Текст книги "Вспомни обо мне"
Автор книги: Екатерина Вересова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)
29
Теория и практика сексуальности
Петюня ошибся.
Вскоре Гермесов высказался Кристине о своем намерении провести время в ее обществе. Причем обошелся практически без намеков. Подойдя к ней вплотную после одной из репетиций, он тихо, но отчетливо произнес:
– Я хочу тебя… – в этом месте он сделал паузу и откашлялся, – …видеть сегодня у себя. Буду ждать через полчаса в своей машине…
Когда она пришла, Гермесов молча завел мотор и быстро набрал хорошую скорость. Кристина представления не имела, куда они едут; у нее было такое впечатление, что все это происходит не с ней. Поэтому когда машина притормозила у какой-то яркой неоновой вывески, Кристина была застигнута врасплох.
– Покушать-то надо, – пояснил кавалер и, не глядя в глаза, подал Кристине руку.
Ресторан был небольшой и уютный. Гермесов заказал для них маленький круглый кабинет с круглым столом и металлическим светильником, бросающим на скатерть желтый круг света. Интимность атмосферы, с одной стороны, настораживала и пугала Кристину, а с другой – радовала. Ведь она так до сих пор и не обучилась премудростям светского этикета. Впрочем, очень скоро ей стало ясно, что условности и режиссер Гермесов есть две вещи несовместные.
Им было предложено классическое европейское меню. Гермесов настоял на том, что он сам выберет все блюда. После того как заказ был сделан, кавалер налил даме в высокий бокал темно-красного аперитива и повел неторопливую беседу.
Видимо, что-то все же было известно Гермесову об общепринятых нормах поведения либо он чутьем понимал, что за столом не стоит вести профессиональные разговоры.
– А вот знаешь ли ты, моя милая, почему люди едят устриц и мидий? – с самым серьезным видом спросил он Кристину.
– Наверное, потому что это вкусно? – неуверенно предположила она. Устриц Кристина не пробовала, а вкус мидий, которых она ела в южном ресторанчике, ей совсем не понравился.
– Нет, дорогуша моя, нет… – проскрипел Гермесов. – Вкус тут совершенно ни при чем.
– Тогда почему же? – спросила Кристина, изображая светскую заинтересованность.
– А потому что они, милочка моя, во всех отношениях напоминают п… то есть я хотел сказать, женский половой орган. – В этом месте он сделал свою излюбленную театральную паузу. Однако Кристина уже настолько привыкла к его шокирующим выходкам, что только вежливо кивнула. – И по виду, и по запаху, – продолжал Гермесов, – и на вкус… Вообще у меня есть целая теория о сексуальности продуктов. Некоторые вещи мы даже не осознаем, они как бы заложены в наше подсознание. Возьмем, например, хлеб. Что такое хлеб?
– Всему голова, – высказала предположение Кристина.
– Вот именно! – оживился режиссер. – Хлеб относится к сфере головы, то есть холодного разума. Поэтому он совершенно асексуален. А впрочем… булочки. Да, как же это я не учел…
– И французские батоны, – подхватила Кристина. – Говорят, что их придумали во Франции какие-то булочники-хулиганы.
– О, да ты прекрасно эрудирована! Скажи пожалуйста! – воскликнул Гермесов, и Кристина принялась гадать, шутит он или говорит всерьез. Впрочем, определить это было решительно невозможно.
На некоторое время над столом повисло молчание. Затем раздался мелодичный звон колокольчика, и молоденький усатый официант внес на подносе заказ. Пока что это были закуски: пресловутые мидии, маслины без косточек, тарелка с несколькими сортами сыра.
Гермесов, ни слова не говоря, склонился над своей тарелкой и принялся сосредоточенно жевать.
Когда Кристина встретилась с ним взглядом, он только кивнул ей на еду и кокетливо подмигнул.
Когда с закусками было покончено, Гермесов продолжил разговор.
– Что ж, совсем неплохой результат, – сказал он, вытирая красной салфеткой губы.
– О чем вы? – спросила Кристина.
– А ты ведь сейчас не просто ела – ты проходила тест… – пояснил он. – Я специально заказал тебе этот сыр – с плесенью. Дело в том, что у сыра рокфор особый запах – запах женской секреции… Ты понимаешь, о чем я говорю? Смею тебя уверить: фригидная и несексуальная женщина не то что есть – даже вида этого сыра не вынесет. А ты все съела – до кусочка. Отрадно, отрадно. Знаешь, мне кажется, что самые изысканные, гурманские продукты сексуальны просто по своей сущности. Возьми хотя бы зернистую икру – это же прообраз семени! Или рыбные деликатесы. От одного только плотского аромата можно сойти с ума! Тогда как все остальные продукты…
– А как же дешевые и доступные всем бананы? – перебила его Кристина.
Гермесов на секунду запнулся, после чего набросился на Кристину с обвинениями:
– Да что ты постоянно со мной споришь, а?! Что за привычка такая, в самом деле, – спорить со старшими?! Слушай, что тебе говорят, и молчи… Дай хоть побазарить спокойно… – Без поддержки со стороны Кристины запас ругани у него быстро иссяк, и Гермесов вдруг с самым благодушным видом спросил: – А хочешь, я тебе по руке погадаю?
– А вы умеете? – искренне усомнилась Кристина.
– Конечно! Ну как может мужчина не уметь гадать по руке? Это же верный способ обольстить женщину… – Гермесов решительно протянул к Кристине руку и придвинул к свету ее ладонь.
Снова звякнул колокольчик, и вошел официант с горячим. Протянутые через стол руки мешали ему расставлять тарелки, но он терпел, опустив глаза. Гермесов продолжал говорить, не обращая на официанта никакого внимания:
– Что ж, одно могу сказать тебе, дорогуша. Линия таланта у тебя плотно смыкается с линией любви…
– И что это значит? – спросила Кристина.
Официант слегка поклонился, держа в руке пустой поднос, после чего на цыпочках вышел.
– Зови меня просто Арик… по крайней мере сегодня, – вдруг расплылся в улыбке Гермесов и с чувством поцеловал ее руку, – вот что это значит. Сейчас мы съедим все это и поедем ко мне домой.
– Вы живете один? – спросила Кристина.
– Да, конечно. Я уже вырос, – ответил Гермесов, – сначала я жил с мамой, потом – с женой, потом – со второй женой, потом – с третьей. А потом я вырос. И теперь могу жить один. – Он засмеялся и горделиво выпятил грудь.
– А дети у вас есть?
– Разумеется, что я, дефективный, что ли? От каждого брака по ребенку. Но я не думаю, что они чем-то лучше и интереснее других только потому, что они мои дети, – Гермесов возвел глаза к потолку, словно что-то припоминая, – во всяком случае, мне приятно общаться только со старшей дочкой. Остальным же все время что-то от меня надо. Меня это пугает…
Они закончили ужин, и Гермесов на прощание обнял официанта и звонко поцеловал его в щеку.
– Чаевые лежат у вас в правом кармане, – сказал он с небрежным жестом фокусника.
Чем более они приближались к дому Гермесова, тем сильнее волновалась Кристина. Нет, нельзя сказать, чтобы Гермесов был ей абсолютно противен. Разумеется, какое-то, пусть парадоксальное, мужское обаяние у него все же было. Но в его обществе Кристине приходилось постоянно себя сдерживать, плясать под его дудку. Это раздражало.
«Ничего, – успокаивала себя она, – сейчас я просто лягу, раздвину ноги и закрою глаза. Можно представить, что я в больнице и мне делают какую-нибудь операцию. Будем надеяться, что надолго этого старого козла не хватит».
Чтобы не думать постоянно об одном и том же, Кристина решила отвлечься на разговор.
– Я давно хотела вас спросить: а где вы познакомились с Марго? – обратилась она к Гермесову, который тихонько посвистывал за рулем.
– Да помню я, что ли? – скрипуче отозвался он. – Марго, она ведь как Боженька – она везде. Куда ни сунься – везде Марго. Демоническая женщина. Идеальная актриса.
– Она играла у вас?
– Нет, у меня не играла. Но мы с ней работали в одном спектакле. Правда, крайне давно. Тогда она была просто зашибенная красавица. Ей-Богу, Голливуд по ней плакал…
– А кого она тогда играла?
– О-о-о, и не спрашивай… Кармен она играла, саму чертовку Кармен…
– Я видела, – перебила его Кристина, – у нее дома висит портрет, где она в костюме Кармен.
– Знаю, – кивнул Гермесов, – это Сережка Вронский, наш общий друг, рисовал. Тогда все мужики были в нее по уши влюблены… Замечательное было время. Замечательное.
Незаметно, за разговорами они подъехали к дому Гермесова. Кристина, краснея до ушей, проскользнула мимо суровой консьержки.
Как она и предполагала, обстановка квартиры, в которой вел холостяцкую жизнь Гермесов, была рассчитана на то, чтобы эпатировать приходящих в нее гостей. По-другому «Арик» просто не умел.
Все три комнаты его огромной квартиры были во всех направлениях перегорожены тяжелыми бархатными шторами – так что получался сложный лабиринт. На этих шторах, которые местами были подсвечены сзади, местами спереди, висели целые коллекции необычных предметов: бутафорское оружие, резиновые насекомые, миниатюрные портреты хозяина дома, авангардные картины и экзотические светильники… Тут и там в шторах имелись прорехи, окошки, просто щелочки, сквозь которые пробивались лучики света.
У Кристины было такое впечатление, что она снова попала в театр. Видимо, для Гермесова театр не кончался за порогом студии. Он словно глубоко врос в его личность и пустил метастазы по всему телу…
Когда они пришли, Гермесов принялся, путаясь в занавесях, бродить по квартире и щелкать выключателями. Вскоре по комнатам уже можно было передвигаться. Кристине ужасно хотелось обойти таинственный лабиринт и как следует осмотреть его, но она решила, что в ее же интересах ускорить весь процесс. Тем раньше она сможет попроситься домой или просто лечь спать.
– Артур Михайлович, где у вас ванная комната? – по-деловому спросила она.
– Так… В чем дело? Я же сказал тебе называть меня сегодня Арик! – отозвался Гермесов откуда-то из толщи бархата. – Считай, что это твоя новая роль.
– Ладно! – Кристина, пользуясь тем, что он ее не видит, показала ему язык. – Так где ванная, Арик?
– Видишь плетеный светильник в форме шляпы?
– Да.
– Иди на него, а потом свернешь налево. Полотенце возьми красное – этот цвет возбуждает.
Сколько Кристина ни пыталась задвинуть защелку в ванной, она не поддавалась.
– Вот зараза! – выругалась она и принялась обреченно раздеваться.
Наверное, все так и было задумано, потому что очень скоро Кристина услышала за дверью шаги, и в ванную вошел голый и жутко волосатый Гермесов. Кристина в это время уже стояла под душем и намыливалась. «Арик» тут же запрыгнул к ней в ванну и встал рядом.
Кристина впервые видела без одежды мужчину с брюшком. Если бы не уверенный вид, он выглядел бы смешным.
– Пусти погреться-то, – по-простецки сказал Гермесов, оттирая Кристину из-под струи.
Она только пожала плечами и продолжала мыться. Некоторое время в ванной не было слышно ничего, кроме плеска воды. Потом Гермесов встал на колени перед Кристиной и сказал:
– Расставь немного ноги, я хочу полюбоваться на твою зверушку. – Кристина сцепила зубы и подчинилась. – Все-таки удивительная вещь – эта щелочка, – задумчиво проговорил он, – казалось бы, ничего особенного – кусочек тела, заросший волосами, а в середине дырка. Но для мужчины она имеет сакральное значение. Она, может быть, для него – центр мироздания…
Кристина слушала весь его монолог, закрыв глаза. Вид голого режиссера, рассматривающего ее причинное место, приводил ее в замешательство. Она привыкла видеть своего руководителя в несколько других ситуациях.
Между тем Гермесов от осмотра перешел к ощупыванию. Он по-хозяйски запустил Кристине между ног руку и попытался засунуть ей во влагалище свой толстый палец.
– Не надо, мне больно! – вскрикнула Кристина, содрогаясь от отвращения. – И вообще я замерзла – у вас есть тут спальня?!
Ни слова не говоря, Гермесов подхватил Кристину на руки и, прямо мокрую, понес куда-то, шныряя между пыльных портьер. По дороге он громко и слюняво чмокал ее куда попало, а иногда пытался баюкать на руках, словно маленького ребенка.
Спальня Гермесова удивила Кристину не меньше, чем все остальное. Она представляла собой готовую декорацию для съемок какого-нибудь фильма про сталинское время. Тут стоял овальный стол, покрытый скатертью с бомбошками. На нем – совершенно доисторического вида настольная лампа с металлическими значками серпа и молота. Вокруг стола – деревянные стулья с круглыми спинками. В углу – устрашающих размеров шкаф для одежды с зеркалом во весь рост.
А также «гвоздь программы» – настоящая железная кровать с круглыми шариками, которая, как корабль, возвышалась прямо посередине комнаты. Кристине доводилось спать на такой – в деревне у бабушки. Душераздирающий скрип пружин этого железного монстра был одним из ярких впечатлений ее детства.
Как выяснилось, кровать Гермесова в звонкости пружин ничуть не уступала той, прежней. Стоило телу Кристины коснуться постели, как кровать запела в несколько десятков голосов.
– Вы на этом спите?! – искренне поразилась Кристина, приподнимаясь на подушке.
– И не только я один, – с гордостью ответил Гермесов. – Это прекрасное ложе – уж можешь мне поверить. Я бы даже сказал, это не кровать, а чудесный музыкальный инструмент, на котором можно исполнять целые симфонии любви. – И он со всего размаху плюхнулся на постель рядом с Кристиной, вызвав к жизни новую бурю скрипучих звуков.
Некоторое время они лежали молча. Кристина старалась не смотреть на голого Гермесова, особенно на темнеющий низ живота.
Наконец Гермесов повернулся к Кристине.
– Ну? – требовательным тоном проговорил он.
– Что – ну? – не поняла Кристина.
– Что это ты лежишь и прохлаждаешься?
– Я готова, – сказала Кристина и закрыла глаза.
– К чему это ты готова? К чему это ты готова? – тонким издевательским голоском спросил ее Гермесов. – Ты что, надеешься, что ты будешь тут валяться как бревно, а я буду прыгать сверху и кричать: «Неужели это все мое?» Не выйдет, дружок, не выйдет… – Он покачал головой. – Секс – это прежде всего труд. Даже нет, не так. Секс – это мастерство… – Он как будто пытался составить фразу, которая сгодилась бы потом для афоризма.
– Что я должна делать? – угрюмо перебила его Кристина.
– И ты меня еще спрашиваешь?! – возмутился Гермесов. – Ты что, не знаешь, что должна делать женщина, когда она хочет ублажить мужчину?! Ты хочешь, чтобы я, пожилой уважаемый человек, тебе это объяснял?..
Кристина испугалась, что он действительно приступит к объяснениям, и поспешно закричала:
– Нет! Нет! Я… я сама знаю.
– А знаешь – так не лежи как мертвячка. Давай шевелись! Покажи мне, как ты умеешь! Ты же актриса! – Гермесов приподнялся и сел, опершись спиной на подушку. – Думаешь, я не понимаю, что сейчас творится у тебя на душе? Ты думаешь, что перед тобой сидит толстый старый похотливый мужик. Скажи – думаешь так, а? Думаешь? – Он повернулся к Кристине и грубо схватил ее за волосы. – Ну отвечай же…
– Да!!! – сердито выкрикнула Кристина прямо ему в лицо. – Да! Думаю! А вам легче от этого, что ли?!
– Чего разоралась-то? – тихо, в противовес ей, спросил Гермесов. – Соседей распугаешь. Ты лучше не психуй, а представь себе, что по сценарию фильма у тебя такая роль. Ты играешь женщину-тигрицу, которая год провела без мужчины и теперь наверстывает упущенное. Ты должна быть убедительной, темпераментной. Такой, чтобы никто не догадался, если бы увидел, что ты играешь в театре наивную и неопытную Джульетту. Давай покажи мне весь свой диапазон… Смею тебя уверить: это потом тебе пригодится – и в игре, и в жизни. Раскрепощайся, отпускай себя до конца. Я хочу видеть тебя некрасивой – с распяленным ртом, с порочным, как у похотливой козы, выражением лица… Заставь меня поверить, что это тоже в тебе есть. Помни: в актрисе должно быть все – любовь, страсть, добро, зло, мир, вселенная…
Кристина слезла с кровати и принялась ходить туда-сюда по комнате. Гермесов некоторое время умиленно следил за ней глазами, затем спросил:
– Ну так что?
– Подождите, я должна настроиться, – сказала ему Кристина, у которой после его пламенной речи тряслись коленки.
– Хорошо, – миролюбиво сказал Гермесов, – согласен ждать еще три минуты.
Кристина чувствовала, как перед глазами ее все куда-то уплывает. «Надо настроить себя, надо преодолеть себя…» – мысленно твердила она.
– И тов я актутитсорп… – пробормотала она себе под нос и горько засмеялась. Она смеялась все громче – и не могла уже остановиться.
Потом больно дернула себя за волосы, чтобы прекратить смех, и, словно на эшафот, взобралась на кровать. В этот момент Гермесов нажал какую-то кнопку дистанционного управления, и в комнате зазвучала ритмичная электронная музыка. Она подействовала на Кристину как допинг.
Итак, роль началась. Сначала Кристина действовала робко, но, почувствовав, как чуткое тело Гермесова откликается на ее прикосновения, постепенно вошла в раж. Музыка становилась все энергичнее – и вместе с ней Кристина делалась все смелее. Ее охватил азарт, даже возбуждение. Наверное, вожделение, которое испытывал Гермесов, передалось отчасти и самой Кристине.
Сначала она ласкала его всеми способами, которые ей довелось узнать, потом залезла на него сверху и принялась двигаться на нем – исступленно, бешено. Глаза ее были закрыты, из губ то и дело вырывался стон…
Она заметила, что срывающийся звук ее голоса действует на него особенно сильно, поэтому старалась, как только могла.
– А-а-ах! М-м-м! М-м-ма-а-а! – сладострастно восклицала она, подражая актрисам из эротических фильмов.
– О-о-о! О-о-о! – неожиданно тонким голосом отзывался Гермесов. – Давай же, громче, сильнее… Рычи, ори, как сука! О-о-о! О-о-о-о!
И вдруг Гермесов начал хрипеть.
Глаза его округлились, а потом закатились куда-то под веки. Руками он начал раздирать кожу себе на груди, как будто хотел распахнуть душившую его кожу. Он с хрипом и свистом захватывал в себя воздух, но ему будто не хватало его, и он начал на глазах задыхаться и багроветь. Потом тело его конвульсивно дернулось, и Кристина испуганно соскочила с него.
– Артур Михайлович! – вскричала она. – Артур Михайлович, что с вами? Вам плохо? Что мне делать? Я не знаю, как вам помочь! Вызвать «скорую»?
Режиссер ничего не отвечал.
Кристина заметалась между портьерами в поисках телефона. Наконец ей удалось его обнаружить. Только сейчас ей пришло в голову, что она даже не знает адреса, по которому находится. Ей пришлось накинуть прямо на голое тело плащ и выбежать из подъезда, чтобы посмотреть улицу и номер дома. После этого она взлетела по лестнице обратно, дрожащей рукой набрала «03» и крикнула в трубку:
– Скорее приезжайте! Человеку плохо!
– Сколько лет? – спросила дежурная.
– Пятьдесят! – ляпнула наобум Кристина.
– Фамилия?
– Гермесов… Да высылайте вы машину скорее! Похоже, у него сердце… – И Кристина торопливо назвала адрес.
– А вы кем ему приходитесь? – спросила женщина, чем поставила Кристину в тупик.
– Никем! – ответила она. – Просто знакомая!
– Ожидайте…
Когда трубка легла на рычаг, Кристине вдруг пришло в голову, что ее присутствие здесь совершенно не обязательно. Врачи разберутся и без нее. Она торопливо вернулась в спальню, чтобы посмотреть, что с Гермесовым. Может, она все же сумеет оказать ему первую помощь?
Издалека ей показалось, что Гермесов уснул. Он лежал как-то странно – на боку, но не подогнув ноги, а напряженно вытянувшись. Когда Кристина подошла ближе и заглянула в его открытые глаза, она почувствовала, как кровь жаркой волной бросилась ей в голову и забилась в висках…
Гермесов был мертв.
30
И смех, и грех…
Кристина не имела права не явиться на похороны – в глазах труппы это бы выглядело слишком вызывающе. Если бы это был хотя бы будний день… Тогда бы она могла отговориться, что ей обязательно нужно на занятия в училище. Но траурная церемония, как назло, пришлась на воскресенье. Любые оправдания своей неявки, какие бы ни придумала Кристина, были бы истолкованы совершенно однозначно.
Кристине казалось, что все вокруг только и говорят, что о ней и Гермесове. Она то и дело ловила на себе любопытные и недобрые взгляды. Казалось бы, откуда кто что мог знать? Но, наверное, Гермесов был слишком яркой и заметной фигурой, чтобы окружающие не знали или хотя бы не догадывались о перипетиях его личной жизни.
На похороны театральной знаменитости собралась огромная толпа. Только это и спасало Кристину: в случае чего ей было где спрятаться. А случаев, когда Кристине лучше было бы скрыться, представлялось сколько угодно. Проводить мастера в последний путь пришли многие сотрудники училища, которые были бы безмерно удивлены, если бы среди соболезнующих актеров труппы Гермесова увидели вдруг студентку первого курса Кристину Быстрову.
Гермесова хоронили не за городом, а на старом московском кладбище. Присутствовали все три его бывшие жены с детьми. Старшая дочь – копия отца в женском обличье – стояла вся в слезах и что-то нервно говорила своей худощавой матери, когда та пыталась сунуть ей в руки носовой платок. Остальные вполне справлялись с навалившимся на них горем.
Кристина, почти не отрываясь, смотрела на лежащее в гробу незнакомое тело. «Это не он… Это не может быть он…» – повторяла она про себя как умалишенная. Поскольку в жизни лицо режиссера пребывало в непрерывном движении, сейчас его было невозможно узнать. Белое с синевой, спокойное и надменное. На лбу – светлый лоскуток бумаги, налепленный священником. Неужели Гермесова будут еще и отпевать?
Утром, когда собиралась на церемонию, Кристина выпила добрую порцию валерьянки, поэтому сейчас мысли ее ворочались в голове, как мельничные жернова. Она вспоминала, как три дня назад бежала из квартиры Гермесова, как сидела в кустах возле подъезда, поджидая «скорую». Она до последнего надеялась, что это какая-то ошибка и Гермесова спасут… Но когда его вынесли на носилках накрытым белой простыней, она поняла, что все кончено.
Она оплакивала его недолго – слишком уж странные чувства она к нему испытывала. Когда добралась домой на последней электричке метро, долго сидела на кухне, уставившись в одну точку. Потом встала и принялась как заведенная мерять шагами квартиру.
– Я не виновата! – твердила она на ходу. – Я не виновата! Я не виновата! Он хотел этого сам! Я этого не хотела! Я ни в чем не виновата… – В конце концов, ей удалось убедить себя в этом, и она, обессиленная, рухнула на диван прямо в одежде и заснула.
Сначала Гермесова помянули прямо на кладбище, разлив водку по одноразовым пластиковым стаканам, которые припас кто-то из близких режиссера. Потом актеры театра-студии отделились от прочих и, рассевшись по машинам, поехали на квартиру одного из участников спектакля – исполнителя роли Меркуцио. Там они собирались продолжить поминки по безвременно ушедшему руководителю, а заодно обсудить, как же жить дальше.
Кристина была едва знакома с этим актером. Общих сцен у них не было, а объединенных репетиций Гермесов еще ни разу не проводил. Единственное, что она знала по слухам, – это что «Меркуцио», очень выразительный и подвижный актер Стас Верстаков, когда-то был чуть ли не любовником бисексуального Гермесова. По какой-то причине их отношения завершились грандиозным скандалом, и только за свой необычайный талант Стас был милостиво оставлен в труппе театра.
Естественно, для поминок никто ничего не готовил. По дороге закупили в складчину хлеба, какой-то консервированной еды и пару ящиков «кристалловской» водки. Стас Верстаков проживал один в двухкомнатной квартире, которая по виду напоминала притон.
В комнате для гостей мебели у него не было вообще, если не считать функциональных вещей вроде телевизора с видаком и музыкального центра.
Гостям предлагалось сидеть прямо на полу – на искусственных шкурах и огромных мягких игрушках – медведях, собаках, тиграх, слонах… По стенам были развешены всякие странные предметы, призванные служить дизайном: старая зубастая клавиатура от рояля, рыболовные сети, большая фотография с изображением совокупляющихся верблюдов, тряпичная кукла – портрет самого актера во весь рост и прочие «бесценные» вещи. Все было тщательно подобрано по цвету и создавало в комнате откровенно богемную обстановку.
«Судя по всему, у них довольно много общего с Гермесовым, – подумала Кристина, оглядываясь по сторонам, – неудивительно, что когда-то они сошлись. Впрочем, так же неудивительно, что разошлись…»
В качестве «кресла» Кристина выбрала просторного и приятного на ощупь белого мишку. Рядом с ней тут же примостился все еще не теряющий надежды ловелас Сивожелезов. По лицу его было трудно определить, переживает он из-за смерти любимого творца или нет.
– Увидишь, что сейчас начнется, – шепнул он ей на ухо, когда все расселись и разложили на клеенке закуски.
Хозяин дома, который сидел, так сказать, во главе стола, встал во весь рост и поднял пластиковый стаканчик с водкой.
Кристине показалось, что сейчас он выглядит гораздо старше, чем казался ей раньше. Скорее всего ему было лет двадцать пять, но сейчас он выглядел на все тридцать.
Это был молодой человек из породы «гуттаперчевых мальчиков». Прежде чем попасть в театр, он закончил цирковое училище и имел звание мастера спорта по акробатике и по фехтованию. Его костлявое лицо с большим ртом представляло некую смелую вариацию на тему черт актера Николая Караченцева и солиста группы «Rolling Stones» Мика Джаггера. Красивым его назвать было трудно, но запоминающимся и значительным – бесспорно.
– У всех нолито? – сурово спросил Стас, обводя присутствующих магнетическим взглядом желто-карих глаз.
Нестройный хор голосов дал утвердительный ответ.
– Тогда начнем… Я не буду просить всех вставать и пить за память нашего главного стоя. Это слишком неудобно, да и слишком пафосно. Я думаю, что сам Артур Михайлович этого бы не одобрил. – Верстаков сделал паузу и громко сглотнул, опустив глаза в пол. – Поэтому давайте просто выпьем водочки и помянем нашего шефа, чтобы ему там, на небесах, было хорошо. Если есть Бог, пусть он все ему простит, потому что все, что он ни делал, было частью его Божьего дара и предназначения… Кажется, я начинаю занудствовать – поэтому давайте просто выпьем. – И Стас резко опрокинул в себя полстакана водки.
Потом со словами благодарности и сочувствия выступали другие актеры, которые давно знали Гермесова. Говорили о его бесценном таланте, о его сильной и яркой личности. Женщины то и дело вытирали глаза.
Кристина сидела ни жива ни мертва. Ей казалось, что вот-вот разговор зайдет о причинах столь внезапного ухода довольно молодого еще режиссера в мир иной. Но присутствующие были слишком воспитанными людьми, чтобы проговаривать вслух свои тайные мысли и подозрения.
Вскоре все порядком напились и принялись жарко обсуждать будущее их студии.
– Я считаю, что без имени Гермесова мы ничто, – говорила «Кормилица» – полная волоокая красотка с коротко остриженными рыжими волосами.
– А кто тебе сказал, что мы останемся совсем без его имени? – подхватывал атлетически сложенный «Тибальт». – Мы сможем еще долгое время успешно играть спектакли как «бывшая труппа». Не станут же его многочисленные жены и отпрыски предъявлять авторские права. Это было бы абсурдно, да и неэтично. В конце концов, мы будем заниматься благородным делом – продолжать то, что он начал. И вообще, ведь доля нашего участия в этих постановках не так уж и мала…
– Только не надо зарываться, – звонко сказала белобрысая «синьора Монтекки» – актриса Туманова, известная в труппе как самая отъявленная стерва, – по большому счету мы, актеры, были только винтиками в его спектаклях… Мы всегда были для него только винтиками, которые он закручивал как хотел. Точно так же и с таким же успехом он мог бы «закручивать» и других актеров… Так что не надо, Димочка, преувеличивать своей роли…
– Но и преуменьшать тоже не стоит, – заметил Верстаков, который до этого молча и мрачно жевал шпротины, доставая их одну за другой из консервной банки, – нельзя забывать, что у нас есть неоспоримые преимущества перед другими актерами. Уже одно то, что всех до одного членов труппы выбрал и утвердил на роли сам Артур, о чем-то ведь говорит. А именно – о нашей безусловной избранности. – Он налил себе еще водки и сверху с шипением плеснул тоника.
– Кроме того, мы хорошо знаем его манеру постановки спектаклей, – поддержал Стаса «Тибальт», – мы научились чувствовать и видеть все его глазами…
– Да что тут говорить, – вступил в разговор Петюня, подливая Кристине водки, – у нас и пути-то другого нет. Будем продолжать работать – только теперь уже без Артура.
– И как же ты себе это представляешь? – скептически поинтересовалась «синьора Монтекки».
– Нужно пригласить нового режиссера – с условием, что он сохранит спектакль.
– Новичка? Чужого? Со стороны? – загалдели все в один голос. – Чтобы он пришел на все готовенькое?
– Почему обязательно со стороны? – возразил Петюня. – Мы можем выбрать его из своих же рядов.
При этих словах шум усилился – и теперь разобрать, кто что говорит, было решительно невозможно.
Наконец хозяин дома снова поднялся и сделал рукой жест, призывающий к тишине.
– Спектакль нужно доделать, – сказал он и сделал паузу, как всегда поступал Гермесов, когда хотел обратить внимание на какую-нибудь фразу, – и если кто-нибудь из нас не возьмется за него, то мы не сможем принять участие в весеннем Шекспировском фестивале. Конечно, сейчас, как говорится, по горячим следам найдется масса желающих попользоваться и нашим «раскрученным» помещением, и нашими постановками. И если мы вовремя не дернемся, то неизвестно еще, чем все закончится. Поэтому я предлагаю уже сегодня определиться и назначить хотя бы временную кандидатуру на замену Гермесова.
Актеры одобрительно загалдели.
– Я предлагаю Петюню, – сказала «Кормилица», – он из нас самый что ни на есть старожил студии. И вообще…
– А что? Неплохой вариант, – поддакнул «Тибальт».
Кристина, несмотря на головокружение, которое началось у нее от водки, вдруг разом осознала, чем ей грозит избрание Петюни главным режиссером. Судя по тому, что он неровно к ней дышит, она снова неминуемо окажется в роли проститутки, которая в качестве платы за свои услуги получает роль примы. Она уже хотела было встать и выступить с протестом – рассказать, как несерьезно Петюня вел себя, когда работал вместе с ней на репетициях, – но Сивожелезов вдруг поднялся и сам объявил о том, что не хочет занимать место Гермесова.
– У меня в этом театре своя ниша, – сказал он и ничего больше не стал объяснять.
Кристина с облегчением вздохнула.
– А я предлагаю себя! – неожиданно громко сказал Верстаков и снова налил себе водки с тоником. Глаза у него уже покраснели, руки дрожали. – Мне вот, например, не слабо… Давайте проголосуем – кто за?
– Подожди-ка, подожди-ка, – сказала вечно всем недовольная «синьора Монтекки», – здесь у нас не Государственная Дума, чтобы самому выдвигать свою кандидатуру. Вот если бы другие…
