Текст книги "Блудница"
Автор книги: Екатерина Маркова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
– Чушь... какую же несусветную чушь ты плетешь, – помотал головой Кристиан, и слова эти прозвучали отнюдь не для Тины, которая его и не слышала. Он глянул на часы и решительно встал:
– Я вызову горничную, чтобы она убрала осколки графина. Пройди, пожалуйста, в спальню.
– Ты... ты не хочешь, чтобы она видела, какая старая у тебя жена? Ты этого стесняешься? Скажи честно, я не обижусь.
Кристиан взял на руки извивающуюся визжащую Тину, положил ее на кровать и, навалившись всем телом, сделал укол...
В машине Женевьева болтала без умолку. Она воспроизводила в памяти день за днем свое выздоровление после операции, восторженно обнимала Кристиана и заливалась довольным звонким смехом. Кристиан невольно смеялся вместе с ней, и тяжелый осадок постепенно улетучивался от вида этого жизнерадостного и такого благодарного создания.
Они ехали совсем недолго. Кристиан с любопытством смотрел в окно, а Женевьева объясняла, что сейчас они находятся в самом сердце Москвы, бывшем купеческом районе – Замоскворечье. Дом оказался тоже старинным, но, видимо, после отличного капитального ремонта. Приветливая консьержка встретила Женевьеву как старую знакомую, и, очутившись перед дверью в квартиру, балерина предупредила Кристиана:
– В этом доме все прекрасно владеют несколькими языками. Проблем не будет.
Дверь распахнулась, и на пороге возникла... она, рыжеволосая незнакомка из Большого театра.
Ноги Кристиана прилипли к полу, в голове высоким чистым хрусталем зазвенела и разбилась на десятки острых осколков скрипичная мелодия, а Женевьева подтолкнула его и сказала:
– Это – Мария. Она говорит по-французски.
Кристиан преодолел порог квартиры, показавшийся ему бесконечным, и ощутил в своей руке маленькую мягкую ладонь.
– А вас зовут Кристиан, я знаю. Или нужно мистер МакКинли?
– Как вам удобней, – ответил Кристиан чужим голосом, но уже в следующую секунду хирург МакКинли призвал его к порядку.
Пока он беседовал и осматривал отца Марии, моложавого подвижного человека с тихим интеллигентным голосом и громким заразительным смехом, он принадлежал только своему пациенту, но как только осмотр был окончен и супруга профессора, мягко улыбаясь, пригласила Кристиана выпить чаю, он сразу вновь ощутил сухость во рту и дрожь в ногах от присутствия Марии.
Пока он был в ванной, она стояла в дверях с полотенцем и каким-то особенным взглядом, чуть исподлобья, смотрела не отрываясь, как он намыливал руки. Его пальцы подрагивали и не слушались под таким ее взглядом, а она вдруг шагнула к нему и, прикрыв за собой дверь, взяла его намыленные кисти и бережно, как маленькому, стала втирать в кожу мыло, а потом смывать его не под струей, а из своей ладони. Он как зачарованный наблюдал, как она подставляет ковшиком руку под воду, набирает ее и, обнимая нежными пальцами его пальцы, смывает мыло. Кристиан потерял ощущение времени, ему казалось, что это какой-то извечный ритуал посвящения в таинство, ведомое одной Марии, и он затих, не смея даже дышать, чтобы не спугнуть хрупкого очарования этой немыслимой близости. Потом она положила его отяжелевшие послушные кисти на белое махровое полотенце и, промокнув от влаги, сосредоточенно вытерла каждый палец... и ее руки дрогнули, коснувшись его обручального кольца. Она подняла на него зеленые, как всполохи неистовых весенних побегов, влажные от нежности глаза и вдруг прижалась губами к его рукам, пульсирующим набрякшими венами.
– Алле, ребята, всех просят к столу. Вы где запропастились? – раздался из глубины коридора веселый голос Женевьевы.
Через мгновение она распахнула дверь ванной и, споткнувшись о их серьезные отсутствующие лица, с удивлением спросила:
– Чего это вы здесь делаете?
Мария повесила полотенце на крючок и пояснила тихим будничным голосом:
– Мы моем руки.
После чаепития Кристиан заторопился в гостиницу, и Мария с Женевьевой, прихватив для прогулки серого дурашливого пуделька, спустились с ним к машине.
– Я все объяснил господину Милованову и вашей маме, – не глядя на Марию, произнес по дороге Кристиан. – Я думаю, ваши врачи все делают верно. После подобной операции возможны разного рода недомогания. Щитовидная железа – не последней важности орган в человеке, и теперь организм ищет замену утраченным функциям, он как бы приноравливается к заместительным процессам. Очень важна лекарственная терапия, и здесь я кое-что посоветовал добавить, а кое от чего попробовать отказаться. Главное, что ваш отец обладает оптимизмом и очень высоким интеллектом. Наша беседа доставила мне истинное наслаждение.
– Мария собирается в Париж, ко мне на премьеру, – перебила Кристиана Женевьева, когда они уже подходили к машине. – Я приглашаю и вас с Тиной. – И, обращаясь к Марии, добавила с обворожительной улыбкой: – У Кристиана очаровательная жена, и они такие неразлучники, что не могут прожить друг без друга ни одной минуты.
– Правда? – Мария подхватила на руки пуделя и звонко поцеловала его в нос. – Как жаль, что я не могу присоединить свои восторги. Подобные пары вызывают у меня лишь чувство раздражения и скуки и... непреодолимое желание разрушить... этот отлаженный механизм.
– Фу-у, Мария, – фальшивым голосом упрекнула подругу Женевьева.
– А Кристиан на меня не сердится. Правда, Кристиан?
– Правда, – пробормотал тот, обнимая на прощание Женевьеву.
– А меня поцеловать! Вот сюда! – Мария указала пальцем ямочку на подбородке.
Кристиан склонился к ее лицу, и довольный пудель прошелся теплым шершавым языком по его щеке...
* * *
С этого дня жизнь Кристиана оказалась подчиненной ожиданию премьеры нового балета во французском «Гранд Опера». Он скупал все газеты и журналы, чтобы получить какую-нибудь информацию о предстоящем спектакле. Приглашения от Женевьевы не поступало, да ему, честно говоря, хотелось бы приехать в Париж независимо от нее... и от Тины. Он, никогда не лгавший своей жене, с высвобожденной неведомо из каких собственных резервных глубин энергией сочинял версию своего ближайшего отъезда в Париж. Угрызения совести, стыд, боязнь быть разоблаченным – все это отодвигалось этой мощной энергией, становилось второстепенным, неважным. С маниакальной навязчивостью взбесившаяся память возвращала в сиюминутные острые ощущения все подробности и нюансы, связанные с Марией.
Теперь, когда он намыливал руки... дома ли, перед операцией ли, он чувствовал на своем лице счастливую блаженную улыбку, стереть которую не могла никакая сила в мире. Губами он постоянно ощущал нежную ямочку на ее подбородке и как достоверное дополнение того свидетельства, что это был не сон, получал в придачу теплое влажное прикосновение языка серого пуделя.
Обострившаяся изобретательность привела его в кабинет к доктору Тины, он рассказал о припадке в московской гостинице, был так взволнован и возбужден, что своим состоянием точно подвел мистера Сэмуэля к решению настаивать на непродолжительном пребывании своей клиентки в стационаре.
– Но... вы же знаете, как она относится к этому. Возможно, надо предложить ей ряд обследований, которые невозможно сделать амбулаторно. Не из-за их сложности, а просто из необходимости круглосуточного наблюдения, – осторожно подтолкнул доктора Кристиан к доводам, которые могли бы сработать. – И конечно же, говорить с Тиной должны только вы сами, коллега. Я получу в ответ истерику и очередной припадок.
– Безусловно, – согласно закивал психотерапевт, убойного обаяния толстяк с располагающими мягкими манерами и мировой славой лучшего специалиста в своей области. – Я подумаю, как лучше оформить этот разговор... В любом случае это будет во время нашего с ней сеанса. После вашего возвращения из России мы с Тиной общались лишь по телефону, она, кстати, ни словом не обмолвилась о приступе, но мы договорились начать курс уже на днях.
Доктор долгим внимательным взглядом обвел лицо взволнованного Кристиана и, неторопливо прикурив сигару, тихо сказал:
– Я очень сожалею, коллега, но ваше положение намного серьезней, чем, возможно, всем нам хотелось бы. Тина феноменально точно, на самом тончайшем уровне чувствует вас. Это тот самый случай, когда ее интуиция опережает ваши мысли и делает самые непредсказуемые выводы. В моей практике было не так уж много подобных феноменов. В Москве, видимо, она умудрилась ухватить своей, не будем употреблять слова «больной-здоровый» в области психиатрии, своей разбалансированной психикой, так скажем, что-то такое, что еще в вас не оформилось в образ. Я буду помогать вам, Кристиан, всем своим умением, но многое зависит и от вас. К примеру, все ее фантазии являются точно спровоцированными ощущениями какой-то неправды в вас по отношению к ней. Конечно же, я уговорю ее лечь в клинику, но последствия могут быть разными... Вы – врач, и я не хотел бы даже самую толику своих предположений утаить от вас. Бремя, которое ее болезнь взвалила на вас – и это может усугубляться – в принципе невыносимо для любого человека, каким бы безупречным он ни был. Потому что не в человеческой природе состоять с каким-либо другим существом в отношениях, как со священником на исповеди... Это исключено.
Разговор их был прерван срочным вызовом доктора Сэмуэля к больному.
...Через три дня Тина легла в клинику, а Кристиан вылетел в Париж.
Мария ждала его в роскошном номере гостиницы, которая была не по карману даже такому не стесненному в средствах человеку, как Кристиан.
Приглашения на премьеру он так и не дождался, сам связался с «Гранд Опера» и купил билет на самолет. За два дня до премьеры в клинику ему позвонила Мария. Кристиан вспомнил, что оставил господину Милованову свою визитную карточку и просил обращаться в случае малейшей необходимости.
Мария разговаривала с ним сдержанным, подчеркнуто индифферентным голосом, от чего Кристиан сразу почувствовал дикую панику, и частые удары сердца мешали ему нормально соображать. Она сообщила, что отцу стало лучше после его рекомендаций, передала поклон и благодарность от родителей, вежливо пригласила в гости, если он вновь окажется в Москве. На вопрос о Женевьеве и недоумении, почему он так и не получил обещанного приглашения, Мария рассмеялась в ответ своим низким глуховатым смехом и ничего не сказала.
– Но я все же решился заказать билет на премьеру... Хотя рискую оказаться в положении непрошеного гостя, – сообщил Кристиан.
– В таком случае заезжайте за мной в гостиницу... если получится. Я буду ждать.
Она сообщила адрес своего пребывания в Париже, и Кристиан еще долго слушал короткие гудки из трубки, которую его побелевшие пальцы никак не хотели возвращать на место...
С букетом белых роз и коробкой конфет застыл Кристиан на пороге номера Марии. Она была одета совсем не для выхода в театр. Короткая, открывающая упругий нежный живот легкая кофточка, шорты на бедрах... и все. Она была босиком, и в глаза Кристиану сразу бросился яркий лак, покрывающий аккуратно круглые лунки ногтей. Он не мог отвести глаз от ее узких нежных ступней, на которых, видимо, по закону той же возбуждающей неправильности, которой была она вся создана, второй палец был самым длинным и, смешно расплющившись на полу, точно главенствовал над остальными собратьями.
– У нас не очень много времени... – пробормотал Кристиан, почувствовав, как вспыхнули и загорелись уши под ее пристальным взглядом.
– Да? – Она подошла к нему совсем близко, так, что их дыхание смешалось, и почему-то сказала:
– Я все время думаю о твоем имени. Отчего оно французское, если сам ты ирландец?
– Наверное, оттого, что я по отцу – ирландец, а моя мать была француженкой, и деда по ее линии тоже звали Кристиан.
– Теперь понятно, – кивнула Мария, глядя на него так серьезно и сосредоточенно, словно проблема, связанная с его именем, является единственно главным, что ее волнует. Она облизала губы и шепотом спросила:
– Так на что у нас не очень много времени?
– Я имел в виду... в смысле... до начала спектакля, – запинаясь, произнес непослушным языком Кристиан, а его руки уже ощущали, как податливо волнуется под ними тело Марии.
Уже через несколько минут, когда эта немыслимая женщина, сама раздев Кристиана и скинув с себя всю одежду, замерла в его объятиях, он с ужасом почувствовал, что впервые в жизни абсолютно бессилен. От безысходности и отчаяния заломило сердце, и Кристиан был готов разрыдаться. Мария замерла на несколько секунд, потом нежным шепотом проговорила несколько фраз по-русски и, властным движением откинув простыню, начала вылизывать его горячим влажным языком. Она облизала его с головы до пяток, совсем как новорожденного кутенка, не оставив обойденной ни одной клеточки умирающего от блаженства тела. Теперь он принадлежал ей безраздельно, его плоть дрожала от вожделения и силы, и он любил ее неистово, бережно и ненасытно...
Они не выходили из номера двое суток и только лишь иногда где-то в самом уголке порабощенного Марией сознания слабо вспыхивала тревожным сигналом мысль о Тине.
Телефон надрывался истерическими звонками, но лишь однажды Мария, вздрогнув, прошептала: «Это Женевьева... Не удивляйся, если она выломает дверь и явится со взведенным курком револьвера. То, что он у нее есть, я знаю точно».
За окном одни сутки сменяли другие, а здесь время встало, лицемерно прикинувшись побежденным и якобы запамятовавшим о роковой участи причастившихся непомерным даром любви и шепчущих обессиленно: «Остановись, мгновенье...»
Ход времени вернул сначала деликатный стук в дверь, а затем, через паузу, звук поворачиваемого ключа в скважине. На этот звук Мария взметнулась с кровати. Облекла себя, как в облако, в белоснежный пеньюар и, чуть прикрыв дверь в спальню, впустила в номер портье. Он зашел с извиняющимся лицом и передал срочное сообщение для мсье МакКинли из Мюнхена.
Это была точно рассчитанная месть Женевьевы. Конечно же, она связалась с клиникой Кристиана, выяснила, что он в Париже, и, вычислив без труда сложившуюся ситуацию, попыталась отыскать Тину.
Стоя под душем, Кристиан обдумывал, что ему необходимо предпринять. Конечно же, он немедленно свяжется с доктором Сэмуэлем, потом закажет билет на самолет и... Он вздрогнул от мысли, что вдруг рейс в Мюнхен окажется возможен в ближайшие часы. Нет-нет, наверняка судьба милостиво подарит ему шанс улететь лишь завтра, и тогда впереди будет весь вечер и ночь... Кристиан отключил горячую воду и, чтобы привести себя в чувство, стоял под ледяным душем, по-прежнему пытаясь найти и не обнаруживая в душе ни малейших угрызений совести. Он старался представить себе Тину в ее больше похожей на обычную жилую комнату больничной палате. И не мог... Его мозг, память, нервы – все было подчинено только Марии, он задыхался при мысли, что минутой спустя вновь сможет заключить ее в объятия...
Когда, запеленатый в махровое полотенце, он вернулся в спальню, Мария сидела в кресле возле круглого изящного столика в брюках и черном свитере и задумчиво крутила шнур телефонного аппарата.
– Ты должен торопиться, Крис, – тихо произнесла она, не глядя на Кристиана. – Твой самолет через два часа. Я забронировала тебе место. И... позвонила Женевьеве. Это правда, что твоя жена так сильно больна? Или Женевьева специально все преувеличивает?
Кристиан опустился на пол у ног Марии и, насильно высвободив ее руку от телефонного шнура, прижал к губам.
– Она... не преувеличивает. Тина в самом деле больна. Более того, она сейчас находится в больнице, и ей, видимо, совсем плохо. Я хотел позвонить туда, но раз самолет так скоро... наверное, теперь и не стоит.
Но Мария уже протягивала ему трубку.
– Ей станет легче, если она узнает, что ты вечером будешь с ней.
Дозвониться до клиники не удалось, и Кристиан почувствовал облегчение от того, что не нужно будет разговаривать при Марии...
В аэропорт Мария не поехала, и их прощание было неловким и поспешным. Зато возле входа к таможенному контролю его ждала взбудораженная Женевьева. Без лишних прелюдий она выпалила:
– И сколько ты ей заплатил за двое суток?
Кристиан с недоумением взглянул на свою бывшую пациентку, которую никогда не видел такой неукротимо разъяренной.
– Ну что? Что ты так смотришь?! А как мне еще реагировать на то, что мою любовницу, которая стоит мне таких денег, о которых тебе и не снилось, уводят средь бела дня! Да еще кто?! Мой драгоценный доктор, которому я по гроб жизни обязана! Я все поняла еще в Москве... Но наивно полагала, что состояние Тины удержит тебя. Мария и это обстоятельство перешибла! Думаешь, это любовь с первого взгляда и все такое? Да у нее такими первыми пол-Москвы вымощено! Мария – проститутка высокого класса! Про-сти-тут-ка! Представляю, какую сумму она тебе выставила за двое-то суток! Пустит тебя по ветру, а потом бросит! Ей никто не нужен! Никто! Кроме единственной дочери, которую она обожает до умопомрачения. Ради нее она, по-моему, готова на все! Если начистоту, а мне перед тобой прятаться нечего – ты два года назад в руках мои кишки держал! Так что чего уж там! Я без Марии не могу жить и держу ее возле себя только тем, что однажды предупредила ее: бросишь меня – сразу дочери все расскажу про твою самую древнюю профессию на свете. Вот так! И не стыдно! Ни капельки! Я умру без нее...
Кристиан был вынужден прервать нескончаемый поток слов Женевьевы. Последнее предупреждение о необходимости опаздывающих пройти в самолет вернуло на землю и разгоряченную балерину. Она замолчала, разрыдалась, бросилась к Кристиану на шею и обжигающим ухо шепотом попросила ради всего святого никогда больше не видеться с Марией...
Так плохо Кристиану не было никогда. Когда самолет начал отрываться от земли, ему показалось, что это его израненная душа расстается с телом, и он мысленно попросил Господа, чтобы не произошло ошибки и его ощущение оказалось верным. Но Бог не услышал Кристиана или на его душу у Всевышнего были совсем другие виды...
Кристиан провалился в глубокий, как обморок, сон и проснулся уже при посадке, ощущая ад в душе и невыносимую головную боль. Среди полного хаоса и разброда внутри себя он знал ясно и четко только одно – кем бы ни была Мария и кому бы она ни принадлежала, отказаться от нее равносильно смерти. Никогда жизнь так ясно не обозначала, что главное, а что второстепенное. Так уж получилось, что за эти двое суток он впервые осознал, для чего он родился на свет мужчиной. Да и вообще для чего родился! От этих мыслей Кристиану было и горько, и больно, и впервые в жизни по-настоящему страшно. Он и не подозревал, что существует на свете такой острый, животный, до холодной испарины страх потерять человека. Мария словно поселилась в нем, сделалась его вторым «я», его сутью, его смыслом и светом. От огромности этих незнакомых ощущений Кристиан чувствовал, что тяжело болен. Его физическое естество не успевало вслед за летящей в бездну любви душой адаптироваться к новому качеству. И он брел наугад вслед за светом, который зажегся в том Кристиане МакКинли, который до сей поры был ему неведом, брел на непослушных слабых ногах, переходя в другую жизнь, как в неслыханную веру. Он понимал, что сейчас ему, как воздух, необходимо одиночество; лишь покой и долгое общение с самим собой приведет его к осознанию и гармонии. Но это оказывалось непозволительной роскошью – сейчас он должен был бороться за чужую жизнь, ибо, как сообщил по телефону доктор Сэмуэль, Тина третьи сутки находилась под капельницей в предкоматозном состоянии.
Когда Кристиан предстал перед доктором Сэмуэлем, тот только коротко охнул. С мудростью гениального диагноста он не стал обольщаться тем, что этот бледный как стена, с заострившимися чертами лица и горящими воспаленными глазами коллега так встревожен состоянием своей жены. Он лишь властным тоном, не терпящим возражений, распорядился принести в кабинет кружку горячего бульона и крепкий кофе.
– Иначе тоже придется зарядить вас капельницей, – пробурчал он себе под нос с неразборчивостью, все же рассчитанной на тонкий слух собеседника.
– Что будем делать, коллега? – обратился доктор к Кристиану после того, как тот поспешно проглотил бульон и запил его крепким кофе по-турецки.
– Будем делать то, что необходимо для Тины, – слабо ответил Кристиан.
Доктор Сэмуэль включил компьютер, открыл необходимый файл и пригласил Кристиана подсесть к нему.
– Здесь все, что требуется для анализа состояния Тины за время вашего отсутствия. Ее биоритмы все время расходятся с ее собственным качеством жизни. Я ничего не буду объяснять вам, коллега, вы просмотрите все показатели, включая биохимию крови, кардио– и энцефалограммы, и сами сделаете все выводы. Вам лучше знать... географию ваших передвижений во времени и пространстве за последние трое суток. Чудеса случаются лишь там, где еще много непознанного, а значит, и не могут квалифицироваться как чудо. Человеческая психика парадоксальна... помимо знаний, наблюдений, исследований поминутно присутствует и в человеческом мозге, и со стороны высшей нервной деятельности то, что мы называем духовным миром... а туда ворота закрыты для самой тончайшей аппаратуры. Порой кружишь вокруг больного, как в жмурках. С завязанными глазами... И обостренно работающими органами всех остальных пяти чувств... и всякий раз возносишь славу тому дару, который мы зовем интуицией. Когда она доведена до ясновидения, медицина начинает шарахаться, говорят, это уже удел шарлатанов... Практическая деятельность обязана базироваться в первую очередь на очевидном. Но опять же, как в жмурках, часто глаза не видят, а интуиция подсказывает... поэтому глаза зажмуриваешь, чтобы не отвлекаться, а тут-то тебя и обвиняют в шаманстве...
В данном случае, коллега, биоритмы Тины каким-то непостижимым образом работают в унисон с вашими. Возникает серьезный дисбаланс всей работы организма. Словно ей пересадили от вас какой-то жизненно важный, но пока не известный на тонком уровне существующий орган. Ее психика питается им, получая не ту информацию, которую вы несете словами, поступками, поведением, а ту истинную, глубинную информацию, которая вами, возможно, не расшифрована или же прячется вами... пусть даже подсознательно, чтобы сохранить гармонию отношений.
Кристиан листал подборку всех проведенных исследований и приходил в отчаяние от несоответствия одних показателей с другими. Было такое ощущение, словно исходные данные из-за недобросовестности работников больницы перепутаны, взяты от разных больных и сведены воедино.
Кристиан откинулся в кресле возле компьютера и, сосредоточенно растирая кончики пальцев, точно готовился к операции, тихо произнес:
– Наверное, это большой грех – так зависеть от другого человека.
Доктор Сэмуэль раскурил трубку – всегдашние сигары, наверное, годились лишь для более ординарных ситуаций и, попыхивая неторопливо, покачал головой.
– Не будем говорить о грехе, коллега. И даже не потому, что это наша среда обитания... к сожалению, привычная и удобная среда... Я понимаю, вы имеете в виду, что человеку дан свыше дар уникальности и надо быть достойным этого дара, но все это применимо к какому-то идеальному человеку, не обремененному генетическим кодом, дурной наследственностью, привычками, привитыми детством, и слабостью характера. Механизм этот, коллега, запущен так давно, что попытки ориентации на изначального человека времен Иисуса Христа, с которого Спаситель божественным прозволением отшелушил налипший ветхозаветный грех, практически невозможны. Мысль, подхватывая только что усвоенную церковную проповедь, соединяясь с трепетом души, ликует, возвышаясь над реальностью, до первого соприкосновения с миром, где нет места ничему в чистом безгреховном качестве. Я не говорю о святых, коллега, но таких гениев религиозности немного, и о них отдельный разговор... Раз уж мы коснулись этой темы, я бы охотно поддержал общение Тины со священником. Умный, с интеллектом священнослужитель может подтолкнуть ее на путь выздоровления. Она – человек верующий и даже несколько раз высказывала желание почаще ходить в храм. Хотя... все эти импульсивные пожелания, как мимолетные судороги, пробежали и исчезли...
Кристиан, соглашаясь с каждым словом доктора, с удивлением чувствовал, как одновременно все в нем протестует. Не против доктора, не против жалкой беспомощной Тины, даже не против его самого, точно выбитого из седла и не могущего вот уже несколько часов обрести под ногами почву. Он протестовал против той формы бытия, которая предполагала сосуществование красоты и уродства, добра и злобы, верности и измены, простодушия и коварства и изощренного перетекания одного в другое. Для утешения человечеством было изобретено понятие диалектики, и люди вынуждены смиряться с тем, что количество добра рождает новое качество, и почему бы этому качеству не называться злом... Не сотвори добра – не получишь зла... Извращенные сатанинские игры – вот чем отдает эта диалектика. Все это мгновенно промелькнуло в голове Кристиана, и наткнувшись на умный, проницательный взгляд доктора, он натянуто улыбнулся:
– Чертовски трудно заглянуть иногда в ту свалку, которую представляешь из себя... Если уж на то пошло, священник скорей нужен мне, а не Тине.
– Если уж на то пошло, то он нужен всем нам, – подытожил доктор Сэмуэль. – Вы готовы пройти к Тине?
«Нет!» – отозвался внутренний голос Кристиана, а диалектически изворотливое создание Божье кротко потупилось, дабы не считалось его отчаянное «нет» всевидящим оком специалиста по человеку, и тихо согласилось:
– Если дадите халат, коллега.
– Ну и отлично. Оказывается, дело лишь за халатом. – Доктор достал из шкафа одноразовый зеленый халат и бахилы.
Пока Кристиан одевался, психотерапевт задумчиво вертел в руках потухшую трубку и исподлобья озадаченно следил за суетными, нервными движениями своего коллеги...
* * *
Потапов с трудом облизал пересохшие губы и тихо застонал. Это крошечное усилие отозвалось во всем теле невыносимой болью – точно тысячи иголок вонзились в живот, спину, руки, ноги, а в голове и сомкнутых глазах с яркостью падающей кометы замелькали сиреневые, серебряные, розовые зигзаги. Потом все исчезло. Подступившая тьма поглотила все ощущения, но вскоре он вновь вынырнул из черноты на поверхность и поплыл с головокружительной скоростью, от которой захлебывалось кровью сердце.
– Остановите... – простонал Потапов и резко открыл глаза.
Сквозь рассеивающийся молочный туман он увидел черноглазую девушку, склонившуюся над ним, а за ее спиной еще одно знакомое милое лицо.
– Таня... – сложили непослушные губы имя жены, и Потапов вновь провалился в забытье.
Черноглазая медсестра проверила количество лекарства в капельнице и обернулась к Тане.
– Ну вот, Бог милостив. Пойду доложу доктору. Если проснется, позвоните на пост, пожалуйста. А так я вернусь скоренько.
Таня села у изголовья высокой хирургической постели, тяжело, протяжно вздохнула, всматриваясь в почти неузнаваемое лицо мужа. Когда ей сообщили, что Николай выбросился из поезда и находится в почти безнадежном состоянии, ее ужасу и отчаянию не было предела. Швед, который разговаривал с ней по телефону, совсем не стеснялся в выражениях и на вопрос, есть ли хоть малейший шанс, ответил, что пока господин Потапов представляет из себя мешок с костями, хотя признаки жизни наличествуют. Таня подняла на уши посольство, обзвонила всех знакомых, чтобы сориентироваться, какие медицинские силы в области реанимации есть в Стокгольме. К счастью, Потапов был доставлен в самое сильное реанимационное отделение Швеции, и к тому же оказалось, что несколькими днями раньше на базе этого отделения открылся международный симпозиум лучших реаниматоров мира. Слетевшиеся со всех концов света медицинские светила принимали активное участие в работе отделения, делясь накопленным опытом и используя новейшие методики. Это было невероятным везением, и в течение двух недель врачи самозабвенно, творчески, с полной самоотдачей возрождали Потапова к жизни. На консилиуме было решено не ждать восстановления всех жизненных функций, а параллельно осуществить пластику лица, которое представляло сплошное кровавое месиво. У Тани попросили внятную фотографию мужа, чтобы вернуть хотя бы что-то из изначального облика.
Теперь, когда Таню начали пускать к все еще пребывающему в коме Потапову, она видела, что он стал другим. Его лицо, преображенное пластическим хирургом, стало моложе, и черты лица тоньше. Когда он впервые открыл глаза и бессознательным незрячим взглядом обвел палату, Таня увидела, что разрез глаз Николая изменился, его круглые, чуть выпуклые глаза были теперь растянуты к вискам, и это придавало его лицу нечто восточное. Пока к нему пускали только ее, хотя шведский друг и коллега Николая Ингвар несколько раз тоже порывался просочиться в палату.
– Этого не может быть, – строго и определенно сказал Ингвар, когда Таня сообщила ему о попытке Потапова кончить жизнь самоубийством. – Я разговаривал с ним по телефону примерно за час до этого несчастья. Не думаю, чтобы за такое короткое время у человека могло поменяться мировоззрение. Здесь что-то другое. Уверен, что он выкарабкается и сам восстановит все, как было. Нападение с целью ограбления исключается. Полный бумажник денег, кредитная карточка, документы – все цело. Сумку его по прибытию в Гетеборг, как ты говоришь, сдала полиции какая-то пожилая дама, его попутчица. Раз, как она говорит, ее место было напротив Ника, значит, она бы видела, если бы кто-нибудь интересовался содержимым этой сумки. Следовательно, кому-то помешал сам Ник. Ох, как мне это не нравится!
Ингвар настоял на том, чтобы палата Потапова круглосуточно охранялась, и сам ежедневно наведывался в больницу, чтобы убедиться в безопасности своего друга.
Потапов приходил в себя очень медленно. Его состояние было крайне нестабильным и все еще вызывало у врачей серьезные опасения.
Сама Таня жила как во сне. Она разрывалась между больницей и Петькой, которому шел четырнадцатый год, и все признаки трудного переходного возраста были налицо. Его реакция на то, что стряслось с отцом, была такая бурная, что Таня вызывала врача, чтобы привести его в чувство. На следующий день сын явился домой пьяный, и только присутствие Ингвара помогло Тане раздеть его, утихомирить и уложить спать. Ингвар дождался, пока он проспится, и потом имел с ним серьезный «мужской» разговор. Несколько дней Петька ходил пристыженный и боялся поднять глаза на мать, а потом ей показалось, что от него пахнет спиртным, но вновь бить тревогу и устраивать ему разнос просто не было сил.
Теперь, когда реальная угроза нависла над Николаем и она могла потерять его в любую минуту, вся их прошлая жизнь представлялась ей волшебной сказкой. Он был абсолютно бесконфликтен в семье, с прекрасным чувством юмора, легкий, теплый, заботливый... То, что он был на какое-то время серьезно увлечен знаменитой московской шлюхой... тут уж ничего она поделать не могла, видно, так звезды встали... и о его похождениях Таня наслышалась. Сразу появилось множество людей, которых она и друзьями-то никогда не считала, а почему-то вдруг посмели, прикинувшись близкими и задушевными, травить ей душу сочувствием и возмущением... Он, видите ли, не скрывает этой связи и на виду у всей Москвы тащится от этой дряни... Да, Тане тогда было нелегко, но у нее, слава богу, хватило ума и мужества перетерпеть, не устраивать сцен, не упрекать, не лезть в душу... Тем более что ей самой было бы в чем покаяться перед Николаем. За ней отчаянно ухаживал человек, который когда-то, в бытность ее работы манекенщицей в московском Доме моделей, предлагал Тане неоднократно руку и сердце.
