Текст книги "Вопреки судьбе (СИ)"

Автор книги: Екатерина Попова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Вопреки судьбе

Глава 1

Дождь начался на закате, опять дискредитировав метеослужбу, обещавшую ливень к часу пополуночи. Первые тяжёлые капли рухнули на землю, словно крошечные водяные снаряды, распугивая скорбящих родственников и редких в этот час посетителей маленькой часовни при старом кладбище. Всего спустя несколько минут последние из прихожан – небольшая семья, одетая в траурные цвета – неохотно оставили свежую могилу и с почти неприличной торопливостью потянулись к воротам, за которыми ожидал пассажиров потрёпанный форд. Одна из них, средних лет женщина с заплаканными глазами, оглянулась на неподвижно стоящего в двух шагах от ворот хмурого долговязого парня – казалось, что-то привлекло её внимание. То ли напряжённое, застывшее болезненно-кривой гримасе, лицо с закушенной губой, то ли чёрные очки, непонятно зачем нужные в такую погоду, то ли странная, обтянутая чем-то вроде змеиной кожи большая корзина для пикника, даже на вид выглядящая вызывающе дорогой… Мгновение – и молодая вдова, забыв о случайной встрече, захлопнула за собой дверь авто. Форд, выплюнув облако едкого дыма, с кряхтением двинулся прочь.

Кроули проводил взглядом раздражающе медленно ползущий автомобиль. Скривился, подавляя приступ раздражения вкупе с острым желанием устроить маленькое демоническое чудо, которое заставило бы эту старую консервную банку хотя бы раз в своей жизни развить скорость, приближенную к нормальной. Глубоко, заставляя себя не срываться на судорожный всхлип, вздохнул. Рука, почти против воли, скользнула за пазуху, бережно погладила спрятанное под одеждой мягкое перо – когда-то лебяжье-белое, а сейчас густо залитое алым, успевшее уже задубеть. Пальцы вздрогнули, в который раз нащупывая обломанный край стержня. Кроули с трудом подавил бессознательное желание стиснуть кулак, вцепляясь в последнюю связь с ангелом. Пинком отбросил прочь мучительные, обжигающие не хуже святой воды воспоминания. Не сейчас. Если он даст волю своему отчаянию, то просто рухнет прямо здесь, рассыплется пеплом, погребённый под непосильным грузом горя и вины.

Демон почти сверхъестественным (или, скорее, снизъестественным) усилием воли убрал руку от измятого пера, почти с агрессией засовывая её в карман брюк, подальше от соблазна. Перевёл взгляд на гостеприимно распахнутые ворота церкви. В конце концов, это не так уж страшно, верно? Немного больно – хорошо, очень, очень больно, но не настолько, чтобы он не смог выдержать, верно? В конце концов, ему уже приходилось гулять по освящённой земле. В любом случае, где ещё можно найти святую воду, не обращаясь к чрезмерно щепетильному и слишком уж обеспокоенному его безопасностью ангелу?

Последняя мысль была излишней. Грудь опять рвануло тупой, обжигающей, словно адский огонь, болью, горло сдавило. Перед глазами вновь мелькнули изломанные, опалённые перья, безжалостно вырванные из белых крыльев. Он закусил губу, чувствуя, как бессильный жалкий скулёж рвётся из глотки. И, сглотнув, через силу сделал шаг вперёд.

***

Конечно, это была их ошибка. Они непозволительно, непростительно расслабились, за полгода не встретив ни малейшего намёка на то, что их бывшие стороны продолжают что-то планировать против них. Ни единого отблеска чужих белых крыльев, ни малейшего запаха серы…

О, нет, разумеется, они знали, что ничего еще не закончилось. Всегда знали. Ну… По крайней мере, с того дня, когда взялись за руки, возвращая друг другу «взятые взаймы» лица. Они были не настолько наивны, чтобы поверить, что их оставят в покое! Нет, это было бы слишком хорошо. Ни Ад, ни Рай не простят. Не после того, как они сорвали готовящийся тысячелетиями Армагеддон. И тем более, не после того, как они заставили высокое (или низкое, разумеется) начальство испугаться до икоты их неожиданной, такой невероятной и такой дерзкой неуязвимости. Это всего лишь передышка, а не конец войны. Они оба знали это. И оба, не сговариваясь, решили просто жить, пока есть такая возможность. Не терять бдительности, но и не оглядываться на каждом шагу, подозревая каждого встречного в работе на <i>больше-не-их</i> стороны. В конце концов, у них, возможно, было не так уж много времени, чтобы насладиться свободой и всеми прелестями нового существования, в котором им больше не нужно было скрывать свою дружбу.

Каждый из них, втайне от другого, боялся того, <i>как именно</i> закончится их новая жизнь (увы, надежды на то, что отвратительное слово «когда» можно без опаски заменить на «если», не было ни у одного из них). Каждый выглядел бы по-настоящему оскорблённым, заподозри другой, что его мысли не так безмятежны, как он старается показать. И каждый (разумеется, с полной уверенностью в том, что другой даже не догадывается о его тревогах) готовил собственный путь отступления, если Небеса или Ад, или оба сразу, вспомнят об отступниках и решат повторно призвать их к ответу. Проще говоря, у каждого был план на случай катастрофы, и запасной план, если первый не сработает, и запасной план на случай, если не сработает первый запасной план, и… Словом, оба были уверены, что готовы к любым неприятностям.

И оба ошиблись.

В тот день Кроули, как обычно, приехал к книжному магазинчику в Сохо ближе к вечеру, планируя чудесный неторопливый ужин в Ритц, а после, быть может, ещё более приятную ночь в компании ангела и двух… трёх… некоторого количества бутылок «Шато Лафит» 1865 года, добытых почти законным путём.

…Первым, что он почувствовал, был резкий, ужасающе свежий запах серы. (Потом, позже, когда невидимая рука отпустит колотящееся прямо в горле сердце, а слепое, раздирающее на части отчаяние сменится глухой тоской, он поймёт, что на самом деле запах серы был вторым, что он почувствовал. Первым было тягостное, сосущее чувство под рёбрами – словно внутри вдруг образовалась крошечная чёрная дыра, перемешивающая и затягивающая в себя внутренние органы, которым не посчастливилось оказаться поблизости. Чувство, которое он не хотел узнавать. Потому что это значило, что его мир снова рухнул намного глубже, чем самые нижние уровни Ада, и прятаться на Альфа Центавре больше не имеет никакого смысла.)

А потом он метался по опустевшему, разгромленному магазину, срывая голос в отчаянных мольбах, проклятьях и угрозах. Пытался отследить исчезающий буквально в воздухе (если бы в воздухе, Сат… Гос… кто-нибудь его побери!) след. Перерывал любовно собранные Азирафаэлем книги в попытке найти хоть что-то, что поможет ему найти способ вырвать ангела из лап своих бывших соратников. И снова звал, в каком-то слепом, исступлённом отчаянии пытаясь докричаться до Неё, понять, потребовать у Неё ответа – ведь не может быть в Её планах то, что случилось с его ангелом, не может же?..

Потом…

Потом была ночь, которая ни в какое сравнение не шла ни с попыткой сожжения на Небесах, ни с Потопом, ни даже с Падением, шесть тысяч лет занимавшем почётное место в его личном рейтинге очень плохих дней. Пожалуй, он начал думать, что то был вполне приятный опыт, в сравнении с этой чёр… адс… в сравнении с агонией этих бесконечных часов, которые ни на шаг не приблизили его к спасению Азирафаэля. Которые (время! Проклятое время! Он ненавидит время, теперь, с этой ночи – ненавидит!) с каждым движением стрелок уносят Азирафаэля всё дальше и дальше от него. Уносят его – их обоих – от жизни.

А потом было утро, и стук в дверь, и служащий почтовой службы с плоской картонной коробкой… Он не помнил, как расписывался за получение (расписывался ли вообще?). Не помнил, как дошёл до стола, как бездумно смахнул на пол бесполезные, бессильные найти Азирафаэля книги, как дрожащими руками сорвал скрепляющую ленту…

Ничего не помнил, кроме горсти изломанных длинных перьев, неопрятной грудой сваленных в коробке. Длинных, белых, слишком хорошо знакомых перьев, грубо смятых чьей-то жестокой рукой. Перьев, когда-то лебяжье-белых, а сейчас буро-алых, с редкими пятнами цвета грязного весеннего снега. В голове бездумным рефреном билось отчаянное, бессмысленное: «нет-нет-нет, только не это, только не так, нет-нет-нет…».

Потом был день, очень долгий, очень суматошный, очень тяжёлый день. И каждое движение секундной стрелки на старинных, нежно любимых Азирафаэлем часах пронзало, подобно освящённому оружию, по капле выжигая то, что осталось от души демона, не то чтобы особо павшего, но скатившегося по наклонной в самую глубокую пропасть отчаяния, какая только могла существовать. Он испытал настоящее, приправленное злобой облегчение, когда они наконец (ты же не думал, что я буду заводить твои чёртовы ходики, ангел?!) остановились.

Потом был вечер. И дождь, оправдывая дурную славу лондонских синоптиков, пролился на три часа раньше предсказанного.

Глава 2

Если и было в христианских церквях что-то, что раздражало Кроули больше, чем навязчивый тошнотворный запах ладана и лицемерные прихожане, уверенные, что посещение мессы гарантировано спасёт их от Ада, так это отвратительная манера освящать всё, что под руку попадётся. Каждый чёртов сантиметр чёртовой земли, словно они каждый день ожидали массового нашествия демонов! Какими нужно быть параноиками, чтобы осенять благодатью даже могильные камни?!

Он сдавленно зашипел, отдёргивая руку от очередного памятника, о который (плохая, плохая, очень плохая идея!) попытался было опереться и, проклиная сквозь зубы чёртовых святош, заспешил дальше, стараясь как можно реже соприкасаться обожжёнными ногами с утоптанной кладбищенской землёй. Если только он не ошибся с картами…

Старинный склеп, фамилию владельцев которого он забыл чуть ли не раньше, чем прочитал, почти выпрыгнул из-за мутной стены дождя, и Кроули с облегчённым стоном ткнул пальцем в сторону запечатанных дверей, не заботясь уже о том, чтобы действовать тихо. Кто, в самом деле, может услышать что-нибудь в таком шуме? Грохот расколовшегося замка слился с громовым раскатом, и Кроули, зашипев, скользнул внутрь, изо всех сил стараясь даже сквозь одежду не касаться к тому, что осталось от каменных дверей склепа.

На то, чтобы вытащить из корзины джутовый коврик с нанесённым прямо на него символом адских врат, потребовалось всего несколько секунд. На то, чтобы нашарить глухо звякнувшую полупустую сумку и перекинуть ее ремень через плечо – ещё столько же. Полминуты спустя он уже бежал к темнеющей на краю кладбища церкви. Ступни жгло уже почти нестерпимо, каждый шаг, казалось, вгонял раскалённый гвоздь до самых колен, заставляя неловко поджимать ноги в невольной попытке убежать от боли и тихо шипеть сквозь зубы. Он очень надеялся, что в этой церкви (на поиск которой, возможно, не единственной, но первой полностью подошедшей для его цели, ушло почти пять часов бешеной гонки по городу) работают не совсем помешанные на своей вере фанатики, и хотя бы скамьи окажутся не освящёнными. Ведь это глупо – освящать скамейки, на которых будут сидеть немытые потные люди, а кто-то, возможно, даже портить воздух?

На то, чтобы добраться до дверей церкви, ушло немногим больше минуты. Кроули и вдвое меньше было бы достаточно, чтобы проклясть всё на свете и начать выть уже в голос. Он всерьёз начал задумываться, осталось ли на ногах хоть немного не кожи уже – хотя бы мышц, или освящённая земля уже прожгла его до самых костей? Поскуливая от боли, он почти ввалился в приоткрытую дверь, изо всех сил стараясь не споткнуться и не растянуться на обжигающем святостью полу. В два приплясывающих шага добрался до первого ряда скамей. И, не в силах больше терпеть, бездумно рухнул на ближайшую, судорожным жестом поджимая ноги к животу. И с запоздалым уколом ужаса представляя, что будет, если местный священник, все-таки, окажется помешанным фанатиком.

…Будь он ангелом (или просто человеком – словом, не кем-то вроде него, кому по определению не стоит верить в божественное милосердие), он бы наверняка вознёс благодарственную молитву и уверился, что Небеса сегодня на его стороне. Скамейка не была освящена. А запах ладана оказался не таким плотным, как он ожидал, вызывая лишь неприятную щекотку в горле, а не острый приступ удушающей тошноты. Он со стоном откинулся на спину, в изнеможении закрывая глаза. Минута отдыха. Для Азирифаэля, если он ещё жив, это уже ничего не изменит. Ему нужно перевести дыхание. Иначе не хватит сил. Ни на задуманное, ни на… да ни на что, в общем. Даже на то, чтобы выбраться отсюда раньше, чем пропитавшая сам воздух благодать превратит его в горстку пепла.

Спустя несколько минут он со стоном сел, цепляясь за спинку скамьи и с мрачным сарказмом размышляя о том, можно ли считать испачканное грязными ногами сиденье грехом, и что подумает о поздних прихожанах местный священник, когда придёт готовиться к утренней службе. Невольно потянулся было к туфлям, в последний миг сообразив, что рассматривать ожоги сейчас, когда до прощания со святой землей еще чертова прорва времени, не самая хорошая идея. Со стоном ткнулся лбом в колени, изо всех сил стараясь не представлять того, что ждало его дальше. Но секунды уходили, утекали в пустоту, почти ощутимо оседая на пальцах липкой тёплой кровью, и после мгновения слабости и жалости к себе демон зло скривился и неловко перекинул сумку на грудь. Расстегнув молнию, он с внутренним содроганием нащупал внутри полдюжины пустых стеклянных флаконов. Отпихнул в сторону небольшой носатый ковшик на длинной ручке. Вытащил высокую, до локтя, химическую перчатку из чёрной резины (одна? Почему одна?). Долго не мог найти вторую, успев оцепенеть от мысли, что в спешке забыл её дома и придётся… придётся… Наконец, пальцы наткнулись на плотный латекс, и Кроули, облегчённо всхлипнув, принялся натягивать перчатки на руки.

Какой-то частью сознания он боялся, что в любую минуту в церковь зайдёт поздний прихожанин или просто прохожий, решивший поискать здесь укрытия от непогоды. Или священник услышит подозрительные звуки и пойдёт проверить свои владения. Или случится ещё что-нибудь, абсолютно неожиданное и такое же неуместное. Что он будет делать в этом случае, демон пока не придумал, решив справляться с проблемами по мере их появления. Пока что всё шло по плану (он называл приличную цепь безумств, которые твёрдо решил совершить, «планом» с упрямством, достойным лучшего применения, несмотря на то, что с некоторых пор ненавидел это слово, тем более что память о том, как легко этот план может пойти ко всем чертям, была очень свежа).

…Опускать ноги вниз, на обжигающий пол, чудовищно не хотелось, и Кроули всерьёз задумался над возможностью добраться до чаши со святой водой прямо по скамейкам. Идея была заманчивая (и до чёртиков неправедная, а значит, по определению, чудесно подходящая ему), так что колебался Кроули недолго. Застегнув на всякий случай сумку, он с трудом, стараясь не обращать внимание на ощущение сползающей с костей плоти, встал на ноги и неловко переступил на стоящую впереди скамью. Полтора десятка шагов, и он почти напротив каменной чаши, до краёв наполненной святой водой. Он поколебался на мгновение. При одной мысли о раскалённом камне внизу к горлу подкатывала дурнота, а сердце начинало заполошно колотиться прямо в горле, словно тоже мечтало убраться подальше от чёрто… в смысле, освящённого пола. Кроули обречённо выругался. Прикусил дрожащую губу. И, усевшись на скамью напротив чащи, неохотно опустил ноги. Сдавленный крик вырвался против воли – от ступней буквально ударила вверх раскалённая волна. Он судорожно поджал ноги, всхлипывая от боли, с которой уже почти не было сил бороться. Вцепился обеими руками в спинку скамьи, с ужасом представляя, что с ним будет, если он ещё даже не встал, просто – прикоснулся к освящённому полу…

А миг спустя вдруг вспомнил: острый запах серы, рассыпанные по столу окровавленные перья, обломанное у самого опахала первостепенное кроющее, жестоко изломанное в нескольких местах… Ладонь, словно без приказа разума, судорожно прижалась к груди, словно пытаясь нащупать сквозь одежду спрятанную возле сердца частичку Азирафаэля.

…Как он оказался у чаши, Кроули не вспомнил. Только почувствовал солёный вкус во рту, машинально слизнув с губы тёплую струйку. И потянул молнию, нащупывая в сумке ковшик. Главное – не делать резких движений, чтобы вода не плеснула мимо…

Освящённый пол, судя по уровню боли, прожёг кожу на ногах вместе с мышцами, и теперь грыз голые кости. По крайней мере, ощущения были схожие. Демон тихо застонал, измученно прикрывая глаза. Нет, все-таки его идея в 70-х была куда умнее…

…Измятое перо за пазухой мягко щекотало кожу, и если немного напрячь воображение, можно было представить, что Азирафаэль стоит совсем рядом, обнимая и защищая его белым крылом…

– Ладно, – прошипел Кроули, сглатывая вместе с горькой густой слюной рвущийся из горла стон. Тряхнул головой и трясущейся от слабости рукой вытащил из сумки один из стеклянных флаконов. – Это не должно быть слишком сложно…

В самом деле, вряд ли это могло быть труднее, чем прокатиться на горящем бентли сквозь охваченную адским пламенем трассу. Ведь не могло?..

***

Азирафаэль не помнил, как долго уже находился здесь. Боль – оглушающая, лишающая сил, туманила разум, тянула его на некое метафорическое дно, мешая сконцентрироваться хоть на чём-нибудь, кроме ощущения горящих, словно огнём, крыльев, бессильно распластанных за спиной, и удушающего марева всепоглощающей ненависти, что смыкалась вокруг него плотным коконом, не оставляя сил даже дышать. Разумом он понимал, что, должно быть, прошли часы, быть может, несколько дней с тех пор, как несколько появившихся словно из неоткуда демонов навалились на него, заламывая за спину руки, а потом и неосознанно выпущенные в зримый план крылья. Но это понимание слабо помогало. Ему казалось, что он лежит здесь уже целую вечность, не имея сил подняться и пытаясь расправить хоть немного поудобнее то, что осталось от искалеченных крыльев. Целую вечность, в которой нет и никогда не будет ничего, кроме выматывающей, бесконечной агонии, вкуса собственной крови во рту и тяжёлого, придавливающего к холодному полу ощущения чуждой, медленно вымораживающей душу жестокой мощи. Где-то там, наверху, было (было ведь? Он помнит…) солнце, было ощущение чистых капель дождя на лице, ветер, пахнущий живой зеленью и спелыми фруктами… Здесь ветер был тоже – слабый, словно тоже задыхающийся в тяжёлом неживом коконе тысячелетиями копившейся ненависти. Он нёс с собой запах гниющей плоти, горькие частицы пепла и что-то ещё, от чего сама сущность ангела корчилась в агонии, беспомощным зверьком сжимаясь в глубине израненного тела.

Азирафаэль знал, что происходит. Адское проклятье медленно душит его, так же, как обжигала Кроули благодать освящённой земли. Они были слишком беспечны, не желая думать о том, что месть обманутых Ада и Рая может настигнуть их так скоро. Пришла пора расплаты. Азирафаэль хотел верить, что Кроули, предупреждённый его неожиданным исчезновением, примет все меры, чтобы защитить себя. На милосердие Ада (как и родных Небес, впрочем), надеяться было бы глупо. Но, быть может, им хватит его одного, чтобы утолить свою жажду мести? Азирафаэль боялся представлять, что будет с Кроули, если он не сделает нужных выводов и не скроется, хотя бы на время. Он надеялся, что Кроули поймёт, что произошло, и не будет предпринимать безнадёжных попыток спасти его.

…Он надеялся на это. Это было всё, что ему оставалось. Задыхаясь от текущих из глаз, против воли, слёз, вздрагивая от прокатывающейся по всему телу боли, он шептал и шептал одну-единственную молитву Той, в милосердие и мудрость которой он никогда не переставал верить: «пожалуйста, не дай ему умереть, пожалуйста, пусть он живет, не позволяй ему прийти сюда, прошу, прошу…»

Он надеялся, что Кроули будет достаточно демоном, чтобы не бросить свою жизнь на алтарь чужой ненависти ради попытки спасти его.

Надеялся. И ненавидел себя за то, что не мог заставить себя перестать прислушиваться, мечтая и боясь услышать за дверью звук знакомого голоса.

***

Священные книги, утверждающие, что звуки молитв, особенно из уст служителя веры, губительны для нечистой силы, несколько лукавят. Нет, разумеется, в них нет ни капли лжи – скорее, предоставлена не полная информация. На самом деле, исход подобного поединка может быть самым разнообразным. Очень многое зависит от массы сопутствующих факторов – например, места, где происходит столкновение. На святой, веками намоленной и не осквернённой злодеяниями земле демон, даже не подвергнутый действию святой воды или освящённого оружия, уязвим, и искренняя молитва из уст обычного верующего прихожанина способна изгнать его с земли, а при очень благоприятных (или, наоборот, неблагоприятных) условиях полностью уничтожить саму его сущность. С другой стороны, вам вряд ли стоит сражаться с эмиссарами Ада святым словом, находясь на их территории. Конечно, и тут возможны варианты – но большинство из них будут достаточно печальны для вас (особенно печальны, если ваша душа недостаточно чиста, чтобы удостоиться Рая – демоны злопамятны, и этот факт не подлежит сомнению).

Разумеется, не все так просто: если святая вода гибельна для любого демона сама по себе, то сила молитв напрямую зависит от глубины веры и чистоты души самого экзорциста. Из уст развращённого, порочного служителя веры даже самая могущественная молитва обеспечит демону, в лучшем случае, несварение желудка – а в худшем просто рассмешит его. На самом деле, именно по этой причине Кроули пришлось потратить почти целый день, чтобы найти в Лондоне церковь, максимально удалённую от цивилизации и, одновременно, наполненную настоящей благодатью, которую демону выдержать будет непросто. У него, как уже говорилось, был план – и этот план был в достаточной степени безумным, чтобы сработать. На беду Кроули, соответствие выбранной им церкви этим требованиям означало, что он сам становится уязвимым не только перед местным пастором, но и перед любым прихожанином, достаточно смелым, чтобы перекрестить неудачливого демона, прежде чем падать в спасительный обморок.

Он успел наполнить святой водой четыре из шести подготовленных флаконов и как раз пытался нашарить в сумке следующий (что было непросто, потому что руки тряслись всё сильнее по мере того, как оглушающая, пронизывающая до костей боль поднималась всё выше и выше по ногам). И именно в этот момент сзади раздался негромкий, звучащий очень доброжелательно и лишь самую малость удивлённо, старческий голос:

– Я могу чем-то помочь тебе, сын мой?

Только-только вытащенный флакон выскользнул из дрогнувших от неожиданности пальцев. Со звоном брызнули по каменному полу стеклянные осколки. Кроули, чувствуя, как слабеют колени, со сдавленным криком отшатнулся назад, непроизвольно закрываясь ладонью. Нечеловеческое, поглотившее весь разум без остатка сосредоточение сыграло злую шутку, которую в другое время он, возможно, даже смог бы оценить. На какой-то миг он забыл, что этот, так неудачно вырвавшийся из рук, флакон ещё пуст, что звон битого стекла означает, самое худшее, пару неприятных заусениц, а не страшную и мучительную смерть. Всего на миг. Но этого мига хватило, чтобы пульсирующие болью ноги подогнулись, не успевая удержать вес качнувшегося назад тела. Он почувствовал под спиной пустоту, взмахнул рукой в запоздалой попытке удержать равновесие, и рухнул на пол, зажмуриваясь и почти непроизвольно прижимая к груди сумку, в которой глухо стукнули друг от друга смертоносные стеклянные бомбы.

Неожиданно холодная мысль – «стекло не разобьётся, если не будет резкого удара…» – мелькнула и исчезла, смытая штормовой волной слепящего ужаса. Он уже знал, что будет дальше.

Раскалённый пол ударил в спину, разом выбив из груди весь воздух. Кроули захлебнулся хриплым воплем, против воли выгибаясь дугой в рефлекторной попытке убежать от хлестнувшей по всему телу боли. Перед глазами вспыхнула пронизанная алым темнота, конечности вдруг перестали подчиняться, против воли расслабляясь и изгибаясь в слитном, одному бездумному желанию подчиняющемся движении. Так попавшая на крючок рыба бьётся, пытаясь избежать мучений и не понимая, что каждым движением всё глубже насаживает себя на стальное жало.

…Разница была лишь в одном: Кроули не был безмозглой рыбёшкой. У него имелось то, что недоступно было большинству демонов: воображение, воля, яростная готовность защищать своё вопреки всему, и то странное, теплом щекочущее сердце чувство, для которого у большинства обитателей Ада даже не было названия. В тот момент, когда обжигающая боль хлестнула его в спину, гася разум, он вспомнил другой огонь – не имеющий отношения к святости, но так же верно пожирающий всё, что было ему дорого.

«Азирафаэль, ради Бо… Ради Сат… ради кого-нибудь, где ты?!.»

Ударившее из глубин памяти отчаяние, такое свежее, особенно страшное сейчас, когда Азирафаэль снова умирал где-то далеко, хлестнуло в грудь, словно струя ледяной волны из невидимого пожарного шланга. Кроули захлебнулся криком, как захлёбываются штормовыми волнами. И диким, безумным рывком, свойственным скорее смертельно раненому животному, чем одному из высокопоставленных (когда-то) демонов Ада, перекатился на колени. Взвыл, ощущая, как появляется ещё один ожог, теперь уже на передней части голеней, и почти сверхъестественным усилием забросил себя на ближайшую скамью.

Туман в голове медленно рассеивался; потрясённый произошедшим пастор молчал, сквозь качающуюся перед глазами кровавую муть Кроули видел испуг и изумление на его изрезанном морщинами лице. В сознании шевельнулась робкая мысль попытаться выдать себя за эпилептика, и демон судорожно ухватил её за ускользающий хвост, отчётливо понимая: в <i>этой </i>церкви и <i>этот </i>священник не просто развоплотит его, а полностью уничтожит саму его сущность, даже не прибегая к помощи святой воды. Он жалко улыбнулся старичку, с трудом выдавливая из себя что-то вроде «простите-как-глупо-получилось-проклятая-эпилепсия…». Трясущейся рукой провёл по лицу, стирая всё ещё катящиеся из глаз слёзы…

…и только сейчас понял, что очков на нём больше нет.

Он замер за полувздохе, с рухнувшим куда-то в желудок сердцем осознавая, что пастор молчит вовсе не от удивления. А потом старичок-священник выпрямился, почти ощутимо становясь выше ростом, и поднял руку в крёстном знамении:

– Exorcizamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica potestas…

***

Азирафаэль никогда не считал себя смелым. О, нет, он, конечно, делал то, что должен был делать, и при необходимости вполне мог преодолеть свою робость и нежелание проблем, чтобы совершить что-то важное. Но нельзя сказать, что ему это нравилось. Если Кроули, казалось, наслаждался риском, буквально купаясь в адреналине и заставляя его хвататься за сердце, уже почти ощущая ожидающее их крайне неприятное развоплощение, то сам он предпочитал покой и комфорт. Он вполне мог месяцами без перерыва бродить по полю боя, исцеляя раненых и утешая умирающих. Мог терпеть отвратительную погоду, изображая из себя доблестного рыцаря, во славу Небес. Разумеется, он всё это делал. В конце концов, это была его работа. Если вдуматься, он начинал, как защитник, и не совсем его вина в том, что первая необходимость защищать потребовала от его совести отдать своё оружие тем, кому оно было нужнее.

И всё-таки, если была возможность, он предпочитал безопасность и комфорт приключениям и излишнему риску. Он любил книги, и запах свежих булочек, и уютный свет лампы в полутёмной комнате – всё то, чего не было и никогда не могло быть на холодных, стерильных, пронизанных слепящим светом Небесах. Он любил Рай (на самом деле, он не мог не любить его, он ведь был ангелом, любовь была его сущностью), но Землю, со стыдом признавался он себе, он любил куда больше. И страстно желал, чтобы неприятных недоразумений, способных его хотя бы на время разлучить его с привычным физическим телом, было как можно меньше. И он, на самом деле, очень боялся того, что могло отнять у него всё, что ассоциировалась у него с Землёй – не на время, а навсегда.

Наверное, если бы его однажды спросили бы, на что, по его мнению, похожа смерть – настоящая смерть, которая крайне редко угрожала эфирным и эзотерическим созданиям – он сказал бы, что она похожа на «никогда больше». Никогда больше не кормить уток. Никогда больше не открыть старинную, пахнущую пылью и древним пергаментом, книгу. Никогда больше не попробовать устриц и кремовых пирожных.

Никогда больше не спорить с Кроули.

В последние годы (века? Тысячелетия?) это последнее «никогда больше» пугало его всё сильнее. Он знал, что Кроули есть. Даже если он обижен и не отвечает на звонки. Даже если он улетел на другой конец земного шара, не потрудившись предупредить о своей отлучке. Даже если он впал в спячку на добрую сотню лет. Он есть. И однажды он снова появится на пороге его книжного магазинчика, бодрый и отвратительно современный – появится и тут же сделает что-то, что заставит Азирафаэля пожалеть, что спячка не продлилась ещё пару десятилетий. Но даже если и нет – он всё равно будет. Будет гонять на своём безумном автомобиле, распугивая прохожих и изо всех сил делая вид, что без раздумий готов сбить парочку-другую пешеходов. Будет запугивать свои несчастные растения, которые, бедняги, так никогда и не узнают, как этот странный демон на самом деле любит их. Будет слушать отвратительно-громкие композиции авторства безумного, но гениального наркомана, которым он так восхищался при жизни и которого, знал ангел, втайне оплакивал после его ухода. Возможно, иногда рядом с ним будет он, Азирафаэль – и тогда музыка будет немного тише, а скорость чуть-чуть, самую малость, ниже. Но даже если и нет – он всё равно будет. Даже если не будет самого Азирафаэля. Кроули – будет. А значит, смерти – настоящей, пугающей ангела до дрожи в крыльях – смерти не будет. Ведь самого главного, самого дорогого, самого пугающего «никогда не» не случится. И это немного примиряло его с мыслью о том, что Небеса не простят и рано или поздно придут за предавшим Свет ангелом.

Нет, Азирафаэль не считал, что достоит звания «Стража Восточных Врат Эдема». Не думал, что вообще достоин называться кем-нибудь вроде «стража» или «хранителя». Никогда. И сейчас ему даже не было стыдно за тот отчаянный, выкручивающий внутренности страх, который раздирал его на части, заглушая даже боль в искалеченных крыльях. Он боялся. Боялся смерти, боялся возвращения боли, боялся, что его палачи вернутся, чтобы закончить то, что начали с его крыльями. Боялся, что эта агония никогда не закончится; и ещё больше боялся, что она, наоборот, закончится.