить было не о чем.

Женева встретила Матвеевых дождями. Проливные, холодные, они были созвучны траурным настроениям.

– Бедный, бедный, Прохор Львович… – Надин не давали покоя воспоминания, связанные с редкими и не особенно впечатлившими когда-то, интимными свиданиями с Люборецким. Хоть по принуждению, партийного задания ради, занималась она сексом со стариком, а тело вспыхивало страстью, наливалось нежностью и желанием. Прохор Львович многое уже не мог, но многое умел и этим покорял. Сексуальная повинность была не в тягость. Не только характер вырастил в ней Люборецкий, но и женственность затронул, чувств коснулся. И теперь, осиротевшие, чувства ныли, точили душу болью.

Не добавляла радости и мысль о предстоящем задании.

По большому счету, разоблачить Ярмолюка Надин очень даже хотелось. Неплохо было бы и ЦК наказать. И по террору нанести удар. Это для сопливых дилетантов член ЦК, партия, Боевая Организация – понятия святые и светлые. А для нее, познавшей истинную цену и людям этим, и их делам, все давно ни почем. Для нее Генрих Ярмолюк – не кумир, а один из бывших любовников и сутенер. ЦК – не обитель честнот, а свора говорунов и лентяев. Террору и вовсе приличных определений не достало. Все эсеровское движение заслужило хорошего пинка. Тем не менее, переходить в разряд врагов партии не хотелось.

Паша сказал:

– Сделай, как они велят, плюнь и забудь. Мы в капкане, они диктуют правила, другого выхода нет.

«Выхода нет» – в устах Павла звучало, как приговор. Особенно удручало промелькнувшее ненароком «мы». Видимо, Пашу тоже его взяли в оборот.

Надин собиралась на встречу, успокаивала себя, приговаривала: сделаю, плюну, забуду. Если выкручусь, конечно, следовало добавить. От мысли о предстоящем сердце ныло от тоски.

Предположение Пети Травкина о наличии в партии человека, наделенного невероятной силой внушения, имело серьезное основание. Надин знала людей, которые после общения с Ярмолюком менялись самым радикальным образом. Словно по мановению волшебной палочки после получасовой беседы думающие, ищущие ребята превращались в фанатиков, помышляющих только о жертвенности и подвиге, и почитали Генриха, как Бога. Саму Надин не миновала чаша сия.

После первого же свидания с маленьким, толстым, некрасивым и неопрятным Генрихом Надин потерла голову. Ярмолюк казался ей олицетворением женских грез и желаний. Она готова была целовать его ноги. Что и делала регулярно. А началось все так: они сидели за столом вчетвером, Надин, Артем Березин – тогдашний ее интимный приятель и Генрих с женой; обсуждали новости, ужинали. Яролюки Надин не нравились. Он – своей бесцеремонностью, она – рыбьим немым безучастием. И квартира Ярмолюков – мало вкуса, много дорогих вещей – не нравилась Надин. Даже угощение – вино, салат и мясо из ближайшего ресторана вызывали глухое неприятие. Потная же ладонь Генриха на колене Надин и вовсе была основанием для скандала. Но, комкая шелк юбки, ладонь ползла по бедру выше, выше, а Надин, удивляясь охватившей ее ленивой покорности, не предпринимала ничего. С тем же коровьим смирением она отдалась Ярмолюку в хозяйкой спальне, куда заскочила на минутку поправить прическу.

Генрих ввалился вслед, обнял, развернул к себе спиной, наклонил, поднял подол платья, сдернул панталоны. Несколько мгновений Надин ощущала отвращение, затем привычная бесчувственность и равнодушие поглотили все. Она знала слишком много мужчин, чтобы придавать эпизоду хоть какое-то значение.

– Ты кончила? – прозвучал в итоге праздный, любопытства ради, вопрос. Генрих оторвал взгляд от ширинки, которую старательно застегивал, и ухмыльнулся в глаза Надин. Вместо:

– Нет, конечно, – уж готового сорваться с губ, она ощутила вдруг теплую волну блаженства, затем острое как боль желание новой близости покорило ее. Желание походило на истошно алую, жадную и ненасытную тьму. Тьма завладела Надин зимой, накануне Рождества и не отпускала три месяца. Три месяца Надин считалась официальной подругой Генриха. Потом появилась полная блондинка из Львова.

Обычно после разрыва Генрих отправлял бывших пассий на очередную акцию, подальше от себя и спокойной Женевы. Надин – первая и единственная отказалась. Как – она, до сих пор не понимала.

– Я видел в тебе человека, – Генрих был категоричен. – революционера, а ты пиз… с ногами.

В ответ Надин залепила Ярмолюку пощечину, а вечером попыталась повеситься. Еще трижды Генрих уговаривал ее и оскорблял, и трижды она отказывалась и хотела покончить собой. Потом собралась в одночасье к Матвеевым – лечить измученную душу. Однако окончательное выздоровление подарил Надин Люборецкий.

– По какому праву Ярмолюк распоряжается чужими судьбами? – задал он простой вопрос. Ответа Надин не знала. Она чувствовала: Ярмолюк имеет право на ее жизнь и жизнь других людей, но кто дал ему это право – ответить не могла.

– Право не дают, право берут, – подсказал Прохор Львович.

Истина долго не укладывалась в сознании. Но вернувшись в Швейцарию, Надин наблюдала и обнаруживала все новые и новые подтверждения словам полковника. Всякий, кто оказывался рядом с Ярмолюком превращался в марионетку, послушное оружие, робота. Генрих словно обладал некой волшебной силой, позволяющей воздействовать на людей. Женщины бегали за ним бесстыдно и назойливо предлагая себя. Мужчины водили в рестораны и казино, оплачивали счета. Даже Центральный Комитет, и тот, находился под каблуком у Ярмолюка.

– Все будет хорошо, – сказал Павел. Он провел Надин к дому, где назначил встречу Ярмолюк, и, наверное, в сотый раз за сегодня спросил: – Мне точно нельзя с тобой? Я не буду мешать, тихонько посижу в коридоре…или на лестнице…

– Нет, я сама – Надин покачала головой и, шепнув: «С Богом», толкнула тяжелую дверь парадного.

– Наденька, душа моя, – Генрих встретил гостью радушно, раскрыл объятия. – Хороша. Как всегда хороша.

Надин улыбнулась в ответ.

– Спасибо на добром слове.

– Коньячку хочешь?

– Нет. Такие дела надо вершить на трезвую голову.

– Какие? Какие дела ты собираешься вершить?

– Люборецкий умер, – начала Надин. Официальных сообщений о смерти полковника не было. Однако, слухами земля полнится. Генрих был в курсе событий и лишь деланно удивился:

– Да?

– Прохор Львович просил показать тебе эту папку.

– Что в ней?

– Копии твоих донесений охранке, платежные ведомости с твоей подписью и приказ заблокировать счета в российских банках.

Всю дорогу до Женевы Надин представляла, как Ярмолюк отреагирует на ее заявление. Оказалось – ни как. Полное лицо не дрогнуло, в глазах не мелькнула и тень растерянности. Только губы сжались в нитку и чуть напряглись скулы.

– Это не первая провокация, направленная против меня. Позволь, – Генрих протянул руку к бумагам. Чтение заняло несколько минут.

– Это не провокация, – возразила Надин.

– Ты уверена?

– Да и сумею убедить других.

– Зачем? – спросил Генрих.

– Меня вынуждают к этому.

– Кто?

– Коллеги Люборецкого.

– Их цель?

– Твое публичное признание в сотрудничестве с Охранным отделением, отставка и полный отказ от политической деятельности, – скороговоркой выдала Надин. – Если ты не подпишешь заявление добровольно, я вынуждена буду обратиться в ЦК. Если мое заявление проигнорируют, передам в газеты дневники Люборецкого и эту папку.

– Но тогда разразится скандал, партия будет дискредитирована. – Генрих сжал губы.

– Поэтому будет лучше, если ты проявишь благоразумие и не станешь позорить партию.

– Я – позор? Не смеши меня. Я – гордость партии! Но как ты могла ввязаться в это гнусное дело? Как превратилась в марионетку охранки?

Как? Ей не оставили выбора. Борис Михайлович Лаубе позаботился обо всем. «Жалко, если ваша племянница нечаянно погибнет, – сказал он. – Молодость так беспечна и легкомысленна?»

– Случилось то, что случилось. Ввязалась. Превратилась. Что с того? Разговор сейчас не обо мне.

В глазах Генриха мелькнуло сочувствие.

– Понимаю. Ты сопротивлялась, как могла, но они взяли тебя за горло. Скажи, а почему ты не покончила собой? Почему предпочла предательство?!

Надин удивилась: мысль о самоубийстве не приходила ей в голову. А, действительно, почему она не наложила на себя руки? В ее положении было бы логичнее умереть. Не пришлось бы терпеть эту муку.

– Ты забыл, что в случае моей смерти дневники Люборецкого тот час будут обнародованы?

– Но компромат на меня остался бы у охранки. Я знаю своих товарищей по партии. Никто бы не рискнул прийти ко мне и требовать отставки. Да я бы никого и слушать не стал. Пустил бы пулю в лоб, Иуде. И дело с концом!

– Убей меня, но этим ты не поможешь себе.

– Что ты сказала?!

– То, что слышал. Убей меня, этим ты не поможешь себе, – запальчиво выдала Надин и почувствовала, как от страха – Генриху ничего не стоило сейчас выстрелить – в сердце вонзилась острая, как булавка, боль.

– Что ты заладила одно и то же? Или ты по-настоящему хочешь, чтобы я тебя убил? – хмыкнул Генрих и опустил правую руку в карман сюртука. где обычно носил оружие.

– Да, пошел ты. Я тебе и в третий раз повторю: убей меня, этим ты не поможешь себе!

Боль из сердца перекочевала в висок и той же булавкой, но уже раскаленной, стала нанизывать на себя кровеносные сосуды.

Стараясь не обращать внимание на неприятные ощущения, Надин сказала:

– Ты проиграл и должен признать свое поражение».

Признавать поражение всесильный руководитель БО не желал.

– Правильно ли я понял: если я соглашусь – партия не пострадает?

– Да.

– А если откажусь – газетные писаки превратят эсеров в кучу дерьма?

– Есть и третий вариант. Если ты не пожелаешь спасти партию, тебя вынудят это делать.

– Кто?! – искренне изумился Ярмолюк.

– Центральный Комитет.

– ЦК не посмеет диктовать мне условия! – отмахнулся Генрих. – Я – сердце Боевой организации, ее мозг, кровь, жилы. Без меня боевики превратятся в стадо баранов, а партия станет кучкой жалких болтунов. Я – стержень, основа, имя. Под меня ЦК получает деньги, мной прикрывает свою политическую несостоятельность.

– Тем не менее, тебя принесут в жертву. У верховников нет другого выхода. Лучше признать предателем тебя, чем допустить уничтожение партии. После публикации материалов идеи социал-революции превратятся ни в что. Высокие цели не оправдаются подлыми и низкими средствами, как бы кому ни хотелось.

– Оставь свои морализирования, – отмахнулся Ярмолюк.

– Зачем ты связался с охранкой? – спросила Надин.

Генрих надеялся, что отвечать на этот вопрос не придется никогда. Он пришел в политику молодым наивным доверчивым, полным иллюзий и честолюбивых планов. Иллюзии касались товарищей по борьбе. Честолюбие – места в партии, которое он мог и хотел занять. Умный, инициативный, энергичный – Ярмолюк, рутина обыденности, удел рядового бойца – не для него. Он – РЕВОЛЮЦИОНЕР с большой буквы, лидер, вожак, лучший.

Максимализм, присущий юности и природный прагматизм определили цели и оправдали средства для их достижения. Карьера любой ценой! Оставаться в толпе никчемных исполнителей и довольствоваться скудным партийным пайком Генрих не хотел. Он рвался вверх, к власти, к деньгам, которые щедрой рукой «отстегивали» социалистам инвесторы. Именно инвесторы, а не благотворители, спонсоры или меценаты. Каждый рубль, вложенный в политику, оборачивался прибылью. Потому те, кто давал деньги на светлое будущее, не забывали про светлое настоящее партийных бонз. Чтобы хорошо жить следовало попасть в их узкий круг.

Однако у власти нет вакансий, места у кормушки не пустовали. Умных, инициативных, энергичных всегда больше чем сытных мест. За каждым матерым волчарой след в след бредут жадные голодные щенки; за ними, подбирая объедки, бегут шакалы. Ни в молодняк, ни в шакалы Генрих не желал. И, определяя жизненную стратегию, сделал ставку на террор. В широком понимании этого слова. Террорная работа в партии велась из рук вон плохо. Без системы, контроля, масштаба. Скудные плоды с этой более чем плодотворной нивы собирал Иван Бусинский, пожилой, больной, уставший от жизни тип. Кроме Бусинского, между амбициозным Ярмолюком и вожделенной должностью стояли еще трое.

Их Генрих убрал с помощью полиции. Он написал письмо в охранное отделение, предложил свои услуги. Получив согласие и аванс, сдал конкурентов одного за другим, не задумываясь о предательстве и двурушничестве. Эсеровский лозунг гласил – цель оправдывает средства! Его цель – светлая и святая РЕВОЛЮЦИЯ оправдывала некоторые отступления от обыденной морали.

Став помощником Бусинского, Ярмолюк организовал покушение на великого князя, дядю царя, предварительно сделав полиции предложение, от которого трудно было отказаться.

– Бусинский – не жилец на этом свете. Но пока дышит – он будет командовать БО. Бороться с ним глупо. Авторитет Ивана непоколебим. Поэтому пусть остается номинальным лидером. Я стану руководителем реальным и возьму террор под контроль. Каким образом? Об этом позднее. Сейчас моя задача – провести громкую акцию. Максимально громкую акцию. Цель? Показать ЦК, что старые силы не в состоянии эффективно работать. Что настало время молодых. Мое время.

– Что требуется от нас? – спросил полицейский куратор Генриха.

– Сдать одного, а лучше двух высших сановников, – Ярмолюк назвал на вскидку пару-тройку фамилий.

– Вы рехнулись.

И все же предложение было принято. Слишком большой куш стоял на кону. Управляемый террор – о таком подарке политическая полиция даже не мечтала.

Ярмолюку «дали добро» на министра внутренних дел, из-за рака доживающего последние дни в политике и на земле. И великого князя, скандальное поведение которого дискредитировало царское семейство.

Акции прошли удачно и были восприняты широкой общественностью с восторгом. В партийный кулуарах заговорили о терроре нового поколения. Имя Ярмолюка стало легендарным. Бусинский, задыхаясь от астмы и беспомощной ярости, назвал Генриха своим приемником. И, слава Богу, иначе старому маразматику пришлось бы худо.

Через год Бусинский оставил активный террор. Ярмолюк возглавил. И получил то, что хотел. Власть. Деньги. Женщин.

Все было хорошо, пока год назад его не вызвали в Питер и не учинили настоящий допрос о положении дел в ЦК. В конце беседы куратор Ярмолюка вместо привычных комплиментов и благодарностей преподнес сюрприз – предложил «изменить курс» партии, свернуть террор и перейти к экономическим требованиям.

– Но общие вопросы решают другие люди, – возразил Ярмолюк.

– Вы тоже можете решать общие вопросы.

Возглавить партию и свернуть террор – значило из всесильного «серого кардинала», которого все боятся и уважают, превратиться в рядового функционера. Сколько их только за последние два года перебывало членами ЦК? Где они сейчас? Чего стоят? А он как возглавлял Боевую Организацию – так и возглавляет. Как держал свору болтунов за горло, так и держит. И буду держать впредь, решил Ярмолюк, отказываясь от предложения.

Ему пообещали денег. Конструктивный разговор начался с пятидесяти тысяч рублей. После ста куратор перешел к угрозам.

– Если вы меня убьете, – Генрих был уверен в собственных силах, – в террор придут тысячи, чтобы отомстить за меня!

– Развенчивать мифы про мертвых героев, – последовал ответ, – занятие неблагодарное. Особенно в делах политических. Пока человек жив с ним можно работать: убеждать, покупать, дискредитировать. С покойником не повоюешь. В мертвых публика всегда находит благородство идей и высоту духа. Нет уж, Генрих Францевич, не надейтесь – мы не сделаем такой ошибки, не подарим эсерам нового святого великомученника.

– Раз так, извольте, господа, уплатить миллион и эсеровское движение – ваше с потрохами! – Генрих полагал: человек с таким политическим авторитетом, имея под рукой Боевую Организацию, может себе позволить назначать цену, торговаться и даже оказывать силовое воздействие на ход переговоров.