Текст книги "Дневник"

Автор книги: Элен Берр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Воскресенье

Изумительный день. Но я ничего сегодня не сделала.

Утром отнесла бабушке и Франсуазе Масс сирень. Было так ясно, солнечно, каштаны во всей красе, синее небо – я и думать забыла о всяких угрызениях и наслаждалась этой красотой. Пришлось зайти к Лион-Канам, мы долго беседовали с месье Лион-Каном. Я всегда у них стесняюсь.

К обеду пришла мадам Леви[36]36
  Мадам Леви жила в том же доме – на авеню Элизе-Реклю, 5, что и Элен с родителями, этажом выше, и дружила с семейством Берр.


[Закрыть]. А потом мы начали готовиться к вечеру.

Франсуа не пришел музицировать. Анник привела альтиста – невысокого, молчаливого, но очень милого паренька. Мы попробовали сыграть концертную симфонию Моцарта, оказалось слишком трудно. В середине вечера заявился Брейнар, мы сыграли концерт Баха для двух скрипок, но я злилась, потому что он все время играл форте.

В четыре часа я перестала играть. В половине пятого – звонок в дверь, я открыла. Это были Франсуа и Жан Моравецки. По-моему, он всех покорил.

Невозможно поверить: я его едва знаю, встретила в Сорбонне и еще в понедельник не знала, как его зовут, а теперь вот он здесь. Все как по волшебству.

Все только и говорят о его славянской внешности, и мне это неприятно. Не хочется думать, что он приглянулся мне из-за этого. Нет, без всякой причины, просто потому, что это он. Никаких выдумок, никаких обожаний. Он принес Корелли и Пятнадцатый квартет, тот самый, под который Спэндрелл встречает свою смерть[37]37
  Спэндрелл – герой романа Олдоса Хаксли «Контрапункт». В финале романа его убивают под звуки этого квартета Бетховена.


[Закрыть]. Heiliger Dankgesang[38]38
  «Благодарственная песнь» (нем.) – из 15-го квартета Бетховена.


[Закрыть]. Окна были нараспашку, солнце вливалось в них, и этот свет сотворил какое-то чудо, которому, мне кажется, все поддались.

Понедельник, 4 мая

Какая ночь! Мне все время что-то снилось. Утром проснулась, задумалась об этом сне, о том, к чему все это может так внезапно привести, и тихо ахнула.

Вспоминаю сейчас, как сегодня вместе с Жаном Моравецки, которого я знать не знала еще неделю тому назад, читала «Во сне я горько плакал» Гейне. И думаю, как это прекрасно и как странно, прекрасно и трагично – до слез.

Ведь мы опять весь вечер были вместе, я знала, что его увижу; вчера он мне это сказал, но я и сама знала. Он пришел в библиотеку примерно в полчетвертого. Сел в глубине зала. Целый час я была завалена работой. Уже почти потеряла надежду с ним поговорить. Но около половины пятого он сам встал, подошел и попросил разрешения оставить свой портфель, пока он отойдет что-то купить. А сам никуда не ушел и остался рядом со мной до без четверти шесть.

Вечером меня одолела какая-то тревога. Может, я опять сбилась с пути? Опять теряю голову?

Если я останусь с Жераром, то упущу все то прекрасное, что ждет впереди: постепенное пробуждение, цветущую весну, медленное созревание глубокого чувства! С Жераром все слишком нормально, или это просто мои капризы? Неужели в один прекрасный день я разорву эти страницы, потому что выберу Жерара?

Что же со мною станет? Сама не знаю, куда иду и что будет завтра.

Четверг, 7 мая

Видела Жана Моравецки на лекции Делатра. После занятия мы пошли гулять: по улице Одеон, потом в Люксембургский сад; до пяти часов сидели на скамейке под каштанами центральной аллеи. Тут было тихо и тень, а на солнце – нестерпимо жарко.

Он был еще бледнее обычного[39]39
  Жан Моравецки страдал сенной лихорадкой.


[Закрыть]. Не переносит солнца. Это болезнь?

Кажется, я поняла, кто он такой. Видимо, его отец занимает какой-то пост в посольстве. Сегодня он сказал, что отец принимал в Барселоне всех приезжавших туда с визитом важных лиц. (К разговору о Поле Валери.) А в воскресенье говорил, что ни в одном городе не прожил дольше трех месяцев. Манеры у него изысканные, утонченные – настоящий аристократ.

До сих пор слышу его голос – довольно высокий, с несколько искусственными интонациями. И каждый раз он отворачивался, когда я на него смотрела.

Он пригласил нас с Денизой в следующий четверг послушать пластинки с русской музыкой.

Суббота, 9 мая, вечер

С ума я, что ли, сошла?

Весь день ходила взвинченная до предела. Наговорила Николь совершенно непозволительных вещей.

Впрочем, до ужина мне еще казалось, что все так и есть. Что я и вправду купаюсь в блаженстве и что теперь оно уж точно никуда не денется, постоянно будет со мной.

Но к концу дня ужасно устала, перед глазами все словно окутано густой дымкой; ничего больше не чувствую и только удивляюсь, как могла так разволноваться, я совершенно остыла и вижу, какой была дурой.

Письмо от Жерара, обед с Симоной, квартет Бетховена и разговор с Николь – мы сидели на подоконнике и глядели сверху на каштаны в цвету. Что я сегодня наговорила? О чем только думала? Неужели завтра опять начнется та же неразбериха? Буду спать.

Воскресенье

Все вчерашнее наваждение развеялось. Не понимаю, что на меня нашло. Больше никогда себе такого не позволю. День в Обержанвиле. Духота, гроза. После обеда меня так разморило, что я заснула наверху на каменной скамейке. Просто не было сил.

Четверг, 14 мая

После вчерашнего чувствовала себя разбитой и в то же время взбудораженной, как после бала.

Хорошо ли, плохо ли, но я закончила диплом. Сегодня Вознесение – день чем-то похож на воскресный. Папа дома… вчерашнее происшествие – все это очень непривычно.

Не успела как следует приготовиться к вечеру, но оно и к лучшему. Договорились, что мы с Денизой придем к институту. Латинский квартал был пуст, как в воскресенье. Ж. М. с приятелем нас уже ждали; из дома напротив кто-то выплеснул стакан воды – прямо мне на голову. Пошли в Литературный дом. А вот на бульваре Сен-Мишель народу полно. Я рассказала Моравецки вчерашние невероятные новости. Он не стал говорить, что такого не может быть, не то что Спаркенброк вчера. Определенно, он мне ближе, чем Спаркенброк. Вообще-то Литературный дом был закрыт, но у друга Моравецки Молинье, того, что был с нами в прошлый раз, есть ключ, он встретил нас вместе с девушкой, которую я тоже видела в тот раз. Все тут было в нашем распоряжении. Сначала слушали Четырнадцатый квартет Бетховена, который мне все же больше нравится, чем Пятнадцатый. Потом перешли к русской музыке. «Князь Игорь», цыгане, народные песни, Шаляпин; я была в восторге; нас угостили вкусным ужином, шоколадом с молочной пенкой, а Ж. М. принес египетские и русские сигареты. Все было очень-очень здорово.

Он доехал с нами в метро до «Севр-Вавилон». Перед сном мне, как всегда, стало жаль, что день уже кончился. Что за неделя была – ничего не понимаю. Вчерашняя история, сегодняшняя буйная радость по поводу диплома. И завтра будет то же самое. Может, к понедельнику все войдет в нормальное русло.

Среда, 20 мая

Заходила Франсина де Жессе[40]40
  Школьная подруга Элен.


[Закрыть]. Три года я ее не видела.

Было очень хорошо, никаких трений, несмотря даже на то, что мы разошлись во взглядах на исход войны.

Она похорошела; это единственная из одноклассниц, с которой мне было приятно пообщаться. К сожалению, она в понедельник уезжает в Лимож.

Эта встреча пробудила столько воспоминаний о школе![41]41
  Элен Берр училась в частной школе, которую держали сестры Жюльетта и Сесиль Буте де Монвель.


[Закрыть]

Четверг, 2 часа

Мне страшно трудно делать то, что я сейчас делаю.

Сама не знаю, какая нелепая сила меня на это толкает. Да нет, знаю – внезапное сознание того, что я должна остановиться, иначе причиню боль Ж. М. До недавних пор мне казалось, что все чудесно – вот самое подходящее слово, чтобы выразить, что я чувствовала. Потом, на той неделе, был этот порыв, все быстро прошло, но я стала задумываться, попыталась заглянуть вперед. И увидела там, впереди, среди полной неизвестности, какие-то «сигнальные огни», какие-то помехи. Не знаю, действительно это так или мне опять что-то мерещится. Не знаю, правда ли, что он мне не пара, что все это был только недолгий порыв, что я не успела подумать… Но таково мое смутное чувство, и я ему беспрекословно повинуюсь.

Но только вижу, как это трудно. Не потому, что мне трудно сказать «нет», а потому, что ни за что на свете я не хотела бы хоть чем-то огорчить его. Он, наверное, очень чувствительный, как Жак, почти как девушка – а я-то знаю, как сильно может девушку задеть любая мелочь. Ну и еще я вижу, что для меня это чуть ли не жертва. Нужно набраться духу, чтобы дойти до конца и отказаться от этой радости, от того, что делало такими приятными каждый понедельник и четверг.

По временам все во мне возмущается. Я думаю: зачем драматизировать?

И сама себе отвечаю: так надо, и я нисколько не драматизирую, он действительно будет страдать, и все это не так уж просто и обычно.

Прекрасно понимаю, что делаю это не ради Жерара, а во имя справедливости.

Но я как Брут. Я fall back on instinct[42]42
  Полагаюсь на инстинкт (англ.).


[Закрыть], по сути, всему причиной мысль о том, что я принадлежу Жерару и ему будет больно. А этого я не хочу.

Мы должны были встретиться в половине четвертого. И не прийти я не могла бы – он должен был принести мне Доттена[43]43
  Поль Доттен – специалист по староанглийскому языку.


[Закрыть]. Но я встретила его утром на улице Дез-Эколь, на обратном пути из секретариата. Так и знала, что встречу, и это оказалось очень кстати. Позволяло не приходить в три часа специально. Но мне было не по себе, потому что я знала о своем решении. Все казалось, что я его обижаю. В половине двенадцатого он пришел в институт и сел напротив меня. Не знаю, с чего мне вздумалось, но я дала ему программу цикла исполнительского искусства. Он сказал, что пойдет, хоть и не уточнил, что прямо завтра. Для этого он слишком сдержан и благовоспитан. Спросил, в какое время я обычно прихожу. Зная его манеру, думаю, он там будет.

И вот я решила не ходить. Очень жаль, потому что независимо от всего остального мне была интересна эта программа. Ноне хочу идти – я хорошо знаю, как на него действует музыка, да и на меня тоже. И не хочу встречаться с ним слишком часто.

Все так сложно, что я сбегаю из дому до вечера, благо у меня много дел.

Хорошо, что есть «Беовульф»[44]44
  «Беовульф» – древняя англосаксонская эпическая поэма.


[Закрыть].

7 часов

Пришла домой расстроенная до слез.

Случилось вот что. Я носилась по делам в разные концы города. В мастерскую[45]45
  Имеется в виду мастерская, изготовлявшая сандалии для «Временной взаимопомощи», межконфессиональной подпольной организации, которая существовала с марта 1941 г. и занималась спасением осиротевших еврейских детей. Их помещали во французские семьи и пансионы. Антуанетта, Дениза и Элен Берр активно работали в этой организации.


[Закрыть], в Американскую библиотеку[46]46
  Американская библиотека, одно из любимейших мест Элен Берр в Париже, находилась совсем рядом с ее домом на ул. Генерала Каму. Библиотека была основана в 1920 г., с ней связаны имена Хемингуэя и Гертруды Стайн (они писали статьи для библиотечного журнала), а в годы оккупации здесь, несмотря на категорический запрет нацистских властей, выдавали книги евреям.


[Закрыть], на улицу Пасси за парой туфель и т. д. В пять часов добралась до бабушки. Застала там в гостиной Николь и Жан-Поля, успокоилась. Но за столом Николь спросила, пойду ли я завтра на концерт, я поняла, что сама она пойдет. И это снова все разбередило. Во мне проснулась чуть ли не ревность при мысли, что другие-то его увидят, а он так хорош. И то же самое, когда Николь сказала, что Жан-Поль спрашивал, как зовут, «того приятного белокурого юношу». Мне показалось, что речь идет о чем-то, что уже было и прошло. Я сжала зубы. А внутренний голос твердил, что если я выстою в этой борьбе, то это будет очищением, от чего, почему – я не знаю. И иногда сама не понимаю, зачем так резко, по собственной воле все оборвала.

Окончательно меня довел нахальный сапожник – я отдала ему новые туфли на деревянных подошвах, чтобы сделать каучуковые набойки. И он взял с меня тридцать франков авансом. А когда вечером я за ними пришла, потребовал еще тридцать за работу. Я не умею пререкаться с людьми, и денег у меня больше не было, поэтому я ушла, оставив туфли и готовая расплакаться.

Села в метро на «Ла-Мюэтт», вагон набит битком, вонь, пот, жара, духота. Я мечтала об одном: хоть бы пришло письмо от Жерара. И вдруг, проезжая Черновицкую улицу, я словно бы воочию увидела прояснившееся будущее, а все потому, что я так долго думала о Жераре.

Но дома меня ждали две открытки: одна от Владимира, другая от Жан-Пьера Арона, ужасно смешная и трогательная. Я все-таки написала Жерару. Может быть, зря.

Когда мама пришла, я рассказала ей в деталях про сапожника и туфли. От этого житейского разговора как-то сразу полегчало. Сейчас мне лучше. Но надо прожить еще завтрашний день.

Пятница, 22 мая

Его не было на концерте. Первой моей мыслью было: «Все начнется сначала». А потом пришло огромное облегчение.

* * *

Не знала, как убить время; сначала еще ничего – я была на свадьбе Пьеретты Венсан, но в четверть третьего вернулась, разряженная в пух и прах, и было совершенно нечем заполнить этот бестолковый день.

На свадьбе я держалась рядом с Франсиной. Так было безопаснее, подальше от всей этой оравы – Лемерля, Вьено и компании, – под надежной защитой. Впрочем, Пьеретта мне нравится, мужу нее потрясающий. И вообще все было очень мило.

Суббота, 23 мая

Утром – с девяти в институте. Видела Жака Ульмана, Роже Нордмана (у него недавно расстреляли брата[47]47
  Лео-Морис Нордман – адвокат, участник Сопротивления, был расстрелян на холме Мон-Валерьен.


[Закрыть]) и Франсуазу Блюм, его невесту, которую едва узнала. Они так восторженно описали мне то, что было на прошлой неделе, что я усомнилась в собственных впечатлениях. В институте наткнулась на полотеров – по субботам он открывается с десяти. Внизу встретила студента, с которым прежде никогда не разговаривала. Он оказался вполне приятным, и мы вместе пошли искать: я – перевод «Кориолана», он – англосаксонскую грамматику. В десять вернулись наверх, и я погрузилась в «Беовульфа».

Сыграть трио не получилось. Мы с Жобом были не в духе. Жан забежал на пять минут. В пять вернулась домой, взялась за «Короля Хорна»[48]48
  «Король Хорн» – английский рыцарский роман XIII в.


[Закрыть]. Ужинала в полном расстройстве из-за того, что ничего не сделала.

Писем все нет. Опять, как несколько месяцев тому назад, начинаю беспокоиться.

Воскресенье

Обед в Обере[49]49
  То есть в Обержанвиле.


[Закрыть] с Жобом, Жан-Полем и Жаком Моно. Жан-Поль прелестный, с ним легко, Моно грубый и нудный.

Чудесный день, но мне было скучно, чего-то страшно не хватало.

Понедельник, Духов день

Я с головой ушла в «Короля Хорна», как вдруг меня позвал папа: «Звонит Моравецки». Я витала так далеко, что это не произвело на меня никакого впечатления, или я уже все для себя решила окончательно? Он хотел узнать, открыта ли библиотека, – нашел предлог! А потом повисла такая неловкая пауза, что мне пришлось ее прервать, и я пожаловалась на англосаксонский. И пригласила его на седьмое. Странное дело – до чего я осталась спокойной.

Суббота, 30 мая

Сегодня утром первый раз с тех пор, как я засела за работу, никак не могла ее начать. Была почти уверена, что утром получу открытку, мне это и ночью приснилось – приснилось, что я получила сразу два письма, в одном почему-то рассуждения о Блейке, а другое прочитать не получалось. Так уверена, что даже суматоха с воздушной тревогой посреди ночи не испортила мне настроение, и я встала, полная бодрости. А ведь мои надежды уже столько раз были обмануты, что в глубине души я подозревала: ничего не получу. Но так хотелось посрамить это сомнение.

Однако ничего так и не пришло. Чтобы забыть о разочаровании, погрузилась в работу.

Воскресенье, 31 мая

Осталась в городе одна, чтобы поработать. Интересно, что в этом году я почти не волнуюсь за свою работу.

Обедала у бабушки, там опять был Декур. Ужаснулась тому, что Клодина говорила о вчерашнем дне. Она восхищается Катрин Вьено и т. д. Жан, к счастью, прямо противоположного мнения. Пришла домой в три часа и до семи штудировала англосаксонскую грамматику.

Подумала было – вот-вот взбешусь от собственного невежества. Ложная тревога: меня ничто не может вывести из равновесия. Ухожу в работу, как в убежище.

Понедельник, 1 июня

Утром перечитала «Старый Риволи»[50]50
  Непонятно, что имеет в виду Элен Берр.


[Закрыть]. Мама зашла рассказать мне новость о желтых звездах[51]51
  29 мая 1942 г. вышел восьмой антиеврейский приказ нацистских властей, обязывающий всех евреев старше шести лет носить в общественных местах желтую звезду. «Еврейская звезда – шестиконечная, размером в ладонь, с черным контуром. Она должна быть сделана из желтой ткани и иметь надпись черными буквами: „еврей“. Носить ее следует слева на груди, она должна быть на виду и прочно пришита к одежде».


[Закрыть], а я не стала слушать, сказала: «Потом поговорим». Но понимала, что at the back of ту mind[52]52
  В глубине сознания (англ.).


[Закрыть] затаилось что-то неприятное.

Пришла из Сорбонны совершенно одуревшая. Я пыталась совместить работу библиотекаря и свою собственную. В результате свои обязанности я выполняла кое-как и вообще плохо соображала. Часа в три зашел Ж. М., потом Николь с Жан-Полем – у них не было лекции Понса. Я пребывала в glorious muddle[53]53
  В жутком замешательстве (англ.).


[Закрыть].

Дома нашла написанную карандашом открытку от Жерара – ничего существенного и даже без особого тепла. Но это меня не расстроило.

Четверг, 4 июня

Голова идет кругом.

У меня было wild morning[54]54
  Сумасшедшее утро (англ.).


[Закрыть]. Родители с Денизой уехали в шесть часов в Обер. Я попросилась остаться, чтобы посмотреть, – как друзья сдают экзамены.

Началось с того, что я тоже проснулась в шесть от света и жары.

Позавтракала одна, в девять вышла из дому и зашагала, свободная как ветер, наслаждаясь ясным и еще прохладным утром. Первым делом отправилась на почту послать Спаркенброку его книгу и вспомнила о прошлом годе – как же это было давно. Я ни о чем не жалею, но думаю об этом с легкой тоской.

Села в метро, доехала до «Одеона». В институте уже начались экзамены. Я вдруг почувствовала, как состарилась за один вчерашний день. Встретила в вестибюле Виви Лафон. Она рассказывала какие-то дикие вещи о желтых звездах – не может такого быть.

Виви очень славная, добрая, для меня она – воплощение институтского духа. Мы вместе поднялись в аудиторию, потом опять спустились – посмотреть, как другие сдают, я разговорилась с одной знакомой, и тут появился Ж. М. Конечно, он остановился, и мы целый час разговаривали на лестнице. Потом я пошла с ним к Дидье и в книжный магазин на улице Суффло; он там извел продавцов, я, кажется, тоже.

Потом я вернулась в институт, посмотрела, проведала Виви Лафон, поболтала с Жаном и ушла.

Ж. М. проводил меня до метро. Ему хотелось пойти со мной вечером куда-нибудь на концерт. Вот для чего он искал газету. Но я поняла, к чему он клонит, и сказала, что не смогу.

Вот я пришла сюда, пообедала с мадам Леви. Теперь иду к мадам Журдан[55]55
  Элен Журдан-Моранж – скрипачка, была дружна с Морисом Равелем. Элен Берр брала у нее уроки игры на скрипке.


[Закрыть].

Забавно – не могу подобрать лучшего слова для этого дня – wild[56]56
  Безумный (англ.).


[Закрыть], вот какой он был. Когда я занята, мне некогда хандрить. Вечером опять пойду в институт посмотреть свой результат.

* * *

Сходила, жарища была страшная. У меня 92 балла. У мадам Журдан встретила […], поговорили с ним об отличительном знаке[57]57
  Т. е. о желтой звезде.


[Закрыть]. Тогда я решительно не собиралась его носить. Считала, что это позор, знак покорности немецким законам.

Теперь же думаю иначе: мне кажется, не надевать звезду – предательство по отношению к тем, кто наденет.

Но уж если я ее надену, то должна всегда сохранять достоинство, быть элегантной – пусть все видят. На это нужно много мужества. Сейчас думаю – носить ее надо.

Только к чему все это приведет?

Была у бабушки, застала там мадемуазель Детро[58]58
  Домашняя учительница всех детей семьи Берр, когда они были маленькими.


[Закрыть]. Бабушка дала мне очень красивую брошку и конверт. Когда пришел Жан, Николь сказала мне всю правду. Понятно, почему вчера она была такой подавленной. Я была потрясена.

Ну а потом поднялась суета, совсем как 14–15 мая сорокового года[59]59
  Вероятно, намек на начало вторжения фашистской Германии, которое быстро привело к капитуляции Франции.


[Закрыть], и прогнала печаль.

Хорошо, что бабушка глухая.

В полшестого мы с Жаном сели в метро, я доехала до «Ламотт-Пике». В институте еще час прождала, болтала с Морисом Сором и Полеттой Бреан. Результаты объявили только в семь. Приходила Сесиль Леман, кажется, вчера я видела ее в черном. Она поздоровалась, посмотрела на меня своими ясными голубыми глазами и твердым голосом сказала, что ее отец погиб в концлагере Питивье[60]60
  Правительство Виши уже в октябре 1940 г. приняло решение о помещении в специальные лагеря евреев-беженцев из других стран. Концлагеря были созданы в так называемой свободной зоне, а в 1941 г. начали действовать и в северной части страны, в оккупированной зоне. Самые крупные из них: Бон-ла-Роланд в департаменте Луаре, Питивье, а также Дранси и Компьень. Сначала арестовывали только евреев-иностранцев, потом и французских евреев, взрослых мужчин; в лагере они жили в тяжелейших условиях, голодали. Первые составы в Аушвиц отправились из Компьеня 27 марта и 5 июня, из Дранси – 22 июня 1942 г.


[Закрыть].

Не знаю, что почувствовали другие, а мне передалось ее огромное, безутешное, безысходное горе. Мы с ней виделись по вторникам, и я каждый раз справлялась о ее отце. Поэтому он представлялся мне живым. И вдруг такой конец – все оборвалось так внезапно, так чудовищно несправедливо… какой ужас, как больно за Сесиль, ведь она мне не чужая.

Друзья бросились меня поздравлять, но мне было совсем не весело. Я думала только об этой смерти, она перечеркивала все остальное.

Понедельник, 8 июня

Сегодня я впервые почувствовала, что в самом деле начались каникулы. Погода солнечная, воздух свежий после вчерашней грозы. Щебечут птицы, утро прямо как у Поля Валери. И сегодня я надену желтую звезду. Две стороны нынешней жизни: светлое утро – воплощение свежести, молодости, красоты и желтая звезда – порождение варварства и зла.

* * *

Вчера устроили пикник в Обере. Мама зашла ко мне в четверть седьмого (они с папой и Денизой уезжали рано) и открыла ставни; небо сияло, но золотистые тучки предвещали недоброе. Без четверти семь я вскочила и, одна во всем доме, пошлепала босиком в малую гостиную – посмотреть на барометр. Небо успело нахмуриться. Погромыхивал гром. Но птицы распелись на удивление. В половине восьмого я встала, помылась с ног до головы. Надела розовое платье и, босая, почувствовала себя свободной как ветер. Во время завтрака пошел дождь, пасмурная тяжесть не проходила. Я спустилась в погреб за вином, чуть не заблудилась.

Вышла из дому в половине девятого. С одной только мыслью: благополучно добраться до вокзала. Приказ вошел в силу вчера. На улицах пока еще никого не было. На вокзале вздохнула с облегчением. Прождала четверть часа. Первым пришел Ж. М. в белом чесучовом пиджаке, прямо как из американского фильма. Очень красивый. Потом примчалась Франсуаза. Я у нее спросила: «Как дела?», она ответила: «Плохо»; – я застыла на месте: такой ответ не в ее привычках. Тогда она отрывисто пробормотала, отводя глаза, – она всегда так делала, говоря об отце, – что отца увезли из Компьеня, скорее всего, в Кельн – разбирать руины вокзала, который разбомбили англичане. Я онемела.

Тем временем подошел Молинье, он дважды бегал к матери (на улицу Пепиньер), она его о чем-то просила. Пришли Пино, Клод Леруа и, наконец, Николь. Мы до половины десятого ждали Бернара, потом присоединились к остальным (Николь, Франсуаза и Пино уже сели в поезд).‘Как всегда, долго рассаживались. В конце концов я села в одном конце вагона рядом с Молинье; Пино и Клод Леруа – в другом, а Николь, Франсуаза и Моравецки – в середине. Дождь лил и лил, небо было низкое и серое. Но все же мне казалось, что скоро распогодится.

В Мезон-Лаффите вышло много народа, и мы с Молинье пересели к нашим в середину вагона. На следующей остановке рядом со мной сел Жан Пино. Как-то раньше он мне не попадался на глаза. А тут вдруг – вот он опять.

После сегодняшнего дня я сравнила его с Ж. М., и победил Ж. М., хоть я его и мало видела. Он покорил всех, даже моих родителей, своей энергичностью, силой духа; он, между прочим, единственный из молодых людей, за кем можно признать редкостные нравственные качества. Он – сама энергия и честность.