Текст книги "Адаптация"

Автор книги: Екатерина Лесина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

       Ей не пришлось долго ждать.

       Ворота открылись, и пара охотников провела Еву сквозь лабиринт спящих мин.

       – Потом она изменила всех жителей. Я думаю, это было что-то вроде вируса. Возможно, приона. Какая-то агрессивная биологическая структура с высокой степенью устойчивости к воздействию окружающей среды, способная модифицировать ДНК.

       Водопровод. И система очистки воды, соединяющая все дома и всех людей. Оптимальный вариант.

       Что она сделала? Плюнула в колодец? Искупалась? Вылила стакан крови? Раздавила капсулу, принесенную с собой? Глеб точно знал – в воде дело.

       Яд занял место в водородно-кислородной мозаике.

       Не пей, Иванушка, козленочком станешь.

       Жители и стали, сами того не подозревая. И неужели никто не понял, что происходит? Или все утратили разум одновременно? Заснули и не проснулись? Точнее, проснулись уже другими?

       – Полагаю, одновременно произошел высев симбионта, – продолжала рассказ Айне, двигаясь по вычерченной трекером траектории. – Высока вероятность, что взаимодействие организмов куда более тесное, чем мы видим. И наша гипотетическая Ева несла в себе информацию о них обоих. Дальше просто. Система развивалась, используя в качестве опоры исходную структуру и к ней же адаптируясь.

       И развилась в это уродство.

       Все зло от баб. А Ева – первая из них.

       – Нимфа же закончила цикл развития и превратилась в царицу. Вопрос лишь в том, насколько соответствует данная социальная ниша таковой муравейника.

       Э нет, Глеба интересовали другие вопросы.

       – Она убила жителей?

       – Она вписала их в систему. Посмотри, ее стратегия выживания имеет ряд существенных преимуществ. Например, конкурентноспособность.

       Конечно, твари жрут тварей. Впору умилиться. А лучше сосчитать патроны в барабане да свести дебет с кредитом, чтоб в итоге на нулевой остаток выйти. Нельзя позволить этому существовать.

       Оно жило. Дышало. Потело разноцветной росой на белом мицелии. Цвело и радовалось, если, конечно, оно умело выражать радость.

       – Почему тут все – женщины? – Глеб изо всех сил старался не вертеть головой. В новом коридоре из стен торчали трубки. Зеленоватая кашица стекала в горловины сосудов, и девушки-близняшки следили, чтобы кашица не переливалась. В воздухе ощущался специфический гнилостный запашок.

       – Издержки партеногенеза.

       Перескочив через лужицу, Айне остановилась. Развернулась. Принюхалась.

       – Развитие из неоплодотворенных яйцеклеток. Y-хромосоме взяться неоткуда. Но они особо не страдают. Во всяком случае, пока. Не знаю, почему она не использует Игоря.

       Планшет мигнул, сменяя карту. И Айне указала на стену, велев:

       – Ломай. Тут есть проход. Должен быть, исходя из плана застройки.

       Чтоб ее с ее планами... Глеб провел ладонью по ворсистому ковру. Он выглядел плотным. Пожалуй, слишком плотным, чтобы можно было пробить с пинка.

       И потому пинал Глеб в полсилы. А ковер хрустнул и проломился. Айне, упав на колени, принялась руками раздирать дыру. Она отламывала кусок за куском, сдирая ногти и расширяя лаз. А когда он стал достаточно велик, ящерицей протиснулась в него.

       Глебу не оставалось ничего, кроме как повторить подвиг. К счастью, стена оказалась не такой и толстой. Не войлок – скорее плотный картон.

       Айне ждала. К покрытому липкой слизью лицу приклеились сухие былинки. Волосы растрепались. И цветок повис, запутавшись в тонких прядях.

       Девчонка выглядела старше, чем вчера. И даже старше, чем пару часов назад.

       Мерещится, Глебушка, креститься пора.

       – Ты идешь? – спросила она, глядя с неодобрением.

       – Иду. Погоди. Еще вопросец. Ева хочет убить ее? В смысле царицу?

       – Да. Пусть аналогия и не совсем верна.

       – Ну так и ладушки. Чего дергаться? – Глеб огляделся. Коридор, в который они выбрались, мало отличался от покинутого. Разве что стены были с проплешинами. – Принцесса сама уничтожит монстра. Мир спасен. Благодарные жители заходятся в экстазе.

       Айне посмотрела на него с жалостью и, сняв цветочек, сказала:

       – Эпимирма Ванделя проникает в гнездо лептотораксов и убивает царицу. Но ее мотивация лежит вне области морали и нравственности. Она занимает освободившееся место и использует чужих рабочих особей для обеспечения собственного жизненного цикла.

       – Так ты хочешь сказать...

       – Ева спаривалась с тобой. И Ева спаривалась с Тодом, хотя мне неприятно констатировать этот факт. В ее матке зреют оплодотворенные яйца. Ей нужно место, где об этих яйцах позаботятся.

       Вот только подробностей не надо!

       И вообще девчонка ошибается. Ева – человек.

       Она выглядит как человек. Она разговаривает как человек. Она ведет себя как человек!

       И дроиды на людей похожи. И Кира. Она улыбалась и была счастлива. А эти вокруг тоже счастливы и не понимают, в каком они дерьме. И руки у них две, и ноги у них две, и голова одна, человеческая. А если так, то их следовало бы людьми считать. Но они не люди. А Ева? Проклятье, кому тут верить?

       На все его аргументы Айне ответила небрежным пожатием плеч. И взяв за руку, сказала:

       – Идем. У тебя будет возможность увидеть самому. Если, конечно, ты поспешишь.

       И Глеб поспешил.

Глава 2. Здравствуй, Ева.

       Кабина лифта стояла на месте, лишь на цифровом табло менялись этажи. Но как же медленно они менялись!

       – На золотом крыльце... – Ева улыбнулась отражению в темном зеркале. Отражение улыбнулось Еве. Они снова будут вместе.

       Совсем скоро.

       Седовласый человек раскладывал перед Евой пасьянс из пластиковых карт.

       – Ваш паспорт. Ваша спецификация к чипу. Ваши кредитки. Ваша биография... – Седой подвинул папку к Еве. – Я надеюсь, вы осознаете всю сложность вашего положения.

       Ева осознавала. Она смотрела на Седого, пытаясь запомнить – или вспомнить? – это лицо. Он сух, как прошлогодний лист, забытый между страницами книги. Он жив, как может быть жив змей, но о змеях Еве думать неприятно.

       Он смотрит ей в глаза и улыбается.

       – Вы живы, госпожа Крайцер, и поверьте, это уже победа.

       Ева верит. Ей нравится чувствовать себя живой, несмотря на то, что жить – больно. Тело не желает привыкать к протезам, и Ева чувствует каждую мышцу, каждую кость. Она сгибает руки в локтях и любуется узорами на коже.

       Она разгибает руки и смотрит, как разглаживаются разломы складок.

       Она моргает, запоминая прикосновение век к склере.

       И дышит жадно, как будто еще недавно ей не позволяли дышать.

       – Читайте, – приказывает Седой. И Ева открывает папку. Смотрит на себя. Радуется. Ева красива. Во всяком случае та, что на фотографии.

       Сухие строки соглашения убивают восторг.

       – Я забуду? – Ева уточняет, хотя формулировки и без того предельно точны. Седой подтверждает:

       – Да.

       – То есть забуду все?

       – Почти. Ваша остаточная память будет скорректирована в соответствии с данной установкой.

       – А если я откажусь?

       Еве не хочется терять память. Если пустить их в голову, кто знает, что они сделают с этой головой? Кем она станет после эксперимента?

       Седой молча вынул из кейса револьвер.

       – Вы меня убьете? Вот прямо здесь? В палате? – Ева смеется, но смех горький. Если понадобится, то убьют. И вообще не понятно, зачем им возиться с Евой, когда есть решение альтернативное?

       – Вы сами себя убьете, – поясняет Седой. – Вы оставите предсмертную записку, в которой скажете, что не в силах справится с муками совести. Вы признаетесь в саботаже эксперимента. Вы будете чувствовать вину за смерть коллеги. Это достаточная мотивация для суицида. Револьвер ваш.

       Ева знает. Она оставила револьвер дома, спрятав в сейф с отцовскими часами и портсигаром. Но что ее сейфы для умельцев корпорации?

       – Все не так ужасно, Ева, – Седой сцепляет пальцы в замок. – Вы могли погибнуть, но не погибли. Вы могли попасть под следствие, но вас избавили и от следствия, и от суда, и от приговора. Вы получили второй шанс, и я настоятельно рекомендую воспользоваться им. Прочтите бумаги.

       Ева читает. Странно видеть будущие воспоминания, развернутые в буквенном шифре.

       – То есть я буду знать, что я работала на "Формику"? И что руководила отделом прикладной нейрофизиологии?

       – Да.

       – И что я продавала информацию?

       Седой подвинул черную кредитную карту.

       – Здесь двести тысяч. Вы были не слишком жадным шпионом. Скорее идейным.

       – Но после несчастного случая и гибели Наташи меня раскрыли.

       Кивок.

       – И выперли из проекта...

       – Да. Естественно, ваш чип был внесен в перечень неблагонадежных. Наукой заниматься вы не сможете.

       – И кем я буду?

       – Врачом. Хорошая профессия. Общественно полезная, – Седой не стал скрывать ехидства в голосе. Да кто он такой вообще?

       Правая рука Адама. И левая рука Евы. Один на двоих, любимый плюшевый мишка, поделить которого никак не возможно.

       – Вы сами понимаете, Ева, что это – единственный вариант. И не следует бояться. Мы просто заблокируем лишнюю информацию, а этот минимум... вы ведь не станете отрицать, что все здесь – правда?

       Ева не стала. Она посмотрела на фотографию и на отражение в круглом зеркальце пудреницы. Она попытается запомнить себя такой, какая была сейчас, хотя и знала – бесполезно.

       – Понимаете... это ведь буду не я. Совсем не я! – Ева толкнула папку к собеседнику, и тот перехватил, развернул и, закрыв, спросил:

       – А вы уверены, что сейчас вы – именно вы?

       Нет.

       Янус сложил карты, выровнял стопку и подвинул к Еве. И револьвер подал, сказав:

       – Выбирайте. Слово за вами.

       Он не сомневался, что Ева сделает правильный выбор.

       – Скажите... раз уж я все равно забуду, то уж теперь? Все-таки на кого же из них вы работаете по-настоящему?

       – У Януса два лица. Оба из них – правда. До свиданья, Ева. Больше мы не увидимся.

       Вот здесь он ошибся.

       Лифт останавливается, двери его расходятся, выпуская Еву из кабины. Ковровое покрытие на полу лифта меняет цвет, сливаясь с красным коридора. Медленно загораются светильники, больше похожие на наплывы слюды. Лицо гладит поток теплого и влажного воздуха.

       Ева снимает пистолет с предохранителя.

       Руки ее плотно сжимают рукоять. Пальцы ложатся на спусковой крючок.

       Сердце замирает.

       Она идет. И прогибается под ногами пол, хранит нечеткие следы, чтобы спустя мгновенье зарастить их. За спиной светильники гаснут, и свет по проводам мицелия перетекает в следующие. Все рады услужить Еве.

       – Я иду тебя искать, Ева. Ты ведь здесь? Ты рядом?

       Ева останавливается у двери. На двери три замка: кодовый и сенсорные. Сенсорные не активны. А код Ева помнит. Откуда?

       Память сползала лавиной, обнажая слой за слоем породу иных, куда более древних воспоминаний.

       Она повернула ключ в замке, толкнула дверь в квартиру, перетащила через порожек клетчатый чемодан на колесах, села в коридоре и заплакала.

       Несправедливо!

       Какое право они имели вышвыривать Еву? И черную метку вешать. И юристы, цепные псы, скакали, тыча в лицо бумагами, дескать, Ева радоваться должна, что так легко отделалась.

       Глаза у юристов были разноцветными.

       Содержание бумаг – непонятным.

       – Несчастный случай! Это был несчастный случай! – пыталась объяснить Ева, а ей отвечали: виновна. И проект свернули.

       Они наигрались.

       Сволочи! Гады! Ева пнула чемодан и вытерла слезы. Ничего. Она им еще покажет. Только нужно подождать. Раз-два-три-четыре-пять...

       ...пять-четыре-три-два-один. Ева повернула ключ в замке. За дверью начиналась лестница. Она выводила на поверхность, и Ева зажмурилась, до того ярким было солнце.

       А внутренний компас уже взял направление.

       Инстинкт выкручивал руки, требуя двигаться вперед. Куда? Зачем? Не важно.

       Ева двигалась. По линии, проложенной лишь для нее. И знала, что еще по пятерым таким же движутся равные сестры. Она слышала их, а они слышали саму Еву.

       Младшие сестры выстроились вдоль стены. Их глаза были слепы, их рты были закрыты. Их разум был подчинен одному: желанию Евы идти.

       Как легко ей было! И как прекрасно!

       Распахнулись ворота, выпуская в седой день. И открывшаяся перед Евой равнина поразило бескрайностью. Зашевелилась земля под ногами, прорезалась тысячей ртов. И тысяча же тел, темно-рыжих, в сияющей хитиновой броне, выползли наружу. Они вскипели живым морем. Они взлетели, разрывая воздух, словно пули. И звон многих крыльев оглушил Еву.

       Биение жизни было прекрасно.

       Роение длилось вечность.

       Когда тяжелые тела самок начали падать на землю, Ева шагнула. Она шла по хрустящим панцирям, запоминая звуки и запахи, закрепляя их в памяти.

       Скоро память исчезнет, сменившись другой, ложной. Она спрячет истинную суть Евы. Она изменит саму Еву, как полет меняет юную царицу.

       Она позволит уйти далеко от улья и создать свой.

       Если, конечно, Ева дойдет.

       Слетевшиеся птицы жадно склевывали беспомощных муравьих.

       Но Еву не съедят. Ева знает, как разговаривать с другими-которые-сами-охотятся. Они будут помогать, чуя в ней силу и силы страшась. А потом, когда придет время, их сменят младшие сестры, создав новый дом.

       И чтобы это случилось, следовало спешить. Жизнь диктовала свои правила. Ева хорошо их усвоила.

       Она стояла перед дверью. Смотрела на замок. Страха не осталось, как и прежней Евы, вырванной из архивов памяти улья. Ее время прошло, и скоро она исчезнет, чтобы появиться вновь, когда новым нимфам станут нужны маски.

       Это произойдет нескоро.

       Нет. Не так.

       – На золотом крыльце сидели, – пальцы скользили по квадрату замка. – Царь. Царевич. Король. Королевич.

       Пальцы сами нажимали нужные цифры, набирая двенадцатизначный код.

       – Сапожник, портной. А ты кто такой?

       Скользнула заслонка и луч сканера пробежал по сетчатке Евиного глаза.

       – Добро пожаловать, Команданте, – произнес механический голос, отворяя дверь.

       За дверью начиналась прихожая. Здесь стоял шкаф из беленого дуба и кожаное кресло рядом с высоким столиком. На столике примостился старый телефон, трубка которого упала и повисла на витом шнуре.

       Ева вернула трубку на место.

       – Эй... – из прихожей она вышла в огромный зал и остановилась. Это место было знакомо.

       Двери. Погасшие экраны. Щели вентиляционной системы. Стол. Стул. И женщина, сидящая на стуле. Высокая спинка его загибалась и раздваивалась дугами аорты. Те в свою очередь выпускали ветви более тонких кровеносных сосудов, которые сливались с полом.

       Женщина поднялась.

       Маска, скрывавшая ее лицо, отражала Еву, дробила на тысячу осколков, каждый из которых был похож на остальные.

       – Вы должны уйти... – из-за кресла выскочил Игорь и остановился, заломив руки. – Вы...

       – Выбрать не можешь? – спросила Ева и протянула руку. – На, понюхай. Я – это она. Она – это я. Ты должен меня слушать.

       Игорь попятился. Он слышал запах и запах диктовал ему подчиняться.

       – Ты совсем его задавила, – сказала Ева, глядя на все отражения сразу. – Вычистила все, что было, и теперь посмотри, разве может он тебя защитить?

       – А тебя? – маска руками придержала округлый живот. Ева появилась вовремя. Судя по сроку, место для кладки уже подготовлено. Тем лучше. Скоро пластиковые соты кувезов наполнятся новой жизнью.

       – И меня не сможет. Он ничего не может. Тогда зачем он нужен?

       Ева повернулась к Игорю и велела:

       – Иди сюда.

       Шел боком, нехотя, но шел. Остановился в двух шагах и вперился в пол.

       – Я выберу себе другого, – Ева выстрелила в упор. Эхо прокатилось по комнате и, ткнувшись в бетонные стены, умерло. Пуля вошла в правую глазницу и вышла в затылочной части, разбрызгав осколки кости и мозгового вещества.

       Агония длилась недолго. Гифы симбионта жадно проглотили кровь и оплели тело, заключая в плотный кокон пищеварительного пузыря.

       – Ты молода, верно? – Ева приблизилась к сопернице и положила руки на плечи. – В тебе нет памяти и опыта. Ты умеешь звать, но не умеешь делать так, чтобы дочери твои не гибли. Ты имеешь силу, но не способна ее рассчитать. Твои инстинкты тебя ведут, но разум еще спит. Это плохо. Я исправлю. Посмотри мне в глаза.

       Она подчинилась. В прорезях зеркальных глазниц ее зрачки казались белыми, а радужка, напротив, винного цвета. Темный гранат в желтоватой оправе белка.

       Ее глазами на Еву смотрели все младшие сестры. И она приказала им спать.

       – Не надо бояться.

       Они не боялись. Они видели, слышали, понимали и подчинялись. Они готовы были к переменам, а Ева готова была перемены дать.

       Только сначала следовало кое-что сделать.

       Ева сняла маску.

       – Здравствуй, Ева, – с трудом произнесла женщина. Ее лицо было знакомо.

       Ева видела эти высокие скулы и глаза, меняющие цвет. Помнила брови, слишком темные для типа лица. И волосы, скрученные двумя жгутами.

       Смотреться в живое отражение было странно.

       – Здравствуй, – Ева уперла ствол под грудь и трижды нажала на спусковой крючок. – Ева.

       Ева склонилась над телом, закрыла ему глаза и маску вернула на место.

       – Прости.

       В голове звенел муравьиный рой, пел песню новой жизни, и Евин голос был готов ее дополнить.

       Переступив через мертвеца, Ева подошла к креслу. Она села, прижимаясь к изогнутой спинке, и закричала, когда иглы симбионта пробили мышцы и позвоночный столб.

       По телу прокатилась судорога. Застыло сердце. Замерли на полувздохе легкие. И спазмировавший желудок вытолкнул из горла желтоватую жижу.

       Ева слышала, как прорастают в ней корни чужой жизни. Они раздвигают слои клеток и, растворяя оболочки, пьют содержимое. Они расплетают нити ДНК, сверяя с эталоном, и как меняют эталон.

       Королева умерла.

       Да здравствует королева!

Глава 3. Вышел месяц из тумана.

       Тод лежал на крыше. Внизу царила суета. Метался по поселку луч уцелевшего прожектора, выхватывая дома и людей. Попав под прицел света, они замирали, превращаясь в удобные мишени, словно прожектор подыгрывал Тоду.

       Нечестно.

       На парапете крыши множились красные звездочки крови. Тод устал их слизывать. Он машинально вытер нос и, перевернувшись на спину, стащил свитер. Придавив коленом, он растянул ткань и распорол на широкие ленты. И пускай они и так в крови, но это лучше, чем вообще ничего.

       Пока передышка.

       Ненадолго. Идти надо. Вот только сначала дырки заткнуть. Та, что в плече, сама затянулась. Пуля прошла аккуратно, и раневой канал запечатали пробки тромбов. Если не слишком дергаться, то этого хватит. А вот побитый картечью бок зудел совершенно непотребнейшим образом. Тянуло почесать.

       Тод держался.

       Сложив ткань вчетверо, он прижал к рваной ране на левом бедре, перехлестнул ремнем и затянул. Пуля сидела внутри, впившись в мышцы мягкими лепестками и разможжив сосуды. Она подобралась вплотную к артерии и при малейшем движении норовила сократить расстояние.

       Если повезет, не сократит.

       Сирена смолкла. Прожектор замер. И Тод заглянул за парапет. Суета внизу остановилась. Люди замерли манекенами, а манекены один за одним падали на землю. Кукловод обрезал нити? Или кукловода не стало?

       Тишину, воцарившуюся в поселке, нарушали лишь треск пламени, гудение ветряка и собственное Тода дыхание. Память снова перелиняла. Оказывается, адски неустойчивая штука, эта память.

       – Модификация Си, – седовласый человек зачитывал вслух Тодову карту. – Базовые характеристики стандартны. Тестовые показатели – в пределах нормы. Высокая степень унификации. Склонностей и талантов к чему-либо не обнаружено.

       Человек отложил дело и снял очки. Убрав их в футляр, поинтересовался:

       – Ну а сам ты что думаешь?

       Тод думал, что сидящий напротив тип доверия не внушает. И что полковник Говорленко со всеми его странностями и тайной неприязнью куда как ближе и понятнее. Во всяком случае от него хотя бы ясно, чего ждать.

       Этот же сидит, рассматривает. У него полное досье, там объект по имени Тод разложен на цифровые и символьные составляющие, и иных искать не стоит.

       – Вам виднее, – отвечает Тод.

       – Мне виднее, – соглашается человек, переворачивая лист.

       Почему они до сих пор используют бумагу? Или в этом скрывается высочайший бюрократический смысл? Тайна ордена, которую не откроют неофиту.

       – А вот отчет группы внутреннего надзора отмечает, что ты пишешь стихи.

       Удивляться не следует. Пожалуй, удивительно, что внутренний надзор прямо в голову не заглядывает. Хотя как знать, может и заглядывает, вытаскивает Тодовы мысли, чтобы заполнить ими очередной бланк.

       Жертва системе, заверенная чернильным кругом печати.

       – Так врут? – Седой ждет ответа.

       – Нет.

       – Значит, пишешь?

       – Да.

       – И как стихи?

       Вот об этом Тода точно никогда не спрашивали. И что ответить, он не знает.

       – У меня не было возможности получить адекватный критический разбор.

       Седой хмыкнул и, достав из нагрудного кармана ручку, сделал пометку. Со стального пера скатилась синяя капля и кляксой села на лист.

       – А сам как оцениваешь?

       Седой подул на чернила, увеличивая площадь загрязнения.

       – Или ты не способен оценить? К слову еще один интересный эпизод. Вот, возьми, – Седой вытянул бумагу из стопки и подвинул к Тоду. – Характеристика. Составлена твоим непосредственным начальником.

       Значит, полковник все-таки сдержал слово. Приятно, хотя бессмысленно. Не ясен и интерес, испытываемый Седым к характеристике и Тоду.

       – Читай, читай, – говорит он. И Тод читает, скользя по строкам выверенных слов.

       – Дочитал? А теперь скажи, какое слово там является определяющим? Не знаешь? А я скажу: исполнительный. И не склонный к проявлению инициативы. Комплемент, между прочим.

       – Это плохо?

       Из папки появился еще один лист, который Седой также отдал Тоду.

       – А это писал твой напарник. И там уже говорится, что ты у нас инициативу проявлять обожаешь. Для полноты взглядов вот расшифровка стенограммы от твоего товарища по партии. Кличка Беркут. Так этот Беркут утверждает, что ты – настоящий орел. Идее верен. Идеалы чтишь. Он считает, что тебя убрали и готов мстить за твою смерть.

       – Задание требовало соответствия легенде.

       – Молодец, – Седой поднял руки. – Наконец мы добрались до сути. Вот твой талант. Соответствие. Ты – хамелеон. Ты считываешь чужие ожидания и натягиваешь ту шкуру, которая позволяет тебе этим ожиданиям соответствовать. Если, конечно, я не ошибаюсь.

       Он ошибался. Тод не пытался подстраиваться под других людей. Он просто выполнял свою работу.

       Седой достал резной футляр и кисет с табаком. Трубку он набивал не торопясь, наслаждаясь процессом, и Тоду не оставалось ничего, кроме как сидеть и ждать.

       Из сейфа появилась бутылка "Реми Мартен", широкий бокал и половинка лимона, поставленная срезом на блюдце с голубой каймой.

       – Вы собираетесь задействовать это мое свойство?

       – Именно, – Седой налил коньяка на два пальца, поднял бокал, зажав ножку между средним и безымянным пальцами, а тело баюкая в ладони. Наклонившись, вдохнул аромат. – Ты даже сейчас задаешь те вопросы, которые я хочу слышать.

       – Совпадение.

       – Если так, то у тебя не будет шанса. Но я все-таки надеюсь на свое чутье. Прежде оно не подводило. И сейчас, как мне кажется, вариант более чем удачен. Видишь ли, У хамелеонов есть преимущество. Они способны изменяться.

       Седой поставил бокал, не сделав и глотка. Вернувшись в кресло, он сложил листы в папку, затем разделил стопку пополам и часть спустил в шредер. Лезвия кромсали полотно, а Седой наблюдал за процессом. Вторая половина Тодова дела отправилась следом за первой.

       – Имя мы, пожалуй, оставим. А вот остальное придется скорректировать. В том числе я говорю и о памяти.

       – И кем я буду?

       – Тодом. Собой, каким ты был на выходе из инкубатора. Серийный номер определим позже. Модификация останется, она вписывается в структуру эксперимента. Генетическую карту мы подправим...

       – Я правильно понял, что нынешней памяти не останется?

       – Не совсем. Ее не останется на некий период времени. Надеюсь, не слишком длительный. А когда вернется... я надеюсь, у тебя получится дожить до того дня, когда она вернется.

       Тод дожил. Куски мозаики сложились в голове и прочно сели на клеевую основу логики. Структурные элементы жизни соответствовали друг другу, но от этого соответствия возникало одно стойкое желание: приставить дуло к подбородку и нажать на спусковой крючок.

       Дуло он прижал к парапету, выбирая цель.

       Их хватало на земле. Жестяные белочки в игрушечном тире.

       – Десять негритят решили пообедать, один вдруг поперхнулся, их осталось девять, – Тод снял одну из целей, тело вздрогнуло, но не шелохнулось. – Девять негритят, поев, клевали носом, один не смог проснуться, их осталось восемь.

       Пули ложились точно. Ответный огонь не открывали.

       – Пять негритят судейство учинили, засудили одного, осталось их четыре.

       Жаль. Было бы веселее, если бы стреляли в ответ.

       – Последний негритенок поглядел устало, он пошел повесился, и никого не стало.

       Доступные мишени закончились, и Тод поднялся. Ногу дергало. Бок зудел. И чего ради все это было? Ради того, чтобы Айне попала в бункер.

       – Идиот! – Тод хлопнул ладонью по лбу. – Какой же ты, мать твою, идиот...

       Спуск оказался тяжелым. Нога подводила. И рана на плече раскрылась. Но это перестало быть важным. У Тода имелась цель.

       И она находилась в относительной близости.

       К бункеру добрались. И Айне остановилась. Она знала эту лестницу. Она поднималась по ней, выбираясь из убежища, и в убежище спускалась, чтобы помочь Тоду.

       А теперь он помогал ей и, наверное, умер. В прочитанных книгах встречалась информация о том, что один человек способен воспринимать физическую гибель другого, но Айне не знала, насколько данные верны. И возможно ли их экстраполировать на андроида.

       Ей было горько.

       И еще идущий по следу человек вызывал раздражение.

       Он – не Тод. Он тоже сильный. Иногда злой. И стрелять умеет. И не испугался во время прорыва. Но он – не Тод!

       – Куда теперь, – спросил Глеб, переводя дух. – Вверх? Вниз?

       – Вверх.

       А она спускалась и поднималась. Но трекер указывал, что цель находится пятью этажами выше. И внутренний голос, который появился недавно, соглашался с указанием.

       Айне побежала. И Глеб побежал за ней. Он двигался неуклюже и шумно, но главное, что он был. Глеб поможет. Он боится Евы. А страх – сильный мотив.

       Лестница вывела в коридор. Темный ковер. Восковые наплывы светильников. И дверь. Дверь приоткрыта. Значит, опоздали.

       Глеб приложил палец к губам и, как будто этого не достаточно, добавил:

       – Тихо.

       В его руке появился смешной револьвер с коротким дулом. Щелкнул курок. Шевельнулся барабан. Глеб крадучись направился к двери.

       – Нет, – также шепотом произнесла Айне. – Ты не знаешь, что за ней.

       – А ты знаешь?

       Да. Конечно. За дверью будет прихожая со шкафом и старым телефоном. Дома в ней обитал Тод, хотя у него имелась собственная комната, но он все равно прихожую облюбовал. Сказал, что эта территория – его. Айне согласилась.

       Здесь все то же самое. Только нет на вешалке черной куртки.

       И кровью пахнет очень сильно. Неужели Глеб не ощущает запаха? Он осматривается. Чешет кончик носа дулом револьвера. Так нельзя. Оружие обидится.

       Оружие надо любить.

       – Айне? – голос Евы донесся из зала. – Это ты пришла? Заходи. Гостьей будешь.

       – Это я пришел, – ответил Глеб, знаком приказывая молчать.

       – Глеб?

       – Глеб. Впустишь? Или я не тот гость, которого ты видеть хочешь?

       Он спрятал револьвер в рукав и решительно толкнул дверь.

       – А теперь скажи, птичка моя певчая, на кой ляд ты меня отключила?

       – Чтобы уберечь.

       Айне подобралась на цыпочках и, сев у двери, приникла к щели. Ей был виден угол комнаты с двумя экранам, разделенными белым швом, и сидящая в кресле Ева.

       А вот Глеб стал вне поля зрения.

       – И от чего же уберечь, золотко? Или, правильнее будет спросить, для чего?

       – Для меня.

       – Ну да, ну да... а начинался триллер так невинно... А Игорь где? Погиб поручик от дамских ручек? И смена новая нужна? Премного благодарен за доверье. Старый конь борозды не попортит. А что сожрете мозг, так, право, был ли нужен?

       Ева медленно покачала головой. Она смотрела на Глеба и только на Глеба. И глаза ее сияли любовью.

       – Она просто была очень молодой. У нее не было опыта.

       – А у тебя, значит, есть? – напряжение в его голосе нарастает. Но убивать не спешит. Почему?

       – У меня есть память всех циклов улья.

       – И сколько их было?

       – Два. И я помню их опыт.

       – Нельзя помнить опыт, лапочка.

       Айне осторожно тронула дверь, расширяя щель. Ева по-прежнему не обращала внимания ни на кого, кроме Глеба. Это хорошо. Пусть они разговаривают.

       Нащупав рукоять пистолета, Айне вытянула оружие. Оно по-прежнему было тяжелым и неудобным. Но шанс будет лишь один, и надо им воспользоваться.

       – Вы развиваетесь, – теперь Айне видела и Глеба, он сидел на корточках над телом беременной женщины и смотрелся в ее лицо. Лицо почему-то было гладким и блестящим. И Айне сообразила, что это – не лицо, а маска.

       Снять пистолет с предохранителя. Держать крепко, двумя руками. Целиться, не прищуривая глаз. Направить ствол на цель, чтобы прицел, мушка и объект оказались на одной линии.

       – А я поверил, что ты настоящая. В смысле, человек. Они вели себя иначе. Или правильнее сказать, это ты вела себя иначе?

       – Я и была человеком.

       – Неужели?

       – У меня ее память, – Ева щепотью коснулась лба, и движение это сдвинуло ее с линии огня. – Я была Евой.

       – А настоящая?

       – Я настоящая.

       – Ложь.

       – Почему? Я помнила ее жизнь и ее смерть. Я испытывала ее эмоции. Я совершала поступки, которые совершила бы она. Я и есть Ева. Не надо, Глеб. Если ты убьешь меня...