Дневник

Текст добавлен: 3 мая 2017, 12:00

Текст книги "Дневник"

Автор книги: Элен Берр

Жанр:

Биографии и мемуары

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Назад к карточке книги

6 часов

Я совершенно опустошена и перестала понимать, что происходит.

После обеда мы пошли на улицу Клода Бернара[120]120
  На улице Клода Бернара в 5-м округе Парижа находился центр УЖИФ с детским приютом.

[Закрыть]. Нас там осыпали упреками. И, чувствую, заслуженно, так что и спорить нечего. Обдумывала это всю обратную дорогу. В конце концов решила написать письмо месье Лефшецу[121]121
  Эмманюэль Левшец – директор центра на улице Клода Бернара.

[Закрыть]. До этого успела заскочить в институт, а там мадемуазель Муати передала мне просьбу Казамиана, чтобы я больше не носила в библиотеке свою куртку[122]122
  С желтой звездой.

[Закрыть], и сказала, что Дениза Кейшелевич уезжает[123]123
  Видимо, в свободную зону.

[Закрыть]. В другое время меня бы это потрясло. Но сейчас я словно попала в страшный сон, все знакомые места стали неузнаваемы: Латинский квартал, институт, но мне было все равно.

Вторник, 21 июля, вечер

Еще сведения, от Изабель: пятнадцать тысяч человек – мужчин, женщин и детей – на стадионе, теснота, пройти можно только через головы сидящих на корточках. Ни капли воды – воду и газ перекрыли немцы. Под ногами липкая грязь. Здесь же больные, их схватили прямо в больницах, в том числе туберкулезные, с табличками «заразный» на шее. Тут же рожают женщины. Ухода никакого. Ни лекарств, ни перевязок. Проникнуть туда можно, обив сто порогов. Но завтра всякая помощь прекратится вовсе. Всех, скорее всего, депортируют.

Мадам Карпантье видела в четверг в Дранси два товарных поезда[124]124
Поезда отправлялись не прямо из Дранси, а со станции Бурже; позднее, с июля 1943 г., – из Бобиньи. Узников доставляли туда на автобусах.

[Закрыть], куда, как скотину, загоняли для депортации мужчин и женщин, набивали полные вагоны, не подстелив даже соломы на пол.

* * *

Сейчас зайдет мадемуазель Фок. Но урока не будет – у нее нет на это времени. Так даже лучше. Урок – это что-то из нормальной жизни, которая кончилась две недели назад.

Она все знала – от нее я узнала еще, как на бульваре Сен-Мишель одна женщина родила прямо на тротуаре и как один мужчина, когда забирали его жену, бросился за ней, а немец вынул револьвер, и его насилу оттащили четверо прохожих.

Среда, 22 июля, утро

Пришла открытка от папы. Он писал ее 12-го, 13-го и 14-го. Я переписала ее для месье Дюшмена. Мама не может прочитать ее вслух – мешают слезы. Там говорится о предстоящем отъезде неведомо куда. Пока читала, я как будто прожила целый день вместе с папой. Привожу здесь последние полстраницы записи от 12-го числа, до этого папа описывал тамошнюю жизнь, а тут – дрожащим почерком:

«12 июля, 21 час. Узнал, что нас, вероятно и даже скорее всего, скоро увезут очень далеко. Знайте, любимая моя жена, дорогие мои девочки Дениза и Элен, Ивонна, моя старшая, и ее чудный Максим[125]125
  Максим Шварц, сын Ивонны и Даниеля Шварц, внук Реймона Берра. В 1942 г. ему было два года. Впоследствии он стал крупным ученым, молекулярным биологом, долгое время заведовал Институтом Пастера.

[Закрыть], дорогой Даниель и мой милый мальчик Жак, – вы все всегда у меня в мыслях и перед глазами, я с вами не расстаюсь и никогда не расстанусь. Что бы ни случилось, я постараюсь выдержать и, даст Бог, вернусь к вам. Антуанетта, любимая, я знаю, у тебя хватит силы духа и веры выдержать это испытание, ты сможешь направлять и поддерживать наших детей. А вы, дорогие мои дети, знаю, навсегда сохраните душевную близость и, что бы ни случилось, будете поддерживать друг Друга. Я также уверен, что ты, Антуанетта, примешь верные, сообразные обстоятельствам решения относительно себя и наших девочек, Денден и Ленлен[126]126
  Т. е. Денизы и Элен.

[Закрыть]. Не сомневаюсь, что фирма „Кюльман“, на благо которой я работал, не щадя себя, сделает для вас, о ком я так заботился, все, что нужно, я полностью доверяю месье Дюшмену и его коллегам, если понадобится их помощь.

13 июля, 19 часов. Если можно и еще будет время (??), постарайтесь прислать в следующей вещевой посылке коричневое пальто с подкладкой и две трубочки гарденала[127]127
  Седативное лекарство.

[Закрыть].

13 июля, 20 часов. С одиннадцати часов – противоречивые новости. Анри говорит, что остается с Полем до новых распоряжений. Это показывает, как важно и срочно, чтобы Юп успешно съездил. Анри не уверен, будет ли недоставать одного до тысячи[128]128
  Обычно эшелоны из Дранси в Аушвиц укомплектовывали по тысяче человек, набирали в первую очередь евреев-иностранцев. Если в списке был недобор, эсэсовцы могли взять наугад несколько французских евреев. Это и имеет в виду Реймон Берр.

[Закрыть].

14 июля, 11 часов. Ничего нового. Несмотря на тревогу, хорошо спал, а в прошлую ночь – очень скверно. С утра – очень легкая работа. Целую вас троих и всех остальных, люблю всей душой и всем сердцем.

Папст».

Утром мы с мамой относили вещи для этих несчастных людей на улицу Бьенфезанс. На мосту Альма я встретила Жана Пино, на улице Миромениль – месье Эйссена; мадам Кац и мадам Орвиллер сказали, что я могу прийти помочь им после обеда и вообще приходить по утрам.

Наконец-то я нашла дело, благодаря которому не погрязну в эгоизме. Очень рада.

Кажется, с прошлой среды прошел целый год.

Четверг, 23 июля

Работала вчера с двух до половины шестого и сегодня с девяти утра до полудня на улице Бьенфезанс. Возня с бумажками. Но я почти рада погружаться в эту страшную реальность. Вчера у Николь я, flop[129]129
Ошарашенная (англ.).

[Закрыть], рассказывала все, чего наслушалась; о депортации здесь говорится как о чем-то совершенно обыденном. В Дранси, как я поняла, есть и женщины и дети. Депортируют оттуда каждый день. На стадионе никого не осталось, всех вывезли в Бон-ла-Роланд.

Тут работают изумительные женщины. Мадам Орвиллер, мадам Кац и другие. Они измучены, но стойко держатся. Весь день – непрерывный поток женщин, потерявших детей, мужчин, потерявших жен, детей, потерявших родителей, людей, приходящих что-нибудь узнать о своих детях и женах или предлагающих приютить чужих детей. Некоторые женщины плачут. Одна вчера упала в обморок. Я сижу в соседней комнате, так что всего этого не вижу. Но кое-что слышу и понимаю, что происходит.

Вчера прибыл целый поезд с детьми из Бордо и Бельфора; как будто их привезли на каникулы в летний лагерь – ужасно!

Некоторых женщин увезли в Дранси прямо в ночных рубашках.

Пришла одна девочка, сказала, что ее родителей увели, а больше никого у нее нет.

Рядом со мной Франсуаза Бернейм обзванивает больницы – узнает о здоровье детей, чьих родителей, братьев и сестер арестовали.

С улицы Бьенфезанс я пошла навестить мадам Бор, она ужасно милая, очень молодо выглядит.

Пятница, 24 июля

Утро – улица Бьенфезанс. Много работала с Франсуазой Бернейм. Сортировали вещи, присланные заключенными[130]130
По прибытии в Дранси заключенных обыскивали, у них отнимали личные вещи. Золото, деньги, украшения конфисковывались, учитывались и после депортации, владельцев поступали в кассу лагеря.

[Закрыть]: кольца, ключи, ножницы, были даже огромные портновские, наверное, какой-то портной прихватил их с собой, думал, что будет там работать по специальности. Среди множества кое-как запакованных пакетов была небольшая, очень аккуратная белая коробочка; не знаю почему, но я сразу поняла – это папина. И правда – это оказалось его пенсне, он послал его в починку.

Мадемуазель Детро.

После обеда – библиотека. Глоток, нормальной жизни. Приходили Ж. М., Жан-Поль и Николь. Ж. М. подарил мне «Братьев Карамазовых», такая ирония.

Была там до пяти, потом пошла к Николь, должны были прийти Пино. Я пригласила Ж. М. на воскресенье. До самого конца, до «Севр-Вавилон», не знала, сделаю это или нет. И в ту минуту, когда твердо решила не делать, все сделалось само собой, просто вырвалось у меня. И хорошо, что так получилось и теперь уж сказанного не отменишь. Он сразу согласился.

Воскресенье, 26 июля, вечер

Жизнь удивительна. Это не афоризм. Сегодня вечером я сама не своя. Мне все кажется, что я живу в каком-то романе, не знаю, как сказать точнее. Как будто крылья выросли. Вчера мы с Денизой были у Ж. М. в Сен-Клу. Провели прекрасный вечер – слушали пластинки у него в библиотеке, открытые окна которой выходили в ослепительно сияющий под солнцем и в то же время безмятежный сад. Дениза играла. Был Молинье и еще один очень приятный юноша.

А после ужина, в девять часов, Ж. М. позвонил и сказал, что сегодня не придет; кажется, у него размолвка с родителями, не знаю из-за чего.

Я так расстроилась, нет, не то слово, – никогда бы не подумала, что могу так сильно огорчиться по подобному поводу. Всю ночь не спала. Мучилась и ничего не могла с собой сделать. Думала, день будет испорчен. Готовилась хандрить.

Но, хоть ничего не изменилось, день получился восхитительный, спасибо Жану Пино. Он, с его благородством и тактом, помог мне не замкнуться в себе. После ужина мы долго разговаривали с ним на крыльце. Я открыла ему душу и не думала даже, что в этом может быть что-то плохое. С ним все легко и естественно. Не жалею и не раскаиваюсь. Я как в волшебной сказке. Что-то волшебное есть в моей нынешней жизни. И это наполняет мое сердце благодарностью.

Понедельник, 27 июля

Утром работала на улице Бьенфезанс.

Новости от папы. Он описывает что-то невероятное, душераздирающее. С 16-го числа никому не позволено выходить наружу. Дантов ад – говорит Поль. По сравнению с этим им кажется раем Компьень! Слушала первую подготовительную лекцию – и поначалу ощущала глухой протест. Когда Левшец[131]131
После облавы на Вель д’Ив Эмманюэль Левшей, директор приюта УЖИФ на улице Клода Бернара, создает подпольную молодежную организацию, членов которой посылает во все концы Парижа и области, чтобы собирать и защищать детей, чьи родители депортированы или опасаются депортации. Говоря о «гетто», он имеет в в иду традиционные старинные еврейские кварталы.

[Закрыть] рассказывал о еврейском вопросе, меня так и распирало от возмущения: он говорил о еврействе, о том, что мы не понимаем, почему нас преследуют (это правда), потому что утратили свои традиции, и призывал вернуться в гетто. Нет, я не принадлежу к еврейской нации. Живи мы во времена Христа… Тогда были только иудеи и язычники, верующие и непросвещенные. Оттуда все идет. Эти люди мыслят узко, по-сектантски. И, что сейчас серьезнее всего, они оправдывают нацизм. Чем больше они замыкаются в своих гетто, тем больше их будут преследовать. Зачем устраивать государства в государствах? Он напомнил о положении Французской революции, признающем еврея как отдельную личность, но не иудейскую нацию. Но это единственно разумное положение. Иудаизм – религия, а не нация. Впрочем, если как-то выделять евреев, то и приходится прибегать к религиозному критерию.

От этих рассуждений у меня мутится в голове. Следить за ними не хватает ума. Понимаю только, что я не согласна и что они грешат против истины в самом своем основании.

Оттуда мы пошли на улицу Урсулинок к Леоте. Вот где прелесть как хорошо. Такая красота, что перед тем, как раствориться в «атмосфере Леоте», где всё как встарь, мне стало дурно – настоящая акклиматизация.

Пришли открытки: от Одиль, Франсуазы Масс и Жерара. Ответить захотелось только Франсуазе – она одна все понимает.

Насмешки Жерара меня раздражают. В нем копится какая-то враждебность, да и во мне самой тоже. Это плохо кончится.

Вторник, 28 июля

Нынче утром прошел слух, что мужей и отцов женщин, работающих в УЖИФ, освободят. Наверное, все, включая мадам Кац, удивились, почему я не очень обрадовалась.

На улице Клода Бернара неплохо, училась играм на свежем воздухе; на обратном пути заглянула к мадам Журдан, но она как раз куда-то вышла. Дома взялась было за «Братьев Карамазовых». Но так устала, что заснула. И потом чувствовала себя совершенно разбитой.

После ужина разбирали с Денизой Вторую сонату Шумана.

Среда, 29 июля, 14 часов

Все утро просидела на улице Бьенфезанс, ничего толком не делая, а с двенадцати до четверти первого носилась как сумасшедшая. Освободили четверых мужчин из УЖИФ, в том числе месье Рея, – нельзя не признать очевидное. Но все равно я не могу радоваться, как наши женщины, – по-моему, это несправедливо, я думаю о тех, у кого столько же, если не больше прав на свободу. Но я заставила себя улыбаться, иначе получится некрасиво. Сбегала на Тегеранскую и на Лиссабонскую[132]132
На Лиссабонской улице находилось управление французской полиции.

[Закрыть] улицы получить и заверить удостоверение для Андре Бора. Летала вихрем, так что взмокла. Мадам Кац и мадам Франк могли принять эту прыть за восторг.

Дома застала маму расстроенной – у нее было ужасное утро. К ней приходила одна женщина, за которую хлопотал папа, а месье Лемер принял ее очень грубо. Мама плачет – все папины старания пошли прахом.

Из чувства долга я пошла к мадам Леви пересказать ей то немногое, что удалось узнать от мадам Рей. Она восприняла это, как я и ожидала, или даже с еще большей горечью; могу понять ее, это был почти личный упрек.

Четверг, 30 июля

Утром – улица Клода Бернара.

Матей, бабушка.

Вечером – музыка с Жобом.

Пятница, 31 июля

Утром – улица Бьенфезанс.

После обеда – библиотека.

Заходил Ж. М. Он согласился прийти в воскресенье. Сразу же согласился. Я долго не решалась пригласить его. Потом собралась с силами, и вдруг получилось само, я сказала: «Вы придете в воскресенье?» А он ответил сразу: «С удовольствием». Он проводил меня до «Севр-Вавилон».

Суббота, 1 августа

Вечер у Жобов, невероятная жара. Я только и ждала, когда наступит воскресенье. Дома получила по пневмопочте телеграмму от Жан-Поля – он не придет. Расстроилась. Все шло не так. Барометр падал, машинка плохо шила, юбка осталась незаконченной. Я была уверена, что ничего не получится.

Понедельник, 3 августа, вечер

Не знаю, что со мной, но я стала совсем-совсем другой. Живу, окруженная воспоминаниями, в которых странным образом сплетаются вчера и сегодня. С самой пятницы дни перестали отличаться от ночей; ночами я не сплю, вернее, вот уже три ночи засыпаю и сразу просыпаюсь, думаю о нем и больше уснуть не могу. Но ничуть не устала, наоборот, очень счастлива в эти бессонные ночи.

Сегодня, когда мы увиделись вечером и он спросил, хорошо ли мне спалось, я ответила: «Нет, очень плохо, а вам?» – и заранее знала, что он скажет. Мне казалось, будто мы не расставались, и ему, я знала, тоже. Все было так естественно. Он сказал, что я представлялась ему Юстасией. Юстасия, Эгдонская пустошь[133]133
Юстасия – героиня романа английского писателя Томаса Харди (1840–1928) «Возвращение домой». Эгдонская пустошь – воображаемое место в Эссексе, где происходит действие романа.

[Закрыть], ветер на плоской вершине холма в Обержанвиле вчера, темное небо над куполом института сегодня, мокрые блестящие мостовые, и все это время – постоянное, чудное, прочное счастье; такое чувство, будто крылья отросли. Я даже думаю о нем не просто как о конкретном человеке. Он для меня – нечто отвлеченное, причина моего счастья.

Вчера в Обержанвиле был лучший день моей жизни. Он прошел как сон. Но сон такой счастливый, такой прозрачный, чистый и inmixed[134]134
Беспримесный (англ.).

[Закрыть], что, когда день приближался к концу, мне не стало ни страшно, ни жалко.

Среда, 5 августа, вечер

Написала Жерару. В ответ на обе его открытки, полученные в понедельник. Это было страшно тяжело. Я все откладывала с часу на час и со дня на день. В основном потому, что самой не все было ясно. А вчера вечером на меня напала сонная болезнь: я легла в полдевятого и тут же заснула. Была еще одна, не менее важная причина: я избегала этого ответа, потому что не знала, что писать. Не все обдумала, а знаю, что надо принять крайне важное решение. Не знаю, что ответить, во-первых, потому что мне трудно представить себе, что все так далеко зашло; во-вторых, потому что боюсь покривить душой из-за того, что есть другое, но вот сегодня вечером я мысленно отстранилась от этого другого. Мне удалось забыть об этом на минуту, и это, думаю, не значит, что я притворщица и лицемерка.

При мысли о том, что это разрыв, меня бросает из крайности в крайность. То я осознаю, как к нему привязалась, сама того не желая. И все из-за того, что мы всю зиму переписывались. То, наоборот, мне кажется, что он совсем чужой, что я не властна над происходящим, а последнее решение, я вижу это чуть ли не со страхом, сложилось как бы и без моего участия. А то опять впадаю в привычную растерянность.

Четверг, утро

С утра пришло два письма: одно из банка, другое – пухлый конверт, адресованный мне. Я знала, что это.

Очень хорошее письмо, наполовину на английском, наполовину на французском, забавное, со стихотворением Мередита в конце. Но, дочитав его, я дрожала всем телом. Серьезный разговор с мамой – она начала его перед моим уходом на улицу Клода Бернара и продолжила после обеда. Мама твердит, что я все выдумываю и погублю себя, такое у нее предчувствие. Я уж боялась возвращаться домой. Но вечером, когда я лежала в постели, мы поговорили спокойно; все кончилось giggles[135]135
Смешки, хихиканье (англ.).

[Закрыть], я показала маме его письмо и мой ответ, и к нам вернулась прежняя сердечность, легкость и ясность; теперь мне остается спорить только с самой собой. Во мне уже нет того лучезарного счастья, какое было в воскресенье; я ничего не помню о том дне, потому что не думала о нем. Но, боюсь, в следующее воскресенье воспоминания так и нахлынут.

Пятница, 7 августа

Последняя лекция на ул. Клода Бернара.

Чай у Николь с Жобами.

Утром – письмо от папы; очень печальное, как мне показалось. Хотела переписать из него некоторые отрывки, но мама его забрала. Он постоянно думает про Обержанвиль, так его любит, знает, с какого дерева каждый из тех фруктов, что мы ему присылаем. А под конец терзается, правильно ли он сделал, что не уехал. Его тоже осаждают неразрешимые вопросы, которые заставляют усомниться в том, насколько оправданны нравственные принципы, в том числе принципиальное желание остаться. Люди не поймут, почему мы остались. Мы не имеем права не хотеть уехать. Бегство ли это, когда спасаешься от неизбежной участи? Я все еще уверена, что да. Но на нашей стороне только собственная совесть.

Суббота, 8 августа

В кои-то веки выдался свободный вечер. Читала «Вечного мужа», потом сходила к Жильберте.

Выпустили четверых, я думала – и папу, но нет. Конечно, мне жаль. Но как, должно быть, огорчился он.

Вторник, 11 августа

Вчера утром, вот уж не ожидала, пришло еще одно письмо; на этот раз целиком на английском, с цветком эдельвейса внутри.

Всю первую половину дня я думала о вечере – ни малейшего представления, что я скажу и что вообще будет.

А все произошло так быстро, несмотря на паузы; мы прошли от улицы Медицинской школы до улицы Аптекарской школы, потом гуляли по невесть каким улицам и добрели сюда пешком. Мне было так спокойно, и никаких тебе мыслей. Вот только говорить было ужасно трудно – я не знала, что отвечать. Но то была единственная трудность: найти нужные слова, а в остальном – восхитительная свобода! Дома мы перекусили за маленьким столиком под Крейцерову сонату. Странно, но мне больше нечего было сказать. Мне не удавалось осознать то, что между нами произошло. При мысли об этом во мне вскипали волны радости и гордости. Он без всяких уговоров сел за пианино и сыграл Шопена. Потом я сыграла на скрипке. И до чего все было просто и непринужденно. Я проводила его до моста Альма, посреди вечернего золота. А когда вернулась, мне досталось за это от мамы. Но перед сном, когда ушла мадемуазель Монсенжон, а за ней месье Перец, который засиделся до одиннадцати, мама так нежно и ласково говорила со мной, что никакой обиды не осталось.

Разумеется, я почти не спала. Но это пустяки.

* * *

Была у бабушки. Видела Терезу.

Дома потом закончила письмо.

Среда, 12 августа

Заходили Леоте (Жильберта, Анни).

Месье Перилу.

Месье Симон.

Четверг, 13 августа

Не пошла на улицу Бьенфезанс, осталась дома, писала письма и читала.

Жоб и Брейнар; закончили Струнным трио № 1 Бетховена. Очень красиво.

Пятница, 14 августа

Он придет завтра.

Была у бабушки. Видела Мари-Луизу Тиль, подругу Николь.

Пятница, 14 августа

Пришло письмо – мне.

* * *

Письмо от папы – больно читать. В конце он пишет: «Я все же думал, что умница Ленлен вытащит меня из этой ямы». Значит, он надеялся. А я – нет. Он рассчитывал на меня.

Он описывает все, что видит: как люди расстаются, уезжают, оставляют свои вещи. Жуткое зловоние.

Надо вызволить его. Ему там не выдержать.

Суббота, 15 августа

Вторая поездка в Обержанвиль.

Я боялась, что повторение все испортит, боялась, как бы после того, что произошло совсем недавно, в понедельник, чудо не возобновится.

Мы все, вместе с мадам Леви вышли из дому, погода великолепная. И до самого вокзала я трусила. Дух перехватывало, сердце сжималось от страха.

Всю дорогу проехали стоя. И эта ужасная робость понемногу прошла. Приехали и первым делом начистили картошки, а потом мы с Ж. М. отправились в сад собирать фрукты. Как вспомню – мне все кажется, что это какое-то волшебство. Синее небо, трава вся в росе, каждая капелька искрится на солнце, и меня переполняет радость. Мне всегда особенно хорошо в саду, но сегодня утром я была совершенно счастлива.

После обеда мы пошли гулять в сторону Базмона, на холм.

Но чем ближе к вечеру, тем больше я беспокоилась о времени, боялась, что вот-вот все кончится. Перед отъездом успела показать ему весь дом.

Чудесный обратный путь. На вокзале он сразу спросил, увидимся ли мы в понедельник; от неожиданности я сказала «да». Что ж, у меня теперь будет светлая точка в недалеком будущем – уже послезавтра.

Воскресенье, 16 августа

Первая прогулка с детьми[136]136
Элен Берр опекает детей в УЖИФ.

[Закрыть]. Ездили в Робинзон[137]137
Плесси-Робинзон – парижское предместье.

[Закрыть].

День был утомительный, но дети чудесные, очень трогательные.