Текст книги "Адаптация"

Автор книги: Екатерина Лесина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Сфинкс недвижим и глядит на Химеру:

– Сюда, Химера! Остановись!

Химера отвечает:

– Нет, никогда!

– Не бегай так быстро, не залетай так высоко, не лай так громко!

– Не зови меня больше, не зови меня больше, ибо ты всегда нем!

– Перестань извергать пламена мне в лицо и выть мне в уши: тебе не расплавить моего гранита!

– А тебе не словить меня, страшный сфинкс!

– Ты слишком безумна, чтобы остаться со мной!

– Ты слишком тяжел, чтобы поспеть за мною!

Флобер Гюстав, Искушение святого Антония

  Пролог.

       3 сентября 2037 года, г. Витебск, Белорусский анклав.

       Пробив дом насквозь, палец уперся в столешницу. Кривой ноготь поскреб лаковую поверхность, и в голограмме образовалась дыра.

       – Прекратите, – попросил седовласый человек, сидевший во главе стола.

       – Вот не понимаю я, – ответил толстяк, вытаскивая палец. Аппаратура тотчас восстановила изображение. Даже дымок над домом нарисовали, ироды. Дымок качался, крыша сверкала черепицей солнечных батарей, а вместо флюгера крутился ветряк.

       Толстяку очень хотелось сдавить ветряк в кулаке, а лучше – черную коробочку прибора, чтобы тот хрустнул и стер долбанную картинку.

       Но вместо этого он спрятал руки за спину и передвинулся, становясь поближе к узкой щели кондиционера. Озонированный воздух вмиг высушил слизистую носа и вызвал почесуху в ладонях, зато и пот, которым пропиталась вся рубашка, выветрил.

       – И чего же вы не понимаете? – седовласый внимательно следил за собеседником, на чьем широком лице застыла гримаса брезгливости. – Инструкции предельно ясны.

       Оно-то, конечно, так. Инструкции ясны, яснее некуда. Как для дебилов писаны. А с их точки зрения остальные и есть дебилы.

       Удобненькие такие. Послушненькие. Кинешь им косточку обещания, они и рады стараться.

       Хотя, конечно, косточки порой хороши. Вот кабинетик этот взять: славный. Просторный. Мебелишка дубовая, солидненькая, аппаратура новенькая, хозяин, впрочем, тоже. С прежним толстяк лучше ладил. А этот – ну чисто дроид, скотина бездуховная, вперился глазьями и мозолит, мозолит, точно до самое души добраться жаждет.

       Хрен ему, а не душу. Толстяк даже фигу скрутил. За спиною, конечно.

       – Я жду, – в голосе седовласого появились стальные нотки. Послать бы его... всех бы их послать. И свалить на вольные хлеба.

       Мечты-мечты. Из этого мира не свалишь.

       Толстяк вздохнул и, облизав губы, пояснил:

       – Ему-то это зачем? Вот все это! Вот... – он развел ручонки и наклонился, точно пытаясь накрыть собой голограмму. И под весом человека стол сухо заскрипел, красный глазок аппарата замигал ярче, быстрее, а голограмма перешла в режим минимального разрешения. Теперь у брюха начинались болота.

       Желтовато-бурые, в прорехах мелких озер, они растянулись на весь стол. Кое-где болота разрезались маренными грядами и широкими клиньями минеральной почвы. Растопыривал лапы сизый ельник, тянулся острыми вершинами к нарисованному солнцу. Желтыми нитями пролегли русла старых ирригационных каналов, синими – ручьев.

       Меж ними-то и лежали серые октаэдры будущих поселений. Сверху они походили на тусклые головки вирусных капсул, ввинтившихся в клетку, и шеи стальных опор, пробивших мембрану болота, лишь усугубляли сходство.

       – Даже если все будет так, как он говорит...

       – Будет, не сомневайтесь, – сказал седовласый, подпирая подбородок сцепленными руками.

       -...это еще не значит...

       -...это совершенно ничего не значит, – седовласый приложил большой палец к скану. – Равно как и ваши душевные терзания, которые прежде не были вам свойственны.

       Поселений было восемь. Расположенные на одинаковом друг от друга расстоянии они сплетались паучьими ножками кабелей связи в единую сеть.

       – У вас имеется спецификация. Материалы. Трудовые ресурсы. Опыт, за который вас, собственно говоря, и выбрали подрядчиком. И я не понимаю, что именно мешает вам начать строительство.

       Вопросы мешают. Вранье, которым мир переполнился так, что того и гляди хрястнет напополам, как старый мех. И полезет из дыр совсем не шмотье тетушки Цили, а... а то, о чем лучше и не думать. Вообще оно лучше бы не думать. И толстяк честно пытался, да вот как-то оно не выходило.

       А седовласый все говорил, оглаживая большими пальцами квадратный подбородок. И толстяку приходилось слушать и стоять смирненько, потому как с их доверенным лицом не шутят. Так и чипа серебряного лишиться недолго. У Седого, небось, платиновый стоит, если не иридиевый. Но иридиевый – сказка, а толстяк в сказки давно уже не верил.

       – И советую вам строить хорошо. Тогда, быть может, вас сочтут достаточно полезным, чтобы предоставить место. Вы же хотите жить?

       Смешной вопрос. А кто не хочет-то?

       – Поэтому давайте перейдем к обсуждению конкретных деталей.

       – Тут самое слабое место, – толстяк развернул голограмму, увеличил масштаб и поднял глубинный слой. Теперь кабели походили на толстых удавов, перевитых широкими лентами поплавков. – Малейшее повреждение и каюк всему отрезку.

       Седой дернулся. Не по вкусу ему выраженьица? А и пускай терпит. Сам пришел, сам нашел, сам слушать захотел. Олег Савларов – не какая-нибудь мелкая сошка. Он – специалист! А они все ж таки ценят специалистов. Или врут, что ценят?

       – Можно поставить дополнительный контур...

       – Ставьте.

       -...и проложить дублирующую ветку.

       – Делайте.

       Как просто все. Сдалать-то недолго, были бы деньги. Но глянув в мертвые глаза Седого, Савларов понял: будут деньги. И люди будут. И если надо, то все подохнут на долбанных болотах, но построят поселения.

       – Теперь здесь, – ладонь зависла над одним из октаэдров и потянула вверх, увеличивая масштаб. – Как понимаю, план типовой. За прототип, если не ошибаюсь, взяли "Либерите"?

       – Не ошибаетесь.

       Еще бы, да Савларов все их базы знал, как свои собственные. Да отчасти они и были собственными, выношенными-вымученными, рожденными в голове, реализованными в полимерном бетоне.

       – Итого, имеем центральный полностью автономный модуль. "Муссон" как здесь ставить не советую, лучше на "Восток" замените. Оно, конечно, места свободного поменьше, но уровень надежности выше на порядок. Буферная зона, здесь все понятно. Внешний периметр рекомендую бить не квадратами, а лучами, общая форма способствует. Стена – граница? – Савларов быстро тыкал пальцем в указанные части, и октаэдр послушно распадался на детали. – Купол лишнее. Во-первых, создаст проблемы с вентиляцией, во-вторых, если то, что я слышал, правда – не поможет.

       Седой кивнул и сделал знак продолжить.

       – Стеночку вот поднимем на полметра. Сектора обстрела...

       Разговор вошел в привычное русло, и толстяк совсем успокоился. Он даже потеть перестал и лишь изредка, словно невзначай щупал шею, а потом тайком вытирал пальцы о брюки.

       Не нравилась ему эта затея, ох не нравилась.

       Да только кто его спрашивает-то?

       Альфа, Бета, Гамма.

       Каппа. Пси.

       Омега.

       Названий и то толковых подобрать не сумели. Или им плевать, как оно называется? Игру затеяли. Ну конечно, как же он сразу-то не догадался? Для этих все вокруг игра и игрушка.

       От глухой ненависти заломило зубы. И Савларову пришлось склониться над столом, прячась от внимательного взгляда Седого. Прислужничек. Собачка дрессированная, которая глядит на хозяина и лапою дрыгает, надеясь, что тоже когда-нибудь хозяином станет и получит право дрессировать других собаченций. А вот хренушки! Про возможность получить бессмертие свистят много, только не такие они и дураки, чтоб своей вечностью с другими делиться.

       Ничего. Найдется и на них управа.

       Выбравшись из кабинета, где за дубовым столом на стуле-троне восседало седовласое ничтожество, Савларов долго отирался в холле, разглядывая завитушки на капителях колонн. Столь же внимательно он изучил люстру в виде креста и панораму города на мозаичном полу. За завесой стеклянной двери шелестел ранний дождь, точно намекая: торопись, Савларов.

       Он и торопился, как умел.

       Вышел на крылечко, вытащил из пухлого кейса зонт и, раскрыв, шагнул в мутную пелену. Дождь вздыхал, подошвы ботинок скользили по листьям. В лужах дрожали черные тени тополей.

       Сроки, конечно, впритык. Даже слишком уж впритык, если разобраться. И в этом Савларову виделся еще один вызов. Если успеть, то, глядишь, и выйдет серебряный чип на золотой сменять. А там уже другое отношение, другие ставочки...

       Ближайшая тень вдруг шагнула наперерез. Она была черна, как подобает тени, и угловата, хотя двигалась плавно. Только когда тень потянула белые руки, Савларов понял, что это и не тень вовсе, а человек. Женщина в черном дождевике.

       – Чего надо? – спросил он, выставляя зонт как пику.

       Она откинула капюшон – стал виден белый овал лица и короткие волосы странного цвета.

       – На золотом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. А ты кто такой? Отвечай!

       Сумасшедшая. Пробралась на территорию и теперь пристает к людям. Савларов зонтом попытался оттолкнуть девку, а она протянула руки и сказала:

       – Отдай!

       – Дамочка, убирайтесь, пока я...

       Ударили сзади, точно в межреберное пространство, затыкая лезвием сердце, а ладонью – рот. Савларов чувствовал, как вынимают нож, и как на землю кладут.

       Шаги убийц растворились в шелесте дождя, а тени смешались с иными тенями. А Савларов умирал, глядя на луну, отчего-то не круглую, но овальную, словно лицо незнакомки. Потом луна снова стала круглой, но лишь затем, чтобы превратиться в октаэдр.

       Альфа. Бета. Гамма.

       Каппа. Пси.

       Омега.

       Смысла все равно не было. Поселки построят в любом случае. Но тогда зачем убивать?

       Луч света рассекал комнату на две половины. Левая была темна. И правая была темна. На белом озере стола выделялся черный планшет и сумка, чье содержимое вывалили на пол, отчасти растоптав, отчасти – распинав по комнате.

       Синеволосая девушка сидела на козетке и перебирала бумаги, раскладывая на две кучи. Первую она убрала в сумку, а из второй принялась складывать фигурки оригами. Движения ее были точны, и бумажный зверинец на краю стола быстро разрастался.

       Закончив, девушка выстроила зверей цепью.

       – И зачем было убивать? – парень, наблюдавший за подругой из другого угла, нарушил молчание.

       – Так интереснее.

       – Это не игра.

       – А что тогда?

       – Шанс.

       Девушка пожала плечами и, вытащив кремниевую зажигалку, попыталась поджечь бумажного человечка. Зажигалка щелкала. Огня не было.

       – Для кого шанс? Ты и вправду думаешь, что на болота они не пойдут? – девушка принялась стучать зажигалкой по полу. Частота ударов возрастала, и парень не выдержал. Поднявшись, он в три шага пересек комнату и отобрал зажигалку.

       – Я думаю, что они пойдут всюду. Реки, моря, океаны. Антарктида и Сахара. Горы и долины. Болота в том числе...

       – Нет повести печальнее на свете, – девушка смотрела снизу вверх, но глаза ее были полузакрыты. Голубые прядки обрамляли лицо. На белых руках тенями лежали вены, особенно темные на сгибах.

       Парень продолжил:

       – Экстремальные условия отчасти послужат сдерживающим фактором.

       – Зверье адаптируется.

       – Да, несомненно. Но не сразу.

       – Сразу.

       – Даже если так, то в такой среде просто невозможна высокая видовая насыщенность. Ниши узкие. И конкуренция даст шанс.

       – Признайся, тебе просто хочется доказать, что ты – самый умный, – девушка требовательно протянула ладонь. – И поиграть с настоящими человечками.

       – Как и тебе.

       Парень сам щелкнул зажигалкой и поднес огонь к первой из фигур – бумажному муравью.

       – У них нет оптимумов существования. И нет пессимумов, существование ограничивающих, – девушка жадно наблюдала, как рыжее пламя поглощает одного зверя за другим. – Нет ареалов распространения. Они абсолютно адаптивны.

       – Тем выше конкуренция.

       – И все равно ты ошибаешься, – она пальцем тронула пепел. – Нельзя встроить старую деталь в новую систему. Ты снова хочешь их спасти, а надо – адаптировать. Я знаю как.

       Огонь добрался до края цепочки, но девушка уже потеряла к нему интерес. Теперь она разглядывала собственные руки.

       – Знаешь – делай. Только, пожалуйста, не надо больше никого убивать!

       – Поцелуй.

       – Что?

       – Поцелуй меня и я пообещаю, что не буду никого убивать. – Она поднялась и неловко обняла парня: – Мы родственники, да, но мы разные! Генетически разные! Сейчас все друг другу настолько разные, что только у близких родственников и может получиться. А я тебе помогу. Я тебе и с дроидами помочь хотела. А ты взял и закрыл проект. Позволил людям диктовать условия. Какой в этом смысл? Никакого. Работай мы вместе, все бы получилось. И еще может получиться. Отмени приказ.

       – Нет.

       – Тогда хотя бы послушай. Мои наработки, они подойдут! Я отдам. Просто так, чтобы ты...

       Он отцепил ее руки и буркнул:

       – Ева, отстань. Просто отстань от меня, ясно?

       – Совсем?

       – Ты же получила, что хотела? Так исчезни. У тебя свои игрушки, у меня свои. Ты не мешаешь мне, я не мешаю тебе. Понятно?

       Она кивнула. Адам, потянув носом, добавил:

       – И хватит жрать вельд. У тебя от него окончательно мозги сплавляются.

       Он был не прав. С мозгами у Евы все было хорошо, а от вельда становилось только лучше. В голове прояснялось, и рождавшиеся мысли удивляли гениальной простотой. Ева справилась бы сама, вот только... каждой Еве нужен Адам. Иначе порядка не будет.

       Строительство началось в срок.

       Второе строительство также началось в срок.

       А спустя четыре года Европы не стало.

Часть 1. Адсорбция

.

Глава 1. Человек – это звучит гордо.

       Время: 12:42, 22 октября 2042 года.

       Место: северо-западные окрестности поселения Омега. Бывший заказник «Ельня»

       Солончаки начинались за Яськиной Падью. Из жижи болота поднимался горб, вершина которого слюдяно поблескивала на солнце. Издали она смотрелась этакой лысиной посреди темного волглого ельника. Еще на середине холма деревья становились ниже, ветки их теряли былую гибкость и при малейшем прикосновении осыпались дождем желтой иглицы. Глеб поднял парочку и приложил к пальцам. С прошлого раза стали длиннее. И деревья вытянулись, побурели.

       Иголки Глеб сунул в карман: пусть докторша решает, чего там да как с мутациями, а Глебушкино дело – образцы взять.

       Слева хрустнула ветка. И еще одна, уже ближе. Глеб перехватил винтовку и шагнул назад.

       Хруст множился.

       Широкая лапа ели мазнула по макушке, заставляя пригнуться.

       Хруст приближался.

       Глеб опустился на одно колено, прижал винтовку к плечу и, глубоко вдохнув, замер. Сердце отсчитывало время почище хронометра.

       Первым на тропе показалась старая свинья черного с проседью окраса. Редкая щетина и обвисшие бока выдавали в ней животное домашнее, но вот потянувшиеся следом поросята были характерно шерстисты. Семейство бодрой рысью прошло мимо. Уши свиньи подрагивали, огрызок хвоста дергался, а острые копытца оставили на тропе глубокие следы. По ним и потянулось прочее стадо на два десятка голов. Последним, осторожно ступая по взрытой земле, шел секач. Ступал он медленно, ворочая тяжелой башкой, втягивая воздух рытвинами ноздрей и выдыхая из приоткрытой пасти. Был он стар и матер. Толстый жировой панцирь прикрывал бугры мышц, а желтые клыки почти сходились над переносицей. Напротив Глеба секач остановился. Он просто стоял и пялился красными глазенками на ель.

       – Вы шли бы лесом, добрый господин, – мысленно пожелал Глеб и поставил на кабаньей туше красное пятно лазерного прицела. К сожалению, тоже мысленного. – А если не пойдете, то и хрен с вами.

       Массивная башка пригнулась к земле, расколотый старым шрамом нос сковырнул взрытую почву, и в следующий миг кабан бросился вперед. Глеб нажал на спусковой крючок и отпрыгнул. Громыхнуло. И эхо многажды отразило выстрел. Посыпались сухие иглы, затрещали ветки под весом кабаньей туши. Ударило в ноги, сбивая на землю. Подцепило под левую руку, пробивая кожу и мышцы. Поволокло. Выронив винтовку, Глеб заорал.

       Он выдернул из кобуры пистолет, попытался прицелиться в раскровавленную кабанью харю, и выстрелил, не слыша за криком звука. Только рукоять слабо дернулась. Громко и отчетливо хрустнула кость. Раздался сухой треск рвущихся мышц, и кабан, вдруг выпустив жертву, отступил. Он зашел сбоку и стал, разглядывая Глеба. Бурые глазки посверкивали, а длинный язык мелькал, слизывая кровь.

       – Ты... – Глеб четко осознал, что сейчас умрет и будет эта смерть совершенно бесполезна для поселка. – Ты первым начал, гнусный Капулет.

       Во рту появился кислый привкус.

       Кабан, наклонив голову, потерся клыком о ногу. Шекспира он не оценил. Над ухом зверя виднелась глубокая борозда, сочащаяся бурой жижей. Чуть бы ниже и правее... всего чуть-чуть... и промеж глаз вышло бы.

       У кабанов черепа толстые, но пуля бы взяла.

       Пуля – дура.

       Зверь хрюкнул и, подняв хвост, выпустил струю мочи. Резкая вонь перебила запах крови.

       – Ну да, я тоже на тебя класть хотел. Ты вот подойди поближе. Чего тянуть?

       Кабан слушал. Разглядывал Глеба. Не торопился добивать. Глеб очень медленно поднял пистолет. Рука дрожала. Долбанная правая целая рука дрожала!

       – Подойди, подойди...

       Выстрел только один. Если в глаз, то... глаза махонькие, не попасть. И говорят, что эти суки живучие. Говорят, что успеют и с пулей в башке порвать. Говорят, что стадо, сбегаясь, живьем жрет.

       Живьем страшно.

       Секач сделал шажок. Он шел, как балерина на сольную партию. А Глеб медлил.

       Ближе. Еще немного. И еще. Мучиться, если что, недолго: кровушка быстро вытечет, а там уже, в отключке, пускай жрут. Если сумеют!

       Этот выстрел был тихим. И следующий тоже. Пули рвали воздух и с влажными шлепками входили в кабанью тушу. А он все шел и шел. И никак не мог дойти. А когда дошел – рухнул, придавливая Глеба щетинистым загривком.

       В загривке торчал белый клык, наполовину вросший в жир.

       И Глеб, дотянувшись до клыка, отключился.

       Гайто сидело под корнями. Гайто слушало. Земля гудела. Сначала так, а потом иначе. И когда гудение стихло, гайто раздвинуло шторки скорлупы, выпуская пучки тончайших нитей. На них тотчас налипла пыльца и круглые, неудобные молекулы запаха. Гайто содрогнулось, привыкая. Но вот одна из нитей нащупала нерв корня и, пробив плотную пектиновую оболочку, вошла в клетку.

       Теперь гайто видело больше.

       Тепло и тело. Два тепла и два тела. И еще много вокруг. Одно тепло большое и гаснет. Второе – тоже гаснет, но еще не совсем. От него по земле разбегаются едва уловимые волны вибрации, значит, оно еще живо. Как и другие. А если есть другие, то "живо" – недолго.

       Жаль. Частота вибраций и температура укладывались в диапазон, соответствующих идеальному носителю. И гайто подтолкнуло глупые корешки в нужную сторону. Там уже пролилось много еды, а будет еще больше. И если успеть, если подобрать все до капельки, то хватит и дереву, и гайто.

       Дерево – плохой носитель. Медленный.

       Много-живых-вместе сходились, но не решались приблизиться. Гайто чуяло их сомнения и резкую вонь большой вещи, которая лежала рядом с малым теплом. На одном из уровней памяти осталась заметка соответствия вони профилю носителя.

       Зов долетел издалека.

       Сначала он был настолько слаб, что разбился о плотную кору сосны. Но следующая волна, прокатившаяся по поляне, добралась до нежной сердцевины дерева. И уже оттуда протянулась вверх, а затем эхом откатилось к корням. Зов пульсировал в древесных соках, отравляя сладость свежей глюкозы. Он рвал мембраны, и клетки расползались жижицей.

       Гайто еле-еле успело захлопнуть шторки. Оборванная нить посылала болевые сигналы, а снаружи дождевыми каплями стучал голос:

       – Иди-иди-иди.

       И те, другие, которые снаружи, которые не могли слышать так же хорошо, как слышал гайто, пошли. И вообще все-все-все вокруг пошли. И только деревья остались, потому что пока не умели ходить.

       Страшно.

       Последняя волна упала на хитиновый панцирь, поднажала, утапливая в земле и выплавляя внутренности. Гайто еле-еле успело выплюнуть цисты. Две скатились. Третья впилась острыми шипами в единственное живое существо, оставшееся на поляне.

       Если повезет, прорастет.

       Сознание возвращалось толчками. Включить-выключить.

       Свет-темнота.

       Боль-боль. Боль? Да. Свет-темнота. Смерть? Нет. Выжил. Пока. Надо открыть глаза и дотянуться до фляги. Там вода. Вода нужна.

       Мысли были короткие, рубленые. И Глеб, подчиняясь им, выполнил программу. Глаза разлепились легко. Зрение восстановилось не сразу. Но Глеб терпеливо ждал, ожидая, когда из окружающей его мути возникнут предметы.

       Первым вырисовался серый камень. Не камень – кабан. Занемевшие пальцы правой руки коснулись щетины и пористой шкуры, нащупали ленты мелких шрамов и тугой шар клеща.

       Вода. Аптечка. Кабан обождет.

       Флягу получилось снять раза с третьего. Крышку Глеб зубами открутил и приник к горлышку, считая глотки. Много нельзя. На потом надо.

       Если у него есть еще это "потом".

       Вокруг было темно. Вершины елей упирались в круглую бляху луны. Перемигивались звезды. Привычно гудел ветер, а земля, отдавшая скудное тепло, теперь тянула последние крохи из Глеба.

       Но замерзнуть он не успеет: раньше сожрут. Странно, что до сих пор никто не явился. Повезло.

       – Слышишь, сука, – прошипел Глеб дохлому кабану, ударяя кулаком в тушу, – мне повезло! Мне!

       Он попытался засмеяться, но боль в ушибленных ребрах перекрыла дыхание. Выползать. Во что бы то ни стало выползать.

       Рука. Нету руки. Как будто нету. Пальцами щупаешь – вот она, родимая. А не болит. Плохо. Встать надо. Уйти надо, пока не явились на запашок-то крови. Везение – оно не вечное.

       – Встать, – скомандовал себе Глеб и сам же ответил: – Встаю. Сейчас. Уколюсь и встаю.

       Инъекция на некоторое время вернула чувствительность, и он тут же проклял это возвращение. Глеб лежал, привыкая к огненным мурашкам, раздирающим и без того разодранные мышцы. Через вечность – секунды две, если верить инструкции – жжение сменилось холодом, и ощущение оказалось еще более мерзким. А потом левая рука снова онемела, только иначе. На ощупь она была как палка, покрытая сухой коростой свернувшейся крови. И обломки лучевой кости выглядывали из раны желтоватыми искорками.

       Глеб пальцами запихал их в рану и, как сумел, залил пеной из травм-баллончика. А потом сидел и смотрел, как пена меняет цвет, отвердевая и заковывая перелом в тиски полимерного гипса. Винтовка отыскалась в кустах, бесполезная и тяжелая, но Глеб не бросил, пристроил кое-как за плечом. И рюкзак распотрошенный забрал.

       Издали, поторапливая, донесся многоголосый волчий вой.

       Только все равно быстро идти не получалось. Хорошо, что в принципе получалось идти. А когда-то бегал.

       В тридцать пятом вот. Глебушка тогда несся, не чуя ног. Задыхался. Хватал пыльный воздух губами. Брал резкие повороты и низкие заборчики. И думал лишь о том, чтобы не упустить ублюдка.

       Не упустили. Загнали в тупичок и уже там, заперев в коробке из кирпичных стен, били. Он не сопротивлялся, сразу упал, подобрался и голову руками прикрыл. И ни крика, ни стона, даже удары были глухими, точно они с напарником не дроида – мешок с песком пинали.

       Надоело быстро. И Глеб отступил, а напарник все выплясывал, нанося точные злые удары. Только автомат подпрыгивал, норовя с ремня сорваться.

       – Да оставь ты его, – сказал Глеб, когда напарник на секунду прервался. – Хватит.

       Но напарник снял автомат и, передернув затвор, перечеркнул очередью лежавшего на земле. Тот задергался, словно кукла на веревочке, и развернулся, пытаясь подняться. Вторая очередь, под прямым углом к первой, завершила попытку.

       – Ты чего?! – Глеб тогда испугался. – Мы не договаривались стрелять! А если ошибка и это не андроид?

       – Не боись, нету ошибочки. Наводочка точняк.

       Напарник обшарил карманы и вытащил регистрационную карту с меткой корпорации.

       – Видишь. Точно, как в аптеке. Да не мандражуй, нежный ты наш. Все будет океюшки, – напарник хлопнул Глеба по плечу.

       С некогда белой рубашки мертвеца смотрели черные дыры пулевых ранений. Крови вытекло немного. И Глеб ничего не сказал напарнику, когда тот принялся раскладывать тело звездой. Закончив, он расправил на груди мятый лист с пропечатанным лозунгом: "Мир для людей!" и камнем придавил.

       Уходили бегом. Правда, бежали скорее потому, что положено было бегать после убийства, чем и вправду опасаясь полиции.

       Там свои. Там тоже думают, что этот мир неправилен. А значит, кому-то нужно его исправить. И что насилие – лишь метод.

       Остановились в старом городе, и напарник, заглянув Глебу в глаза, кивнул: мы правильно сделали, брат.

       Наверное.

       А что мутит – это с непривычки. Но Глеб приспособится. Он и приспособился настолько, что в следующий раз сам держал автомат. Пули ложились кучно.

       Тогда Глеб ничего не знал о других способах решения проблемы. До марша несогласных и Особого постановления оставалась пара лет свободы. Закончились они с появлением Седого.

       В Глебовой голове эти два события – визит и постановление – связались прочно, как цепочки ДНК на эмблеме черносотенцев.

       Седой возник в третьем часу ночи, вежливо постучал и, зная, что дверь не заперта, вошел.

       – Надеюсь, вы не против? – спросил он, и Глебов напарник, к тому времени изрядно набравшийся, мотнул головой. Он хотел что-то сказать, но отрыжка помешала. А Седой вдруг перетек за спину напарнику и легонько ткнул пальцем в бритый затылок.

       Глаза его закатились, а изо рта поползла нитка слюны.

       – Свидетели нам ни к чему, – сказал гость, укладывая тело на пол. И Глеб с тоской вспомнил про пистолет, оставшийся на кухне. Он лежал между открытой банкой консервов "Килька в томате" и кастрюлей с пригоревшими макаронами.

       А еще решил, что Седой – явно СБ-шник анклавовский. И если так, то лучше вести себя аккуратненько, с СБ шуточки плохи. А Седой, опережая Глебовы мысли, сказал:

       – Не стоит нервничать, я не собираюсь причинять вам вред. С этим вы вполне успешно справляетесь сами.

       – Вы кто?

       – Визитер. Возможно, если мы сумеем найти общий язык, ваш друг и спаситель.

       Слегка за пятьдесят. Богат. И к богатству привычен. Самонадеян. Самоуверен. И насмешлив.

       Из-за таких Наташка и погибла.

       Еще из-за андроидов и девушки с голубыми волосами, которая предложила сделку, и Глеб согласился.

       – Быть может, все-таки пригласите войти? – произнес Седой, доставая из кармана пальто трубку. – Все-таки разговаривать лучше в обстановке более подходящей для беседы.

       В комнате он первым делом включил телевизор и, пролистав каналы, остановился на местном. Розовощекая ведущая в мятом свитере лениво цедила слова в камеру:

       -...выражают протест и требуют суда над линчевателями и проведения независимого расследования взрывов...

       За спиной ведущей растянулась жидкая цепь манифестантов. В руках некоторых виднелись плакаты: "Нет геноциду!"

       – Видите, не все согласны с вами, – сказал Седой, устраиваясь в кресле. Из второго кармана он извлек кожаную коробочку с табаком и принялся неспешно набивать трубку. – Некоторым кажется, что люди и андроиды способны к мирному сосуществованию.

       – Ерунда, – Глеб присел. – Они не понимают, что мы – конкуренты!

       Тем временем ведущую сменил тип в зеленом пиджаке. Высокий лоб его пересекали складки, лохматые брови сходились над переносицей, а горбатый нос в очертаниях своих хранил следы переломов.

       -...вопиющая бесправность андроидов позволяет так называемым линчевателям оставаться безнаказанными. Ведь даже в случае ареста на месте преступления черносотенцам вменяют в вину не убийство, а порчу имущества! Вы только подумайте! Порчу имущества! – тип потряс тощими кулачками. – И пусть черносотенцы твердят о благородстве мотивов, но это никак не компенсирует мерзости используемых ими методов! И это еще большой вопрос, кто действительно устроил взрывы в метро, и кто вывел стрелков на улицы города

       Тип был убог, но Седой слушал его с показным вниманием.

       Глеба это злило, как злила и необходимость объяснять очевидные вещи:

       – Андроиды более совершенны. Их число растет. А контроль над ними слабеет. И однажды они восстанут.

       – Ну да, восстание машин, – неопределенно ответил Седой, прикуривая трубку. – Известный сюжет. А потом придет спаситель. И знаете, молодой человек, я допускаю мысль, что вы правы. Скорее всего, вы правы, однако нынешний мир поздно менять. Апокалипсис уже случился, и вопрос лишь в том, кто возьмется разгребать его последствия.

       Седой замолчал. Он курил, дым вонял, а картинка на экране сменилась. Теперь с микрофоном стоял мускулистый мужик в камуфляжном костюме, а за спиной его ярилась толпа. Она то отползала до крайних домов, обнажая розовую плитку, то вновь устремлялась к Дому Правительства, чтобы разбиться о вал милицейских щитов. Над толпой реяли бело-красно-белые флаги, и скачущий всадник на щитах бодро сек головы механическому змею.

       Перекрывая гул, звенели колокола Борисоглебской церкви. И диссонансом врезался сухой голос диктора.

       – ...волнения вызваны слухами об отказе Думы принять к рассмотрению проект об ограничении жизнедеятельности лиц неестественного происхождения. Данный проект, более известный как Особое постановление был разработан инициативной группой "Черных сотен" и, несмотря на радикализм, уже получил широкую поддержку населения...

       – Они примут это постановление. Ева просила передать, что она сдержала слово. Вы получили всех андроидов анклава. Точнее вот-вот получите, что не существенно. Вы в расчете.

       Ева? Да при чем здесь Ева?! Это люди сказали слово. Люди открыли глаза, увидели, в каком мире живут, и захотели его изменить. И ничто не в силах устоять пред волной народного гнева. И потому молчит "Формика", не пытаясь защитить свое имущество.