Текст книги "Судебная петля. Секретная история политических процессов на Западе"
Автор книги: Ефим Черняк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 44 (всего у книги 58 страниц)
Конечно, приведенные выше разъяснения Доссонвиля относятся к другим этапам его бурной карьеры. Нелишне будет очертить ее в немногих словах. В прериале Доссонвиля допрашивали в связи с процессом фальшивомонетчиков, но уголовный трибунал объявил его невиновным. Накануне 9 термидора на Доссонвиля в Революционный комитет секции «Друзья родины» поступило не менее 13 доносов, его кафе считали местом сборища заговорщиков дантоннстского толка, а его самого – сторонником конституционного монархиста Лафайета. (В самом начале революции Доссонвиль действительно выказывал себя поклонником генерала Лафайета[596]596
Ording A. Op. cit. P. 103, 105–107.
[Закрыть].) Но тогда все обошлось. Через два года, 10 мая 1796 г., именно Доссонвиль арестовал Бабёфа и Буонарротти, руководителей «Заговора равных», за связи с которыми подвергся репрессиям его бывший начальник Амар.
Однако уже через несколько месяцев, в брюмере, Доссонвиль сам снова угодил за решетку, поскольку располагал сведениями, компрометирующими видных термидорианцев, стоявших у власти. Он вскоре опять стал примерным полицейским служакой и одновременно вернулся на службу к роялистским конспираторам. 18 фрюктидора (4 сентября) 1797 г. Директория произвела государственный переворот – «чистку» законодательных учреждений от неугодных депутатов. Часть из них во главе с известным генералом Пишегрю, вступившим в тайные изменнические отношения с роялистами, была арестована. Некоторые, включая и Пишегрю, были сосланы в Гвиану, к ним присоединили и Доссонвиля, не без основания заподозренного в связях с роялистским подпольем. Вместе с Пишегрю Доссонвилю удалось бежать и вернуться в Европу, но в Германии он был арестован и интернирован австрийскими властями. После Люневильского мира 1801 г. Доссонвиль был выдан Франции… и в очередной раз поступил на службу в секретную полицию первого консула Бонапарта. Министр полиции Жозеф Фуше поручил ему дела перебежчиков из роялистского лагеря, предлагавших свои услуги режиму Консульства. Как раз в это время роялистами был подготовлен новый заговор с целью убийства Бонапарта. В Париж тайно прибыл Пишегрю, который в конце концов был выслежен и арестован.
Доссонвиль пытался подорвать позиции самого Фуше, нравоучительно замечая: «Обычная аморальность полицейских чинов создает настоятельную необходимость наблюдать за их наблюдением за порядком». Однако силы были слишком неравными: Фуше устроил так, что Доссонвиль оказался замешанным в какой-то роялистской интриге, точнее, заподозрен в недонесении того, что было ему известно о заговоре, и был уволен со службы, сослан в провинцию под надзор полиции. Новый перерыв в карьере Доссонвиля затянулся более чем на 10 лет, но в 1814 г., после реставрации Бурбонов, он снова был возвращен в ряды полиции. Его сместили после революции 1830 г. Ему тогда уже было под восемьдесят (умер в 1833 г.). Конечно, последующий жизненный путь Доссонвиля нельзя механически связывать с периодом весны 1794 г., когда ему поручили довести до конца расследование (или, наоборот, затемнение) всех обстоятельств «заговора Батца», но и предшествующий послужной список этого образцового полицейского говорит сам за себя.
Наряду с Доссонвилем в поисках Батца принял участие еще один чиновник Комитета общественной безопасности, Луи-Жюльен-Симон Герон. Этот бывший моряк, «патриот Герон», как он именовал себя, был личностью, не поддающейся однозначному определению, если только не считать его жертвой мании преследования, как полагают некоторые историки. Он был активным участником ряда революционных событий, в отличие от Доссонвиля не защищал, а штурмовал Тюильри. Одно время он укрывал у себя Марата, когда тот подвергался преследованию. Герон был принят, будто бы по рекомендации Марата, на службу в полицию Комитета общественной безопасности. Но вместе с тем его обуяла шпиономания. Он подозревал в занятии шпионажем даже свою неверную жену и просил Сенара отправить ее на гильотину. Герон забрасывал власти доносами, тем более опасными, что он был другом Фукье-Тенвиля.
13 ноября 1793 г. Герон был послан в Бордо в качестве представителя Комитета общественной безопасности и представил неблагоприятный отчет о действиях Тальена, комиссара Конвента. Тальен вместе со своей любовницей, дочерью испанского банкира Каббарюса, занимался различными финансовыми аферами и вымогательствами. По службе Герон был ответственным за крупный буржуазный район Парижа, кварталы которого были расположены вокруг площади Вандом. В этой роли он способствовал осуществлению суровых законов, карающих за спекуляцию, нарушение декрета о максимуме, словом, той ограничительной политики, которая проводилась под давлением обстановки революционным правительством в отношении крупной буржуазии. Но эта политика никак не подорвала ни мощи буржуазии, ни роста ее новой, особо хищнической поросли, богатевшей на военных поставках, перепродаже земли, спекуляциях, на меняющемся курсе ассигнаций. У этой буржуазии было немало защитников и в Конвенте, и в обоих правительственных Комитетах. Естественно, что на действия Герона посыпались жалобы дантонистов, его обвиняли основательно или безосновательно в вымогательстве взяток за избавление от репрессий. Комитет в отсутствие Робеспьера издал декрет об аресте Герона. Однако 30 вантоза Робеспьер, хотя, как он прямо указывал, не был лично знаком с Героном, вмешался и добился фактически отмены декрета. Для этого могли быть политические мотивы, но повлияло, вероятно, и то, что Герои был для Робеспьера постоянным источником информации о происходящем в Комитете общественной безопасности.
Надо предупредить читателя, что некоторые данные о Героне основываются на мемуарах Сенара, к публикации (а возможно, и к фальсификации) которых после его смерти приложил руку Доссонвиль. Сенар, как, впрочем, и Доссонвиль, ненавидел Герона. Сенар именовал его не иначе как «бульдогом Робеспьера». Сам же Герои после термидорианского переворота уверял, что всегда был врагом свергнутого «тирана», что с целью навредить ему он, Герон, вместе с Сена ром расследовал «дело» Катерины Тео, полусумасшедшей старухи, объявившей Робеспьера мессией, что в самый день 9 термидора пытался задержать командующего национальной гвардией Анрио, принявшего сторону робеспьеристов, но был арестован им и выпущен на свободу по приказу Комитета общественной безопасности[597]597
Ibid. P. 107–108.
[Закрыть]. Эти оправдания понятны, поскольку уже 16 термидора Бурдон из Уазы обвинил в своей речи в Конвенте Герона в том, что он был шпионом Робеспьера в Комитете общественной безопасности. Через четыре дня после этого Герон был арестован, осужден в прериале, помилован в вандемьере (1795 г.) и умер вскоре после освобождения.
Итак, Доссонвиль и Герон получили приказание о розыске Батца. Как же было подступиться к неуловимому заговорщику? Полиция Комитета общественной безопасности завела своих шпионов в тюрьмах, их обычно вербовали среди заключенных. Крайним усердием они могли надеяться спасти голову или даже завоевать благосклонность властей. Сохранились донесения одного из таких соглядатаев в тюрьме Ля Форс, графа Феррьер-Совбеф, который занимался слежкой буквально с утра до ночи и своими донесениями ускорил отправку на гильотину десятков замеченных в чем-то предосудительном с точки зрения властей или просто доверившихся ему людей[598]598
Ibid. P. 37–39.
[Закрыть].
Доссонвиль, получив приказание Комитета общественной безопасности, поручил одному из тюремных шпионов выведать, что знает о Батце его любовница Мари Гранмезон, обещая ей освобождение в обмен на сведения о местонахождении барона. Пытаясь спасти себя, арестованная, которая уже полгода находилась в тюрьме, могла лишь сообщить, что ранее Батц под именем Робера скрывался около Гавра. Другая знакомая Батца, Франсуаза д’Эпремениль, вообще отказалась отвечать на вопросы (обе женщины были казнены в июне 1794 г. в числе других участников «иностранного заговора»[599]599
Ibid. P. 45.
[Закрыть]). Ничего не могли сообщить о Батце и десятки других лиц, которых обвиняли в сговоре с ним.
Вскоре стало очевидным, что полицейские чины были озабочены поиском не столько самого Батца, сколько подходящего свидетеля, который мог бы выступить на процессе сообщников главы «иностранного заговора». Отыскать нужного доносчика помогали еще два агента Комитета общественного спасения – Дюляк и Брюс дю Монсо. В их служебные обязанности входило постоянное ежедневное наблюдение за поведением судей и подсудимых на процессах в Революционном трибунале. По крайней мере один из них, Дюляк, немного позже принимал активное участие в перевороте 9 термидора, и, если верить его письменному рапорту, написанному годом позднее, именно он лично арестовал Сен-Жюста, Пейяна, председателя Революционного трибунала Дюма и других робеспьеристов в здании Коммуны[600]600
Walter G. La conjuration… P. 383–384.
[Закрыть]. По компетентному свидетельству Сенара Дюляк и Брюс дю Монсо также получали деньги от барона. О поручении, данном Дюляку и Брюс дю Монсо, Батц говорит в своих воспоминаниях «Заговор Батца, или День шестидесяти», написанных по свежим следам событий. Однако любопытно, что имена обоих полицейских потом были тщательно зачеркнуты Батцем в рукописи. Дело в том, что ему удалось подкупить обоих сыщиков.
В конечном счете нужный свидетель был обнаружен в лице некоего Луи Гийома Армана. Во время описываемых событий ему было около тридцати двух лет. До революции 1789 г. Арман служил в драгунах и в королевской жандармерии. В первые годы революции он в качестве шпиона-провокатора участвовал в крупной афере по печатанию фальшивых ассигнаций – несколько ее участников были приговорены судом к смерти, а Арман, естественно, оправдан. Вскоре после освобождения в 1793 г. он свел знакомство с Батцем и участвовал в попытках организовать бегство королевской семьи. Арман был знаком с Мишонисом и Корте – ближайшими сообщниками барона. В январе 1794 г. он был арестован в Реймсе как контрреволюционер и в первые дни февраля доставлен по этапу в парижскую тюрьму Ля Форс. Полицейские власти, среди которых было немало знакомых Армана, не могли не знать, что речь идет о платном провокаторе. Одним из его знакомцев был Доссонвиль, с которым они то ссорились, доносили друг на друга, то снова мирились. Незадолго до того, как Армана доставили в Ля Форс, Доссонвиль сам вышел из тюрьмы и стал пользоваться доверием нескольких влиятельных членов Комитета общественной безопасности. 27 марта Армана разлучили с его новыми приятелями и перевели в другую тюрьму, в Бисетру. 11 апреля Комитет общественной безопасности приказал его допросить. Армана посетил Доссонвиль и обещал свободу в обмен на «нужные» показания. А над Арманом, если бы ему удалось избежать гильотины как заговорщику, висел еще один приговор – уголовного трибунала – 20 лет каторги за шантаж и подлоги. Конечно, он был готов к любым «признаниям».
Как уже говорилось, 22 апреля Комитет предписал Фукье-Тенвилю удвоить усилия, чтобы найти и арестовать Батца. После этого Арман и был окончательно избран на роль главного свидетеля на подготовлявшемся процессе участников «иностранного заговора». Несколько ранее, в марте, получив некоторые сведения, вероятно от арестованного полицейского Озана, сидевшего вместе с Арманом в тюрьме, Фукье-Тенвиль вызвал мошенника, чтобы лично допросить его. Сохранился протокол допроса Армана, который заявил, что еще в августе 1793 г. передал полицейскому Станиславу Майяру сведения, позволявшие обнаружить барона. Это соответствовало истине. (Во время допроса через год, в апреле 1795 г., в Страсбурге Арман уверял, что Батц не был арестован на основе его доноса, потому что не кто иной, как Доссонвиль, не исполнил соответствующего распоряжения Комитета общественной безопасности.)
Арман заявил Фукье-Тенвилю, будто бы барон однажды сообщил ему, что передал 100 тыс. ливров Шабо для какого-то общего дела и что он, Батц, имеет возможность организовать бегство королевы и произвести контрреволюционный переворот путем подрыва курса ассигнаций и т. д. Арман показал также, что слышал от Батца о его тесных связях с Эбером, что «он может с ним сделать все, что захочет». Фукье, однако, не использовал показаний Армана, не вызвал его свидетелем на проходившем как раз в эти самые часы процессе эбертнстов. Не использовал Фукье и многие другие свидетельства о связях Эбера с Батцем. А на другой день, 24 марта, Эбер и его сторонники погибли на гильотине.
Арман (как он сам признавался в 1795 г.) под диктовку Доссонвиля 29 апреля (10 флореаля) составил донос, озаглавленный «Беспристрастные наблюдения относительно заговора Батца и его сообщников, или иностранного заговора». В этом доносе фигурировали сведения о тех действиях Батца, которые власти считали целесообразным приписать барону. Арман утверждал, в частности, что Батц имел в своем распоряжении 20 миллионов, полученных от английского правительства. В показаниях Армана в число заговорщиков наряду с действительно близкими знакомыми или сообщниками Батца попали лица, которых власти хотели «подключить» к делу, создав пресловутую «амальгаму». По поручению Доссонвиля «Беспристрастные наблюдения» отредактировал другой чиновник Комитета общественной безопасности, Демонсе, которого секретарь Комитета Сенар в своих мемуарах именует «коварным и опасным проходимцем» (позднее Демонсе стал агентом термидорианца Тальена).
Арман был одним из двух арестованных «сообщников Батца», которые избежали казни. Показания Армана легли в основу доклада о заговоре, который сделал 14 июня (26 прериаля) 1794 г. в Конвенте член Комитета общественной безопасности Э. Лакост. В нем указывалось, что «фракции Шабо и Жюльена из Тулузы, Эбера и Ронсена, Дантона и Лакруа, Шометта и Гобеля являлись вместе с тем ветвями заговора, верховным главой которого был некий барон де Батц, бывший депутат Законодательного собрания, спекулянт и фальшивомонетчик». Докладчик подчеркивал, что Батц «направлял самые черные покушения королей против человечества», что «Шабо, Дантон, Лакруа были связаны с Батцем, их совместные трапезы происходили четыре раза в неделю».
…В ночь с 22 на 23 мая (3–4 прериаля) некто Анри Адмираль стрелял в Колло д’Эрбуа. Сначала Адмираль пытался проникнуть в квартиру столяра Дюпле, где проживал Робеспьер, но Неподкупного не оказалось дома. Так и не найдя Робеспьера, Адмираль вернулся к себе и сделал неудачную попытку покушения на своего соседа Колло д’Эбруа. Возможно, существовала связь между Батцем и Адмиралем. (Его фамилия была, кстати сказать, вероятно, не Admiral, как это часто указывается в литературе, a Admirât[601]601
Schnerb R. A Propos d’Admirat et du baron de Batz//Annales historiques de la Révolution française. Novembre – décembre 1952. N 129.
[Закрыть]). А вечером 23 мая была задержана молодая девушка, требовавшая допустить ее к Робеспьеру. При обыске у нее нашли два перочинных ножика. Имелись данные, что Адмираль был знаком с Пьером-Бальтазаром Русселем, в прошлом агентом барона Батца. Противники Робеспьера поспешили превратить покушение в одно из звеньев заговора Батца. В ходе осуществления этого плана было второпях совершено немало сознательных или случайных ошибок. Так, Бийо-Варенн и Луи из департамента Нижний Рейн писали Фукье, что, по их мнению, Батц скрывается под именем аббата д'Алансона. Начался розыск этого аббата, который не дал результата. Помощники Фукье-Тенвиля допрашивали фальшивомонетчика Пьера-Жозефа Русселя, спутав его с подручным Батца Пьером-Бальтазаром Русселем.
Сам Робеспьер не только не поощрял этих розысков, но, понимая их истинную направленность, даже относился к ним, видимо, враждебно. Характерно, что именно в это время он потребовал отставки Фукье-Тенвиля. Возможно, Неподкупный вообще не верил, что Батц еще оставался во Франции[602]602
Louigot A. Baudot… P. 225, 226, 228–229.
[Закрыть].
Меры по разоблачению «иностранного заговора» стали частью борьбы между Робеспьером и формирующейся коалицией его противников. Робеспьер считал некоторых из них участниками «иностранного заговора». Враги Неподкупного, особенно в Комитете общественной безопасности, хотели бы расправами над множеством мнимых участников этого заговора возбудить ненависть к Робеспьеру как ответственному за резкое усиление террора. В этой обстановке был принят закон 22 прериаля (10 июня), устанавливавший ускоренное судопроизводство в Революционном трибунале.
14 июня Лакост представил свой доклад. В тот же день Фукье-Тенвиль получил приказ за подписями Робеспьера, а также Колло д’Эрбуа и Бийо-Варенна, ставшими к этому времени уже врагами Робеспьера, обещать помилование заключенному Дево (секретарю Батца), если он выдаст местонахождение барона. Но Дево повторил, что ему неизвестно, где скрывается Ватц[603]603
Batz de. Les conspirations… T. 2. P. 340–342.
[Закрыть].
А. Луиго полагает, что накануне и после принятия закона 22 прериаля Бийо и Колло д’Эрбуа оказали давление на Эли Лакоста, чтобы он ознакомил широкую публику с именем Батца. Именно Бийо побудил Фукье к организации процесса участников «иностранного заговора», намекая, что все это сделано по приказу Робеспьера и неуловимость Батца связана с тем, что он имеет могущественного покровителя, опять-таки имея в виду Неподкупного.
16 июня начался и в тот же день закончился процесс над действительными или мнимыми сообщниками Батца. Собственно, никакого судебного разбирательства не было – всех их после получасового совещания присяжных признали виновными и на основе предписаний закона от 22 прериаля приговорили к смерти. Медленно двигались фургоны, на которых стояли 54 осужденных, выряженные по приказу властей в красные рубахи как «убийцы отечества». На этот раз приговоренные к смерти вызывали сочувствие народной толпы.
Историк А. Летапи считает, что процесс и осуждение лиц, включенных в «амальгаму» в качестве участников «заговора Батца», имели целью «похоронить вопрос о действительном «заговоре Батца»», который тщательно скрывали во время процесса Эбера. Однако зачем надо это делать, если Эбер был прямо назван орудием Батца в докладе Э. Лакоста? В Париже говорили, что даже за убийство королей не посылали на эшафот столько жертв. Закон 22 прериаля стали называть законом Робеспьера. После 9 термидора неоднократно утверждалось, что председатель Революционного трибунала Дюма и общественный обвинитель Фукье-Тенвиль действовали по приказу Робеспьера и Сен-Жюста. Это не соответствует действительности, хотя 24 флореаля (13 мая) Комитет общественного спасения предписал общественному обвинителю каждую декаду представлять ему список дел, которые предстояло обсуждать в Трибунале. Робеспьер через своих сторонников – столяра Мориса Дюпле, у которого он проживал, типографа Николя и других – стремился влиять на выбор присяжных[604]604
Bouloiseau M. Le comité de salut public. P. 105.
[Закрыть].
В июне отношения между Фукье и Робеспьером стали крайне напряженными, в особенности из-за дела Катерины Тео. Сохранилось письмо Германа – одно время председателя Революционного трибунала, а потом главы комиссии по делам гражданской администрации, полиции и судов – от 8 мессидора, явно написанное по поручению Робеспьера. В этом письме Герман просил знакомого судью порекомендовать кандидата на пост общественного обвинителя при Революционном трибунале[605]605
Ording A. Le bureau… P. 154.
[Закрыть]. Эта попытка не удалась. Фукье остался на своем посту. В отличие от Фукье летом 1794 г. Дюма и ряд других сотрудников этого судебного органа находились в тесном контакте с Робеспьером.
Большинство осужденных летом 1794 г. попало на гильотину по инициативе Комитета общественной безопасности, эмиссаров Конвента в департаментах и общественного обвинителя Фукье-Тенвиля[606]606
Ibid. P. 158.
[Закрыть]. За девять недель, от 10 июня до 27 июля, Революционный трибунал отправил на гильотину столько же людей, сколько за предшествующие 14 месяцев. Летом 1794 г. перестали обращать внимание на правдоподобность обвинений, предъявлявшихся подсудимым. Иногда они носили характер зловещего абсурда. Например, член Конвента Осселен, арестованный еще 8 ноября 1793 г. за покровительство одному вернувшемуся эмигранту и находившийся с тех пор в заключении, был казнен за участие в заговоре с целью бежать из тюрьмы, перебить членов обоих комитетов, вырвать у убитых сердца, зажарить их и съесть![607]607
Arch. Nat. W. 397; Hampson N. The Life… P. 202.
[Закрыть] «В то время даже говорили друг другу по секрету, что в Комитете общественного спасения сидит роялист, агент барона Батца, который толкает на казни, чтобы возбудить ненависть против республики»[608]608
Кропоткин П. A. Великая французская революция 1789–1793. M., 1979. С. 433.
[Закрыть]. Все это вполне соответствовало планам Батца.
После казни «красных рубашек» Робеспьер перестал посещать заседания Комитета общественного спасения. Есть ли какая-либо связь между этими двумя фактами?
Мессидорские прелюдии
1793 год прошел под знаком неоднократного давления на Конвент со стороны столичного муниципалитета – Коммуны, выражавшей настроения народных масс Парижа, причем давления, почти неизменно приводившего к успеху, т. е. к полному или частичному удовлетворению высшим законодательным органом страны требований политически активной части столичной санкюлотерии. Напротив, 1794 год проходит под обратным знаком – наступления Конвента и его комитетов на Коммуну. После поражения эбертистов она подвергается чистке и фактически перестает играть самостоятельную политическую роль, которую ей тщетно пытались вернуть в роковой день 9 термидора новые робеспьеристскне руководители, те самые, которые в апреле поставили ее под полный контроль комитетов.
Одновременно сам Конвент, победивший Коммуну, подпадал фактически под контроль комитетов. Используя авторитет, завоеванный Комитетом общественного спасения – организатором победы над контрреволюцией, в обстановке террора, оба комитета, по крайней мере в вопросах о репрессивных мерах, получили возможность навязывать свою волю законодателям. Не приходится сомневаться, что согласие Конвента на усиление террористических мер весной и летом 1794 г., на арест ряда своих членов было вынужденным. Оно было буквально вырвано у него апелляцией к авторитету Неподкупного в соединении с едва прикрытыми или вовсе не прикрытыми угрозами в отношении несогласных как скрытых союзников уже разоблаченных «заговорщиков». В условиях, когда революционная законность была по существу отброшена и заменена полным произволом, хотя и рядившимся в подобие законных форм, несогласие с требованиями комитета могло стать прелюдией к аресту и казни. Свобода прений, выражения мнения в Конвенте была жестко ограничена страхом за собственную жизнь.
Лишаясь действительной, а не мнимой опоры в Конвенте, робеспьеристское ядро комитетов, по меньшей мере с весны 1794 г., теряло массовую базу в столице, хотя это до поры до времени оставалось скрытым благодаря установленному жесткому правительственному контролю над муниципальными органами власти и народными обществами. В этих условиях комитеты стали опираться прежде всего на подчиненную им административную машину и на внушавший страх аппарат репрессий. А это в свою очередь создавало тенденцию к сужению круга лиц, принимавших важнейшие политические решения. В рамках самих комитетов, где все еще преобладали робеспьеристы, согласие ряда членов на террористические меры было вынужденным у одних и принимало форму уклонения от участия в принятии этих решений со стороны других. Наблюдалось и стремление путем ужесточения террора бросить тень на Робеспьера.
Затоплявшие страну все новые волны террора превращали политическую полицию, аппарат репрессий, в центральное звено государственного механизма. Контроль над политической полицией становился все более равнозначным контролю над исполнительной властью вообще. А у исполнительной власти было много шансов установить фактически контроль над законодательной властью, над запуганным «болотом» – большинством Конвента. «Болото» возможно было удерживать и впредь в состоянии покорности, подчинения воле правительственных комитетов, в руках которых был контроль над машиной репрессий, над «национальной бритвой» – гильотиной. Но не приближалась ли ситуация, когда контролировать сами комитеты будет та группа их членов, которая сумеет установить контроль над политической полицией?
В научной исторической литературе обстоятельно исследованы социальные и политические причины термидорианского переворота. Историками довольно подробно изучена история заговора, прослежены действия тех или иных лиц, сыгравших важную или даже решающую роль в событиях 9 термидора. Однако остается еще далеко не выясненной их связь с тем, что получило название «иностранный заговор», и с его не только политическими и дипломатическими последствиями, но и с воздействием на социальную психологию, на мотивы поведения активных термидорианцев. Иными словами, связь между «иностранным заговором» и заговором, приведшим к 9 термидора.
Прогрессивными историками по достоинству оценены бесчисленные нападки на Робеспьера, которые исходили от всех его противников – от крайне правых до самых левых и которые потом наложили отчетливый отпечаток на последующую буржуазную и мелкобуржуазную историографию революции. Особенно большое значение имели злобные выпады против Неподкупного со стороны правых и левых участников контрреволюционного переворота 9 термидора[609]609
См. об этом: Манфред А. З. Великая французская революция. М., 1983. С. 358 и др.
[Закрыть]. Однако это вовсе не равнозначно тому, что все факты, приводившиеся в их речах и памфлетах и призванные дискредитировать Робеспьера, являлись клеветническими вымыслами и должны быть отброшены как таковые. В этих выступлениях приводилось немало материалов, в том числе и документального характера, которые требуют тщательной проверки. Они могли иметь совсем другой смысл, чем это представлялось термидорианцам (это относится и к докладу, подготовленному и изданному в 1794 г. комиссией под руководством правого термидорианца Е. Куртуа, которой было поручено разобрать бумаги Робеспьера и казненных вместе с ним его соратников, хотя этот доклад полон подтасовок и фальсификаций).
Несомненно, что Робеспьера никак нельзя считать единоличным диктатором в последние месяцы якобинской власти. Конечно, ему удавалось добиваться в Конвенте одобрения крайне непопулярных среди депутатов мер, вроде санкций на арест дантонистов, разрешения прекращать по желанию судей прения в Революционном трибунале, принятия прериальских законов. Он мог навязывать эти меры, подавив глухое недовольство со стороны не только сторонников побежденных группировок, но и молчаливого «болота». Однако летом 1794 г. он уже не мог позволить себе риск, связанный с требованием голов неугодных депутатов, использовать свое еще сохранявшееся преобладание в комитетах для организации помимо Конвента новых судебных процессов против своих недругов, включая и тех, кого он с полным основанием подозревал в организации заговора против него, что ему казалось равносильным заговору против Республики. У Робеспьера не было намерения распустить Конвент и комитеты – это показало его поведение вечером 9 термидора, долгие колебания, предшествовавшие решению принять вызов со стороны Конвента.
Однако планы Робеспьера объективно вели к сосредоточению действительной власти в его руках. Он вынашивал планы «очищения» от своих врагов Конвента и комитетов, и слухи о подготовке им новых проскрипций несомненно способствовали формированию заговора, приведшего к 9 термидора. Здесь помимо всех глубинных причин сыграл важнейшую роль «человеческий фактор». Противники Робеспьера, по крайней мере их большая часть, действовали, прежде всего руководствуясь инстинктом самосохранения, поскольку альтернативой участию в заговоре и его успеху была только гильотина.
Термидорианцы, возводя всяческую хулу на Робеспьера и прибавляя к былям небылицы, многократно повторяли, что термидорианский переворот был «революцией» против «нового Кромвеля». Сравнение Робеспьера с Кромвелем, громко прозвучавшее в Конвенте 9 термидора, многократно повторялось европейской печатью в предшествующие три-четыре месяца. «Кромвель, – писала газета «Таймс», – всегда утверждал, что подозревает подготовку покушения на свою жизнь, и поэтому получил личную охрану, придавшую протектору внешность носителя королевского сана. Гражданин Робеспьер, видимо, следует такому же плану и станет королем по положению, если не по титулу. Однако между ними есть различие, заключающееся в том, что Робеспьер обратил хваленую Республику в самую воинствующую разновидность деспотизма и поэтому находит более необходимым защищаться против народного правосудия, чем английский цареубийца и узурпатор»[610]610
The Times. 1794. I. VIІ.
[Закрыть].
Если отбросить терминологию, характерную для торийской прессы тех лет, то ясно проглядывает уверенность, что развитие событий во Франции идет к установлению режима единоличной диктатуры, который одни в английских правящих кругах считали более приемлемым партнером для переговоров, а другие – менее серьезным противником, поскольку он обладал бы меньшим моральным авторитетом. Именно в этой связи надо рассматривать антиробеспьеристскую кампанию, которую повела «Таймс» в недели, предшествовавшие перевороту 9 термидора. 17 июля газета публикует статью «Характер Робеспьера», представляющую собой сведение воедино всех нападок на Неподкупного. Робеспьер предстает в этой статье как беспринципный политик, который, ловко маневрируя, прокладывает себе путь к власти. Сначала он в союзе с Маратом разгромил жирондистов, потом использовал некоторых из них, чтобы те убедили Шарлотту Корде убить Марата. Робеспьер подстрекал и Эбера, и Демулена, а Дантону, который также стремился к диктатуре, он дал обогатиться, до последнего момента уверял в своей дружбе, а потом погубил его и т. д.[611]611
Ibid. 1794. 16. VII.
[Закрыть] Это уж явно было не столько отражением в английских правящих кругах хода событий во Франции, сколько именно пропагандистским материалом против Робеспьера как возможного, наделенного диктаторскими полномочиями правителя Франции. Цитированные строки были напечатаны менее чем за две недели до 9 термидора.
Через много десятилетий член Комитета общественного спасения Б. Барер писал: «Я всегда считал Робеспьера республиканцем… Только с марта 1794 г. мне показалось, что Робеспьер изменил свое поведение. Этому много способствовал Сен-Жюст, и этот наставник был очень молод». Робеспьер выдвинул проект диктатуры, с этого времени «были подорваны все знаки доверия в двух комитетах, и несчастья, которые следуют за раздорами в правительстве, стали неизбежными». И далее Барер замечал: «Это был человек бескорыстный, республиканец в душе, его несчастье произошло из-за стремления к диктатуре. Он считал ее единственным средством предотвратить разгул дурных страстей»[612]612
Barére B. Mémoires. Bruxelles, 1842. P. 99.
[Закрыть].
Говоря о «новом Кромвеле», современники подразумевали под этим не столько ликвидирующего новый гражданский строй, сколько установившего свою единоличную диктатуру правителя. Они считали, что культ Верховного существа, верховным жрецом которого стал Робеспьер, был шагом на пути к культу самого Робеспьера.
Сохранившиеся после его гибели бумаги не содержат подтверждения этих обвинений. Тем не менее очевидно, что обвинение в намерении стать «новым Кромвелем» выдвигалось не только потому, что было выгодно победителям 9 термидора, но и потому, что оно вызывало доверие (а возможно, что в него верили и сами участники термидорианского переворота). Основанием для этого было скорее неосознанное чувство, чем сознательное убеждение современников в том, что весь ход событий неизбежно привел бы к установлению режима личной власти Робеспьера, если бы развитие по этому пути не было прервано свержением диктатуры якобинцев. Допустим, что у Неподкупного субъективно не было намерения стать «новым Кромвелем». По некоторым сведениям, он отверг подобное предложение, сделанное ему Сен-Жюстом, но не вели ли именно к этой цели намеченные им планы «очищения» комитетов и Конвента от наиболее опасных его противников? Не повторилось ли бы с этими органами власти то же, что уже произошло с Парижской коммуной, где вслед за устранением Эбера, Шометта и их сторонников власть сосредоточилась в руках Пейяна – прямого ставленника Неподкупного, опиравшегося на автоматическую поддержку депутатов-робеспьеристов?
