Текст книги "Блудница"
Автор книги: Екатерина Маркова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
– У нее замечательные рекомендации от прежней семьи, – прервал ее внезапно Кристиан. – Я уже созвонился с ними.
– Ну-у, конечно, это очень важно, – протянула Ксюша, – но в таком случае нужны не просто телефонные разговоры, а рекомендательное письмо... А как долго она прожила у них?
– Больше двух лет. И расстались только потому, что они переехали в Бангкок, а Веронике совершенно противопоказан тот климат. Родители утверждают, что ребенок до сих пор засыпает и просыпается с именем любимой няни и ужасно без нее тоскует. Они сейчас в Париже, правда, всего на несколько дней, но Вероника целыми днями с ребенком.
– Тоже радости мало... – вздохнула Ксюша. – Вот так же Мария к ней присохнет, а жизнь ведь непредсказуема, мало ли что.
– Ну уж в Бангкок нас судьба точно не забросит, – засмеялся Кристиан и сам удивился, откуда у него взялись силы на этот жизнерадостный смех. – Давай попробуем... Отказаться никогда не поздно.
– Ну хорошо, надо подумать. Возьми, пока они в Париже, рекомендательное письмо...
– Да что ты привязалась к этому несчастному письму, – взвился вдруг Кристиан. – Даже перед людьми неудобно. Сочинять какую-то идиотическую бумажку!
– И совсем не идиотическую, – спокойно возразила Ксюша. – Так полагается, и люди, у которых работала гувернантка, знают, что только так и бывает. Спроси, кстати, как она к ним в дом попала.
Кристиан в бешенстве отшвырнул трубку, откинулся в кресло и попытался успокоиться. Налил виски и, выпив залпом приличную порцию, снова набрал Ниццу.
– Извини, дорогая, почему-то отключился телефон. Позже перезвоню. Срочно дописываю доклад. Поцелуй Марию!
Двумя днями позже Кристиан вновь появился на улице Дарю. Он был измотан после тяжелейшей многочасовой операции, потом пришлось консультировать поступившего больного, совершать обход отделения со студентами-медиками, подробно рассказывая о каждом пациенте... Потом подписывал какие-то бумаги. Он еле держался на ногах, когда вошел в темный храм, где шла вечерняя служба и лишь голос священника, хор и легкие потрескивания свечей составляли мир звуков, и сразу почувствовал, как все его дела и проблемы отступают, ослабляют свои тиски, и главным становится то, что по праву и должно главенствовать и царить в душе человека. Из-за прилавка свечного ящика приветливо улыбнулась староста храма, а через несколько минут почти насильно усадила его на стул возле иконы Николая Чудотворца.
– Как говорится, «лучше Бог в сердце, чем боль в ногах». После работы, видно. Стоите, а вас шатает...
Кристиан благодарно кивнул и, пытаясь не смотреть на распростертую перед иконой Богородицы Веронику, припал своей измученной душой к божественным звукам всенощной, как нашкодившее дитя к всемогущему прощению матери.
По ночам его трепала бессонница, и, ворочаясь с боку на бок, он изумлялся тому, какое множество мыслей может вмещать бедное человеческое сознание. Казалось, каждую ночь его мозг проматывает в особой изощренной форме всю прожитую жизнь и, не давая никаких оценок, запутывает все в тугой неразрешимый клубок.
Раньше, когда не спалось, Кристиан не позволял себе бессмысленно мять бока, зажигал свет, читал, делал какие-то записи... Теперь у него просто не было сил, и он лежал в постели до утра, припечатанный грузом воспоминаний. Удивительно, но в этом ночном калейдоскопе не было Марии. Она словно наложила мощный запрет на все мысли, связанные с нею, и растворила себя в горьком терпком настое, на котором была замешана бессонница Кристиана.
Сегодня во время операции у него дрожали руки, и он решил завязать с ночными бдениями, прихватив с собой из клиники упаковку снотворного. Завтра вернутся Ксюша с Марией, и их нужно встретить свежим и отдохнувшим...
Батюшка начал каждение храма и, покачивая кадилом, приблизился к лику святителя Николая, под которым сидел Кристиан. Он поспешно поднялся и, склонив голову, жадно вдохнул знакомый с детства запах ладана.
После службы Кристиан дождался Веронику и вопросительно, молча взглянул на ее одухотворенное молитвами лицо. Она замешкалась и с тонкой полуулыбкой переправила беззвучный вопрос Кристиану.
– Я пришел за вашим ответом, Вероника... У нас все по-прежнему. Мы бы хотели видеть вас гувернанткой Марии.
Вероника раздумчиво покачала головой, как бы на что-то решаясь и, прерывисто вздохнув, попросила Кристиана:
– Подождите меня, я сейчас...
Кристиан вышел на улицу, закурил и оглядел тщательно выметенный от нападавшей листвы дворик. Увидел прислоненные к дереву огромные грабли и, вспомнив, как ими орудовала Вероника, улыбнулся.
Она подошла к нему так тихо, что он слегка вздрогнул, и погасшая улыбка сменилась тревожным ожиданием. Вероника протянула ему небольшой продолговатый конверт.
– Что это? – удивленно спросил Кристиан, принимая его из ее рук.
– Это... рекомендательное письмо от семьи, в которой я работала гувернанткой. К сожалению, вчера вечером они улетели в Россию и я не смогла соединить вас для телефонного разговора. Но ничего страшного... Всегда можно позвонить в Москву.
– Да и вообще ничего страшного, – с радостной иронией подхватил Кристиан. – Это же не самое главное... какие-то рекомендации. Важно, что мы вас видим.
Вероника опустила голову и чуть слышно произнесла:
– «Самого главного глазами не увидишь... зорко одно лишь сердце...» – и, подняв на Кристиана свои грустные, чудного разреза глаза, по-деловому сказала: – Покажите своей жене письмо и, если всех все устроит, я могу приступить к своим обязанностям на следующей неделе.
Она двинулась к храму, но Кристиан окликнул ее и, чувствуя, что, как провинившийся школьник, заливается румянцем, пробормотал умоляюще:
– Извините меня, Вероника, но если когда-нибудь у вас с Ксенией зайдет разговор, куда переехала та русская семья, в которой вы жили... не могли бы вы сказать, что они перебрались в Бангкок, а вам этот климат ну никак.
Вероника внимательно выслушала Кристиана, чуть склонив голову набок, ничуть не удивилась и, согласно кивнув, серьезно ответила:
– Действительно, там очень влажно, а для моих костей это просто погибель. Удивляюсь, как там вообще могут жить европейцы...
* * *
С болью в сердце Потапов думал о том, что скоро ему придется распрощаться с этим удивительным уголком земли, где он, полуживой, лишенный энергии и воли, снова обрел самого себя.
– Тебе еще две недели здесь бездельничать, а ты уже причитаешь, – попеняла ему Ксюша, когда он, распростертый на теплом песке, скулил о необходимости расставания с Египтом.
– А ты не уезжай! – посоветовала деловито Мария, ссыпая ему на живот узкой струйкой песок из маленькой пластмассовой лейки. – Купи здесь помещение для своей фирмы, а бумаги пусть они сами приезжают к тебе подписывать.
– Вам хорошо так рассуждать, ваше высочество, а честному свинопасу надо еще заботиться о жене с сыном.
Вероника, сидевшая поодаль под тентом, как всегда в своей темной легкой одежде типа длинного пончо, негромко окликнула Потапова и сказала, что видела у портье письмо для него.
– Спасибо, Вероника. – Потапов набросил на плечи легкую ветровку, влез в шорты. – Сейчас вернусь.
– А живот-то весь в песке, – гнусным голосом захихикала вслед ему Мария.
– Я дорожу каждой бесценной песчинкой, потому что знаю – придет час и мановением волшебной палочки весь песок в лейке превратится в золото, – прорычал Потапов и сделал невообразимый поклон.
– Во загнул-то! – засмеялась Ксюша.
– И ничего не загнул! – донеслись до Потапова восторженные восклицания Марии. – Он правду сочиняет! Вероника, поехали на катере, ты обещала.
– После обеда, солнышко. Мы же договорились...
Потапов забрал у портье письмо от Тани и удивился тому, какое оно толстое. «Наверное, Петька заложил что-нибудь», – пронеслось в голове, и он, усевшись в холле, открыл конверт. На колени вывалилась фотография. С содроганием Потапов узнал на ней свою темнокожую «подружку», запечатленную на подиуме во время демонстрации белого подвенечного платья. Ее развевающаяся под ветродуем многометровая фата маскировала своей полупрозрачной тканью сидящих вдоль подиума зрителей, но Потапов сразу узнал среди них слегка размытое, но хорошо пропечатанное лицо бизнесмена Марины Миловской.
«Мой дорогой, – писала ему Таня, – как только ты назвал имя и фамилию этой чернокожей твари, я сразу понеслась в Дом моделей. Магнус, конечно, помнит Нэнси Райт, особенно ее длинные, как он выразился, «сверхдлинные даже для топ-модели» ноги. Он сказал, что последние годы ничего о ней не слышал, но почему-то совсем недавно, разбирая шкаф в студии, наткнулся на кипу рекламных открыток, среди них была и эта. К счастью, он не успел их выкинуть. Возможно, она каким-нибудь образом пригодится. Умоляю тебя, будь осторожен. Очень хорошо, что полиция приставила к тебе охранника. Думаю, что если бы не Ингвар и Алена, никто бы и не стал колотиться...»
Потапов вернулся на пляж, но обнаружил там одну Веронику.
– Ксения повела Марию на детскую площадку в соседний отель, – сообщила Вероника и, вглядываясь в встревоженное лицо Потапова, осторожно спросила:
– В письме были плохие новости?
– Мне нужна Алена... Вы не видели ее сегодня? – не отвечая на вопрос гувернантки, проговорил растерянно Потапов, оглядывая пляж.
– Позвоните ей. – Вероника придвинула Потапову его же мобильник, оставленный на песке. Но Аленин телефон был выключен.
– Черт! – Потапов сел рядом с Вероникой и заказал официанту кофе.
– Я видела их очень рано утром, – медленно произнесла Вероника, – они с Севой садились в такси. Было еще темно.
Потапов удивленно взглянул на нее.
– А вы что делали в такую рань? Не спится?
– Я боюсь пропустить восход солнца, – улыбнулась Вероника. – Когда здесь встает солнце, кажется, что наступает самый счастливый день в твоей жизни. Если бы такой рассвет хоть раз сдержал свое обещание, можно было бы сказать, что под этим небом не все так бездарно и трагично...
Потапову показалось, что за стеклами дымчатых очков в глазах Вероники заблестели слезы. На мгновение он с удивлением почувствовал, что какой-то жгучий острый импульс отодвинул все его проблемы, и жаркой мощной волной разлилось сострадание и нежная жалость к этой непонятной уродливой женщине. Его взгляд вдруг скользнул по ее распахнутому одеянию, и он увидел глубокую ложбинку, разделяющую полную и нечаянно обнажившуюся грудь, а чуть выше, возле нежной глубокой ямочки – маленькую, как зернышко проса, блестящую коричневую родинку.
Вероника проследила за его взглядом и, не шевельнувшись, насмешливо спросила:
– Может быть, я могу быть вам чем-нибудь полезна?
От ее всегдашнего тона Потапов вернулся на землю и опять почувствовал глухую неприязнь к этой странной особе. Ничего не успел ответить, так как увидел спешащего к нему «напарника».
– Мне нужна Алена, – начал с ходу Потапов, но Сева перебил его.
– Она всем нужна. Поэтому... – Он исподлобья глянул на Веронику и, отведя Потапова в сторону, свистящим шепотом сообщил:
– Поэтому она рано утром улетела в Париж, а оттуда в Ниццу, в дом тетушки Эдит.
– Зачем?
– Ей-богу, вы странный! Она же мне не все докладывает. Но я думаю так. Ведь оказались же откуда-то те журналы в ее доме. Тетушка Эдит вовсе не интересовалась сплетнями о киноактерах и топ-моделях. А это был именно такой журнал, как рассказывала Алена.
– Взяла бы у меня деньги на билет... – растерянно произнес Потапов. – Она сама говорила, что на ее режиссерскую зарплату не особо-то разживешься.
– Вы не переживайте. Билет ей Кристиан оплатит. Он же встретит ее в аэропорту и отвезет в Ниццу, – бодро отозвался «напарник».
– А ему-то эта головная боль зачем? – поморщился Потапов.
Сева испытующе взглянул на него блестящими живыми глазами и, хмыкнув, заметил:
– Я не в курсе всех ваших разговоров с Аленой... поэтому не уполномочен вводить вас в курс дела, но... мистер МакКинли совсем не чужой, как оказывается, во всем, что здесь происходит...
Сева стремительным движением скинул майку, джинсы и с восторженным гиканьем понесся в море.
Потапов тоскливо проводил его взглядом и сел на песок демонстративно спиной к Веронике. С досадой поймал себя на мысли, что слишком часто делает много всего... демонстративного по отношению к ней. Вчера вечером вообще вел себя как последний идиот. Все гуляли по берегу моря, чтобы успеть до наступления ранних сумерек надышаться, налюбоваться, насладиться тем, что еще переливалось, сверкало, изнемогало от полноты сияющего дня. Море было, правда, неспокойным, и волны с неравномерной частотой вскидывались дугой и заливали песчаный пляж, чтобы с игривым вздохом утянуть за собой частичку суши.
Вероника брела последней, припадая сильнее обычного на ногу. Наверное, идти босиком по песку было не так просто. Ксюша с Потаповым одновременно оглянулись на ее слабый вскрик. Увидели, как она, видимо оступившись и потеряв равновесие, стоит по колено в воде и пытается выбраться, но ей мешает сразу отяжелевшая, облепившая ноги длинная юбка. Казалось, Вероника была перепугана не на шутку. Ксюша метнулась к ней на помощь, а Потапов стоял, не двигаясь, как последний истукан, и с садистским жестоким наслаждением наблюдал, как барахтается в воде эта всегда надменная насмешливая горбунья. Ему самому было настолько чуждым это его проявление, что он моментально пришел в себя, когда растерянная Ксюша, тут же свалившись в захлестнувшую ее волну, закричала:
– Ник, ты совсем ополоумел! Нас же унесет в море.
Потапов вытянул на берег Ксюшу, а потом, шагнув глубже, подхватил на руки промокшую насквозь Веронику, и она инстинктивно обняла его за шею и прижалась мокрым дрожащим телом к его груди.
– Ну ставь ее, чего застыл? – засмеялась Ксюша. – То не реагирует, когда на глазах человек тонет, а теперь прямо замер в позе спасителя.
Потапов поспешно опустил на песок Веронику, и его глаза невольно остановились на туго облепленных мокрой юбкой крутых бедрах и стройных ногах с тонкими щиколотками.
– Благодарю вас, господин Потапов. Я, честно говоря, не рассчитывала на вашу помощь. Так долго вы не решались на нее... – отдирая юбку от ног и не поднимая головы, с иронией произнесла Вероника.
– Он растерялся, бедный... – поддержала ее улыбающаяся Ксюша.
– Ни в чьих благодарностях не нуждаюсь! – отрезал Потапов и, не оглядываясь, отправился догонять еле виднеющихся на горизонте сестру Монику с Марией. Потом он еще долго ощущал на себе чуть уловимый запах магнолии...
...Теперь он сидел к ней спиной и чувствовал, как загораются уши от ее взгляда. Ему было досадно и тоскливо оттого, что ни с кем он не может поделиться новым неожиданным фактом в своих взаимоотношениях с осточертевшей мулаткой. Ксюша знала ровно половину, и все, что касалось Марии, было запретной темой... Севка, ясное дело, без директив Алены будет избегать всяких разговоров. Звонить Ингвару и напрягать его сейчас, во время рабочего дня... Промучившись минут десять, Потапов все же соединился со своим другом и односложно пересказал ситуацию. Когда он закончил разговор, то с раздражением отметил, что Вероника вслед за сдвинувшейся тенью пересела ближе к нему и, конечно же, слышала весь разговор.
Впрочем, ее лицо, наполовину закрытое дымчатыми темными очками, ничего не выражало, и Потапов подумал, что если и слышала, то все равно не поняла ровным счетом ничего. Нэнси Райт, Марина Миловская... для нее это ничего не значащие чужие имена.
– И о чем вы так глубоко задумались, если не секрет? – на всякий случай задал ей вопрос Потапов.
Вероника сдвинула очки на голову, открывая совсем не тронутый загаром из-за всегдашней густой челки высокий лоб и, глядя прямо в лицо Потапову своими странными глазами, вздохнула:
– Я думаю о том, как ничтожно мало нас, живых, на земле относительно мертвых. Какая-то жалкая кучка. И все равно тесно...
Потапов подумал, что он где-то уже слышал эту мысль или читал нечто подобное и в ответ только пожал плечами...
– Мария расстроится, когда узнает, что ваша запланированная прогулка на катере отменяется. Катерок ушел на многочасовую экскурсию и вернется только к вечеру, – чтобы досадить хоть чем-то Веронике, медленно проговорил Потапов.
– Нестрашно, – помедлив, ответила гувернантка. – Завтра поедем. Можем и вас с собой пригласить.
– Нет уж, увольте... – У Потапова рвались с языка обидные несправедливые слова, но он с трудом сдержался.
– Понятно. Вам и здесь хватает... нашего общества. – Голос ее прозвучал грустно и без всякой насмешки. – Ваш охранник что-то совсем заскучал. Может, угостить его кофе?
Потапов машинально повернул голову в сторону привалившегося к стволу пальмы толстого молодого араба в голубой форме и резко ответил:
– А вот это уж не ваше дело!
Он повалился ничком на песок и, закрыв глаза, мучительно соображал, почему эта несчастная гувернантка мешает ему, как соринка в глазу. Почему вызывает такое глухое раздражение? И в то же время... он ловил себя на мысли, что где бы ни появлялся, первым делом выхватывал глазами ее темную сутулую фигуру... чтобы потом искать повод сказать ей что-нибудь обидное и злое...
– Ты несправедлив к Веронике, Ник, – с досадой заметила как-то Ксюша. – Это у меня могут возникать к ней всякого рода низменные проявления, из-за ревности. Мария, как ты видишь, активно предпочитает ее общество моему. Говорит, что с Вероникой ей интересней. Ну так я мирюсь с этим... И даже благодарна судьбе за то, что могу теперь заниматься своей профессией и быть уверенной, что моя дочь в надежных руках. А чего ты на нее взъелся?! Совершенно непонятно! Или у тебя, как в том анекдоте: «Ну не нравится она мне, не нравится!»
«Напарник» с губами цвета перезрелой сливы и вздыбившейся пупырышками кожей плюхнулся рядом с Потаповым.
– Нельзя так перекупываться, Сева, – мягко заметила Вероника. – Разотритесь полотенцем и переоденьте плавки, а то простудитесь.
Потапов сдержался от очередной колкости, а Севка, как ни странно, завернулся в полотенце и побрел к раздевалке.
– Знаете, что он застрелил свою любимую женщину? – спросила вдруг Вероника звенящим голосом. – Ту, без которой не мыслил себя на этой земле...
– Знаю... – глухо отозвался Потапов.
– Бедный, бедный мальчик... – услышал Николай ее горестный шепот. – При свете дня, когда вокруг люди, он справляется со своей бедой... Но неизбежно наступает ночь и полное, беспросветное одиночество, и тогда целый мир против него. Бедный, бедный...
– Вы имеете в виду, что, убивая ее, он невзначай... так же расправился со своей душой?
– Иначе и не бывает, – чуть слышно прошелестел голос Вероники. – Сами знаете...
– Я никого не убивал, – нервно засмеялся Потапов.
– Для этого необязательно убивать... – возразила Вероника. – Наверное, в нашем генетическом наборе есть все – от опыта жертвы до опыта палача. И если хорошенько к себе прислушаться, кровь говорит о многом... она же не просто шумит, она разговаривает...
Потапов недоуменно взглянул на Веронику. Она смотрела поверх его головы куда-то совсем не в заоблачную высь, а еще дальше, в глубину самой себя. И только появление Севки вернуло ее взгляд на песчаное побережье Красного моря...
* * *
Несомненно, покойная тетушка Эдит была не только предельно экстравагантной особой, но также и приличной авантюристкой. Все детство Кристиана прошло в увлекательнейших играх, которые сочиняла тетушкина неуемная фантазия.
В памяти Кристиана неясным, стертым временем образом возникало белобрысое создание на прямых худеньких ножках, в соломенной шляпке летом и в меховом кроличьем капоре зимой, которое именовалось его кузиной и являлось «третьим» в этих играх. Кузину привозили погостить, и Кристиан всегда ждал ее приезда, это означало, что можно хулиганить и озорничать до отвала – взрослым не будет до них никакого дела.
Мать белобрысого создания, которая приходилась двоюродной сестрой тетушки, была яростной театралкой, и наверное, поэтому его память запечатлела высокую, худую и прямую, как палка, фигуру громкоголосой блондинки, всегда с красиво уложенной головой и в открытых вечерних платьях. Иногда тетушка отказывала Элен в своем обществе и оставалась дома, и тогда начинались игры. Если на улице было сыро и холодно, то тетушка Эдит предлагала играть в привидения. Как правило, в забавах участвовали горничная и садовник Жак, живущие во флигеле. Кто-то один облачался в белую простыню, а остальные прятались в укромных местах огромного гулкого дома и, замирая от ужаса, ждали, когда крадущиеся шаги привидения переместятся в противоположную часть дома и можно будет быстро перепрятаться в другой угол. Эта игра в общем-то ничем не отличалась от банальных пряток, но сознание того, что за тобой охотится привидение, делало все ощущения острей и опасней. Тетушка Эдит, как правило, предпочитала сама исполнять роль привидения: она завывала жутким голосом, хохотала, как нацелившийся на добычу филин, мерзко хихикала или заунывно что-то бормотала. Для этой игры она распоряжалась зажечь свечи в канделябрах, и по стенам блуждали размытые тени. Когда кто-нибудь из взрослых осмеливался сомневаться в том, насколько эта игра полезна для нервной системы детей, она неизменно отвечала: «Пусть с детства учатся преодолевать страх».
Если же погода разрешала играть на улице, тогда садовник Жак по ее заданию запрятывал в парке клад. Тетушка Эдит развешивала по деревьям, скамейкам, стенам беседок головоломные указатели, где находится следующий намек на расположение запрятанного богатства. Клад иногда искали по нескольку дней, но зато уж когда находили, восторгам не было предела. Это были костюмы индейцев или сказочных персонажей для маскарада, иногда снаряжения для туристических походов или подводного плавания, а зачастую коробки со всякими вкусными вещами.
Иногда, ожидая прихода гостей, тетушка Эдит под радостное повизгивание детей переодевала Кристиана в одежду кузины, а белобрысая Жанна облачалась в рубашку, брюки, кепку Кристиана. Гости покупались на этот маскарад, тискали и целовали детей, называя их перепутанными именами, и под руководством тетушки это могло длиться бесконечно... Обман вскрывался виртуозно, в самый кульминационный момент. Кристиан помнит, как переодетую в его одежду – свитер с высоким воротом и кепку с длиннющим козырьком, закрывающим пол-лица – кузину попросили прочесть стихи Верлена, которые так замечательно всегда декламировал мальчик, и она растерянно побрела на середину гостиной, тетушка воскликнула: «Ребенок так влюблен в поэзию прошлого века, что даже поменял облик, более соответствующий тому времени». С этими словами она развернула девочку спиной к гостям, сдернула кепку – и длинные белые кудряшки разметались по плечам под изумленный гул гостей...
Тетушка Эдит была лихой наездницей и содержала конюшню с несколькими лошадьми. Специально для Кристиана был выращен породистый белый жеребец с норовистым шаловливым характером. Его так и назвали – Шалун. Когда он видел приближающегося Кристиана, раздувал ноздри, косил лукавым глазом и нетерпеливо перебирал стройными сильными ногами. Тетушка Эдит всячески одобряла любовь племянника к лошадям. Даже после того как Шалун, играючи, скинул своего не менее хулиганистого наездника и тот сломал ключицу – сразу после выздоровления Кристиан был под неодобрительные взгляды прочих взрослых опять водружен в седло.
«Когда меня не станет... не отказывайся от содержания конюшни, – говорила тетушка Кристиану. – Я оставлю тебе все, что есть. И недвижимость, и акции, и ценные бумаги, не говоря уж про счета в банках... А от лошадей не отказывайся, мой мальчик, они облагораживают, в них столько достоинства и преданности, сколько человеку и не снилось...»
Кристиан смутно помнил, как исчезла навсегда из их дома белобрысая кузина со своей мамашей. Он не понимал, почему они больше никогда не гостили у них. Тетушка поджимала губы на все вопросы Кристиана и просила не портить ей настроение упоминанием о них. Садовник Жак поведал мальчику печальную истину. Выкапывая на зиму клубни тюльпанов, он рассказывал, какой сорт как называется: «А это те, что имеют зубчатые лепестки и носят имя «Жанна их зовут так же, как твою кузину» – И по тому, как неодобрительно крякнул садовник, Кристиан понял, что самое время его «расколоть». Жак в результате все-таки «раскололся» и поведал мальчику о том, что его кузина Жанна несмотря на юный возраст оказалась воровкой и, выследив, куда прячет тетушка Эдит свои фамильные драгоценности, украла колье, браслет и серьги. Пропажа обнаружилась на другой же день, и драгоценности были найдены в кармашке кофты девочки, тщательно упакованной в чемоданчик среди прочих вещей...
Когда Кристиану настало время определяться с выбором университета, то именно по настоянию тетушки Эдит он поехал учиться в Австралию.
«Приведется ли еще попасть туда. А так и я на старости лет наконец-то увижу воочию, как носятся эти безумные кенгуру. Это особая земля, поверь мне, если она воспроизвела такой уникальный вид животных. Наверное, изначально их любовь к собственным детенышам была столь горяча, что Господь подарил им возможность ни на секунду не расставаться с обожаемым ребенком. Тоже как бы в назидание человеку. Приюты переполнены подкидышами, но грешного изолгавшегося человека ничем не проймешь...» – рассуждала тетушка Эдит, всегда предпочитавшая животных по их нравственному чувству людям...
...Когда появилась Мария, тетушка Эдит, затаив дыхание, ушла в глубокое подполье. Чувствуя своего обожаемого мальчика на ультразвуковом уровне, она поняла, что все предельно сложно и, по всей вероятности, даже безысходно. На совести Кристиана тяжелым грузом висела душевная болезнь Тины, которую она откровенно недолюбливала. Тетушка Эдит не задавала Кристиану никаких вопросов. Она просто страдала вместе с ним так, как на это способны глубокие сильные натуры. Желание увидеть Марию было таким мощным, что тетушка отправила своего поверенного во всех тайных делах надежного, безупречного Жака к племяннику на разведку.
Смекалистый и, как его называла тетушка, «аристократ с крестьянскими корнями» Жак несколько дней «пас» Кристиана, и когда в холле гостиницы, где в очередной раз остановилась Мария, появилась пожилая дама, укутанная до носа в легчайшее лебяжье боа и в темных очках, превышающих все представления о чувстве меры, Кристиан напрягся. Когда же она последовала в то же кафе, где завтракали они с Марией, и уселась напротив, но на приличном расстоянии и в тени, время от времени поправляя серебристо-пепельный парик, Кристиан пришел просто в ярость. Он попросил Марию никак не реагировать на его слова и объяснил причину своего внезапного гнева. Она, уже наслышавшаяся о тетушке Эдит, чуть не расплакалась от умиления и восторга. Кристиан в конце концов тоже обрел испарившийся неведомо куда юмор, и они мирно посидели втроем, предоставляя тетушке насмотреться на Марию и делая вид, что эта экстравагантно одетая дама нимало их не интересует.
Когда они покидали кафе и проходили мимо ее столика, тетушка наклонила голову над раскрытой сумочкой, и Кристиан с негодованием увидел, как она опускала туда маленький фотоаппарат. Надо было отдать ей должное: ни он, ни Мария не заметили, что она исхитрилась сфотографировать их...
Совсем недавно Ксюша почему-то вспомнила, как тетушка Эдит на другой день после их знакомства долго-долго смотрела на нее и потом пробормотала себе под нос очень странные слова:
– Тоже авантюристка... Придумала какую-то раскосую бурятку себе в матери. Такая же рыжая, зеленоглазая, бледнолицая и непременно в веснушках. И фигура... Ох уж эти легковерные мужчины...
Озабоченная тем, чтобы произвести на тетушку самое неотразимое впечатление, Ксюша похолодела, услышав это невнятное бурчание, и стала мучительно соображать, каким образом мог раскрыться ее обман и откуда старая леди может знать Марию... Но уже через минуту она была уверена, что расслышала что-то не то – тетушка Эдит не скрывала своего искреннего восхищения Ксюшей и была с ней предельно нежна и приветлива.
«Она была ясновидящей... – задумчиво сделала вывод Ксюша. – Ты раньше никогда не сталкивался с этим ее даром?»
Кристиан сделал усилие, чтобы придать лицу нейтральное выражение, и, покачав головой, с уверенностью ответил: «Тебе тогда явно что-то послышалось... Знаешь, как говорится, на воре и шапка горит. Наплела бог весть чего, а потом до слуховых галлюцинаций боялась разоблачения. Это же все работа подсознания...»
К счастью, Ксюша больше не возвращалась к этой теме. А Кристиан, взволнованный ее словами, еще раз тщательно перерыл весь архив тетушки Эдит, даже проверил наличие непроявленных пленок и содержимое всех имеющихся в доме фотоаппаратов, но так ничего и не обнаружил...
...Все это прокручивалось в голове Кристиана, пока он ожидал прибытия Алены из Шарм-Эль-Шейха в парижском аэропорту Орли. Алена просила подготовить к ее прилету все бумаги, связанные с завещанием тетушки Эдит, и устроить ей встречу с нотариусом, который оформлял эти документы.
– Когда в последний раз тетушка встречалась с юристом? – спросила по телефону Алена.
– Она сказала, что ей необходимо видеть нотариуса в ту ночь, когда ей стало совсем плохо. И утром я позвонил в нотариальную контору, днем произошла их встреча... А к ночи ее не стало.
Кристиан решил по телефону не выяснять, что, почему, зачем... Он знал, что, раз Алена так говорит, значит это необходимо.
Самолет опаздывал на двадцать минут, и Кристиан, не успевший позавтракать дома, уселся в маленьком кафе и заказал кофе и сэндвичи. Достал телефон и, коротко поговорив с Ксюшей, поймал себя на мысли, что лжет сам себе. В последнее время он звонил не на ее мобильник, а в номер гостиницы, с надеждой, что трубку возьмет Вероника и он услышит ее чуть надтреснутый голос с мягким акцентом.
Когда они улетели и Кристиан вернулся в пустую квартиру, то ноги сами привели его в комнату Вероники. Он сел тогда в кресло и, уловив слабый запах магнолии, прикрыл глаза. Какое-то время он просто вдыхал тот воздух, которым она дышала... От непонятности и полного сумбура в душе навернулись слезы. Он открыл глаза и с обостренным чувством, близким к благоговению, оглядел застеленную белоснежным ворсистым покрывалом кровать, небольшое бюро с настольной лампой под кружевным абажуром, шкаф для одежды... Из-под шкафа виднелись носы лакированных лодочек. Не отдавая отчета в своих действиях, Кристиан нагнулся и взял их в руки. На одной туфельке из мягкого вишневого лака подошва и каблук были чуть выше. Кристиан вздохнул и попытался вернуть туфли на место, но под шкафом что-то мешало. Он подсунул руку и вытащил длинную картонную папку с шелковыми завязками. Сгорая от стыда, лихорадочным движением развязал ее и замер. С прекрасно выполненного акварелью портрета глядело... его лицо!
