Текст книги "Судебная петля. Секретная история политических процессов на Западе"

Автор книги: Ефим Черняк

По мнению М. Мэррей, об участи, ожидавшей Анну, было заранее известно не только ей самой, но и Екатерине Арагонской, главному министру Уолси и канцлеру Томасу Мору, которые за несколько лет предсказали казнь второй супруги короля.

Как известно, после смерти Анны Генрих женился на Джейн Сеймур, которая умерла при родах. Ее сменила Анна Клевская, а ту – близкая родственница Анны Болейн – тоже из «жертвенного» рода – Екатерина Говард. И ее обвинили в неверности, только при подготовке процесса были учтены ошибки, допущенные при составлении обвинительного акта против Анны Болейн, устранены явные противоречия. Суд над Екатериной и казнь состоялись, когда королю было 49 лет – опять число, кратное 7. В целом же судьба Екатерины Говард была копией той, которая за несколько лет до этого была уготована Анне Болейн. М. Мэррей приводит перечень совершенно совпадающих событий из жизни этих двух жертв Генриха VIII: обе королевы принадлежали к «жертвенному» роду; были фрейлинами «предшествующей» супруги короля; вступили в брак после развода короля; не было никаких сведений об их прежней «распутной» жизни до тех пор, пока не потребовалась искупительная жертва; в обоих случаях следствие начинал Тайный совет; король получал конфиденциальную информацию о своей жене; король тайно покидал дворец Хемптон-корт, после чего королеву арестовывали по обвинению в супружеской неверности; судили сообщников, причем один из них «признавался»; специально осуждали ближайших родственников обвиняемой (брата Анны Болейн; леди Рочфорд при суде над Екатериной Говард); королеву судил парламент; королева отвергала основное обвинение; казнили сообщников; казнь самой королевы приурочивалась к жертвенному месяцу; осужденная спокойно шла на смерть, объявляя о своей невиновности и уверенная, что попадет на небо; придворные дамы сопровождали королеву до эшафота и после казни уносили тело и отрубленную голову; при известии о том, что казнь состоялась, король выражал бурную радость; молва утверждала, что обвинение было сфабриковано[348]348
  Ibid. P. 152–153.


[Закрыть].

Наряду с семеркой магическое значение, по мнению М. Мэррей, придавалось числу 13 (господь и его двенадцать апостолов; кстати, остается непонятным, почему этому христианскому представлению должны были следовать приверженцы языческого культа). Во многих важных политических акциях, полагает она, действовали группы в 13 человек или кратные этому числу. Участники того или иного заговора, кавалеры ордена Подвязки, члены Тайного совета, судившие Анну Болейн, составляли либо группу в 13 человек, либо число, кратное этой цифре[349]349
  Ibid. P. 196, 201–215.


[Закрыть]. Точно так же обстояло дело и с участниками ведовского шабаша.

Аналогичное объяснение М. Мэррей пытается дать и многим другим политическим процессам второй половины XVI и первой половины XVII в. и даже суду над Карлом I, который во время Английской революции был обезглавлен по приговору парламента как «тиран, изменник, убийца и враг государства». Правда, в этом последнем случае М. Мэррей высказывает сомнения, но только потому, что Карл был казнен 48 лет от роду – цифра, не кратная 7. Вместе с тем Кромвелю, фактическому главе государства, тогда исполнилось 49 лет, и, возможно, уже король выступал теперь в роли «заместителя». Даже смерть Карла II в 1685 г. от апоплексии, как считает М. Мэррей, была формой искупительной жертвы.

Карл заболел 2 февраля, в жертвенный день, но агония продолжалась до 6 февраля. На смертном одре король произнес известную фразу, извиняясь за то, что использовал слишком много времени для умирания[350]350
  Ibid. P. 41.


[Закрыть]. Карл умер на 35-м году правления (снова число, кратное семи) – роялисты считали, что он царствовал с момента казни Карла I, с 30 января 1649 г., и т. д.

В арифметических подсчетах М. Мэррей немало ошибок. Но главная слабость ее аргументации, конечно, не в этих погрешностях. Ее доводы повисают в воздухе по той простой причине, что нет буквально ни одного прямого свидетельства источников о сохранении языческого культа или тем более обычая приносить человеческие жертвы богу плодородия. Косвенные же намеки, которые пытается обнаружить М. Мэррей, легко объяснимы и без ее теории. Вырванные пытками признания «ведьм» не являются доказательством. Что же касается признания божественности королевской власти и ее носителя, наделения монарха сверхъестественными способностями исцелять болезни путем прикосновения руки и т. п., то такие суеверия вполне органически вписывались в средневековое христианство, несмотря на их частично языческое происхождение. Для каждой казни, о которой упоминает М. Мэррей, были свои причины; то или иное поведение обвиняемых на суде и на плахе определялось мотивами, отличными от приверженности «дианическому культу».

Пытка и самооговоры были главными орудиями фабрикации «доказательства» существования ведовского культа. Имеется сколько угодно свидетельств того, что единообразие показаний, дававшихся подсудимыми, было предопределено строгим единообразием задававшихся вопросов и пониманием жертвами, каких ответов ожидают от них судьи и палачи. Проверка источников, которые использовала М. Мэррей, показала, что она при цитировании отбирала лишь «правдоподобные» детали шабаша, заботливо опуская сопровождавшие их «признания» обвиняемых в том, что они рожали от дьявола жаб и змей и т. п.[351]351
  Cohn N. Europa’s Inner Demons… P. 110–114 a. o.; Wilson C. Mysteries. N. Y., 1978. P. 95.


[Закрыть] (Как бы взамен этих умолчаний М. Мэррей радует читателя утверждениями, что даже детские хороводы и прошедший победно по всем странам вальс берут начало от танцев на шабаше…)

Итак, нигде не было найдено убедительных материальных свидетельств практики ведовского культа. В этом смысле лучшим доказательством несостоятельности основного утверждения М. Мэррей является отчет члена Верховного совета испанской инквизиции Алонсо Саласара де Фриаса. Инквизитор был направлен из Мадрида в Лонгроно после состоявшегося там большого аутодафе для расследования обстоятельств дела. Саласар представил отчет на 5000 (пяти тысячах!) страниц о допросах 1802 покаявшихся и прощенных «ведьм» и «колдунов»; 81 ведьма отрицала свою вину, остальные, по мнению инквизитора, сделали бы то же, если бы верили его обещаниям и не опасались, что их объявят вновь впавшими в ересь.

Еще за три века до появления книги Мэррей, как бы отвергая содержавшиеся в ней доводы, Саласар отрицал возможность того, что ведьмы, двигаясь пешком по земле, собирались на шабаш. Секретари Саласара дежурили на месте, где якобы производились ночные сборища, и не обнаружили там ни людей, ни злых духов. Инквизитор пришел к выводу, что многие признания, особенно детей, – результат душевной болезни. Саласар подробно описывает, как вымогались фальшивые признания, и на основании проведенного им повторного следствия доказывает их ложность. А ведь член Супремы был именно тем лицом, которое имело возможность получать сведения из первых рук. Доклад этого инквизитора, какими бы политическими мотивами он ни вызывался, уже сам по себе вполне опровергает гипотезу, защищаемую Мэррей. Несмотря на внешние признаки научности, эта теория – такой же свод вымыслов, как и протоколы ведовских процессов, являвшиеся главным источником для книг М. Мэррей о «ведовском культе в Западной Европе».

Всего каких-нибудь 10 лет назад теорию Мэррей еще поддерживали многие влиятельные ученые[352]352
  Larner C. Enemies of God. P. 19.


[Закрыть]. В последние годы полемика вокруг этой теории не прекращалась, в нее включились историки, антропологи, психологи, философы. X. Тревор-Ропер характеризовал взгляды М. Мэррей просто как чепуху. Ему возражал А. Макфарлейн, полагающий, что М. Мэррей была права, настаивая на необходимости «рассматривать обвинения как нечто большее, чем проникнутое нетерпимостью суеверие»[353]353
  Macfarlane A. Witchcraft in Tudor and Stuart England. N. Y., 1970. P. 10–11.


[Закрыть]. Проявилась также тенденция возродить концепцию Мэррей, но освобожденную от преувеличений. «Хотя этот тезис содержит зерно истины, он был сформулирован совершенно некритически, – писал К. Гинцбург. – Кроме того, реконструкция характерных черт предполагаемого культа плодородия была основана на материалах очень поздних процессов, на которых уже были полностью восприняты представления инквизиторов (шабаш, вступление в брак с дьяволом и т. п.). И все же, несмотря на серьезные недостатки, этот «тезис» Мэррей, при его выдвижении отвергнутый антропологами и фольклористами, в конце концов завоевал преобладание… тезис английской исследовательницы, очищенный от его наиболее далеко идущих утверждений, когда в оргиях шабаша видят деформацию древнего культа плодородия»[354]354
  Ginzburg C. The Night Battles. Witchcraft and Agrarian Cults in the Sixteenth and Seventeenth Centuries. Baltimore (Maryland), 1983. P. XIX. (Первоначально работа была опубликована на итал. яз. в 1966 г.)


[Закрыть]. Утверждалось, что в отличие от Мэррей следует различать в признаниях ведьм то, что имело источником воззрения инквизиторов, а что действительно восходило к народным верованням. Впрочем, точную границу провести здесь непросто, и отдельные исследователи подчеркивали, что, несомненно, некоторые народные поверья напоминали шабаши, которые расписывали теологи и инквизиторы[355]355
  Ibid. P. XIX–XX.


[Закрыть].

Говоря об исследовании К. Гинцбурга, установившего факт существования аграрного культа в Северо-Восточной Италии, Е. В. Монтер писал в 1969 г., что из двух утверждений Мэррей (а) ведовство коренилось в древних культах плодородия; б) шабаши, о которых говорилось на процессах ведьм, имели место в реальной действительности) подтвердилось лишь первое[356]356
  Monier E. W. The Historiography of European Witchcraft: Progress and Prospects//The Journal of Interdisciplinary History. 1972. N 2. P. 443–444.


[Закрыть]. Обсуждая этот вопрос, известный английский марксистский историк Э. Хобсбаум отметил (1983 г.): «Здесь мы имеем дело не с подпольной религией, враждебной христианству, которую рисовала Маргарет Мэррей, а с ритуальной практикой, давно установившей симбиоз с господствующей религией»[357]357
  Hobsbawn E. J. Foreword // Ginzburg C. The Night Battles. Witchcraft and Agrarian Cults in the Sixteenth and Seventeenth Centuries. Baltimore (Maryland), 1983. P. X.


[Закрыть]. Сам К. Гинцбург отмечал (1982 г.), что источники не позволяют судить, происходили ли на деле ночные сборища поклонников изученного им аграрного культа. «На основе доступных документов вопрос о существовании или несуществовании организованной ведовской секты с пятнадцатого по семнадцатый век в Европе, видимо, решить невозможно»[358]358
  Ginzburg C. The Night Battles. P. XIV.


[Закрыть].

Корни истерии

Большее значение имела вполне реальная конфронтация католицизма и Реформации, идеологическое и политическое противоборство, которое вскоре же было перенесено в сферу международных отношений и которое на протяжении полутора столетий пытались решить военным путем. В этой связи стоит обратить внимание на внешнеполитические притязания, приписываемые «князю тьмы». Один из возможных примеров – «Трагическая история доктора Фауста», принадлежащая перу Кристофера Марло, замечательного драматурга современника Шекспира. Фауст в пьесе Марло прямо объявляет о стремлении использовать власть, которую он почерпнет от дьявола, для решения в пользу протестантов (и своей собственной) конфликта с контрреформацией:

 
На деньги, что мне духи принесут,
Найму я многочисленное войско
И, принца Пармского изгнав из края,
Над всеми областями воцарюсь!
Велю изобрести орудья битвы,
Чудеснее, чем огненный корабль,
Что вспыхнул у Антверпенского моста.
 

В другом месте Фауст указывает столь же точно:

 
Солью холмистый берег африканский
С Испанией в единый континент,
Их данниками сделаю своими,
Во всем мне покорится император
И прочие германские владыки[359]359
  Марло К. Трагическая история доктора Фауста. М., 1949. С. 21, 31 / Пер. под ред. Т. Кудрявцевой.
  Подробнее о конфронтации протестантизма и контрреформации см.: Черняк Е. Б. Вековые конфликты. М., 1988. С. 15—272.


[Закрыть].
 

Обычное у протестантов, начиная с Лютера и Кальвина, отождествление римского папы с антихристом стало, например в Англии, своего рода официальной точкой зрения государственной англиканской церкви[360]360
  Hill С. Antichrist in the Seventeenth Century England. L., 1971. P. 9—10, 13 f., 40.


[Закрыть]. Превращение идеологической конфронтации в международный конфликт, потребовавший огромных жертв и сопровождавшийся бесконечными кровавыми расправами, создавало то лихорадочное состояние общественного сознания, которое особо благоприятствовало все большему распространению демонологической пропаганды и преследований по обвинению в ведовстве. Обратим внимание на то, что массовые гонения на ведьм очень точно – насколько это вообще возможно в общественных явлениях – совпадают хронологически с этим противоборством, происходившим примерно в 1520–1648 гг. Эти гонения начали нарастать в то полустолетие, когда созревали условия для конфликта, и быстро сошли на нет в следующее полустолетие. Можно проследить многие примечательные совпадения между развитием конфликта и развитием гонений. В Юго-Западной Германии, ставшей позднее центром жесточайших гонений, с 1400 по 1560 г., т. е. более чем за полтора века, было казнено 88 человек. Первая массовая «охота на ведьм» началась здесь в 1562 г. – примерно через 40 лет после начала конфликта, а последняя происходила в 1662–1665 гг.; в отдельных районах она длилась до 1684 г., т. е. закончилась немногим менее, чем через 40 лет после завершения этого конфликта[361]361
  Midelfort H. С. E. Op. cit. P. 71 а. о. См. также: Schormann G. Hexenprozesse in Nord Westdeutschland. Hildesheim, 1977. Католические историки не раз отмечали с похвалой, что город Рим не знал (или почти не знал) процессов над ведьмами. Но это вовсе не говорит в пользу верхов католической церкви. Наоборот, будучи свободными от веры в бесовский шабаш, они добрых два столетия спокойно взирали на то, что по всей Европе полыхали костры, на которых погибли многочисленные жертвы «охоты на ведьм», и даже благословляли кровавые гонения.


[Закрыть].

Наиболее свирепые преследования происходили именно в Германии, причем особенно в районах, которые служили ареной борьбы между католическим и протестантским лагерями. К ним принадлежали, в частности, рейнские области. Достаточно привести немногие примеры. В герцогстве Брауншвейгском с 1590 по 1600 г., как считали современники, сжигали в среднем 10 человек ежедневно. В деревнях около Трира в 1586 г. остались в живых только две женщины. В 1589 г. в городе Кведлинбурге в Саксонии, насчитывавшем 12 тыс. жителей, за один день было сожжено 133 человека. В Бамберге епископ Иоганн Георг II Фукс фон Дорнхейм в 1623–1631 гг. отправил на костер многие сотни ведьм, пока не был изгнан из своих владений шведскими войсками. Князь-епископ Вюрцбурга Филипп Адольф фон Эренберг сжег 900 человек, собственного племянника и 19 католических священников. В городке Мелтенбурге (в районе Майнца), насчитывавшем 3 тыс. душ, между 1626 и 1629 гг. было казнено 56 ведьм, в Бургштадте с населением 2 тыс. человек было 77 казнен, в маленькой деревеньке Айхенбюсль – 19 и т. д.

Гонения перекинулись на Эльзас, Лотарингию, соседние провинции Франции[362]362
  О ведовских процессах во Франции см.: Soman A. Les procès de sorcellerie au Parlement de Paris//Annales. 1977. N 4.


[Закрыть]. В протестантских государствах, в Швейцарии преследования приобрели такой же ужасающий размах. В кальвинистской Женеве только в 1542 г. было сожжено 500 ведьм. Конечно, «охота на ведьм» распространялась и на области, далекие от главных сражений векового конфликта; пуритане перенесли ее и в английские колонии в Новом Свете. Но эпицентр конфликта вполне точно совпадал с эпицентром гонений. Периоды особо широких и жестоких преследований не совпадали по времени в разных районах Европы, и здесь опять-таки прослеживается связь с большей или меньшей вовлеченностью данной страны в противостояние (особенно в форме вооруженного конфликта) между католической контрреформацией и протестантизмом. Это, в частности, демонстрирует пример Англии. Как показывают новейшие исследования, наибольшее число ведовских процессов относится ко времени правления Елизаветы I (1558–1603), когда Англия находилась в острейшей конфронтации с главными силами контрреформации, после же выхода страны из векового конфликта преследования стали значительно более редкими (хотя и возникло несколько обострений, как в Ланкашире в 1612 г. и в Эссексе в 1645 г. во время Английской революции). Уже к началу XVII в. в Англии среди части образованных слоев населения существовало ироническое отношение к теориям демонологов и обвинениям в ведовстве[363]363
  Lamer C. James VI and I… P. 87.


[Закрыть].

Таким образом, в хронологических пределах европейской «охоты на ведьм» (начало XVI – третья четверть XVII в.) массовые гонения происходили в разное время в разных странах. Наряду с общими для всех факторами здесь действовали причины местного характера, в том числе позиция, занимавшаяся носителем верховной власти – монархом. Это ярко отразилось, в частности, на преследовании ведьм в Шотландии, в развертывании которого большую роль сыграл, как уже отмечалось, король Яков VI, унаследовавший в 1603 г. английский престол под именем Якова I. Однако такую роль демонологические склонности монарха играли лишь при наличии подходящих общественных условий. Яков, вступив на британский трон, не только не пытался развернуть гонения в Англии, но и сам, поддавшись скептическим настроениям, распространившимся среди образованных кругов английского общества, постепенно стал утрачивать интерес к демонологии.

«Охота на ведьм» была средством, использовавшимся правящими классами для сплочения населения, находящегося якобы под угрозой внутреннего врага, который являлся агентурой опасного внешнего врага. Этот внешний враг – сатана при всей приписывавшейся ему мощи был очень удобным неприятелем, поскольку его можно было не опасаться в сфере практической политики. Вместе с тем и внутренний враг был очень удобным, поскольку власти могли не считаться с угрозой вмешательства в его пользу внешних (точнее, потусторонних) сил. Именно беззащитность жертв, которым приписывалось поистине адское могущество, была дополнительным основанием для тоге, чтобы сделать их объектом гонений. Расправы с ведьмами (в отличие, например, от преследования протестантов в католических странах, мавров и евреев в Испании, еретиков вообще повсеместно в Европе) не могли вызвать неудовольствия в других государствах, сколько-нибудь широкого сочувствия: ведь почти никто добровольно не причислял себя к единомышленникам обвиняемых. Сомневаться в их виновности значило бросать вызов всей системе тогдашнего мировоззрения, светской и церковной власти, не проявлять лояльности по отношению к стране и обществу в целом, что тоже могло быть делом очень немногих. Вместе с тем обращает на себя внимание еще одно многозначительное совпадение – «охота на ведьм» начинается с утверждения абсолютистских государств, с распространения теории божественного права монархов, а ее окончание связано с потерей в значительной степени ими е глазах общества этой сверхъестественной санкции их прав и прерогатив. Ведьмы являлись врагами Бога и царства Божьего и тем самым и земного государства и его главы. Складывание абсолютистских монархий было неразрывно связано с ростом бюрократии, с присущей ей тенденцией ко всё более полному контролю над частной жизнью людей, к строгому надзору за неуклонным соблюдением всех предписанных государством норм и канонов поведения. Видимо, правы те исследователи, которые обращают внимание на то, что областями наиболее интенсивных гонений были как раз области с наибольшим развитием бюрократического аппарата, включая судебные учреждения с их разработанной системой добывания «нужных» показаний[364]364
  Currie E. P. The Control of Witchcraft in Renaissance Europe // Black D. (Ed.) The Social Organization of Law. N. Y., 1973. P. 251 f; Lamer C. Enemies of God. P. 20, 197.


[Закрыть]. Ведовство считалось как бы нарушением разом всех установленных норм, соединением воедино преступлений, преследуемых и караемых администрацией; это единство было обращено против самих основ обожествленной государственной власти[365]365
  Lamer C. Enemies of God. P. 195.


[Закрыть].

В последнее время западными исследователями предпринимались попытки представить суды над ведьмами как стремление общества определить свои нравственные основы и характер, как результат отношения к политической власти в эпоху Возрождения, как осуществление важных социальных функций и т. п.[366]366
  Swanson G. E. The Birth of Gods. Ann Arbor, 1960; Erikson К. Wayward Puritans. N. Y., 1966; Groß A. Die erste Walpurgisnacht. Hexenverfolgung in Deutschland. Rowohlt, 1981.


[Закрыть] Высказывалось мнение, будто преследования были выражением желания правящих классов подавить протест народной массы, принимавший форму религиозного мессианства, представить церковь и государство действенными защитниками общества от вражеской рати. Показательно, что подавляющее большинство жертв гонений принадлежало к социальным низам. Как писал одни американский автор, важно выяснить не почему общественные верхи были «одержимы уничтожением ведовства, а скорее почему они были одержимы созданием ведовства»[367]367
  Harris M. Cows, Pigs, Wars and Witches. The Riddles of Culture. N. Y„1974. P. 225, 236–240.


[Закрыть]. К этому справедливому замечанию следует все же прибавить, что нередко картина оказывалась более сложной, что орудием гонений пользовались не только реакционные, но и передовые для той эпохи круги общества[368]368
  Macfarlane A. Op. cit.; Midlefort N. С. E. Op. cit. P. 3–4.


[Закрыть].

Ведовские процессы можно отнести и к проявлениям социальной истерии (так предлагает, в частности, X. Тревор-Ропер)[369]369
  Trevor-Roper H. R. The European Witch-craze…


[Закрыть], но лишь при условии более или менее четкого определения содержания столь расплывчатого понятия. Ведь неопределенность его позволяет, например, консервативным авторам тенденциозно характеризовать действия масс в периоды революционных кризисов, ставить знак равенства между «истерией» и любыми проявлениями классовой борьбы, народного насилия над эксплуататорами. Ложное изображение консервативными учеными народных движений в виде массовой истерии берет начало как раз в действительной истерии, но реакционной, нагнетаемой правящими классами для достижения корыстных целей. Если же освободить понятие «социальная истерия» от такого истолкования, то оно окажется применимым только к некоторым действиям определенных общественных групп, явно нерациональным с точки зрения их классовых интересов. Порождением такой истерии окажутся все формы политического террора, направленного против заведомо не представляющего никакой опасности или мнимого противника, которым могли быть «ведьмы» в XVI–XVII вв., явно бессильные религиозные или национальные меньшинства, остатки побежденных и полностью сошедших с исторической сцены социальных прослоек, носители каких-то определенных идеологических воззрений, ни прямо, ни даже косвенно не угрожающих основам существующего порядка, и т. д.

Однако, признавая неразумными открыто прокламированные цели такого гонения, можно ли считать, что у его вдохновителей вообще не имелось рациональных мотивов для «охоты на ведьм»? Безумие имело свою систему, вполне разумное, хотя, конечно, далеко не всеми гонителями осознаваемое основание. Террор, развязываемый во время истерии, бывал направлен не только и даже не столько против группы, являющейся его объектом, сколько против основной массы населения, становился средством удержания ее в подчинении – путем соучастия в гонениях, а также усиления в такой обстановке идеологического воздействия со стороны правящих классов. Условия, когда даже активный участник гонений мог завтра оказаться их жертвой, когда критерии «вины» становились крайне зыбкими, должны были обеспечивать в кризисные периоды слепое повиновение, которое в «обычные», спокойные времена гарантировалось привычкой к подчинению авторитету верховной власти, силой государственного аппарата. «Охота на ведьм», поскольку приспешником сатаны мог быть объявлен любой и каждый, кто угодно, вплоть до непокорных судей, в этом смысле вполне отвечала интересам правящих кругов в XVI и XVII столетиях.

Идеология феодального мира, социально-психологический климат эпохи стимулировали возникновение и других форм массовой истерии (например, паники, связанной с ожиданием конца света в разных районах Германии в 1524, 1533, 1584 гг.; влиянию первой из них поддался и сам император Карл V). Несомненно, что те же причины способствовали обострению конфликта между наукой и религией, приведшего к судам над учеными. Достаточно напомнить наиболее известные из них – процессы Джордано Бруно и Галилео Галилея. Инквизиторы обвиняли Галилея в том, что он выдает гипотезу Коперника, полезную для астрономических расчетов, за объективную истину[370]370
  См.: Кузнецов Б. Г. Галилей. M., 1964. C. 117; Штекли A. Э. Галилей. M., 1972. C. 211–226.


[Закрыть]. Объективной истиной для судей были ведовские козни и бесовский шабаш. Поэтому так расходится с истиной католический историк П. Даниэль-Роп, когда он мягко журит инквизиторов лишь за неумение объяснить, «каким образом теология может быть приведена в согласие с наукой»[371]371
  Daniel-Rops [P.JQue faut-il penser de l’affaire Galilée//Historia. Avril. 1963. № 197. P. 504.


[Закрыть]. В ноябре 1979 г. папа Иоанн Павел II, объявив ошибочным приговор инквизиции по делу Галилея, выразил надежду, что это будет способствовать «плодотворному согласию между наукой и верой…»[372]372
  Известия. 1979. 11 ноября; Каптеров И., Скибицкий М. Все ли ясно в деле Галилея?//Наука и религия. 1982. № 5. С. 28.


[Закрыть].

Однако и в разгар истерии она наталкивалась на прирожденный здравый смысл народа. Ярким примером этого служит уникальная история с «аудватерскими весами». Для установления виновности обвиняемого в сношении с нечистой силой проводилось взвешивание (считалось, что ведьмы и колдуны весят меньше). Правда, эта форма испытания не была официально признана правосудием, но все же в ряде мест считалась очень точным способом определения вины, конечно если правильность весов не вызывала сомнения. Безусловно верными могли быть лишь городские весы. Право приобрести их в средние века нередко было первым шагом в юридическом оформлении и признании нового города.

Особо точными считались весы нидерландского селения Аудватера (неподалеку от Утрехта). Он получил права города еще в 1265 г., так что его весы могли претендовать на очень длительную службу. Согласно легенде, император Карл V, во владения которого входили Нидерланды, присутствовал в небольшом городке Полсбруке на суде над молодой ведьмой. Ее взвесили, и подкупленный весовщик объявил, что она весит всего несколько фунтов. Пораженный красотой обвиняемой, Карл приказал произвести повторное взвешивание в близ расположенном Аудватере, которое, естественно, доказало, что подсудимая имела нормальный вес. Во время нидерландской революции, в 1575 г., город был захвачен испанскими войсками и сожжен дотла. В XVIÌ в. Аудватер отстроился, восстановили и дом, где находились городские весы. С тех пор особенно широко распространилась слава этих весов и в Нидерландах, и в соседних германских княжествах, как в протестантских, так и в католических. По сложившемуся убеждению, еще Карл V в 1555 г. даровал жителям Аудватера особую привилегию – их городские весы были приняты за образец для всей Германской империи. Легенда, записанная в середине XVII в. одним голландским священником, жившим в Аудватере, уверяет, будто император наделил город этой привилегией потому, что в нем ни разу не происходило ведовских процессов. Легенда очень малоправдоподобна и не находит никаких подтверждений в государственных архивах. Однако уверенность, что на весах в Аудватере можно точно определить, виновны ли люди, подозреваемые в ведовстве, получила самое широкое распространение.

…В Аудватер стекались люди из разных мест, а особенно из Германии, где процессы продолжались с прежним размахом. Прибывали не только протестанты, но и католики, которые знали о мнимой императорской привилегии. Все просили одного – взвешивания на спасительных весах. Перед столь важной экспертизой людей подвергали тщательному обыску (женщин – повивальная бабка, мужчин – цирюльник). Цель осмотра – удостоверить, что испытуемые не спрятали на теле каких-либо тяжелых предметов. Само взвешивание происходило в присутствии двух присяжных, весовщика, секретаря городского управления, который вел протокол, и зрителей. Очевидцы передают, что многие испытуемые входили на весы с серыми от волнения лицами, кое-кто в последний момент из страха исчезал, чтобы появиться снова через какой-то срок (вернуться на родину без сертификата во многих случаях оказывалось небезопасным делом). После взвешивания присяжные устанавливали – без всяких дополнительных расчетов, – что испытуемый весит столько, сколько и должен весить с виду. И наконец, в актовом зале ратуши бургомистр и ратманы заслушивали отчет присяжных, а секретарь выдавал специальную грамоту.

В этом сертификате, составленном от имени бургомистра и городского управления и подписанном секретарем, сообщалось о том, что имярек был подвергнут взвешиванию, указывался его вес в фунтах – за большей точностью не гнались. В бумаге отмечалось, что взвешивание было произведено по просьбе обозначенного в нем лица и что оно может поступать с документом по своему усмотрению. Текст сертификата заносился в протоколы, сохранившиеся до наших дней. В нем не было ни слова сказано о ведовстве, а между тем именно это составляло суть дела. Бумага освобождала прошедшее испытание лицо от подозрения в связи с дьяволом. Городские весы в Аудватере становились одновременно как бы и наиболее авторитетной судебной экспертизой, и высшей юридической инстанцией в делах о ведовстве. Интересно, что никто из современников не оспаривал этих полномочий, хотя отцы города, по-видимому, догадывались, что «привилегия» Карла V относится к области сказок. Отсюда и осторожное умалчивание в бумагах о цели взвешивания. Однажды (дело происходило в конце 40-х годов XVII в.) бургомистра Аудватера Виллема Тромпера спросили:

– Почему вы взвешиваете людей?

– Потому что они об этом просят.

Далее Тромперу задали вопрос, считает ли он в действительности, что колдуны и колдуньи весят меньше, чем обычные люди.

– Что касается меня, то мне это совершенно безразлично, – последовал ответ здравомыслящего голландца. Интересно, что временем его правления датируются первые документы о взвешивании, занесенные в протоколы. Есть все основания предполагать. что тогда и началась выдача этих спасительных удостоверений, за каждое из которых взималось примерно по шесть гульденов. Два с лишним гульдена шли секретарю, один делили между собой присяжные, остальные деньги доставались другим участникам процедуры.

Взвешивание продолжалось даже во второй половине XVIII в., когда ведовские процессы стали редкостью. Теперь документы служили защитой от сплетен злых соседей. Весы – памятник спасительного легковерия – сохранились. Их и поныне демонстрируют туристам в городском Доме весов.

…В последний раз волшебство переплелось с большой политикой в конце XVII в., в последние годы правления слабоумного и бездетного испанского короля Карла II. Франция, Австрия и другие европейские державы пытались укрепить свое влияние в Мадриде, чтобы завладеть богатым испанским наследством. А сделать это можно было, только активно участвуя в изгнании бесов, вселившихся (по мнению Карла и его ближайших советников) в злосчастного монарха. Понятно, что борьба за должность специалиста по изгнанию нечистой силы при Мадридском дворе стала вопросом европейской политики.

В 1698 г. один монах, прославившийся изгнанием бесов из женского монастыря, по поручению своего коллеги генерального инквизитора Томаса Рокаберти твердо установил, что король околдован. Монах узнал это из первоисточников – от демона, которого он вынуждал говорить устами монахинь (чтобы добиться такого результата, требовалась «сложная» процедура: необходимо было класть руки на алтарь и читать нужные молитвы). Король был околдован еще 14 лет назад, откровенно сообщил дьявол на латинском языке. В стакан шоколада, поданный королю, подсыпали пепел от сожженных костей одного казненного преступника. Удрученный Карл пил разные целебные напитки, которые, по мнению сведущих людей, очень хорошо помогали от порчи. Однако этого было недостаточно.

Первым посочувствовал Карлу один из главных претендентов на испанское наследство – германский император Леопольд. Он сообщил в Мадрид, что опрос черта, которого на этот раз принудили говорить устами одного мальчика, подтвердил самые худшие подозрения относительно печального положения испанского монарха, одолеваемого легионом бесов. Для борьбы с ними был прислан опытный человек – капуцин Маурус Тенда. Прибывший монах скоро с головой ушел в придворные интриги и даже, кажется, стал манкировать своими прямыми обязанностями, чем способствовал махинациям французской партии, старавшейся спихнуть капуцина, как австрийского агента, с такой важной должности[373]373
  Pfandl L. Karl IL München, 1940. S. 447 u. a.


[Закрыть]. А архивы испанской инквизиции и поныне хранят сведения о расправе святого судилища с невинными жертвами всей этой истории – теми, кто, по его мнению, способствовал в данном казусе проискам владыки преисподней.