Текст книги "Адаптация"
Автор книги: Екатерина Лесина
Жанры:
Ужасы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
Глава 2. И не друг, и не враг, а так.
Хорька, прилипшего к горлу блондиночки, Ева ударила рукоятью пистолета. Ударила, не особо надеясь на удачу, но тварь разжала зубы, скатилась с тела и сгинула в разломе. Сунув пистолет в карман, Ева попыталась заткнуть рану. Не помогло. Из разодранного горла хлестала кровь, заливая и шею, и бурый свитерок, и Евины пальцы. Нащупать артерию не получалось. Время уходило стремительно. А когда вышло, девушка умерла.
Еще одна.
Но ведь кого-то можно спасти? Кого-то наверняка можно. Только постараться надо.
Ева кое-как вытерла руки о комбез, огляделась и кинулась к перевернутому набок автомобилю. Прижалась к металлу. Плюхнулась на четвереньки и поползла. На влажную кожу налипла пыль, и ладони покрылись плотной грязевой коркой. Пистолет оттягивал карман, норовя выпасть. И Еве пришлось взять в руку, хотя так ползти было еще неудобнее. Но Ева все равно ползла и остановилась, лишь уткнувшись в чьи-то ноги. Потрогала. Отпустила. Труп.
А рядом и второй.
На третьем сидела рысь, жадно вырывая из распоротого живота кишки. Они лиловыми макаронинами вываливались из пасти, и рысь часто и быстро глотала. На Еву она не обратил внимания.
И крысообразная тварь, налетев, лишь уставилась удивленно и отступила.
Уходить надо. Пока есть шанс. Пока еще везет. Везение, оно же ненадолго.
На девчонку Ева наткнулась случайно. Она пятилась-пятилась, врезалась в упругий бутон росянки, повернувшись, пальнула наугад. А пуля взяла и перебила центральную жилку. Из нее плеснуло соком, как из распоротой артерии. Запахло жженым сахаром. И тяжелый лист развернулся, выставил спицы-шипы, отпуская добычу.
Девчонка была жива. Лежала, смотрела на пробитые ноги, и ничего не делала. Даже когда Ева ухватила ее за руку, не шелохнулась.
– Вставай!
Веки смежились.
– Вставай же! Ты можешь... ну давай, ну пожалуйста, помоги мне.
И себе помоги, чтоб тебя! Девчонка открыла глаза и снова закрыла. Кукла чертова! Ненормальная! Идиотка! И Ева, привычно ухватившись за запястья – хотя бы тонкие, волочь удобно – потянула раненую.
Боялась – не дотащит. Сил не хватит. Ловкости. Времени. Или просто удачи: Еве никогда особо не везло. Но сегодня нужно. Спасти нужно. Хоть кого-нибудь!
И вывалившись на кромку тротуара, ставшего незримой границей между "там" и "здесь", Ева прижала пальцы к шее спасенной. Пульс был. А девчонка опять открыла глаза и спросила:
– Зачем?
– Затем!
Подлетевшая женщина в зеленом халате оттеснила Еву.
А поселок продолжал принимать гостей. Суетились ласки и хорьки, копошились бобры, ворочалась черная медвежья туша. Зверь бродил и озирался, точно не понимал, что он здесь делает. Осевший дом затянули побеги плюща. Почки раскрывались, торопливо вываливая алые венчики цветов. Ветер срывал пыльцу и растягивал тучей мути.
Во всем этом не было смысла. И стоило об этом подумать, как справа короткими очередями застучал пулемет. Слева вскипело алое облако взрыва. Ударная волна разметала и людей, и тварей, звуковая выключила Еву.
Стало вдруг тихо.
Тенями метались кадавры. Плавно, словно танцуя, двигались люди. Сталкивались. Крутились. Стреляли. Пули молча рвали воздух, и только когда одна вошла в стену над ухом Евы, звук вернулся.
Май.
Осыпался с вишни
Белым цветом,
Летели белые перья, мешаясь с красной вороньей кровью.
Тод стоял в двух шагах. В правой руке его был дробовик, в левой – тяжелый пистолет. Стрелял Тод одиночными. И стрелял метко. Из-за спины андроида выглядывала Айне. Девчонка держалась в тени, с явным интересом наблюдая за происходящим.
А Герда говорила,
Словно гид -
Подробно,
Про Неаполь и Мадрид;
Про марку и пробег
Ее кареты...
Ева не сразу поняла, что стихи читает андроид. Выдает строчки сухо, как пулемет очереди. И на пули слов напарываются твари. Подкатываются и отступают, не смея пересечь незримую черту. Вокруг Тода образовалось мертвое пространство.
Неплохо было бы попасть в него.
О жителях далёких деревень,
О пляжах
На Таити и Гаити,
О том,
Что где-то,
Кажется, на Крите,
Теперь пасётся северный олень.
Суставчатое щупальце выстрелило из-под земли, но было встречено пинком. Прижато к земле и переломано. Хруст Ева не услышала. Она почему-то вообще ничего не слышала, кроме этих идиотских стихов. Тод, не нарушая ритма и дыхания, сбил нетопыря и, повернувшись на сто восемьдесят градусов, всадил пулю в глаз зверя, похожего на застиранного плюшевого медведя.
Медведь опрокинулся навзничь.
Как не боялась
Бога или чёрта,
Водила дружбу
С разным вороньём...
Ева сунула пальцы в уши, пытаясь нащупать барабанные перепонки. И сама рассмеялась от нелепости ситуации. Людей убивают, а этому плевать. Он стихи читает.
И на месте стоит. Ему все равно, что делается там, если здесь тишина.
Ева помахала рукой Айне. Подмигнула. И сколько могла, вдохнула порченного гарью воздуха. Если и им плевать, то и Еве тоже. Ева постоит рядышком. Или посидит. Ева спасала, а оказывается, никого спасать не надо. Девчонка ведь даже не поняла, зачем это. А раз так...
На тротуар выкатилась ошалевшая рысь и завертелась, норовя дотянуться зубами до развороченного дробью бока. И легла в полуметре от Айне. Девчонка высунулась, с пристальным вниманием вглядываясь во вскрытый пулей череп. Покосившись на Тода, она вытянула руку и сунула пальцы в серое месиво мозга.
Еву затошнило.
Запнулась,
Лишь заговорив о нём -
Разбойнике из западного форта.
Безумие какое-то! И Ева закричала:
– Хватит!
А голоса не было. И это напугало больше, чем все, творившееся вокруг. Ева попятилась. Уперлась спиной во что-то живое, и это "что-то" вцепилось в плечи, разворачивая. Ударило по руке с бесполезным пистолетом. Глеб?
Глеб кричал. Определенно. Рот его раскрывался и закрывался, но Ева не слышала. Она виновато развела руками, и тогда Глеб просто оттолкнул ее.
Злой.
Ему
Она доверила свой страх,
Он рядом был,
Берёг,
Звонил с работы,
В бумажнике носил с собою фото,
И тут Ева увидела медведку. Четырехметровое тело. Панцирь головогруди с земляными буграми. Широкие лопасти передних конечностей. Куцые жгуты крыльев, прижатые к спине. И чуткие щупы антенн, пытающиеся поймать направление.
В глазу насекомого зияла дыра, из которой сочилась желтоватая гемолимфа.
Медведка поворачивалась медленно, как танк. Огромное тело ее выгибалось, пластины экзоскелета находили друг на друга с беззвучным скрежетом; подрагивали жесткие надкрылья. Ева приросла к земле. Она смотрела, как медленно поднимается верхняя губа, расходятся зазубренные мандибулы и прозрачные капли секрета падают на землю. Нижние челюсти двигались быстро, судорожно, как лезвия комбайна.
Сейчас Еву съедят.
Кому-то будет вкусно.
А кому-то наплевать.
А я -
Всё пропадал
В чужих краях.
Еву дернули за шиворот и толкнули в спину. И она, не удержавшись на ногах, покатилась кувырком. Ладони обожгло. Ева перевернулась на спину, села и уставилась на разодранные руки.
За что? Больно же.
– Да помоги ты, черт бы тебя побрал! – крик перекрыл последнюю строфу, и Ева очнулась. Руки болели по-прежнему, и колено противно ныло. Но это – мелочи.
Медведка приближалась.
Ее движения были медлительны. Ее броня – неуязвима. Стая пуль расчертила хитин глубокими бороздами, а тварь даже не шелохнулась.
И заряд дроби приняла, как лист воду. Разве что не отряхнулась.
– Еще стреляй! – рявкнул Глеб. – Смени на...
– На нее гранатомет нужен.
Тод. У него закончились стихи и теперь твари попрут сюда. Ерунда. Это просто последствия контузии. Ложные ассоциативные связи.
Сунув пистолет в кобуру, Тод подхватил Айне и кинулся прочь. Вот так? Просто свалит и все? Он права не имеет уходить! Он должен...
– Подъем! – заорали на ухо. – Быстро!
И снова потянули за шкирку, как котенка. Ева поднялась. Побежала, спотыкаясь, думая только о том, что если грохнется, то рассадит руки еще сильнее, а сильнее уже некуда. Ноги шлепали. Под ногами хрустело. А пулемет молчал.
– Давай, шевели ножками! – Глеб не выпускал руку, и когда Ева отставала, тянул ее, как на буксире.
Глеб хороший.
Только ружье у другого.
В какой-то момент Глеб оттолкнул ее, а сам остановился, перевернул ногой лежащее тело, и поднял автомат. Передернул затвор. Прицелился.
– Беги!
Ева мотнула головой: одна – нет. Вместе.
– Дура!
Она крикнуть собиралась, что не бросит, только не успела. Время вдруг стало медленным и вязким.
Глеб нажал на спусковой крючок, и Ева увидела, как острые носики пуль рассекают воздух. Как пространство сращивает раневые каналы. Как кувыркаются стреляные гильзы.
– Беги же!
Медведки дождя не боятся. Даже свинцового. У них нервные узлы спрятаны надежно. И сердца как такового нет, а палить в панцирь – зря патроны тратить... Ева хотела сказать. Снова не успела.
Свистнуло. Громко и высоко, отключая уши. Запоздал крик Глеба:
– Ложись!
Ева упала за долю секунды до того, как взорвался снаряд. По телу прокатилась ударная волна, ноги лизнуло горячим.
– Мамочка, – сказала Ева, губами царапая землю. – Мамочка, забери меня отсюда.
Не забрали. Она лежала, вжимаясь всем телом в землю и дыша через раз. И когда велели подниматься, не сумела встать. Поднял Глеб и силой разжал пальцы, заставляя выкинуть камни. Зачем Еве камни? Когда схватила? Она не помнила.
– Ну? Живая? Живая. Где-то болит? Тебя ранили? Давай, Ева, очнись...
Ева мотнула головой. Она очнется. Еще секундочку и совсем-совсем очнется. Болело везде, но иначе, чем после того взрыва, из-за которого она умерла. Она оглянулась. Тушу медведки разорвало пополам. Шевелились церки и мандибулы, расползалась желтая лужа псевдокрови, а в ячейках сегментированного глаза отражалось небо, поселок и Ева.
Еву все-таки стошнило.
– Ничего. Все уже закончилось. Все закончилось, – повторял и повторял Глеб, баюкая автомат. – Закончилось все.
Ева сама видела. Разломы зарастали. Паутина тончайших побегов костенела, стягивая края ран и затыкая дыры твердыми бляшками. Торчала из земли крыша дома, и покореженный флюгер раскачивался, но все никак не обрывался. Прямо у стены дергалась еще одна медведка, пронзенная гарпуном, а третья слепой юлой крутилась на месте. Панцирь ее зиял пробоинами. В некоторых торчали металлические древки копий. То тут, то там щелкали выстрелы. Монстров почти не осталось. И последние ложились под пулями, не пытаясь уже прорвать оцепление.
– Спасибо, – сказала Ева, вытерев губы. Вкус рвоты во рту был отвратителен. – Ты мог бросить.
Глеб закинул ремень автомата на плечо и сказал:
– Не мог. Человек я или хрен собачий?
Улыбнулся. И Ева попробовала, но губы точно склеились. Глеб прав: он человек. А Тод нет.
– Стоять можешь?
Может. Ева все может. Она вообще сильная и уже однажды умирала. Это не страшно. Немного больно и все.
...прозрачная трубка вены выползала из руки и стеблем лианы обвивала металлическую стойку. На стойке покачивался пластиковый пакет, испещренный письменами. Буковок было много, но они расползались, как муравьи.
Муравьи-муравьишечки. Белые яйца, ленивые личинки под присмотром заботливых нянек, фуражиры и солдаты. А венцом пирамиды – матка. Крупная, беспомощная, способная лишь жрать и откладывать яйца.
– На золотом крыльце сидели царь... – зазвенел над ухом механический голосок. Ева хотела повернуть голову, но не смогла.
-...царевич, король... – на полуслове музыка оборвалась. Заскрипела пружина, заскрежетал язычок по стальной пластине. И чья-то рука смежила веки Евы. Но свет не погас, он пробивался сквозь тонкую кожу, принося желтизну жижи в пакете и синие буквы-муравьи.
– До свиданья, портной.
Холодные губы коснулись лба.
До свиданья, Ева. Жаль, что иначе попрощаться не вышло. А еще у твоих духов запах горелого мяса.
Тушили. Бежали, тянули ребристые кишки шлангов, катили бочки реактивов и, смешав воду с газом, заливали огонь пеной. Огонь поддавался. Люди работали.
– Ты, придурок, ты чего творил? – Глеб орал. Рядом орал. На кого?
На Тода. Зачем? Ева не знала.
– Ваши претензии не уместны, – встав на одно колено, андроид ощупывал девчонку. Заботливый. О Еве бы кто так позаботился. Она осторожно сжала кулаки и разжала. Ссаженная кожа жжется. Сукровица ломается. Надо идти в дом. В доме есть чемодан, а в чемодане есть лекарства.
– Ладно меня, но ты ж ее бросил! – Глеб ткнул стволом в Еву. Тод повернулся, смерил Еву насмешливым взглядом и сказал:
– Джентльмен всегда уступит не только место даме, но и даму другому джентльмену.
Айне подняла с земли гильзу и, внимательно осмотрев, лизнула.
– Она же погибнуть могла!
– И что?
– Глеб, успокойся, – сказала Ева, пряча руки в карманы. За разодранную кожу было стыдно. И еще за то, что ее едва-едва не убили. – У него программа. И ему действительно плевать. Ей тоже. Правда?
Пожав плечиками, Айне выронила гильзу и подняла круглый камушек. Подбросив на ладони, она перехватила камень и швырнула в Еву. Камушек стукнул по лбу, и Айне сказала:
– Теперь ты убита. Формально.
Ее улыбка, впервые за все время искренняя, добила остатки Евиного терпения. И Ева бросилась на наглую мелкую тварь. И почти дотянулась, почти стерла пощечиной насмешку.
Тод перехватил руку. Сдавил до хруста. Вывернул. Кулак его вошел в мягкий Евин живот, выдавливая из легких воздух. Еву сложило пополам. Заскулив от боли, она сползла на землю.
– Отпусти ее, – ласково попросил Глеб, передергивая затвор. И Тод послушал. Он разжал руку, повернулся, наступив на Евину ладонь, и неторопливо двинулся на дуло.
– Тод, не надо убивать, – попросила Айне, присев на землю. Она скрестила ноги и уперла локоть в колено.
Ева пыталась вдохнуть.
Глеб – нажать на спусковой крючок. Не успел. Движения Тода стали размытыми. Шлепнулся на землю автомат, проехал и остановился, повернувшись черным зрачком дула к Еве.
– Теперь что? – поинтересовался Тод и, церемонно поклонившись, предложил. – Предлагаю вам, сударь, разрешить наш конфликт, не прибегая к помощи оружия.
– Всецело к вашим услугам.
Сумасшедшие!
Кашель раздирал Еву. Зато получилось сделать вдох. И сесть. И руку с отпечатком чужого сапога спрятать подмышку. А плакать Ева не станет. Не на глазах мелкой дряни, которой любопытно посмотреть на чужие слезы. Дрянь разочарованно отвернулась.
– Останови его, – прохрипела Ева. Изо рта текла слюна, бледно-розовая как соседкины лифчики. И не вытиралась. Ева терла, а слюна растягивалась тонкой нитью. Безразмерная. И когда все-таки разорвалась, Глеб ударил.
Заводной боксер на игрушечном ринге. Двигается правильно. Бьет правильно. Не добивает только. А Тод ждет, с легкостью уходя от ударов.
– Останови! – попросила Ева, садясь. Она подтянула ноги к груди, прижала ладони к животу и повторила просьбу: – Останови, пожалуйста.
– Повреждения, не совместимые с жизнью, нанесены не будут. Теоретически, – уточнила Айне.
Сука она. И людей бы, хоть кого-то нормального, способного остановить это безумие. Она закрыла глаза, абстрагируясь, от происходящего, и замурлыкала под нос старую считалочку:
– На золотом крыльце сидели...
Когда считалочка закончилась, Ева открыла глаза. Глеб лежал, а Тод отвешивал точные и размеренные пинки. Что ж, игрушечные боксеры часто ломаются при столкновении с реальностью.
Глава 3. Дрянь такая.
Поведение человека было алогично. Исход стычки – предопределен. Правда, субъективно она длилась дольше объективно затраченного времени. Это свидетельствовало в пользу теории относительности восприятия эмоционально значимых моментов.
Тоду вывод будет интересен. Вероятно.
– Да останови же ты его! – взвизгнула Ева. До чего неприятный у нее голос.
– Скажи, ты испытываешь чувство вины?
– Я?!
– Ты стала фактическим катализатором данной стычки. Хотя я полагаю, что истинные причины лежат вне контекста твоей личности.
Изменившееся выражение лица Евы можно было интерпретировать и как согласие, и как отрицание выдвинутого Айне тезиса. И поэтому Айне ждала. Ева сдалась первой.
– Просто останови его. Пожалуйста.
– Тогда ты ответишь? Мне не хватает данных для ориентации в межличностных отношениях.
– Ну и дрянь же ты! Да! Господи, да! Я чувствую себя виноватой! И ты будешь чувствовать, если твой придурочный дроид убьет человека.
Предположение было беспочвенно. Айне не несла ответственности ни за действия Тода, ни за поступки Глеба. Но ситуация и вправду требовала вмешательства: с учетом условий нынешняя агрессивность могла быть расценена неадекватно.
– Тод, хватит, – сказала Айне. Поднявшись, она подошла к лежащему человеку, присела на корточки и потрогала разбитый нос. На ощупь кровь была мокрой и немного липкой, она имела специфический запах и вкус скорее сладковатый.
Глеб дышал, часто и неглубоко. На каждом вдохе кровяная струйка вползала в рот, а на выдохе – выползала. Айне положила руку на грудь и замерла, вслушиваясь в стук сердца.
Оно звучало иначе, чем у Тода.
– Отстань от него, – попросила тень Евы, ложась на Глеба. – Убери своего монстра. И сама убирайся Слышишь?!
Айне покачала головой. Интересно. И еще у Глеба глаза странные, со светлым кольцом вокруг радужки. От кольца отходят жгуты, которые стремятся к зрачку. Кажется, что сам этот зрачок подвесили на жгутах, хотя на самом деле он – лишь дыра.
Снова индивидуальные ощущения диссонировали с имеющимися данными.
– Да что ж ты за дрянь такая? – спросила Ева, присаживаясь. Ее пальцы трогали Глебово лицо, и шею, мяли плечи и руки. Они тоже проявляли любопытство, но иного характера, чем то, которое умела проявлять Айне. Оттолкнув обоих, Глеб попытался сесть. И Ева заботливо поддержала его за плечи. Вытащив платок, она принялась вытирать кровь с лица. Глеб запрокинул голову, опираясь затылком на Евину руку.
Взаимодействие этих двоих завораживало.
Они не разговаривали друг с другом, меж тем прекрасно друг друга понимали. И оба демонстративно игнорировали присутствие Айне.
– Пойдем, – Тод коснулся плеча. – Лучше вернуться в здание. Дождь скоро.
А дом почти не пострадал. Один угол просел, один приподнялся, выдирая кусок фундамента с корнями пластиковых нитей. Но крыша была цела, и окна тоже, и Игорь мялся на пороге, оглаживая полы нового, золотисто-зеленого пиджака. Вместо галстука с шеи свисал длинный беличий хвост, украшенный алмазной брошью.
– Здесь не принято выяснять отношения кулаками, – с упреком заметил Игорь, глядя на Тода.
– Приношу свои глубочайшие извинения.
– Надеюсь, подобное, больше не повториться?
Тод пожал плечами.
– Не повторится, – ответила за него Айне. – Что это такое?
По улице медленно ползла платформа. Из-под нее вытягивались белесые нити, которые ложились на асфальт, прикрывали ямины и принимая вес следующей платформы. Эта заливала нити пеной.
– Ремонт, – сказал Игорь, теребя беличий хвост. – Новые технологии. Вам надо отдохнуть. Вам надо поесть. Скоро принесут еду. А после вы ляжете спать. Вы нуждаетесь в отдыхе.
– Я нуждаюсь в том, чтобы попасть в бункер.
– Нет.
– Почему? Вы обязаны обеспечить мне максимально комфортный и безопасный уровень существования.
Пена же расплывалась и застывала. Цвет ее изменялся, а по центру пунктирной линией проступала разметка.
– Жизнь Команданте – величайшая ценность! – Игорь вытянулся. – Ситуация слишком неоднозначна. Имеется риск покушения, и мы не можем допустить гибели...
– В таком случае, вы бы поторопились с анализами, – Ева шла медленно, приспосабливаясь к шагу Глеба. Тот хромал и выглядел сильно поврежденным, но тоже кивнул, присоединяясь к просьбе.
Игорь лишь развел руками:
– К сожалению, вы сами видели, что здесь творилось. Лаборатория погибла вместе со всем оборудованием. Мне очень жаль. А вам следует обратиться в больницу. Непременно обратиться в больницу.
И развернувшись, Игорь бодро зашагал по зиявшему яминами тротуару. Кромка асфальта поднималась и белела, превращаясь в бордюр.
– А своевременно получилось. Лаборатория нужна. Лаборатория погибла, – пробормотала Ева. И Айне мысленно с ней согласилась: совпадение, укладываясь в рамки теории вероятности, меж тем вызывало сомнения на бессознательном уровне.
В комнате Айне вскарабкалась на подоконник и села, повернувшись к окну. Начался дождь. Снаружи стекло подернулось рябью капель, которых становилось все больше и больше. Неравномерное преломление света сделала мир по ту сторону комнаты размытым и неровным, но вместо раздражения, Айне испытывала непонятное удовольствие. Вода рисовала узоры.
Айне наблюдала.
Думала.
– Ева права, – сказала она, прикладывая ладонь к стеклу. Из-за дождя его температура ощутимо понизилась. – Он лгал.
– Возможно, – Тод сидел на полу и перезаряжал пистолет. Патроны исчезали в широкой трубе механизма, коробка пустела. Дробовик лежал рядом.
– Но у меня нет логического объяснения подобному поведению. А у тебя?
Тод молчал. Спрыгнув с подоконника, Айне подошла к Тоду, села рядом и принялась подавать патроны.
– Ему выгодно установить истину.
– Не факт.
– То есть, у него есть мотив, который мне не известен?
– Да, – Тод скормил магазину последний патрон.
Патроны вытянулись по кромке стола. Сто двадцать один. Сто двадцать два. И сто двадцать третий стал на углу. Айне протянула руку, и Тод вложил следующий. Патроны были длинными, с блестящими гильзами и закругленными носиками пуль.
– Обыкновенные пули. Свинцовый сердечник в стальной упаковке, – палец Тода становится границей между завершенным рядом и рядом новым. Патрон в руке Айне похож на предыдущие, но Тод говорит, что этот патрон другой, следовательно, так и есть. Айне очень внимательно разглядывает его.
– А это уже экспансивные. Их конструкция такова, что при попадании в мягкие ткани, пуля разворачивается. Таким образом увеличивается диаметр пули и, соответственно, входного отверстия.
Айне помнит. Она видела дырки в мишенях.
– Есть два типа таких пуль. С экспансивной полостью и полуоболочечные, как эта. А вот бронебойные. Здесь сердечник уже из металлокерамики. Разрывные несут заряд пентрита или флегмантизированного ТЭН, который детонирует при попадании в цель... фрагментирующиеся...
Его список кажется бесконечным, но Айне нравится слушать.
И выстраивать по периметру стола патроны. Когда ряд их смыкается, Айне толкает крайний пальцем. Он падает, задевая соседние. Только цепной реакции не получается.
Это несколько огорчает.
– Эксперимент был бы более нагляден, – Айне снимает по пуле каждого вида и сразу же выдвигает условие: – Стрелять буду я.
Тод соглашается.
Тир – комната длиной двести метров. Ширина – не известна. Прозрачная перегородка разделяет комнату на две неравные части. Одна – лабиринт искусственного города, с переплетением улиц и чучелами людей. Вторая – пятиметровой ширины лента стрельбища. Над ней свисают трубы люминесцентных ламп, и мишень в ярком их свете кажется почти неразличимой.
– Стой здесь, – приказывает Тод, и Айне подчиняется. Он уходит в лабиринт, она изучает вывешенное на стенде оружие. Его много.
Отдельно висят ПП "Бизон-4-нуво" и автоматический дробовик SPAS-19. Тод называет их Аргументом и Фактом, хотя персонификация оружия не имеет смысла. В сочетании имен Айне видится скрытый контекст.
Созерцание к разгадке не приближает. От вопросов Тод уклоняется.
Возвращается он с манекеном подмышкой. У манекена нет лица, зато одет он по-настоящему. Майка с рисунком в виде спирали ДНК, брюки и высокие ботинки с толстой подошвой и белыми шнурками.
Отсчитав двадцать шагов, Тод устанавливает манекен, заботливо поправляет майку и ладонью разглаживает логотип.
– В него и целься, – поясняет он, снимая со стенда самый маленький пистолет. Но все равно оружие оказывается чересчур тяжелым и неудобным. Пальцы Айне с трудом обхватывают рукоять, до курка дотянуться у нее не выйдет.
– Ничего, вдвоем справимся.
Заряжает Тод. И патроны использует другие: те, которые в кармане Айне слишком велики для этого пистолетика.
– Теперь держи. Нет, не так. Палец убери, иначе затвором прищемит. Умница. А теперь поднимай. Вот так. Снимаем с предохранителя. Целимся...
Тяжело. Моделировать теоретический эксперимент легче. Но Айне старается. Ей следует научиться стрелять, хотя бы на будущее.
Но мишень вдруг кажется дальше, чем была.
– На спусковой крючок нажимаем плавно...
Грохот выстрела катится по дорожке, мигают лампы, проворачивается и падает мишень. Айне разжимает руки. Пытается.
– Нет, маленькая, нельзя бросать оружие. Оно обидится.
Оружие не способно на эмоции, но Тод серьезен. Он забирает пистолет, ставит на предохранитель, протягивает Айне и предлагает:
– Пошли. Экспериментаторша.
Манекен лежит.
– Это входное отверстие, видишь, какое аккуратное?
Прямо между двумя спиралями. Тод переворачивает манекен.
– А вот и выходное. Диаметр немногим больше. И раневой канал будет чистым. Это честные пули. И требуют от стрелка аккуратности.
Второй раз Айне готовилась к выстрелу, но грохот и дернувшийся в руке ствол все равно вызвали шквал негативных эмоций. Тод же, повторив манипуляции с пистолетом, опять потянул на дорожку.
На сей раз в груди манекена зияла дыра, в которую поместился кулачок Айне. А выходного отверстия не было. Тод, разодрав дыру пальцами, вытащил пулю.
– Расцвела, красавица. Распустила лепестки. Что напоминает? Лилию? Или ирис?
Кусок металла, хотя отдаленное сходство с лилиецветными, определенно, имелось. Айне взяла пулю, повертела и примерила к ране.
– Эти пули ты классифицируешь, как нечестные?
– Вроде того. Но тебе лучше использовать их. И если вдруг придется стрелять, целься в голову.
И Тод продемонстрировал, как. Ошметки наполнителя брызнули в стороны, и безликое лицо манекена перестало существовать.
– Шнурки, – сказала Айне. – И ботинки. Идентичность формы. Это стало определяющим фактором агрессии?
Непроизвольное сжатие кулаков подтвердило верность догадки.
– Дай руку. Покажи, – Айне попыталась разжать пальцы Тода. Он поддался. Перевернув его ладонь, Айне провела по тыльной стороне, отмечая, что гладкость эпителия нарушена мелкими царапинами.
Повреждения несущественны. Но Айне неприятно.
– А теперь скажи, зачем ты это сделал? – спросила она, заглянув в глаза Тода.
– Он сволочь.
– Данный аргумент не является убедительным.
– Для тебя – возможно.
– Ты хотел его убить? Как тот манекен. Приставить дуло к голове и нажать на спусковой крючок. И чтобы пуля была не честной. Так?
Тод кивнул и ответил, изменив тембр голоса до неузнаваемости:
– Штаб "Черной сотни": – Скажите, как вступить в вашу организацию? – Это просто. Нужно ликвидировать шесть дроидов и одного кота. – А кота за что? – Поздравляю, вы приняты!
– Эта история не имеет смысла, поскольку... поскольку смысла не имеет. В этом суть? Нарочитая парадоксальность должна вызвать смех? Почему не вызывает?
– Потому, что не смешно. И да, я его вспомнил. "Черная сотня", которая быстро перестала быть сотней. Их лозунг: "Мир – людям". А он – один из ублюдков, которые этот мир зачищали. Извини. И жаль, что убивать нельзя. Я бы его и вправду. Как ты сказала: дуло к виску и бывайте, сэр. Ты умная маленькая девочка, но ты ничего не знаешь о мире, в котором живешь. И я думал, что тоже не знаю. И да, в ботинках дело. Высокие ботинки с белыми шнурками. Черные джинсы. Черные майки. Черные куртки. Обязательная эмблема.
Нити ДНК как две змеи, ласкающие друг друга. И поперечные перетяжки причудливым образом усиливают сходство. Ветер толкает полотнище стяга, заставляя змей плясать.
Человек на трибуне надрывается. Микрофоны впитывают его голос и выбрасывают воплем из черных коробов колонок. Но даже усиленный аудиосистемой, этот голос не в состоянии унять рева толпы. И человек поднимает руки над головой. Кулаки смыкаются, а толпа, повторяя жест, скандирует:
– Мы вместе!
– Мы – люди! – рокочущий бас режет уши.
– Мы – люди!
– Мы имеем право жить в нашем мире!
Камера останавливается на лице человека, любовно фиксируя белесые брови и широкую переносицу, разрезанный шрамом-молнией лоб и тяжелый подбородок.
– Мир для людей. Для тебя! Для меня! Для ее!
Указующий перст останавливается на девчонке, и покорная толпа прибоем выносит ее на помост, поднимает, передает в заботливые руки соратников.
Девчонке лет пятнадцать. Черные джинсы ее пузырятся на коленях, а черная куртка слишком велика. И только алая косынка на волосах делает ее яркой, ярче всей толпы.
– Как тебя зовут?
Ее макушка находится на уровне его плеча. Ее глаза лучатся любовью, и свет ее, искаженный фильтрами камеры, раскрашенный пиксельными карандашами, льется с мониторов.
Толпа любит ее, безымянную – имя утонуло в приветственном рокоте. Толпе плевать на имена.
– Зачем ты пришла сюда? – требует признания дрессировщик, и девушка, приникая губами к черному шару микрофона, шепчет:
– Я хочу быть с вами.
– Она хочет быть с нами! – визжит он, и уже не бас – фальцет вскрывает череп консервным ножом. Тод отступает, проталкивается сквозь толпу и вязнет.
