Текст книги "Дневник"

Автор книги: Элен Берр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Среда, 23 сентября, вечер

Мы все только и думаем, что об утреннем этапе.

Баш и Жан Блок уехали, все кончено.

Эта депортация еще намного ужаснее первой, просто конец света. Сколько пустот вокруг нас!

Сегодня я чуть не сорвалась, почувствовала, что меня вот-вот понесет и я потеряю контроль над собой; раньше со мной такого не бывало. Неподходящее время, чтобы распускаться. Это случилось, когда мы вернулись от Андре Бора, к которому ходили с папой. Он настроен очень пессимистично. Я пошла оттуда к мадам Фавар и в Дом военнопленного[161]161
  Центр помощи военнопленным и их семьям.


[Закрыть]. А у нас застала знакомого Декура, и он довел меня до бешенства; завел со мной разговор о будущем, а я была не в себе. Все, о чем он говорил и спрашивал, словно относилось к другому миру, куда я больше не вернусь. Когда я слышу о книгах, о преподавателях Сорбонны, все это отдается во мне погребальным звоном.

* * *

А еще я весь день пыталась прочитать письмо от Ж. М., как бывает во сне, когда письмо то и дело куда-то исчезает. И до сих пор еще в него не вникла.

* * *

Вечером на кухне пекли пирог для Ивонны. Как совсем недавно для папы. Теперь папа здесь. Жизнь осталась точно такой же, какой была до его ареста, – не могу поверить, что прошло три месяца.

Сегодня вечером я слишком устала, чтобы писать.

Прекращаю.

Центр помощи военнопленным и их семьям.

Четверг, 24 сентября

Наконец-то достигнута цель, которая словно бы все время отдалялась.

Мы встретились в институте. Кошмар последних дней развеялся, я вырвалась из этой атмосферы.

Дома мы с Жобом и Денизой поужинали в нашей спальне. Больше было негде – везде гости.

Суббота, 26 сентября

Он пришел ко мне домой. Мы послушали пластинку, поужинали и пошли гулять по проспекту Анри Мартена. Было уже прохладно.

Воскресенье, 27 сентября

В Ла-Варен с «волчатами». Весь день пасмурно и дождливо.

Понедельник, 28 сентября

К ужину приходил Симон. Играли вместе.

Вторник, 29 сентября

Мадлен Блесс и Жозетта.

Среда, 30 сентября

Мадам Журдан.

Чай у Николь с Жобами. Они пели «Веронику»[162]162
  Комическая опера французского композитора Андре Мессаже (1853–1929).


[Закрыть].

Четверг, 1 октября

Шли пешком два часа – беседа завязалась на улице Гинмер и закончилась у метро «Альма». От самого Дома инвалидов я говорила и говорила, словно во сне. Не видела никого вокруг, хотя на улице было много народа.

Пятница, 2 октября

Была у д-ра Редона, он вскрыл мне панариций.

У нас Жоб, я не играла на скрипке и весь вечер спустя рукава готовилась к завтрашней прогулке.

Комическая опера французского композитора Андре Мессаже (1853–1929).

Суббота, 3 октября

Мы с Николь взяли каждая по четыре ребенка на прогулку по Парижу с девяти до одиннадцати часов. Мой маршрут: Пале-Рояль – улица Клода Бернара. Показала им все фасады Лувра. Сама воодушевилась. Смотрела с моста Искусств, как солнце пронизывает серый туман – похоже на обещание грядущей радости.

После обеда сидела в нашем центре, время тянулось слишком долго. Я ушла пораньше, чтобы послушать Жана Виге, но не успела – уже не застала его.

Воскресенье, 4

Как хорошо!

Все утро писала письмо.

Вечером, после какого-то бестолкового собрания на улице Воклен[163]163
  Там находился приют УЖИФ для девушек.


[Закрыть], мы с Николь пришли сюда. Послушали квартет, я полистала своего Стефана Георге. Проводила Николь, она была в восторге не меньше меня.

Понедельник, 5 октября

Снова вышла на работу в библиотеку. А думала, уже всё. Это вернуло мне душевное равновесие.

Как и три месяца назад, стала поджидать Ж. М. Совсем забыла, что произошло за это время между нами. А когда вспомнила, меня захватило чувство торжества. С трех часов стало боязно и очень горько. Но без четверти четыре он вошел, и вернулись покой и радость. Я оглядела всех других студентов – знают ли они. Но нет, никто не знает, и это прекрасно.

Потом я проводила его по Большим бульварам до вокзала Сен-Лазар. Было сумрачно, на улицах много народа. Нас окутывал влажный туман. На закате небо приобрело мертвенно-желтый оттенок. Странная картинка осталась в памяти: людные бульвары и низкое свинцовое небо над ними.

Он дал мне пластинки с «Любовью и жизнью женщины»[164]164
  Цикл песен Шумана.


[Закрыть].

Вторник, 6 октября

В три ходила к Делатру.

Он отговаривал меня от всего, после этого разговора поняла, что я все больше разочаровываюсь в нем.

Потом с Николь и Жобом пошла к Леоте. Жоб забыл о своей музыке. Вместо того чтобы играть, мы сражались в пинг-понг.

Вечером напекла для Денизы целую гору булочек. Тайком от нее я затеяла tea-party[165]165
  Чаепитие (англ.).


[Закрыть] в честь ее дня рождения. Пригласила Леоте, Пино, Жоба и Виге.

Среда, 7 октября

С утра бегала по ближайшим лавкам – закупала все для Денизы. Но сердце мое sang within[166]166
  Sang within [me] – пело внутри [меня] (англ.).


[Закрыть]. Никогда еще я так не радовалась при мысли, что очень скоро увижу его, вернулось все то, что я чувствовала прежде, состояние «перед балом». Но к этому прибавилось чистейшее, невыразимое счастье.

Закончила тут все приготовления и пошла в Сорбонну. Поднимаясь по ступенькам из метро, увидела его. Мы пошли на улицу Одеон, потом в Книжный комитет, где я была hot and bothered[167]167
  Взбудораженная (англ.).


[Закрыть].

Пришли домой и там уже застали Жоба.

Когда вернулась Дениза, все, кроме Анник, спрятались за занавесками и мебелью, а потом разом выскочили и закричали: «С днем рождения!»

Четверг, 8 октября

Ул. Рейнуар, чай с Симоной. Я все ждала, когда настанет завтра.

Пятница, 9 октября

Договорились встретиться в метро «Пале-Рояль». Я пришла намного раньше времени.

Мы зашли в лавку Далло купить для него книги, потом дошли до вокзала Монпарнас, а оттуда до дому. Я устала. Дома он попросил поставить Lieder[168]168
  Песни (нем.).


[Закрыть] Шуберта. Но музыка играла даром. Он не слушал.

Суббота, 10

Весь день ходила какая-то потерянная, не пошла утром на улицу Бьенфезанс, мне показалось, что это все испортит. Но все утро проболталась без дела. После обеда пришел Жоб играть трио.

Воскресенье, 11

Собрание на Ламбларди[169]169
  На улице Ламбларди в 12-м округе находился сиротский приют Ротшильда.


[Закрыть]. Решено организовать новую команду, там будут Берта, Николь и я. Но мы ушли от ребят в полдень. Они, бедные, очень расстроились.

Когда мы вышли из приюта, вовсю сияло солнце, и меня вдруг осенила счастливая идея: позвоню ему и скажу, что я весь день свободна.

Но поразмыслила и остыла. Когда подходила к дому, пошел дождь. Сама не знаю почему, я вдруг впала в какой-то ступор. Выкурила две сигареты, поработала над концертом Бетховена и пошла на улицу Рейнуар, там, в комнате Николь, замерзла, несмотря на все связанные с ней воспоминания.

Четверг, 15 октября

Трудно пересказать, что было в начале недели. Дни прошли незаметно. Я только и делала, что ждала. В воскресенье вечером думала, что предстоят еще два долгих дня ожидания. Мы собирались в среду съездить в Обержанвиль. Только вдвоем.

Мама ничего не сказала, я даже решила, что она не очень поняла.

Но в понедельник после обеда, когда мне стало невыносимо тягостно и скучно досиживать свои часы в библиотеке, он вдруг пришел. Не должен был – у него во вторник экзамен по праву. Я захлебнулась радостью. Довольно долго у нас не было возможности заговорить. Он бесшумно поднялся по лестнице, пока я была занята библиотечными делами. Потом сел за стол. А под конец подошел и стал помогать мне разбирать книги. Никогда еще библиотека не закрывалась так поздно. В полутьме между полками я забыла о времени.

Дома Луиза сказала, что вернулся месье Леви. И я впервые испытала мгновения полного, беспримесного счастья.

Во вторник я пошла встречать его после экзамена и целый час убивала время, сидя во дворе института. Было тоскливо и одиноко. К счастью, часов в пять появилась одна знакомая. Стало повеселее. А его я встретила на улице Одеон. Он тоже уже час слонялся просто так! Мы пошли гулять, заходящее солнце заливало золотом старый Париж. Был теплый октябрьский вечер. Мы постояли на набережной у моста Искусств, облокотясь о парапет. Все вокруг трепетало: тополя всеми листьями и даже сам воздух. Когда я шла домой одна через Кур-ла-Рен, в аллеи уже спустились сумерки, а небо еще розовело.

Ночь со вторника на среду была бесконечной.

Потом волшебная среда. Сегодня вечером сама себя не узнаю, еще утром была какой-то новой и думала, что это навсегда. Но вот снова стала прежней Элен. Разлука для меня – проклятие.

Четверг

Проснулась сегодня и очутилась в том же, что и вчера, прекрасном мире. Все утро было странным и чудесным, мне не сиделось в УЖИФ. В половине двенадцатого улизнула оттуда, помчалась домой что есть духу и села писать письмо ему.

Во второй половине дня встречалась в библиотеке с Казамианом, предложила тему диссертации о Китсе.

Пятница, 16 октября

Ходила с Николь покупать туфли и шарф, потом – на улицу Рейнуар.

Суббота, 17 октября

Около половины четвертого пришел Ж. М. Мы посидели за столом с папой, мамой и Жобом, было чуточку нервозно. Потом он пришел в эту комнату. Я проводила его до метро.

Воскресенье, 18 октября

Собрание на улице Воклен с Бертой и другими, к концу стало жутко скучно.

После обеда играли с Жобом у С. Близнецы тоже были.

Понедельник, 19 октября

В библиотеке мрачно и холодно. Как будто я там в полном одиночестве. Он не пришел, и я ощутила, каково мне будет, когда он уедет. Ненадолго заглядывали Андре Бутелло, Николь и Жан-Поль. Вернулась домой кислая, вымотанная и чуть не заснула перед обедом.

Вторник, 20 октября

Мы договорились встретиться на юрфаке и посмотреть результат его экзамена. Но он перепутал дату. Ему стало досадно, и это так отразилось на его mind[170]170
  Настроении (англ.).


[Закрыть], что испортило весь день. Мы спустились к Сене у моста Искусств, видели на берегу двух рыбаков. Потом пошли к его портному на проспект Оперы, а оттуда – на вокзал. Я вдруг испугалась, что потеряю его в вокзальной толпе. Тут он взял меня под руку. И я не смогла объяснить ему, почему этот простой жест так меня растрогал.

Среда, 21 октября

Он сообщил мне свой результат по телефону, когда я была на улице Рейнуар, а я ему позвонила после ужина.

Четверг, 22 октября

Суматошный вечер. Были все сразу: Симон, чета Леви, мадам Роже Леви, маленькая Бьедер, Ре, я сбилась с ног.

Пятница, 23 октября

Чай с Вудом и Дей, настоящее английское чаепитие, подали последнюю банку Dundee marmalade[171]171
  Апельсиновый конфитюр, придуманный в XVIII в. бакалейщиком из шотландского города Данди.


[Закрыть]. Было очень мило.

Суббота, 24 октября

Утром примчалась из Сорбонны на Тегеранскую улицу, дождалась там Николь и Берту.

В три часа пошла на вокзал встречать Ж. М. Что-то было не так. Из-за серого низкого неба? Или из-за меня самой? Из-за глухой тоски, которая находит на меня и разъедает душу? Или от горечи, что он не один, а с Жобом? Занимались музыкой, мне казалось, что я его и не видела, что мы за тысячу верст друг от друга. Перед ужином разрыдалась.

Воскресенье, 25 октября

Прогулка с ребятами сорвалась. Ул. Воклен. Не думала, что буду занята во второй половине дня. В полдень мне пришлось уйти, и я была уверена, что день кончится плохо. Рехтман после утренней сцены бродил по коридорам.

Вернулась домой в полном унынии. Обед с Понси. Жоб с Брейнаром музицировали. Мадемуазель Эрбо пришла сыграть в бридж.

Понедельник, 26 октября

Библиотека. Я знала, что он не придет, но все же надеялась. – То была подсказка свыше, потому что он пришел. В половине пятого. И все как будто озарилось. Кроме меня была еще одна библиотекарша, поэтому в пять я ушла. У него завтра устный экзамен. Мы шли под дождем по улице Ренн, я проводила его до метро «Дом инвалидов»; уже смеркалось, я думала о завтрашнем, дне, мы назначили свидание на юрфаке.

Вторник, 27 октября

Рано я радовалась, теперь такая беда – он провалился на экзамене. И ведь совсем не ожидал. В половине одиннадцатого, когда я первый раз пришла на факультет, он сказал, что освободится через сорок пять минут. Я сходила зарегистрироваться[172]172
  С декабря 1941 г. по приказу префекта полиции все евреи должны были проходить периодический контроль – являться в префектуру и регистрировать свое удостоверение личности, на которое в обязательном порядке ставился красный штамп: «еврей» или «еврейка».


[Закрыть] и вернулась. Мы дождались результатов, я не могла поверить и сейчас не хочу об этом думать. Потому что опять вижу, как он выходит из зала, и чувствую, как ему плохо.

Обратно шли молча, под дождем, взявшись за руки, – это все, чем я могла ему помочь. В час дня в ненастье на улицах никого. Париж был только наш.

И, несмотря на печаль, у меня осталось чудесное воспоминание от этой молчаливой прогулки под дождем.

Остаток дня ничего толкового не делала. Не хотелось заниматься ничем таким, что бы отделяло меня от него, ходила в парикмахерскую, к бабушке, под вечер – с Денизой к Жозетте.

Среда, 28 октября

Из Сорбонны пришли сюда, в эту комнату. Слушали пластинки Шумана, как мне и хотелось.

Четверг, 29 октября

И вдруг все оборвалось. Он так говорит о своем отъезде[173]173
  Жан Моравецки решил присоединиться к «Свободной франции», движению за освобождение Франции во главе с генералом Шарлем де Голлем со штаб-квартирой в Лондоне. Ему удалось выехать из Франции в Испанию. Там он был задержан франкистами, но спустя некоторое время достиг Северной Африки и вступил в армию освобождения – Свободные французские войска. 15 августа 1944 г. он участвовал в высадке союзников в Провансе, позднее, весной 1945 г.; в боях на территории Германии.


[Закрыть], что мне наконец стало страшно. Пока я была с ним, я верила ему, потому что верил он сам. Он сказал: «Возможно, мы видимся в последний раз». И я поверила, хотя знала, что перестану понимать, как только останусь одна. Шел страшный ливень, мы целый час стояли в коридоре Сорбонны. Он был не в духе, почти не разговаривал. Мы расстались в метро на станции «Сегюр». Я вернулась домой, собирала пазл с Симоном[174]174
  Симон – один из мальчиков-сирот, которые приходили домой к Беррам.


[Закрыть].

Четверг, 5 ноября

Весь конец прошлой недели я ждала звонка. В субботу вечером перестала бояться. Но настроение было мрачное.

Мы договорились встретиться во вторник, если все будет нормально.

В понедельник, День поминовения мертвых, я ходила в библиотеку. Никто не пришел. Очень грустно. Дикий холод. Темнотища, и он не пришел.

Наступил вторник. Утром я получила то самое письмо, которого ждала все эти дни – именно это ожидание и портило мне настроение, – оно было коротким, и there would have been room for deception[175]175
  Еще могло бы оставаться место для сомнений (англ.).


[Закрыть], если бы во второй половине я не видела его самого.

В среду и я написала письмо.

Четверг

Была на Банковской улице[176]176
  Там находилось одно из отделении Управления по делам евреев.


[Закрыть].

В четверг и пятницу терзалась из-за телефонного звонка – подходила Андре и не разобрала, что сказали.

Воскресенье, 8 ноября

Странный день, ничего не соображаю.

Вчера все было очень хорошо. Даже перспектива его неминуемого отъезда – в четверг, это точно – не могла омрачить день. Я встретила его на вокзале, и мы пошли гулять по Елисейским Полям. Я первый раз надела меховое пальто.

Часов в пять пришел Жоб и был ужасно чудной – выпил лишнего. Всю ночь мне снился Ж. М., и в конце концов я проснулась от пронзительной мысли, что он уезжает.

Пошла на улицу Воклен, погода была прекрасная: робкое золотистое солнце, ярко-синее небо и кристальный воздух. А сейчас, когда я пишу, солнце палит вовсю, и тем страннее этот день.

Вдобавок сегодняшние новости. Все взбудоражены. Папа с мамой очень волнуются. Мне бы тоже, но не получается. Я не ликую не от излишнего недоверия, а скорее оттого, что не воспринимаю эти внезапные окрыляющие новости. Давно отвыкла от такого. А между тем это может быть началом конца.

Понедельник, 9 ноября

Библиотека уже закрывалась, когда Жан появился на пороге, это было как сон. Я так сильно хотела его увидеть, что уже и не ждала; и, как во сне, мы шли в сумерках – через площадь Карусели, по проспекту Оперы, на вокзал. Лувр вырисовывался на вечернем небе огромным темным кораблем. Будем теперь встречаться три дня подряд.

Вторник, 10 ноября

Родители поехали в Обер. Дениза осталась. В два тридцать пять я встретила его на вокзале. До дому дошли пешком по Кур-ла-Рен. Было ясно, но очень холодно. Последний раз, когда мы могли побыть вдвоем. Завтра идем к Молинье.

Он принес концерт ре мажор Бетховена и «Концертную симфонию»[177]177
  Видимо, «Концертную симфонию» Моцарта для скрипки и альта.


[Закрыть]. Чай пили, сидя на кровати.

Среда, 11 ноября

В конце концов он не уехал. Так сложились обстоятельства. Это он сказал нам – Молинье, Женевьеве Лош и мне, – когда мы встретились на Северном вокзале. Очень cosy[178]178
  Приятный (англ.).


[Закрыть] день в Ангене[179]179
  Анген-ле-Бен – поселок в северном пригороде Парижа.


[Закрыть] у Молинье, слушали Баха.

Четверг, 12 ноября

Первый учебный день в Сорбонне.

В 11 часов – Казамиан. Аудитория № 1, душно, я как-то растерялась и ошалела, снова оказавшись тут после стольких событий, внешних и внутренних.

В два часа – Делатр. Аудитория набита битком.

Суббота, 14 ноября

Мы должны были идти на концерт в Мадлен[180]180
  Церковь святой Марии Магдалины в Париже.


[Закрыть]. Но в последнюю минуту папа раздумал. Все же в два двадцать пять я встретила на вокзале его. Мы долго гуляли и пришли домой. Послушали Концерт ре мажор. Был Жоб, пили чай в малой гостиной, потом пошли в кабинет.

Воскресенье, 15 ноября

Утром – на улице Воклен.

Жоб и Анник Бутвиль.

Понедельник, 16 ноября

Библиотека.

Вторник, 17 ноября

В три часа – мадам Журдан, урок продлился полтора часа. Разобрали Первую сонату Баха и одну часть Тринадцатого квартета.

Среда, 18 ноября

Утром – ул. Бьенфезанс.

Вторая половина дня – в Сен-Клу. Мне страшно не терпелось туда поехать. В час позвонил он и сказал, что поезд отправляется раньше. Когда месье Леви мне это передал, я засмеялась.

Были Николь, Дениза, Молинье, Савари, Жак Бесс и Макс Гаэтти (два композитора).

Он уезжает в понедельник. Сказал это при всех, и у меня заныло сердце.

Четверг, 20 ноября

Сходила в Сорбонну попусту. Лекции Казамиана не было. В три часа встретила на вокзале Ж. М. Ходили к его портному. Сели в метро на «Сент-Огюстен» уже после четырех.

Это был наш предпоследний раз.

Он принес Пятый квартет.

Согласился прийти в субботу на обед.

Пятница, 21 ноября

Сбегала на ул. Бюзанваль. Потом купила у Галиньяни книгу для Ж.

Была на улице Тур. Они там разучивают трио Равеля.

Суббота, 22 ноября

Последний день.

Утро пронеслось как один миг, я ходила на Тегеранскую улицу поговорить с месье Кацем по поводу Сесиль Леман и занесла ему пакет. Вернулась домой и села писать письмо, которое отдам сегодня Жану. Сама не верила в то, что пишу, потому что знала, что он скоро будет тут. В полдень еще не переоделась.

Все остальное было похоже на дурной сон. Родители устроили прекрасный обед. Потом мы пошли слушать пластинки. Он ненадолго отлучался на улицу Монтессюи, неправильно посмотрел время. Оказалось, что уже не без четверти три, как я думала, а четыре часа, у нас украли целый час. Все резко кончилось, когда к нам в комнату вломились Жан-Поль и Николь, которых впустила Луиза, – я ведь пригласила гостей: Пино, Франсуазу, Дижонов, Жана Рожеса, Жоба, – все дальнейшее было «после» конца. Я была так reckless[181]181
  Безрассудна (англ).


[Закрыть] (комендантский час!), что пошла проводить его до метро. Когда вернулась, гости еще не разошлись. Поэтому было некогда думать.

Воскресенье, 23 ноября

Утром – на ул. Воклен.

Жоб и Брейнар.

Понедельник, 24 ноября

Библиотека.

Видела Савари.

Франсуаза де Брюнофф.

Вторник, 25 ноября

Pot black Tuesday[182]182
  Черный-пречерный вторник (англ.).


[Закрыть], весь вечер просидела дома, мрачно корпела над Дж. М. Марри[183]183
  Джон Миддлтон Марри (1889–1957) – английский писатель и литературный критик, автор известных работ о Китсе и Шекспире.


[Закрыть].

Среда, 26 ноября

Письмо от Жана. Он уехал только сегодня утром. Еще мог бы зайти ко мне в понедельник.

Когда я пришла из УЖИФ, меня ждал чудесный букет гвоздик от него. Его прислали из нашей цветочной лавки на улице Сент-Огюстен. Сияло солнце. Меня захлестнула радость, а вчерашний день показался страшным сном.

Ходила записываться в Сорбонну.

Четверг, 27 ноября

Заглянула к Николь.

У нас обедал Симон. Просидел до половины шестого; когда я вернулась от мадам Журдан, он еще был тут.

Пятница, 27 ноября

Вернулась от Надин Д.[184]184
  Надин Детуш – ученица знаменитой пианистки и музыкального педагога Нади Буланже, преподавала игру на фортепиано.


[Закрыть] и нашла открытку от Жана, он написал ее в среду в поезде.

Суббота, 28 ноября

Во второй половине дня в библиотеке Сорбонны переписывала статью для Жака. Вернулась домой одна, немного поработала.

1943

Среда, 25 августа 1943

Я перестала вести этот дневник десять месяцев тому назад, а сегодня вечером вынула его из ящика стола и отдала маме, чтобы она спрятала в надежном месте. Мне опять велели не оставаться дома в конце недели.

Прошел почти год, а все продолжается: Дранси, депортации, страдания. За это время много чего произошло: Дениза вышла замуж; Жан уехал в Испанию, и я его больше не видела; все мои подруги по работе арестованы, а я сама спаслась по невероятной случайности – в тот день меня там не было; Николь обручилась с Жан-Полем; приехала Одиль; уже целый год! Есть все основания надеяться на перемены к лучшему. Но мне слишком тяжело, я не могу забыть о человеческих страданиях. Что изменится, когда я снова примусь за дневник?

10 октября

Снова начинаю вести дневник, после перерыва в год. Зачем?

Сегодня на обратном пути от Жоржа и Робера меня вдруг пронзила мысль: я должна описывать происходящее. За один только этот путь с улицы Маргерит – сколько разных сцен, происшествий, образов, размышлений. Хватило бы на целую книгу. И вдруг поняла, до чего же банальной была бы эта книга, то есть я хочу сказать: что еще есть в книге, помимо описания реальности? Чтобы написать настоящую книгу, людям не хватает способности наблюдать и обобщать. Иначе писать книги мог бы каждый; сегодня вечером я нашла – потому что искала – строчки из начала «Гипериона» Китса:

 
Since every man soul is not a clod
Hath visions, and would speak, if he had loved
And been well nurtured in his mother-tongue.[185]185
  Ведь каждый, чья душа не ком земли, / Имеет взгляд и мог бы говорить, когда бы знал любовь / И вспоен был родною речью. (Джон Китс. «Падение Гипериона», песнь 1, 13–15).


[Закрыть]
 

И все же есть тысяча вещей, которые мешают мне писать, они держат меня прямо сейчас и не отпустят ни завтра, ни потом.

Прежде всего это лень, которую нелегко преодолеть. Писать, причем так, как я бы хотела, то есть предельно откровенно и совсем не думая о том, что это будут читать другие, чтобы не было притворства и фальши, – описывать все, что творится вокруг, все трагические события, которые мы переживаем, передавая их суть во всей полноте и наготе и не искажая ее словами, – очень и очень сложная, требующая неустанных усилий задача.

Кроме того, мне противна сама позиция «пишущего» – возможно, я неправа, но, по-моему, «письмо» неизбежно ведет к своего рода раздвоению личности, исключает непосредственность и искренность (хотя, может, это только предрассудки).

Ну и тщеславие. Вот уж чего я совсем не хочу. Сама мысль о том, чтобы писать для других, ради их похвалы, внушает мне отвращение.

Возможно, примешивается чувство того, что «другие» все равно не поймут тебя до конца, а только испачкают, изуродуют, что ты по собственной воле унижаешься, превращаешься в какой-то товар.

Бесполезность?

Да, в иные минуты все кажется настолько бесполезным, что опускаются руки. Но иногда я начинаю сомневаться и думаю, что это только отговорка, а дело в моей лени и пассивности – ведь есть один довод, который перевешивает все подобные рассуждения и который, если я его приму, станет решающим: писать – это мой долг, ибо надо, чтобы люди знали. Каждый день, каждый час творится все то же: одни люди страдают, а другие ничего не знают и даже не представляют себе этих страданий, даже не могут вообразить, какое страшное зло человек способен причинить другому человеку. И вот я берусь за этот тяжкий труд – рассказать. Да, это мой долг – быть может, единственный, который я в силах выполнить. Есть люди, которые знают, но закрывают глаза, – таких мне не убедить, они жестоки и эгоистичны, а принудить их я не властна. Но есть другие: те, кто просто не знает, те, чьи сердца не зачерствели и способны понимать, – я говорю для них.

Ибо как излечить человечество, если не показать ему сначала всю его мерзость; как очистить мир, если не заставить людей осознать все безмерное зло, которое они совершили? Заставить понять – вот главное. Эта простая истина не дает мне покоя. Война не возместит страданий – кровь требует крови, и люди лишь ожесточаются, упорствуют в своем ослеплении. Если бы можно было заставить дурных людей осознать, какое зло они творят, увидеть во всей полноте и непредвзятости, что такое истинное величие человека! Я так часто спорила об этом с друзьями и со своими родителями, а у них, уж наверное, больше опыта, чем у меня. Одна Франсуаза соглашалась со мной. Франсуаза… душа болит, как вспомню. Сегодня вечером я думала о ней, о том, как мы друг друга понимаем. С ней я чувствовала, что живу, открывалось столько прекрасных возможностей, и вдруг у меня ее отняли. До сих пор так бывало всегда: всех, в ком я видела целый мир, уникальный, суливший простор для развития, – я лишалась, прежде чем успевала испытать это счастье. Потом я себя упрекала, раздумывала и решала, что, может быть, виновата сама: не умела вовремя распознать тех, кто был рядом, и сожалела, потеряв их. После этого последнего удара стараюсь получше вглядываться в родных, больше разговариваю с ними и, кажется, немало черпаю в них тоже. Сегодня вечером, возвращаясь домой, услыхала на лестнице, как кто-то играет на пианино. Я подумала, что это дама с первого этажа. Но чем выше поднималась, тем громче становился звук. На третьем этаже я догадалась: это играет мама, наверное, с тетей Жер. И непроизвольно улыбнулась. Когда же дошла до нашей площадки и уже точно убедилась, что это мама, расплылась окончательно. Увидь меня мама, она бы сказала, что я beaming over[186]186
  Так и сияю (англ.).


[Закрыть] как когда-то в детстве, когда нам с Жаком удавалось учинить какую-нибудь glorious mess[187]187
  Отменную шалость (англ.).


[Закрыть]. Такая внезапная, бесконечная радость захлестнула меня, когда я поняла, что мама снова села за пианино – ради меня, чтобы играть со мной, нарушая мертвую тишину дома. На мгновение мне стало жаль: она, верно, задумала преподнести мне сюрприз и, если я сейчас позвоню, поймет, что я уже слышала. Но это дурное чувство. Незачем мне жалеть маму. Хотя теперь я знаю: то была не жалость, а нежность; буйная радость и чистая благодарность заставили меня позвонить без всякого лукавства; вышла мама, и в душе осталось только ликование.

Но, несмотря на это, мне страшно не хватает Франсуазы и Жана.

Я заболталась, а хотела сказать совсем не то.

Итак, я должна писать, чтобы потом, позднее люди увидели, что это было за время. Знаю, многие смогут послужить более достойным примером, поведать о более страшных вещах. Я имею в виду всех, кто был депортирован, кто томится в тюрьме, кому выпал тяжкий опыт изгнания. Но это не дает мне права быть малодушной, каждый может внести свою малую лепту. А если может, значит, должен.

Вот только у меня нет времени писать книгу. Ни времени, ни необходимого душевного равновесия. Нет и нужной дистанции. Все, что я могу, это записывать тут факты, чтобы когда-нибудь, если захочу пересказать или описать их, эти записи освежили мне память.

Помимо всего прочего, вот я пишу уже целый час и замечаю, что это огромное облегчение, так что решено: буду заносить на эти страницы все, что будет скапливаться у меня в душе и в голове. Пока же прерываюсь, чтобы остаток вечера побыть с мамой.