Текст книги "Судебная петля. Секретная история политических процессов на Западе"

Автор книги: Ефим Черняк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 58 страниц)

Зловещий спектакль

Длившийся три дня процесс эбертистов содержит немало темных мест. Опубликованные протоколы процесса настолько искажены, что свидетели, дававшие показания на процессе эбертистов, неоднократно ссылались на это, когда после 9 термидора дело дошло до суда над Фукье-Тенвилем[562]562
  Ollivier A. Saint-Just… P. 420.


[Закрыть]. Однако процесс был открытым, поэтому искажения могли касаться только некоторых, пусть и очень существенных, частностей. Значительно важнее было то, что по тем или иным причинам осталось неизвестным судебным властям или сознательно было устранено из материалов дела Фукье-Тенвилем и его помощниками.

Среди обвиняемых было несколько видных военных – командир революционной армии (вооруженных отрядов санкюлотов), генеральный секретарь военного министерства Венсан, генерал Ломюр и командир эскадрона Мазюэль. В этой связи обращает на себя внимание информация, которую содержит 28-й бюллетень д’Антрега и согласно которой Робеспьер 15 марта (25 вантоза) предложил отозвать и отдать под суд генерала Пишегрю, тогда одного из самых видных генералов Республики, командовавших армиями. Робеспьер ставил ему в вину, что тот, будучи запрошен, двинет ли он по приказу Комитета общественного спасения свои войска против Парижа, ие только ответил отрицательно, но и послал предупреждение об этом Эберу. Как известно, впоследствии, в годы Директории, Пишегрю изменил Республике и перешел на сторону роялистов. Однако что могло связывать Пишегрю весной 1794 г. с Эбером?

В данной связи надо упомянуть Жана-Шарля Буржуа, молодого столяра, командовавшего вооруженным отрядом секции Муция Сцеволы, в которой преобладающее влияние имел Венсан. Буржуа сознался во время допроса в Революционном трибунале, что выправил подложный приказ о переводе членов королевской семьи из Тампля в Консьержери и о соответствующем изменении в смене караулов. Это очень напоминает план бегства Марии-Антуанетты, который неудачно пытался осуществить Ружвиль. Буржуа был задержан за то, что 14 марта (24 вантоза), т. е. сразу же после ареста Эбера, восхвалял будущее восстание. Арестованный Буржуа первым делом выбрал в качестве адвоката Шово-Лагарда, получившего известность как защитник в процессах роялистов. В органе дантонистов, поместившем отчет о процессе эбертистов, Буржуа не фигурировал вовсе. Зато в другом современном отчете указывалось, что Буржуа – сторонник Венсана, рьяно выступавший в его поддержку. Между тем Венсана не спросили ни о его связях с Буржуа, ни о подложном приказе или во всяком случае опустили в печатном тексте протокола заседания ответ подсудимого[563]563
  Ibid. P. 437–439; Louigot A. Baudot… P. 179.


[Закрыть].

Процесс эбертистов отражал крайнюю обеспокоенность властей, спешивших отослать из Парижа батальоны революционной армии, заподозренные в верности Ронсену, раздачей субсидий с целью умиротворить секции, где было сильно влияние эбертистов, принявших экстраординарные меры для временного улучшения снабжения Парижа продовольствием, позаботившихся даже о публикации нового журнала, который должен был заменить «Пер Дюшена». В нем в первом же номере Эбер обвинялся в намерении «объявить королем сына тирана Капета». В Париже ходили слухи, что в заговоре участвовали многие влиятельные генералы. Фукье-Тенвиль постарался оставить в тени два имени – Паша, поскольку было решено затушевать его роль в действиях эбертистов, и Батца, который упоминался лишь как один из темных дельцов (таким он был представлен в докладе Амара). Когда одни из свидетелей в конце процесса упомянул имя мэра Парижа, президент трибунала Дюма, точно следуя предписанию Комитета общественного спасения, сразу же резко заклеймил «коварный заговор», ставящий целью выдвинуть на передний план роль Паша.

Судьи явно старались ограничить рамки процесса, а также число соучастников заговора, если он существовал на деле, среди которых имелось много влиятельных лиц. Недаром член Комитета общественного спасения Барер сделал выговор судьям за то, что они не заставили свидетелей поменьше говорить. Один журналист, упомянув о «Шометте и Эбере, которые обвиняют восемь лиц утром и объявляют их невиновными вечером», подчеркивал, что Барер, на которого нападал автор «Пер Дюшена», при встрече с ним предлагал заключить союз на принципах одного из казненных лидеров жирондистов Верньо: нужно соединить на колеснице революции всех, кто может быть ей полезен. В числе возможных сообщников подсудимых явно могли находиться и военный министр Бушотт, который покрывал действия Венсана, и депутат Конвента Каррье, известный своими жестокими расправами в Найте. Ведь это он 14 вантоза (4 марта) обратился с призывом к восстанию. На заседании Трибунала 2 жерминаля (22 марта) Ронсен просил вызвать в качестве свидетелей Колло д’Эрбуа, Дантона, депутата Эли Лакоста и др.[564]564
  Ibid. P. 445.


[Закрыть] Это ходатайство было отклонено.

В ходе процесса в показаниях свидетелей назывались два лица как кандидаты на пост будущего правителя Франции, «Великого судьи» – мэр Парижа Паш и Дантон, а также командующий войсками в Париже Анрио в качестве военного руководителя. Но, судя по всему, еще накануне процесса была установлена линия поведения судей в отношении этих показаний. Как сообщал один из свидетелей, Фераль, накануне процесса эбертистов члены Революционного трибунала – Фукье-Тенвиль и судьи Флерио, Дюма, Гермаи – обсуждали результаты предварительного следствия, из которого явствовало соучастие в заговоре Паша и Анрио. Было решено отправиться в Комитет общественного спасения и запросить инструкции. Комитет и в особенности Робеспьер сделали выговор членам Трибунала за обсуждение вопроса об аресте Анрио. Судьи и прокурор получили предписание изъять из дела доказательства вины Паша и Анрио.

Однако не исключено, что члены Клуба кордельеров первоначально подумывали о назначении на роль «Великого судьи» Дантона (еще недавно выступавшего в защиту Ронсена и Венсана) и даже Робеспьера и лишь позднее, отвергнув их кандидатуры, остановились на кандидатуре Паша. Обращает на себя внимание донесение «Парижского агентства» д’Антрегу, датированное еще 10 марта, в котором говорится о союзе между Дантоном и Эбером, что особенно интересно, учитывая яростные нападки дантониста К. Демулена на автора «Пер Дюшена»[565]565
  Ibid. P. 439–442.


[Закрыть]. Бодо подозревал, что Эбер в обмен на обещание освобождения мог показать на Дантона как на возможного претендента на роль «Великого судьи». Ж. Мишле не ошибался, предполагая, что кто-то подтолкнул Эбера к такому признанию, которое окончательно привело Робеспьера к решению об устранении Дантона. А. Луиго полагает, что этим «кто-то» мог быть Бийо-Варенн. Подозревая его в связях с Батцем (впрочем, бездоказательно), Луиго считает, что тем самым можно раскрыть механизм осуществления плана, задуманного бароном[566]566
  Louigot A. Baudot… P. 180.


[Закрыть].

Обвинения, которые выдвигались властями против арестованных эбертистов и без инкриминирования связи с Батцем, явно были направлены на то, чтобы запятнать их честь как революционеров. Им приписывали планы реставрации монархии. Приговор по делу эбертистов гласил, что обвиняемые стремились «к разгрому национального представительства путем убийства его членов и патриотов, уничтожению республиканского правительства, намеревались растоптать суверенитет народа и навязать тирана государству».

4 жерминаля II года (24 марта) были казнены Эбер, Ронсен, Венсан, Моморо, командир эскадрона Мазюэль, Декомб из продовольственной комиссии, Клоотс, Кок, Проли, Дефье, Перейра, Дюбисон и другие. Эбер, казалось, находился без сознания, когда его втащили на эшафот. Палач на потеху толпе помедлил еще несколько бесконечно долгих секунд, прежде чем привел в действие пружину, опускающую сверху нож гильотины…

А. Оливье приходил к следующему выводу: «По-видимому, клан эбертистов, которые изображали себя крайне левыми республиканцами, особо озабоченными участью простого народа, действовал если не по приказу, то по меньшей мере при соучастии роялистов и иностранных держав»[567]567
  Ollivier A. Saint-Just… P. 444.


[Закрыть]. Но этот вывод основан на большом доверии к депешам «Парижского агентства». По мнению Ж. Годшо, сведения, которые агентство сообщало д’Антрегу осенью 1793 – весной и летом 1794 г., представляли собой фантазии, уличные сплетни и переиначивание материалов, взятых из газет. Так, например, материалы о связях Эбера, Шометта и Паша с роялистами и англичанами представляли собой пересказ того, что писала пресса после процесса лидеров Клуба кордельеров[568]568
  Godechot J. Le comte d’Antraigues. Un espion dans l’Europe des émigrés. P., 1986. P. 110.


[Закрыть].

Надо принять во внимание и то, что отношения между различными членами агентства были отнюдь не безоблачными. Так, тщеславный и трусоватый Бротье, кажется, вообще завидовал Леметру и, ненавидя его, досадовал, что приходится действовать под его началом. В ноябре 1795 г., когда после недавнего роялистского восстания вновь арестованный Леметр был судим и отправлен на гильотину, представший одновременно с ним перед военным трибуналом Бротье, напротив, был признан невиновным. Такая разница в наказании тем более удивительна, что трибунал не имел ясного представления о масштабах деятельности Леметра, считая его сравнительно незначительным роялистским агентом. В то же время имя Бротье фигурировало во всех захваченных разведывательных депешах. Вероятно, он мог только путем выдачи своих сообщников добиться оправдательного приговора.

Известие об аресте Эбера явно рисовалось за границей как победа умеренных. В Лондоне уже тогда если еще не влиятельная, то осведомленная газета «Таймс» под свежим впечатлением об аресте автора «Пер Дюшена» и его сторонников борьбу в течение предшествующих месяцев считала столкновением группировок Эбера и Робеспьера. Хотя Робеспьер был всемогущ в Конвенте, Эбер опирался на Коммуну, которая неизменно одерживала верх в прежних столкновениях. Эбер, которому изменила осторожность, прямо атаковал Робеспьера с явным намерением «заставить Конвеит судить Шабо, Базира и некоторых других депутатов, обвиняемых в получении денег от иностранных держав для организации заговора. Напротив, Робеспьер, ставший умеренным, стремился отсрочить суд над своими старыми друзьями»[569]569
  The Times. March 24. 1794.


[Закрыть] и т. д.

Нужно четко уяснить, что вопрос о тайных роялистских связях еще далеко не исчерпывает характера санкюлотского движения весной 1794 г. А. Матьез писал, что недостаток продовольствия был лишь предлогом для Эбера, который хотел использовать голод с целью захвата власти. А. Собуль подчеркивал, что группа Эбера требовала ужесточения политики регламентации и таксации[570]570
  Матьез A. Борьба с дороговизной… С. 406–418; Собуль А. Парижские санкюлоты… С. 395–397.


[Закрыть]. Это, однако, не исключает того, что такие требования руководителей Клуба кордельеров служили только средством для завоевания власти. Эбера, даже если признать его печатные высказывания за точное выражение подлинных взглядов, никак нельзя отнести к эгалитаристам. Весной 1794 г. он подчеркивал, что равенство нужно понимать как равенство перед законом, перед судом, в отношении обложения налогами. Что же касается имущественного равенства, то, если, например, Францию поделить на равные части, каждый получит не более 40 экю ренты; это сделает несчастными массу людей и никого счастливым. Справедливо, когда тот, кто лучше работает, кто более талантлив, тот и больше зарабатывает.

Здесь не проглядывает даже тот умеренный эгалитаризм, который был характерен для Робеспьера и его сторонников. С другой стороны, настораживает отсутствие во время мартовского выступления требований социально-экономического характера, хотя они, правда спорадически, фигурировали в предшествовавшей агитации эбертистов. Это показывает, насколько требования, популярные среди санкюлотов, противоречили устоявшейся системе взглядов буржуазных революционеров, даже тех, кто делал ставку на использование недовольства масс в борьбе внутри якобинского блока.

Вместе с тем для исторической репутации Неподкупного и всей робеспьеристской партии не является безразличным, кого они отправили на гильотину во второй половине марта и первой половине апреля 1794 г. – недавних соратников по борьбе, разошедшихся с ними по предлагаемым решениям ряда важных текущих политических вопросов или просто претендовавших на власть, не желавших признавать преобладания группы Робеспьера. Насколько это внутреннее убеждение Робеспьера, Сен-Жюста и их соратников соответствовало действительности, т. е. карали ли они в лице Дантона и Эбера предателей, связанных с роялистским подпольем и иностранными разведками? Важно задать вопрос: верили ли сами судьи и присяжные в обвинения, выдвигавшиеся против вчера еще признанных лидеров Горы? Ведь при всех манипуляциях Фукье-Тенвиля при создании пресловутой «амальгамы» – искусственного объединения в рамках одного процесса лидеров побежденных группировок и преступников разного рода – Трибунал не прибегал, кажется, к организации самооговоров, к вымоганию показаний. Да и сама практика Трибунала была такова, что подобные мнимые признания неизбежно вели только к смертному приговору.

Процессы в Революционном трибунале характерны как раз стремлением обвиняемых использовать любые возможности для защиты, отрицая возводимые на них обвинения. Ведь в главных процессах того времени обвиняемые были не сломленными, покорными жертвами, а в своем большинстве людьми, которые стремились до конца защищать себя, а нередко и свою политическую линию. Надо различать, что реально знали члены Комитетов, что считали целесообразным предавать гласности, что только подозревали, но что могло соответствовать или не соответствовать действительности и, наконец, что они более или менее старательно пытались лишь приписать своим противникам.

В исторической литературе давно уже в общем определен состав той «амальгамы», которая была произведена Комитетами. Однако политический облик составных частей «амальгамы» не очерчен в одинаковой степени. Это особенно относится к группе левых якобинцев, включая нескольких иностранцев, которых подключили к эбертистам и которые фигурировали в доносе Шабо как агенты Батца. Неясным остается, каковы были связи этой группы с эбертистами, кто из них был сознательным или бессознательным орудием Батца (например, Дефье и Луи Пьер Дюфурни де Вилье).

Биограф Эбера Ж. Вальтер считал процесс эбертистов «политической операцией, возглавляемой Комитетом общественного спасения, чтобы избавиться от кучки агитаторов… и ловко избежать лежавшей на нем ответственности за экономический кризис»[571]571
  Walter G. Hébert et «Le Père Duchesne». P. 213.


[Закрыть]. Вывод А. Собуля гласит: «Революционное правительство подавило не заговор, имевший целью захват власти; оно избавилось от оппозиции, неорганизованной, подчас беспорядочной, но опасной, ибо эта оппозиция использовала социальные требования и политическую позицию, несовместимые со взглядами имущих производителей и с требованиями национальной обороны»[572]572
  Собуль A. Парижские санкюлоты. С. 397.


[Закрыть]. Это суждение крупнейшего специалиста по истории парижских санкюлотов, видимо, точно отражает главный смысл процесса эбертистов.

«Ты последуешь за мной, Робеспьер!»

13 жерминаля II года (2 апреля 1794 г.), 10 часов утра. В помещении бывшей Главной палаты парижского парламента открывается заседание Революционного трибунала. Начало центрального из политических процессов, бросающего тень на предшествовавшие и последовавшие за ним судебные трагедии, на ход революции. Президент Революционного трибунала, друг Робеспьера Марсияль Герман, еще четверо судей и семеро присяжных заняли свои места. В кресле общественного обвинителя, как всегда, Аитуан Фукье-Тенвиль. По приказу председателя вводят обвиняемых… Всего три недели прошло со времени ареста эбертистов, непримиримых врагов обвиняемых, немногим более недели истекло с окончания суда и казни автора «Пер Дюшена» и других руководителей Клуба кордельеров.

После ареста эбертистов дантонисты пытались представить себя жертвами теперь арестованных «злодеев», вместе с тем ставили вопрос о необходимости точного, подробного отчета о суде над заговорщиками. Они еще не догадывались о собственной участи. Впрочем, ничего еще окончательно и не было решено, хотя Комитеты сразу взялись за тех дантонистов, через которых генерал Вестерман мог получить сведения от Шабо и его арестованных сообщников. 19 марта Эспаньяку официально сообщили, что его вскоре переведут из тюремной больницы. Он пытался бежать, повторив маневр депутата Жюльена, однако был быстро задержан и водворен в тюрьму Ля-Форс. Его не вызвали для дачи показаний на процессе эбертистов, который велся таким образом, чтобы исключить обвинения в связях с Батцем, исходившие от Шабо и его друзей. Шабо и его сообщники, а также Эспаньяк и генерал Вестерман вскоре сами предстали перед Революционным трибуналом. Но как бы ни важна была возможная связь дантонистов с заговором Батца, главным все же в глазах Революционного правительства было другое. Дайтон стал как бы «легальным» центром притяжения для разнородных оппозиционных сил, в том числе для скрытых роялистов, эмигрантов, для жирондистов и, что важнее, для торгово-промышленной буржуазии и верхушки деревни, всех недовольных экономическими мерами правительства – максимумом, конфискациями и реквизициями. Многие из них верили, что цель Дантона – «освободить» дофина и провозгласить конституционную монархию. В немалой степени эти ожидания были тесно связаны с той кампанией против «новых бриссотинцев» (жирондистов), которую вели эбертисты. Среди немалого числа якобинцев репутация Дантона пошатнулась – он не мог представить объяснение происхождению крупных денежных сумм, которыми располагал[573]573
  Lefebvre G. Sur Danton//Annales historiques de la Révolution française. 1932. P. 385–424, 484–500; Ploro G. Sur la fortune de Danton//Ibid. 1955. P. 321–341. В письме Мирабо в марте 1791 г. упоминается, что Дантону было уплачено 30 тыс. ливров.


[Закрыть].

Но было бы упрощением выводить позицию Дантона из его грубой жадности к жизни, из желания сразу вкусить от плодов революции, что делало его вождем новой растущей буржуазии. Что же касается группы дантонистов, то она отнюдь не состояла только из рвущихся к богатству политических дельцов. К тому же большинство людей такого типа, как близкие к дантонистам Баррас, Фрерон, Тальен и другие, не были затронуты репрессиями весны 1794 г. и составили костяк лагеря термидорианцев. Не только внешне, но и по существу разногласия между робеспьеристами и дантонистами возникли по вопросу о терроре. Ведь очевидно, что противники Дантона предлагали в качестве панацеи усиление террора в условиях, когда он потерял свой прежний революционный смысл. Дантон противился в социальных вопросах «крайностям», которые восстановили против революции интересы всей собственнической Франции. С конца 1793 г. то замаскированно, а то и все более открыто дантонисты требовали смягчения политики террора вплоть до полного отказа от нее, свободы печати, в конечном счете ослабления революционной диктатуры. Суть этой программы состояла в установлении «нормальной» буржуазной власти, лишенной тех черт, которые были приданы ей заведением революции за исторически возможные границы.

Субъективно лидеры дантонистов в программе создания режима буржуазной демократии видели средство укрепления республиканского строя и тем самым удовлетворения главных интересов французского народа. Когда в начале 1794 г. стал неизбежным «откат» революции, отказ от такого отступления служил уже не укреплению (как это было ранее, в 1792 и 1793 гг.), а, напротив, ослаблению прочности сделанных завоеваний. Рассматриваемая в этом ракурсе дантонистская программа потенциально была способна обеспечить этот «откат» с наименьшими потерями – без термидорианского переворота, с сохранением значительно большего влияния демократических революционных сил в правительстве и аппарате управления и т. д.

В исторической литературе принято упоминать, что Дантон стал героем буржуазной Третьей республики. Это полностью соответствует действительности. Совершенно неверно, однако, что это задним числом бросает тень на его репутацию революционера. Что же удивительного в том, что французская буржуазия избрала своим героем того, кто, с ее точки зрения, вполне оправданной, воплощал тенденцию к созданию максимально благоприятных условий для развития капитализма при сохранении возможных при капитализме институтов политической демократии? И не была ли позиция Дантона наиболее отвечающей интересам общественного прогресса в эпоху, когда он жил и действовал?

Дантонистская программа представляется предпочтительной также и еще с одной стороны – воздействия революции на Европу.

Террор, резко усилившийся, когда началась «пробуксовка» революции, был воспринят европейским общественным мнением как отказ от ее собственных принципов, как прямое попрание гуманистических идеалов Просвещения, принципов 1789 и даже 1792 гг. Теперь даже первым этапам революции ставилось в вину, что они являлись лишь путем к 1794 г. Начиная с 1794 г. события во Франции во многом утратили свою притягательную силу не только как пример для подражания, но и как фактор развития передовой идеологии. Революция продвинулась настолько далеко, что ею был почти потерян контакт с передовым лагерем в других странах. Во всяком случае «образ» революции, служивший таким импульсом, совершенно не включал события 1794 г.

Показателен пример Англии, где первоначально Французская революция получила широкую общественную поддержку даже в тех кругах, которые потом стали ее ярыми врагами. Однако позже события во Франции заставили английскую буржуазию отшатнуться не только от возникшего демократического движения, но временно даже от либеральных идей. Результатом было укрепление власти тори и блокирование с ними части вигов на платформе воинствующего «антиякобинизма». Что же говорить о других странах, где демократические силы были значительно слабее, чем в Англии! В Германии первоначальный «энтузиазм… сменился фанатической ненавистью к революции»[574]574
  Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 562–563.


[Закрыть]. В самоуничтожении якобинского руководства, в «бессмысленном терроре» 1794 г. либеральные круги Европы увидели подтверждение своего отрицательного отношения к плебейским методам решения революционных задач и к революционной диктатуре.

Сказанное нисколько не опровергает огромное воздействие Великой французской революции на ускорение темпов социального прогресса во всемирно-историческом масштабе, но далеко не всегда и не всюду это воздействие непосредственно способствовало поступательному ходу общественного развития. «Эксцессы» революции, оставляя крупный след в общественном сознании народов, в немалой степени снижали и в последующий период действие революционного импульса, его стимулирующее влияние на общественный прогресс. Можно даже сказать, что эти «эксцессы» препятствовали осознанию революции как выражению общечеловеческих интересов, которое в конечном счете определяло место событий конца XVIII в. во Франции в развитии мировой цивилизации.

Ожесточение политической борьбы достигло крайней точки весной 1794 г. Дело уже сводилось не к победе над недавними союзниками и друзьями, а к их физическому уничтожению. Не ограничиваясь обоснованием политической полезности террора, становилось обычным мстительное торжество по поводу участи побежденных, глумление над агонией жертв террора. Поражают та беспощадность, то кровожадное злорадство, которые считали нужным демонстрировать при публичном гильотинировании, насмешки, глумление или издевательства над стоической храбростью, нередко проявлявшейся осужденными на эшафоте. Этим особенно отличался «Пер Дюшен» в отношении жирондистов. Но то же самое демонстрировал К. Демулен, когда дошла очередь Эбера, члены обоих комитетов – в отношении дантонистов, термидорианцы – в отношении робеспьеристов. Ненависть душила и ослепляла людей. Глава Комитета общественной безопасности Вадье свирепо призывал к физической расправе над Дантоном. А тот в свою очередь передал через художника Давида, что если почувствует свою жизнь в опасности, то станет «более жестоким, чем каннибал», «съест мозг Вадье» и т. п.[575]575
  Robinet. Notes et souvenirs de Courtois//La Révolution Française. 1887. P. 813; Hampson N. Danton. P. 155.


[Закрыть] Дантон на словах перещеголял Вадье, зато последний сумел быстро на деле осуществить свои угрозы. Он был в числе тех членов Комитетов, которые требовали немедленного разгрома дантонистов.

Робеспьер, видимо, еще колебался. Известно, что в последнюю декаду марта он имел три встречи с Дантоном, последнюю 29-го числа. Внешне добрые отношения сохранялись и между прежними близкими друзьями – Робеспьером и Демуленом. Еще днем 30 марта их видели мирно беседовавшими в Конвенте. Это усыпило тревогу Дантона, которого со всех сторон предупреждали о нависшей смертельной угрозе[576]576
  Hampson N. Danton. P. 159.


[Закрыть]. Ему предлагали бежать, он ответил: «Разве можно унести отечество на подошвах башмаков!» 30 марта Комитеты приняли решение об аресте Дантона, Демулена, Фелиппо и Делакруа. Приказ был осуществлен той же ночью.

Сообщение об этой мере вызвало ропот в Конвенте, привыкшем покорно и безоговорочно одобрять распоряжения Комитетов. Потребовался весь авторитет Робеспьера и Сен-Жюста, выступивших в защиту этой меры (и в еще большей степени страх за свою жизнь, который диктовал поведение многих депутатов), чтобы Конвент и на этот раз единогласно одобрил предложение правительства о предании суду арестованных. Эта новость, мигом облетевшая Париж, породила смятение, смешанное с ужасом, хотя город уже успел насмотреться на зрелища кровавых казней. Ведь предстоял суд над одним из признанных и популярных вождей революции, не раз возглавлявшим народ на штурм бастионов старого порядка, на борьбу за свержение монархии, устранение от власти тех, кто не хотел укрепления Республики. И вот теперь этот народный трибун, чей могучий голос еще недавно звучал, казалось, как революционный набат по всей Франции, обвинялся в предательстве, в стремлении низвергнуть ту самую Республику, в учреждении которой ему принадлежала такая важная и славная роль.

У правительства не было уверенности в том, что ему удастся осуществить задуманный план устранения с политической арены и физического уничтожения руководителей дантонистской группировки. У Комитетов возникли сомнения даже в том, можно ли полагаться в организации процесса на руководителей Революционного трибунала, несмотря на многие доказательства их беспрекословного выполнения любого приказа правительства. Фукье однажды претендовал на дальнее родство с Демуленом, чтобы заручиться его поддержкой в получении какой-то должности, был обязан Дантону назначением в Революционный трибунал. Поэтому на всякий случай в поддержку ему был назначен преданный приверженец Робеспьера Флерио-Леско. Секретаря Трибунала Фабрициуса Пари, считавшегося другом Дантона, заменили неким Дюкре. Число присяжных пришлось ограничить семью вместо полагающихся 12. Фукье-Тенвиль лично отобрал, как он считал, абсолютно надежных людей.

Имеются даже свидетельства, будто был отдан приказ об аресте председателя суда Германа и Фукье-Тенвиля, когда они выразили сомнения, удастся ли им добиться от присяжных обвинительного приговора. Утверждали, что 2 апреля, в день открытия процесса, видели у Колло д’Эрбуа бумагу, отменявшую приказ об их аресте. Если это было именно так, то отмену приказа можно объяснить лишь опасением правительства арестом главных лиц в Революционном трибунале полностью подорвать всякую веру в беспристрастие суда. Для верности все же в Трибунале во время процесса постоянно дежурили члены Комитета общественной безопасности Бадье, Амар, Давид и Булан. Тем не менее и недоверие Комитетов к лицам, возглавлявшим Трибунал, и то, что решение об аресте Дантона и его главных сторонников было принято только в ночь с 30 на 31 марта (всего за два дня до начала процесса) привели к тому, что у Фукье буквально не было времени для составления обвинительного акта и других приготовлений. Ему еще 26 марта предписали подготовить суд над участниками «дела Ост-Индской компании», и он с обычным педантизмом составил список нужных свидетелей для обвинения Фабра, Шабо, Базира и других, процесс которых должен был начаться как раз 2 апреля.

Английский историк Н. Хеймпсон обнаружил любопытную «неувязку» в этих поспешных приготовлениях – обвинительное заключение включало и Люлье, который даже не был арестован («ошибку» поправили уже во время процесса)[577]577
  Ibid. P. 165.


[Закрыть]. Поэтому для Фукье было совершенной неожиданностью, что в число обвиняемых ему нужно было включить Дантона, Демулена, Фелиппо и Делакруа. Отсутствие должной подготовки привело к тому, что вызванные в качестве свидетелей Люлье и генерал Вестерман были без всяких формальностей уже во время судебного заседания включены в число обвиняемых. Общественному обвинителю не предоставили никаких доказательств деяний, инкриминируемых лидерам дантонистов. Он должен был полагаться лишь на доклад Сен-Жюста в Конвенте. Фукье в спешке составил список материалов, которые должны были ему разыскать, но на это не хватило времени. В отношении обычных обвиняемых все это при опытности Фукье легко бы сошло с рук, но не в случае, когда на скамье подсудимых находился такой человек, как Дантон.

Над формально открытым судебным процессом была фактически опущена завеса секретности. Печать знала свое место, и газетные отчеты редактировались в соответствии с меняющимися обстоятельствами и настроениями. Содержание Бюллетеня Революционного трибунала – главного источника наших сведений о процессе (эти материалы перепечатаны в XXXII томе «Парламентской истории Французской революции» Буше и Ру) – также отражало лишь то, что власти считали нужным предать гласности. Некоторую информацию можно почерпнуть из показаний на процессе Фукье-Тенвиля, состоявшемся в 1795 г. Записи делал один из присяжных – Топино-Лебрен, но его рукопись погибла во время пожара в 1871 г. Сохранились лишь отдельные отрывки из нее. Неясно даже число присяжных. В официальном отчете утверждается, что их было семеро, по другим источникам (включая заметки самого Фукье) – тринадцать.

…10 часов утра 2 жерминаля. Забиты до предела места для публики. Вводят подсудимых. Перед собравшимися возникают хорошо известная всем массивная фигура Дантона, вслед за ним депутаты Конвента – Демулен, Фелиппо, Эро де Сешель, Лакруа, Фабр д’Эглантин, Шабо, Базир, Делоне, а также бывший аббат Эспаньяк, братья Фрей, испанец Гусмаи, датчанин Дидерисхен – явные спекулянты, банкиры, нечистоплотные дельцы, громко кричавшие о своей революционности. Они как две капли воды напоминали иностранцев, в своем большинстве из того же мира международных финансов, которые менее чем две недели назад уже фигурировали на процессе эбертистов и сложили голову на гильотине.

Открытый судебный процесс, но сколько в нем прямых и скрытых нарушений закона, исключающих саму мысль о правосудии! Те из судей и присяжных, отобранных Фукье-Тенвилем, которые в глубине души могли и не сочувствовать намерениям властей, знали, что, отказавшись одобрить смертный приговор, завтра сами окажутся на месте подсудимых. Члены Комитетов общественного спасения и общественной безопасности позаботились уже в ходе суда довести до сведения самих Германа и Фукье-Тенвиля, что их участь также зависит от исхода процесса. Вместе с тем тщательно подобранный состав судей и присяжных должен был сохраняться в полной неприкосновенности. Никакой замены. Демулен попытался дать отвод одному из судей – Ренодену, которого он считал своим личным врагом. И не без основания. Когда менее двух лет назад, 10 августа 1792 г., в день свержения монархии, Демулен произносил в Якобинском клубе речь в пользу Республики, Реноден, бывший в то время еще ярым роялистом, набросился на него с намерением убить или покалечить.