Текст книги "Блудница"
Автор книги: Екатерина Маркова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
– Случайный знакомый. Его зовут Ник. Он живет и работает в Стокгольме. А здесь в командировке. – Мария лихо говорила по-французски, и ее грассирующая речь вперемежку с возбужденным дыханием выдавала всю полноту чувств, которую она испытывала к черноглазой подруге.
– Ник говорит по-французски? – уже явно кокетничая с Потаповым, спросила француженка, не отрывая от него взгляда и прильнув еще плотнее сильным тренированным телом.
– Он говорит очень плохо, но понимает практически все, – ответил Николай и разомкнул объятия.
– Ну уж прямо-таки и все! – весело усомнилась француженка и обменялась с Марией каким-то особенным, только им понятным красноречивым взглядом.
Мария грациозным движением пригладила разлохматившиеся волосы и представила Николаю подругу.
– Это Женевьева. Она фантастическая балерина, ее перетягивают к себе самые знаменитые балетмейстеры земного шара. Сейчас она согласилась танцевать партию Жизели в Мариинке. Та-ак, уже прочла в твоих глазах вопрос: «Где же вас с ней свела судьба?» Но рассказывать об этом, все равно что взять и поведать всю мою жизнь. Ты же и так ничего обо мне не знаешь, Ник. И это прекрасно!
Потапов согласно кивнул. Да, действительно, он ничего не знал о Марии... и знал о ней все, что только мыслимо знать мужчине о женщине. Он слишком долго вымучивал эту встречу с ней, чтобы не понимать, как коварно может распорядиться ими их земная судьба. И не потому, что жизнь порой творит только хаос, а потому, что горьким правилом земной любви является невозможность втиснуть в ограниченные рамки человеческой жизни судьбу, предначертанную Божиим промыслом и потому рассчитанную на вечность, а никак не на огрызок земной истории. Он знал Марию, как знает расходившийся ветер послушную рябь трепещущей листвы, как знает морской прибой каждую пядь своего отлива, как знает человек неизбежность сумерек после неистовства солнечного света. И в этом извечном знании была та предначертанность, которую остро, до слез в глазах ощущал Потапов. Он понимал, что его личная воля ничего не решит в возникшем раскладе. Ему дана свыше любовь к этой женщине, сначала терзавшей его душу и плоть в предсуществовании, в мучительных изматывающих снах, а потом свалившуюся как снег на голову именно тогда, когда он меньше всего был готов к этому обретению. Конечно, его мучило нормальное человеческое любопытство: кто отец Ксюши и состоит ли Мария с ним в браке, чем она занималась, день за днем, до их встречи, и, наконец, почему она продает свою любовь за деньги... Об этом Потапов пытался пока не задумываться, убаюкивая свое сознание возникновением какого-то абсурдного, несообразного недоразумения.
– В присутствии двух женщин так глубоко задумываться просто неприлично. – Мария легонько поддела плечом Николая и зябко поежилась. – Ветер холодный, и я начинаю остывать от жаркой встречи. А не нырнуть ли нам в машину? – И тут же перевела свое предложение Женевьеве.
Сначала Мария плюхнулась на переднее сиденье, но потом, спохватившись, что надо продолжить начатую игру, переместилась назад, и Николай оказался стиснутым с двух сторон горячими, возбужденными встречей женщинами. Он не смог удержаться от близости Марии и, потянувшись, коснулся губами завитка волос за маленьким нежным ухом. Это движение не осталось незамеченным Женевьевой, и ее глаза внезапно вспыхнули, точно в них полыхнули отраженные язычки пламени. Она резко откинулась на сиденье, отвернулась к окну, но тут же, развернувшись обратно и сдерживая всплеск какого-то зародившегося в расширившихся зрачках чувства, поинтересовалась:
– И... как давно Ник стал твоим... знакомым?
Мария, перегнувшись через Николая, заглянула в лицо Женевьевы и, взяв ее маленькую узкую ладонь, сомкнула тесным браслетом свои пальцы на ее запястье.
– Он... в общем-то ко мне имеет мало отношения. Ник – приятель отца, они познакомились... да, кстати, они познакомились в Париже, на книжной ярмарке. Да, Ник? Я ведь ничего не путаю? А потом в аэропорту, когда я встречала папу, он помогал ему нести чемодан... И сегодня мы случайно здесь столкнулись. Я, правда, не сразу его и узнала, но Ник напомнил... У него тогда еще чемодан по ошибке улетел с другим рейсом. Папа потом все волновался, звонил ему, нашлась ли пропажа, и даже связывался со своими знакомыми таможенниками из Шереметьево. В общем, вышла целая багажная эпопея.
Николай изумленно слушал Марию, не понимая, зачем она так вдохновенно врет, время от времени украдкой поглядывая на него.
Машина притормозила у входа в Мариинку, и Женевьева легко выпорхнула на тротуар, взмахнув на прощание крылом своей немыслимой хламиды.
– Она тебе много платит? – с ужасом услышал Потапов вырвавшиеся помимо воли, жестко и больно прозвучавшие слова.
– Если это тебя так волнует – да, много. – Голос Марии прошелестел едва слышно, и Потапов скорее догадался, чем услышал ее ответ.
– Давай пройдемся пешком, – предложил Потапов, покосившись на седоватый затылок водителя Женевьевы.
– Не беспокойся. Это посольская машина, и шофер не сечет по-русски ровным счетом ничего, – усмехнулась Мария. – Впрочем, давай пройдемся. Я должна вернуться к Мариинке через три часа.
Потапов больно схватил Марию за руку и с бешенством прошипел:
– И ты... будешь отдаваться ей так же самозабвенно, так же неистово, как сегодня ночью мне?..
Мария поморщилась от боли и, попытавшись высвободить руку, серьезно поглядела на Потапова.
– Это она будет отдаваться мне... надеюсь, так же самозабвенно и неистово, как обычно бывает в любви.
– В любви? – задохнулся Потапов. – Это ты называешь любовью?!
Он наконец отпустил руку Марии и прошептал горестно:
– Ты хочешь сказать, что я для тебя лишь один из многих, и то, что было между нами, для тебя лишь очередной эпизод? Но деньги... Ты же...
Мария быстро закрыла рот Потапова мягкой душистой ладошкой.
– Есть вещи, которые совершенно необязательно озвучивать. Так, как с тобой, мне не было никогда...
Час спустя Потапов вновь чувствовал себя счастливейшим из смертных, а его гостиничный номер казался уголком обретенного рая. Стены в мелкий голубой цветочек, качнувшись, словно раздвигались, напитанные словами любви, страстными, придушенными поцелуями, шепотом и криками высшего блаженства... и превращались в солнечный бескрайний луг, засеянный морем незабудок. Теплый хмельной ветерок, лаская обнаженные тела, бормотал и заговаривался, точно обещая что-то несбыточное, а голубизна неба сквозь полусомкнутые веки казалась бездонным опрокинутым озером, почему-то застывшим в оцепенении и медлящим низвергнуть на свое незабудочное отражение потоки прохладной воды.
Мария плакала, и Потапов выцеловывал с ее лица, шеи, груди соленые капельки столь драгоценной для него влаги.
Тогда он наивно полагал, что вместе с этими потоками слез душа Марии очищается от прошлого, переживая потрясение вдруг обретенной в нем, Потапове, полноты того плотского умопомрачительного счастья, о котором могло лишь грезиться. Он чувствовал себя Гераклом, мощная энергия горячей волной несла по телу такую небывалую силу, что он, щадя Марию, делился с ней лишь частью ее, приходя в радостное смятение от безграничных возможностей своего мужского естества. Охлаждаясь струйками прохладного душа, Потапов вновь чувствовал себя изголодавшимся зверем и уже предвкушал, как слабо охнет Мария, как встрепенется и невидимой паутинкой дрожи откликнется навстречу ему ее податливое, сводящее с ума тело, и вывернутые, распухшие от поцелуев губы разомкнутся в ожидании его ненасытной плоти.
Когда мокрый, счастливый Потапов вернулся, оставляя за собой ручейки воды, Марии в номере не было. Не привыкший к тому, чтобы судьба так немилосердно кидала его из крайности в крайность, Потапов почувствовал, как сердце внезапно словно схватила чья-то леденящая рука, больно стиснула и, доведя до полуобморочного состояния, слегка ослабила натиск. Потапов рухнул на расхристанную в любовном угаре кровать, через тошнотворное головокружение с отвращением оглядел стены комнаты, оклеенные блеклыми незабудками, обшарпанную мебель и застонал в отчаянии. Нашел куда привести ее! От такого дизайна хочется удавиться или бежать без оглядки...
Через полчаса он вылез из такси у Мариинского театра и увидел мечущуюся в бессильной ярости Женевьеву. Она с ходу вылила на Николая грассирующий каскад отборной брани, потом вцепилась ему в рукав и, просверливая до внутренностей своим жгучим взглядом, сообщила ядовито:
– Как я понимаю, она кинула нас обоих! Уехала с Марселем! Теперь ищи ветра в поле!
– С каким... Марселем? – Николай пытался отцепить повисшую на его руке француженку, но она словно превратилась в гигантского членистоногого и намертво впилась в него клешней.
– Вы оторвете мне рукав, мадам... Кто такой Марсель?
– Будь моя воля, я бы всем вам, скотам недорезанным, не только рукава поотрывала... Кобели паршивые! Ненавижу! Я из-за нее подписала этот идиотский контракт и приехала в вашу дурацкую страну. Боже мой, Боже мой, я не переживу этой измены! Вы понимаете, что я сорву спектакль?! У меня подкашиваются ноги... я не смогу танцевать. Боже, за что мне это?!
Женевьева уткнулась в Потапова и громко, отчаянно зарыдала, по-детски шмыгая носом и горестно всхлипывая.
Потапов каким-то уголком сознания ощущал всю абсурдность ситуации и взглядом со стороны оценивал нелепость того фарса, который сейчас творила с ними Мария. Наделенный от природы хорошим чувством юмора, он в другое время смеялся бы до колик над самим же собой... если бы это не касалось Марии.
– Кто такой Марсель? – тупо переспросил Потапов, выуживая из кармана носовой платок и протягивая его Женевьеве.
– О Боже, Марсель – знаменитый на весь мир мим. Он здесь на гастролях со своей пантомимой. И угораздило же меня передать ей в Москву – его гастроли начинались там письмо и маленький подарок. – Женевьева сердито высморкалась в платок Николая и прибавила: – Маленький такой подарочек, размером с небольшой бриллиантик. Я просто старая калоша, вот кто я!
Она ввинтила скомканный носовой платок в нагрудный карман Николая и, глядя на него уже благосклонней своими глазами-маслинами, язвительно усмехнулась:
– А вы тоже... дуб стоеросовый! Да такую женщину... надо водить с собой, прикованную наручниками!
– И... что же теперь?
– Теперь... – Притаившаяся на время ярость вновь исказила лицо балерины. – Теперь я расторгну договор, и не видать вашему знаменитому Питеру моей бесподобной Жизели!
Женевьева с силой оттолкнула от себя Потапова, словно не она только что рыдала на его груди, а это он посмел заключить ее в объятия, и размашистым, полным решимости шагом направилась к служебному входу...
Вечером Потапов, купив за баснословную цену контрамарку на галерку театра, с бешенством глядел на гуттаперчиво изгибающегося, словно напрочь лишенного костей, знаменитого мима. Все его движения казались ему эротичными до озноба и ассоциировались в лихорадочном воображении с ответными порывами гибкого послушного тела Марии.
В антракте, предъявив дипломатический паспорт охране, он вошел в гримерную артиста и в ответ на его недоуменный взгляд устало спросил:
– Где Мария?
Нарисованные домиком брови мима поднялись еще выше, и он долго молча разглядывал Николая. Потом что-то похожее на беспокойство пробежало по его сильно нагримированному лицу, и он произнес:
– Вас прислала Женевьева?
– Черта с два! – Потапов взял со стола открытую бутылку минеральной воды и, не спрашивая разрешения, отхлебнул из горлышка. – Женевьева здесь ни при чем. Мария – моя женщина, и я бы хотел, чтобы вы знали об этом!
Теперь наступила очередь волноваться миму. Он буквально выхватил из рук Потапова бутылку с минералкой и залпом осушил ее до дна. Промокнул салфеткой выступившую на лбу испарину и, молча заглянув в нагрудный карман висящего на вешалке пиджака, протянул Потапову два авиационных билета. Злорадное ожидание реакции своего соперника в сочетании с клоунским гримом внезапно рассмешило Николая, и он громко расхохотался в лицо ненавистному Марселю. В следующую секунду огромная фаянсовая пепельница с грудой окурков полетела в Потапова. Он ловко увернулся и, запустив в артиста вазой с цветами, проворно скрылся за дверью, унося с собой билеты на самолет. Ваза, видимо, угодила в цель, так как вслед удаляющемуся Николаю раздался дикий вопль поверженного мима...
Уже в такси Потапов проверил билеты. Один был выписан на Марселя Леруа, другой – на миссис Марию Милованову. Вылет предполагался через двое суток.
Потапов с ожесточением изорвал оба билета на мелкие кусочки, и, выкидывая их в окно, с горечью подумал, что ведет себя как полный идиот. Билеты авиакомпания «Эйр Франс» с легкостью еще раз выдаст своему кумиру и его русской подруге. Он не представлял, где ему теперь искать Марию, зато точно знал время ее вылета в Париж.
Но Мария оказалась верна себе. Она не явилась на посадку в самолет, и измученный Потапов с удовлетворением наблюдал за неврастеническими прыжками разъяренного мима перед входом на таможенный контроль. Вторично билет Марии был подвергнут растерзанию в клочья и с гортанными возгласами раскидан по полу.
Теперь надо было отправляться в Пушкинские Горы – так решил Потапов, выходя из здания аэропорта. Ведь Ксюша определенно сказала ему в поезде, что они повезут туда грустный привет от Наталии Николаевны Гончаровой.
Потапов подошел к табачному киоску.
– Пачку «Парламента», – сказал он продавцу, а за его спиной насмешливый низкий голос продолжил: – И пачку «Вок» с ментолом.
В одну секунду Потапов был вознагражден за три мучительных дня. Он не чувствовал ничего, кроме такого неземного блаженства, что земля плыла под его ногами, а Мария растекалась по нему зеленью своего зазывного порочного взгляда и, прижимаясь всем телом, шептала бессвязные полуобморочные слова...
Потом было Михайловское с почти семейным упорядоченным образом жизни: прогулками по аллеям, разукрашенными осенним надрывным многоцветьем, ужинами при свечах, поездками по пушкинским местам, а вечерами, когда засыпала Ксюша и Мария безраздельно принадлежала только Потапову, – безбрежным океаном любви...
– Ты должен купить пирс под Севастополем, – заявила как-то за ужином Мария и в ответ на изумленный взгляд Потапова прибавила: – В твоей дипломатической карьере нет ни малейшей перспективы. Ну дослужишься до первого секретаря посольства... и все равно на побегушках, с нищенской зарплатой и больными амбициями.
– А при чем здесь пирс? – удивился Потапов.
– Притом, что это будет твоя собственность и ты сможешь распоряжаться им как тебе будет угодно.
– Ну и где я возьму этот пирс? – все еще ничего не понимая, спросил Потапов.
– А он уже есть. И его можно выкупить и приватизировать за символическую цену. Один мой знакомый... торопится осуществить эту сделку и смотаться на постоянное место жительства в другую страну.
– И... какие гарантии, что он не подставит меня?
– Если не возражаешь, такой гарантией стану я. Он хотел оформить пирс на меня, но я скажу, что мне будет удобнее, чтобы ты был как бы моей подставной фигурой. Насчет юридической стороны можешь не волноваться, лично прослежу... Я как-никак дипломированный юрист с восьмилетним стажем работы в международной фирме. Таких сделок на покупку недвижимости через мои руки прошло сотни... Ну как, согласен?
Потапов озадаченно покрутил головой.
– Тебе-то зачем эта головная боль?
– Ну, во-первых, я обожаю делать подарки близким людям. А во-вторых, только чур не ревновать, этот тип должен быть уверен, что я, пусть через тебя, моего двоюродного брата, приобрела этот пирс и при первом же удобном случае выгодно его использую, что принесет мне огромную прибыль и... тогда я смогу присоединиться к нему к тому времени свившему гнездышко в обретенном Эдеме и с нетерпением ожидающему ту единственную, которая составит его счастье и вдобавок вольет свежую струю доходов в тогда уже общий бизнес.
Потапов, закатив Марии сцену ревности, в результате согласился на покупку пирса, опасаясь, что в случае отказа его кандидатура будет заменена другой, ибо отступать от своих замыслов Мария совершенно не собиралась...
В тот вечер, когда вопрос о покупке пирса был решен, а Ксюша отправилась в кровать и Потапов остался с Марией наедине, он осмелился завести разговор, от которого та множество раз виртуозно соскальзывала, переводя все слова в обольстительные действия.
– Почему бы тебе не бросить свою не поддающуюся никакому пониманию... профессию и... не выйти за меня замуж?
Потапов ожидал, что сейчас она лукаво улыбнется, переползет к нему на колени и заставит его замолчать долгим жадным поцелуем. Но на этот раз Мария продолжала сидеть неподвижно, перебирая гибкими пальцами бахрому белой шали, накинутой на плечи. Потом поежилась внезапно, словно по ее телу пронесся проворной юркой ящеркой озноб, и тихо произнесла:
– Ну-у, во-первых, я как бы замужем...
– Во-первых, я тоже как бы женат. А во-вторых?
– Во-вторых... секс с разными мужчинами, видимо, единственно приемлемый для меня вариант...
– С разными мужчинами и обязательно за деньги, предпочтительно за валюту, – сдерживая подступающее бешенство, продолжил за Марию Потапов.
Она внимательным долгим взглядом обвела его побледневшее лицо и, откинувшись в кресле, тихо попросила:
– Не психуй. Ты сам вынуждаешь говорить меня на эту тему, что для меня совсем необязательно и даже нежелательно... Хочешь продолжать, так не заводись.
– Прости. Я постараюсь быть корректней... Тебя возбуждает, что тебя покупают. Ты отдаешься, понимая, что сейчас у тебя есть хозяин, которому ты обязана быть покорна... Ты – вещь, за которую заплатили. То, чем ты занимаешься, не является для тебя единственным средством к существованию. Ты отличный юрист и можешь зарабатывать большие деньги. Значит, это потребность твоей извращенной ненасытной чувственности...
– Почему извращенной? – опять поежилась Мария и туго запеленала себя шерстяной шалью. – Если человек чувствует, что получает наслаждение именно от этого, и удовлетворяет себя так, а не иначе, не совершая при этом ничего ужасного, запрещенного... я думаю, это его право. Просто... один все это чувствует, отдает себе отчет в том, что ему необходимо в сексе, но в силу идиотических предрассудков загоняет в самый дальний угол своей психики эти желания, травмируя при этом всего себя с головы до пят. И все эти эротические невоплощенные импульсы начинают калечить и выворачивать наизнанку... Твоя жизнь, жизнь близких, родных способна превратиться в кошмар от этой сексуальной неполноценности. Ты умный и прекрасно знаешь, какой созидательной или же разрушительной мощью обладает сексуальная энергия человека. Ты забросил сейчас все: работу, семью, карьеру... Ради чего? Чтобы иметь возможность обладать мною. Если думаешь, что я упиваюсь такой властью над мужчинами, то знай – это не так. Напротив, меня это приводит в отчаяние...
– Кто твой муж? Это он отец Ксюши? – грубо перебил Потапов погрустневшую Марию.
– Да... Он очень известный спортсмен, знаменитый хоккеист. Я не хочу называть его фамилию, она тебе хорошо знакома... Мы с ним сошлись как-то вдруг, внезапно... Я сразу забеременела, мы поженились, родилась Ксюша. Но я с ним практически не жила никогда... просто он Ксюшин отец. У них прекрасные отношения, она часто живет у него, они ездят вместе отдыхать... Но мы едва ли прожили и месяц.
– Почему?
Мария низко нагнула голову и, помолчав, с трудом сдерживая смех, ответила:
– У него аллергия на мои духи.
– То есть? – Потапов буквально опешил от такого признания.
– Я с детства буквально помешана на запахах, – с лукавой улыбкой заговорила Мария. – Первый мужчина, в которого я влюбилась до умопомрачения, был учитель географии в школе. Он пришел к нам посредине года. Как сейчас помню, вошел в класс с директрисой, обычный такой, коренастый, некрасивый, уже немолодой... она представила его нам и ушла. А он познакомился с нами по списку, потом попросил показать наши контурные карты. Я сидела на первой парте, он подошел ко мне, склонился к разложенной тетради... и я вдруг словно очутилась в другом измерении... от того запаха, который в одно мгновение вошел в меня. Я буквально ошалела от мощного мужского натиска. Это был запах того неизведанного и дразнящего блаженства, о котором я пока ничего не знала.
У меня кружилась голова, дрожали колени и внутри живота толчками разливалась горячая взбудораженная кровь. В тот момент я, наверное, напоминала гончую на охоте – вся жизнь сосредоточилась в раздутых трепещущих ноздрях. Если бы он не отошел от моей парты, наверное, я бы потеряла сознание. Потом... я находила десятки поводов оказаться с ним рядом и с маниакальностью наркомана вдыхать сводящий с ума мужской чувственный запах. Когда я поняла, что дело вот-вот примет нежелательный для меня оборот – а он с опаской стал замечать мои мало изобретательные маневры, – я пошла на преступление. Пробралась во время урока в пустую учительскую раздевалку и украла его шарф. По ночам я уносилась в обнимку с вожделенным запахом в такие миры, о существовании которых и не подозревала...
Во время летних каникул я мечтала о начале занятий, потому что запах одеколона почти выдохся и стал еле уловим. Но первого сентября меня настигло горькое разочарование. Когда я приблизилась к учителю с маленьким букетиком незабудок, мои натренированные ноздри уловили совсем другой, тяжелый и неприятный, чуть сладковатый запах. С той минуты я его возненавидела...
– Кого? Запах или географа? – Потапов инстинктивно дотронулся рукой до щеки и слегка пошевелил пальцами перед носом.
– А для меня это было неразрывно, – усмехнулась Мария. – Конечно же, я была влюблена в этот запах, настолько ассоциативно точно попадал он в мои неразбуженные сексуальные желания. Потом, уже будучи студенткой, в магазине, нагруженная до ушей продуктами, я унюхала от женщины, стоящей передо мной, очередной, убийственный для меня запах. Она сделала свои покупки, вышла из магазина, а я шла за ней как привязанная, чуть не наступая ей на пятки. Когда она дважды недоуменно обернулась, я, запинаясь и извиняясь, попросила назвать ее духи. Она назвала, но в Москве их было не найти. Это был экзотический запах, вывезенный из Индии. Я долго шла по следу, и в результате мне привезли упаковку этих духов. Тогда мы и познакомились с отцом Ксюши...
Потапов невнятно хмыкнул и пробормотал:
– Он тебя обнюхал и попросил поменять парфюм?
– Гораздо хуже. Он не просил менять духи, более того, они очень ему понравились. Но, нанюхавшись, он начал чихать как ненормальный, без перерыва. Потом заболело горло, и мы решили, что он простудился. Я ухаживала за ним несколько дней, но потом мне необходимо было уехать. После моего отъезда он моментально выздоровел. А потом... когда я вернулась, все началось по-новой.
– Нет повести печальнее на свете... – усмехнулся Потапов. – Из вышесказанного я могу заключить, что к своим духам ты была привязана больше, чем к мужу.
– Наверное... – протяжно отозвалась Мария. – Я, возможно, вообще «факир на час». Я не привязываюсь к мужчинам. Более того, они думают, что используют меня, а на самом деле это я их использую. И всякий раз, ну почти всякий, тот, с кем я провела ночь, начинает понимать, что женщина больше, чем просто секс. Меня преследуют, предлагают руку и сердце либо постоянную, высокооплачиваемую связь... А для меня войти дважды в одну и ту же воду просто невозможно. Смотрю на того, с кем провела время, и думаю: «Это надо же, и как меня угораздило, да ни за какие блага мира он больше до меня не дотронется!»
– Это что же, скрытый феминизм в тебе бродит?
– Не знаю. Я не думала об этом.
– Значит, сейчас ты смотришь на меня, постылого, и думаешь о том, как бы избавиться от моих надоевших притязаний?
Мария долго молчала, потом вздохнула глубоко и, выпутавшись из своего кокона, забралась к Потапову на колени.
– Я бы тогда не предлагала тебе купить пирс... И потом... ты сам очень скоро откажешься от меня. Поймешь, что перестал удовлетворять меня, и откажешься. А это произойдет неизбежно. Я получаю ту необходимую мне полноту чувств только тогда, когда меняю мужчин и они мне за это платят.
Потапов обнимал послушное теплое тело Марии и готов был разрыдаться. Он все понимал... Ее уникальная природа не могла быть чьей-то. Она принадлежала себе и с легкостью шла на короткие любовные всплески, умея при этом отдаваться с такой полнотой и неистовством, что каждый новый ее партнер терял голову, понимая, какое сокровище попало в его руки... Ему и в голову не приходило, что, пока он проживал головокружительное «послевкусие», его женщина была уже далеко, и он безнадежно отстал в своих попытках догнать и удержать за ускользающий хвост эту причудливую птицу Феникс...
* * *
...Потапов приоткрыл глаза и сразу увидел зазывный взгляд «шоколадки», казалось, не отпускающей его даже когда он притворялся спящим. Машинально ответив мулатке восхищенной полуулыбкой, Потапов прошел через тамбур в соседний вагон, где располагался вполне приличный бар и, взяв двойную порцию виски, уселся за маленький столик возле окна. От всех воспоминаний разболелась голова, в левый висок лупила взбесившаяся от напряжения кровь, и он почувствовал под пальцами набухшую болезненную вену.
Эта Марина Миловская, свалившаяся на голову нежданно-негаданно, всколыхнула все то, что так неистово пытался притушить в памяти Потапов. К тому же перенапряжение последних рабочих недель вылилось в такую болезненную форму. Какого, спрашивается, черта он позволил себе так распсиховаться. И бедного Ингвара взбаламутил неизвестно зачем.
...Он вспомнил унылый ноябрьский день, когда хоронили Марию. Скорбный осунувшийся лесок напротив кладбища, где отчаянно надрывалась хриплым гортанным воплем какая-то птица... Закрытый гроб, где хоронились от прощальных взглядов останки Марии, изуродованной в автомобильной катастрофе... Заливающаяся детским тоненьким плачем уже взрослая семнадцатилетняя Ксюша... Комок мерзлой земли, брошенной на крышку гроба, ударившего прямым попаданием в сердце жесткой непоправимой неумолимостью... Две жалкие сгорбленные фигуры родителей Марии, сразу превратившихся в сухоньких безутешных стариков... Десятки незнакомых мужских лиц, и их невероятные букеты, говорившие красноречивей любых слов над могилой Марии...
Все это в один миг выбросила дотошная память в сжавшуюся болезненным комочком душу Потапова. Он сделал несколько больших глотков и почувствовал, как виски обжигает до слез его внутренности. Потапов плакал и ничего не мог поделать с этим запоздалым на несколько лет выражением своего безутешного горя. Тогда у него рыдало только сердце. Теперь женщина... эта Марина Миловская... совсем другая, но каким-то потаенным родством напомнившая ему Марию, освободила наконец-то переполненное скорбью сердце, и вся эта боль вылилась потоками нескончаемых слез. Даже первые буквы их имен и фамилий совпадали... Каких только созвучий и горьких ассоциаций не несет в себе жизнь...
Когда погибла Мария, Потапов отдыхал с семьей в Греции, на острове Эвбея. Туда позвонила ему из Парижа Ксюша. Его отношения с Марией сделались к тому времени очень сложными, запутанными, с его стороны все еще восторженно-вожделенными, с ее – сдержанными и по-дружески участливыми. Он знал, что в ее жизни появился мужчина, сумевший заменить собой десятки бывших, настоящих и грядущих любовников. Он был ирландец, но жил в Германии, и как судьба свела его с Марией, Потапов не знал. Она никогда не говорила об этом, хотя он видел его на фотографии, которую она тщательно скрывала от Ксюши. Девочка ревниво оберегала ее отношения с отцом. Соответственно своему возрасту, насмотревшись американских сериалов, с мелодраматическим надрывом провоцирующих возвышенный пафос семейного счастья, она все категоричней настаивала на том, чтобы съехаться и жить всем вместе.
Навязанный Марией пирс сделал свое дело. Двумя годами спустя, по протеже той же Марии, Потапов расстался с этой собственностью на невероятно выгодных условиях и сумел начать свое дело. Используя многочисленные шведские связи, открыл по России несколько автомобильных салонов, потом связался с нефтяными магнатами и, совсем забросив свои дипломатические интересы, превратился в удачливого преуспевающего российского бизнесмена. Его семья продолжала жить в Стокгольме, в просторной красивой квартире в центре города, а сам Потапов мотался из России в Швецию, понимая с каждым визитом в Москву, что Мария уже никогда не будет принадлежать ему.
– Почему ты не расскажешь Ксюше о Крисе? Если между вами такая сумасшедшая любовь, то бездарно терять время, – с досадой спросил как-то Потапов у Марии. – Ксюша – взрослая девочка, сама скоро замуж выскочит. Зачем приносить себя в жертву?!
– У него тоже все непросто, Ник. – Мария грустно покачала головой. – Жена – крайне неуравновешенная психически особа. Периодически наступают обострения, и она лечится в клинике для душевнобольных. Дико ревнует Криса, следит за ним, у нее обостренная до ясновидения интуиция, и каждый наш «загул» заканчивается для нее новым припадком... Она повсюду ездит с ним. Две недели назад он был в Москве, она унюхала на нем запах моих духов... и он еле довез ее до Мюнхена. Я устала... Он безумно любит меня, но свой крест будет нести до конца...
Еще через какое-то время глубокой ночью Потапова разбудил телефонный звонок в его московской квартире. Приглушенные рыдания заставили его в одну секунду проснуться.
– Мария? Ты где? Что случилось? Я сейчас приеду!
– Не надо... Я стою под твоими окнами.
Через пять минут взъерошенный полуодетый Потапов буквально втащил на руках обессиленную от слез, сразу подурневшую осунувшуюся Марию. Сначала она не могла даже говорить. Ее трясло, она никак не могла согреться, цеплялась за него, как утопающий за соломинку, бессвязно бормотала... Потапов уяснил, что она рассталась с Крисом. Сочинила версию своего замужества. Он поверил. Или сделал вид. Его жене было необходимо серьезное лечение, а оно в первую очередь предполагало исключение всех стрессов. Отсутствие Криса моментально создавало такую ситуацию, ее психика была настроена на него, как тонкий принимающий аппарат на необходимую волну.
– И... за кого же ты вышла замуж? – осторожно поинтересовался Потапов, когда Мария отогрелась, приняла успокаивающие лекарства и даже слабо улыбалась на неуклюжие попытки своего бывшего возлюбленного вернуть ей чувство юмора.
– За тебя. – В глазах Марии тускло высветилось присущее ей хулиганство. – Я рассказала ему, как мы познакомились в поезде, как ты начал преследовать меня... Одним словом, я рассказала о тебе.
