Текст книги "Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон"

Автор книги: Ефим Друц

Глава 3 Обманка

Гремела музыка, стол был накрыт, гости пили и пели, однако Агат все мрачнел. Водка его не брала. Дело не шло. Он не мог отступиться… Им никому не понять, что задумано. Перстень – вот настоящая сила, а перстня нет, как и не было. Есть перстень – тебя укроют и спрячут, накормят и напоят. Всю кодлу можно попрятать по таборам. Всякий цыган послужит тебе. Но на пути стоит Сашка. И надо по-свойски с ним разбираться. Да не сейчас, на зимовке табора, а по весне. В поле все проще. Глаз меньше. Покуда замок у Сашки, дела не будет.

Агат плеснул водки в тонкий стакан, стукнул корявой ладонью по крашеному столу:

– Что за музыка? Это музыка?

Стало тихо, как в морге. Агат искал ссоры. Плечистый в свитере хрипло спросил:

– Чего шумишь, Агат? Есть проблемы – решим. Портишь праздник.

– Не лезь ко мне, падла, – сказал Агат. – Замри, где сидишь.

– Будь человеком, – уперся тот.

Агат дернул скатерть, и все со стола посыпалось. Он медленно выпростал пистолет из-под мышки – так носят оружие американские гангстеры, – но навалилось несколько человек.

– Кончай хипеш, Агат, все свои, – бубнил Кучерявый. – Есть с кем посчитаться, не трогай своих.

– С кем это? На кого тянешь?

– В поезде он заелся с фраером, – брякнул Роман.

– Излагай. – Агат впился взглядом. – Что ты базаришь, морэ? Что в поезде? Засветились? Под себя гребете? В чем дело?

Оказалось, этот козел полез по пьяному делу в поезде к бабе.

– Ты что, сука, – закричал Агат, – спалить нас хочешь? Тебя возьмут, и всех сдашь. Говори, Роман…

– Полез он, а там – мужик. Кучерявый – за нами. Кинулись, тот мужик лопочет по-цыгански, как мы с тобой. Потолковали, а это гадже, что в таборе кантовался.

– Артур!.. – Агата перекосило – Этого не хватало мне!

Он повидал Артура, когда еще сам ходил в пацанах. Когда Петрович был жив, с любого бы снял кнутом шкуру, кто захотел тронуть этого гадже. Многое знал Агат.

– Скажи-ка, Ромка, – спросил Агат, – замочек есть у него?

– Да, морэ, – ответил Роман, – знаю, о чем ты. Перстень при нем.

– Куда он ехал?

– В табор. Думаю, к Сашке.

– Лады. Навестим его дом. Втроем идем, с Кучерявым, пускай замаливает грехи. Усекли? Я, ты, Кучерявый.

Кодла еще пошумела и разошлась. Агат остался на хате один. Раздумался. Он привык жить с чужим именем. И наслушался легенд о себе. Сам их раскрашивал втихаря и ненароком в толпу блатных запускал. Уже вранье от правды не отделить…

…Голодно было в тот год, и таборные были злыми. Звали тогда Агата как всех – Иваном. Кликуху себе он потом придумал, когда надел черную куртку и завел черный перстень – замок лагерной выделки. Пошел из табора счастья искать, а на дороге вдруг старичок сидит маленький – в пиджачке, веревочкой подпоясан, в лаптях. Говорит старичок ему: «Здравствуй, цыган». – «Здравствуй, дед». – «Куда держишь путь?» – «За счастьем». – «Счастье чего искать, оно в самом человеке. У иного счастье уходит из рук, как вода». Иван задумался, а старичок тем временем сгинул. Иван его и не понял. Потряс чубом, дальше идет. Дошел до села, там свадьба гуляет. Ивана увидели, загоготали: «Эй, иди сюда, морэ, пой нам, танцуй!» Что цыгану? Спел, сплясал. «Ешь, цыган, пей, сколь хочешь! Ай, молодец!» Он еще пел. Понравился мужикам. Дали ему с собой самогона, баранины, сала да пирогов, всего надавали. Собрался он в табор идти, да задумался: может, лучше походить по свадьбам… Вышел на дорогу, навстречу ему – незнакомый табор, а он с мешками, как баба. Стыдно стало. Спрятал мешки под куст и сам сел. Подошли цыгане, он выбежал с палкой, кричит: «Стоять!!!» Те перепугались – что такое? А он им: «Тьфу, черт попутал!» – «Да что такое, морэ?» – «Думал, погоня. Магазин я взял, понабрал барахла, гонятся за мной. Двоих уложил, другие отстали. Думал, опять догоняют меня». Цыгане ему: «Едем с нами!» Положил он мешки в телегу, поехали. Цыгане толкуют: «Ты молодец». А Иван похваляется своей удалью. Люди простые, верят всему. Говорят ему: «Будь у нас старшим, баро шэро<sup>[109]109
  Большая голова (цыг.).


[Закрыть]</sup>».

Едут дальше. Расставили под вечер палатки, стали пить да гулять. А Ивана еще со свадьбы мутило. Отошел подальше в кусты, видит мешок. Не будь дурак, оттащил он этот мешок, прикопал. А там кроме всякого барахла было золото, принадлежавшее одному рому из табора. Тот наутро хватился – нету! Весь табор переполошил. Взяли цыгане пустое ведро, давай по ведру стучать костью и клясться, что ни при чем они. Так заведено испокон. Положено так. Один за другим: «Клянусь!», «Да чтоб дети мои поумирали!», «Я не брал!». И так далее. Весь табор клялся – и маленькие, и большие. Дошло до Ивана. Встал он, цыгане ему: «Ты что, морэ, зачем тебе? Ты вообще про это дело не слышал. Ты – пришлый». – «Ну, нет, ромалэ, чтоб не подумали плохого, и я поклянусь. Если я взял или видел то золото, пусть в тюрьму попаду». Тут старики закричали: «Морэ, ты что? Пусть лучше золото это сгинет, не говори таких слов. Страшная клятва!» Прошел день, и другой. Иван сказал: «Не могу я, ромалэ, без дела сидеть. Пойду я». – «Да что ты, живи с нами, сколько захочешь. Ты – молодец! Магазин взял. А воровать не ходи, убьют или в тюрьму посадят!» – «Не могу. Ведь я вор – такой у меня характер. Коней не воровал, а магазины, деньги – вот моя страсть». Ну, пошел. Откопал золото, зашел в деревню, нашел мужиков побогаче, они купили то золото. Не все, конечно, он продал. Получил Иван деньги, понакупил товара всякого, без разбора. Лошадь с телегой купил, ружье. Видит подвенечное платье в коробке, купил и его. Подался опять в тот табор. На самом подходе давай палить из ружья: бах да бах! А подъехал ближе и говорит: «Вот, ромалэ, прячьте все. Берите – все ваше. А мне не надо; ворую, потому что сердце у меня беспокойное».

Разделили цыгане подарки, одной цыганке досталось подвенечное платье. Надела она его – все руками развели: «Ах, какая красавица! Иди замуж за Ивана».

Отдали ему цыганку. Кончились деньги, стал остальное золото тратить. Кончилось и оно. Что дальше?.. Больным прикинулся. Начал добро свое продавать – вещи, коней. Но и это иссякло… Сказал молодой жене: «Пойду посмотрю. Что-нибудь высмотрю». Решил и в самом деле попробовать воровать…

Шагает дорогой, а из-под куста – опять старичок: «Что, морэ, куда собрался?» – «Да я ж говорил – ищу счастья». – «И я тебе говорил: счастье – в тебе самом. Выкуешь его сам – будешь счастлив, а нет – утечет, как вода».

Сказал и пропал. А Иван пошел дальше. Добрался до города. Там и осел. С тех пор и вправду ворует…

Агат очнулся от стука в окошко. Значит, не сон это был. Но и не явь. А так что-то. Жизнь его, вот что.

Дверь открылась, Гафа вошла.

– Чего тебя принесло?

– Ты, миленький, что-то неласков. Я новости принесла.

– Некогда мне. Уходи.

– Потерпи, дай сказать. Человек мне попался. Пошла я к нему.

– Ну и что? Я тебя не держу.

– Торопишься, слова не даешь сказать. Сижу у этого гадже, он коньяком угостил. А вышел на кухню, я поглядела, чем он богат. Вижу – перстень с Христом. Замок, по-твоему.

– Что? Ну-ну, дальше…

– Не понукай, не запряг… – Гафа перевела дыхание. – Взяла я вещь, понял?..

– Давай сюда.

– Унесла. А потом вернулась и отдала. Ноги сами обратно привели. Как будто во сне. Сроду такого не было. Тот чудак говорит на цыганском, как мы с тобой. Может, поэтому.

– Шалава! – вскричал Агат. – Что ко мне не пришла?! Ты ж у Артура была, твою мать в три погибели!..

– Не любишь меня, потому не пришла, – ответила Гафа. – Точно, это Артур. Человек он.

– Ну, ты! – с угрозой произнес Агат. – Раскисла, говоришь? Иди к нему снова, дура шальная. Иди, целуй, подмахни ему. А обо мне слово скажешь – не жить тебе.

– Я знаю свое, а ты делай, как знаешь, только этого человека трогать нельзя, таборные придут, из тебя душу вынут.

Ночь выдалась черная, без луны и без теней. В доме светилось лишь несколько окон, они будто висели во мраке. Роман остался на стреме. Агат с Кучерявым пошли наверх. Еще и отмычка не повернулась в замке, как дверь распахнулась, и Кучерявый подался за ней по инерции.

В свете стояли Артур и цыган из табора, выше его на полголовы. Цыган цыкнул зубом и ухмыльнулся.

– Здорово, ромалэ, – сказал Артур, – в гости пришли? Зайдите.

Агат сторожко вошел. Кучерявый помешкал. Цыган полуобнял его, чуть тиснул, – у Кучерявого перехватило дыхание.

– Шагай, дорогой, не стесняйся.

В комнате за накрытым столом сидели таборные.

– Батюшки! – вскричал Сашка. – Кого вижу? Иван! Зазнался ты, в табор не кажешь глаз. Ждем тебя, морэ, ждем. Да ты не один? Знакомь с другом.

Агат посмотрел на сникшего Кучерявого.

– Здорово, Сашка! – выдавил он. – Не думал, что ты здесь.

– Да вот, приехали в гости, Иван. Хозяин нас принимает… Не обижает нас, нет. И тебя не обидит. Он человек добрый.

– Он мне не нужен, – сказал Агат. – Мне перстень нужен.

– Ишь ты, – проговорил Сашка. – Ты, значит, по делу. Ты деловой. – Он сменил тон: – Забыл закон, Ваня? Или давно ты не Ваня-цыган, а вор в законе, по-вашему? Захотел воровскую малину устроить в таборе, гнида?

– Дай ему в лоб и гони, – флегматично заметил атлет, ненароком опустив руку на плечо Кучерявого, и у того подогнулись коленки. – А то и я могу.

Агат инстинктивно дернулся, но пистолет за поясом был не взведен; нет, не успеть. Сашка предупредил:

– Ванька, пушку не тревожь. Городских пугай, мы не пугливы. Руки на стол, ну!

Он аккуратно вынул ТТ из-под куртки Агата, извлек обойму, сказал:

– Хватай свой пугач, нам не надо. И, как молитву, запомни: в этот дом тебе нет дороги. За семь верст обходи Артура. Да ты, золотой, и в таборе дорожил своей шкурой, а мы, если что, ее с тебя спустим и в городе. По закону. До кости.

– Ладно уж, ромалэ, – встрял вдруг Артур. – Я им чаю налью, раз пришли. Кончим миром.

Агат вызверился, его прорвало:

– Не лезь, чужак, в разговор!

– Кто тут чужак? – спросил Сашка. – Не ты ли, лагерная гнида?

Кучерявый вывернулся из-под ладони цыгана, сказал Агату:

– Нас здесь не поняли, да? Канаем, Агат?

– Ты, фрей[110]110
  Вор-раззява (блатн.).


[Закрыть], – оскалился цыган-опекун, обнаружив знание лагерной фени[111]111
  Жаргон (блатн.).


[Закрыть], – закрой хавальник.

Вновь положив свою лапу на Кучерявого, он его вывел за шкирку из комнаты, расположил перед входной дверью и вышиб пинком из квартиры.

– Зачем же так, Митя? – засмеялся Сашка.

Может, Митя ответил бы, но на лестнице грохнуло: Кучерявый пальнул в закрытую дверь, и дырочка в ней задымилась.

– Вот сволочь! – вскричал Сашка. – Иван, уйми своего дурака, милиция прибежит!

– Замри, Кучерявый, мать-перемать, – заорал Агат. – Я иду! Раком поставлю! – Ни на кого не глядя, он вышел.

– Что за люди! – вздохнул Митька. – Мало им, значит.

– Агат не отступится, – сказал Сашка, – пошлет своих. Жди, Артур. Митька пусть поживет у тебя. Осторожней ходи по городу. Дело не шутка. Покоя не будет.

Кучерявый психовал, его мутило от злости. Цыгане! Видал он их всех в гробу… А с этим фраером трепаным надо кончать. Довольно двух раз… Два раза его, Кучерявого, кинули, как сопливого лоха. Дела Агата – это его дела, а он, Кучерявый, замочит Артура этого, если не завтра, так послезавтра.

Вечером Кучерявый уже с холодным расчетом отправился к дому Артура и ошивался там часа два, следя за окном и подъездом. Было предчувствие: выйдет.

Свет в окошке потух. Ага. Подъезд загремел. Вот и хозяин хавиры. Но не один. С Артуром цыган-амбал. Стало быть, прикрывает. Пошли погулять, значит, суки. Ну-ну. Голос фраера:

– Не сидеть же…

– Пройдемся, морэ. – Это амбал.

Гуляйте, суки позорные. Пройдитесь. Пока вы живы.

Они ушли на проспект. Выждав, Кучерявый скользнул в дом, взвился по лестнице, без проблем вскрыл замок. Пошарил лучиком фонаря. В комнате на столе, как на выставке, перстень. Ну, фраер!.. Тот самый замок, на который цыгане только что не молятся. За который Агат отдаст душу. Кучерявый сунул перстень в пистончик брюк, так вернее. Еще были в комнате книги, картинки по стенам, папки с бумагами. Макулатура. Кроме замка с портретом, взять нечего. У Кучерявого опытный взгляд. Для науки оставить бы тут на столе хорошую кучу дерьма, да время не позволяет. Вернутся они с прогулок – нарвешься на этого чемпиона в тяжелом весе. Настроение Кучерявого стало совсем не то. Он внутренне похохатывал. Агат еще и зеленых подкинет. Расслабился, прежде чем отвалить. И вдруг – щелчок выключателя, свет. Он и пушку выхватить не успел.

– Ты что делаешь, поганец? – спросила Гафа пронзительно. – Агат послал? – Она взялась неизвестно откуда и подступила – руки в бока.

Тронуть нельзя. Эта баба – Агата. А подобралась как тихо. Пугнуть? Кучерявый тронул перо, притыренное в рукаве.

– Агат, говоришь? – потянул он резину. – Вроде того, родная. Вроде Володи, наподобие Николки…

– За перстнем?

– За ним, – вздохнул Кучерявый. – Не стой на пороге, защекочу.

– Взял?

– Тут нет. Носит, видать, при себе. Линяем?

– Канай отсюда, парчушка.

– Оревуар… Чао, детка.

Кучерявый рванул мимо Гафы и ссыпался в полутьме по лестнице.

Кабак гремел. Агат сидел с кодлой, пил. Между столиками вертелся цыган с гитарой. Подвалил и к Агату:

– Заказывай песню, морэ.

– Душа болит, – бросил Агат. – Сам знаешь, что надо. Прими коньячку… И делай.

Взорвался аккорд, кабак поутих, официанты умерили прыть: с блатными шутки плохи. И гитарист зарыдал, поводя плечами:

 
Любовь по капле истекает.
Всегда кончается она.
И в небе одиноко тает
Неуловимая луна.
Не знаю, что со мною будет,
Придет ли от любимой весть?
Кого судить? И все мы – люди,
Какие от рожденья есть…
Все переменчиво по сути.
Одно мгновение – судья!
Вся моя жизнь – в одной минуте,
Я – жил, и – умираю я!
И вновь твержу себе упрямо:
Пути другого в мире нет.
Прощай, я умираю, мама!
И в мире погасает свет.
 

Блатные ловили взгляд Агата. Как он среагирует, так и они. А он пьяно плакал… В такую минуту – не подставляйся, и лучше быть от него подальше. Не вякнуть. Смолкла гитара, и гитарист поклонился. Агат с силой сунул ему в карман веер долларов, не считая их. Тот опять поклонился, тряхнув волосами, и отступил. Вся хевра загомонила.

«Чавэла!» – кричали, не зная, что это значит. Били ладонями по подметкам.

– Канаем! – сказал, поднявшись, Агат, но в зал картинно вступил Кучерявый.

– Здорово, ромалэ, – орал он, хотя из цыган тут были только Агат да лабух с гитарой. – Шампанского всей компании. – Он положил деньги на поднос проходившего официанта.

– Гуляешь? – определил Агат. – С чего бы?

– Люблю тебя, морэ, хочу уважить. – Он растолкал шестерок, зачем-то прикрывших Агата. – I fa, возьми. От души.

Агат принял перстень, на свет посмотрел и тихо сказал:

– Это туфта. Кинули нас цыгане. На том – лик Христов. А на этом замке… Гляньте, мальчики, кто это?

Шестерки придвинулись и ахнули:

– Это ж – Ленин, етитская сила!

Агат бросил перстень в фужер с шампанским и, не качаясь, двинулся прочь. Перед ним расступались…

Старуха гадалка раскурила трубку. Взглянула на Сашку:

– Жизнь, Сашка, вся – секрет. Большой секрет, а в нем меньшие, один в одном. Люди жадны до них.

– О чем говоришь, пхури?

– Ты – баро, ты поймешь, только слушай. Вот жил цыган, кочевал с семьей. Попал раз в деревню одну и увидел Святого Архангела. Тот ловко коней подковывал: отрубит им ноги, приладит подковы, ноги приставит, дунет – срослись. Смотрел-смотрел на это цыган и сам решил попробовать. Кузню наладил, подков наготовил. Людей позвал – любоваться. А тут – царский выезд, срочный заказ. Цыган постарался. Схватил топор и порубил коням ноги. Спешил. А кони легли, и кровь из них хлещет. Цыган давай ноги приделывать. Дул, дул – никак. Забегал, льет воду на лошадей. То дует, то плачет – не получается. Люди плюются. Но тут, на счастье, вернулся Святой Архангел. Обругал цыгана по матушке, сделал, как надо – ожили кони. И говорит он цыгану: «Ты смертный, морэ. Со мной не равняйся».

Гадалка умолкла… Сашка, подумав немного, спросил:

– Не для меня, что ли, перстень с Христом?

– Его место в таборе, а не у вора на пальце. Но ты, баро, тоже в ход его не пускай.

– А кто защитит людей?

– Цыгане сами себя защитят. Послушай еще. Тот, что хотел, как Архангел, работать, прикочевал в одно царство. Слышит: кольцо золотое пропало у тамошнего царя. Царь горевал. Цыган объявил, что сам он гадальщик, любую пропажу находит. Дошло до царя, тот велел его привести. «Даю, – говорит, – три дня. Отыщешь кольцо – озолочу, а нет – голова с плеч». Помыслил цыган тогда так: «Лучше богатым помру». И отвечает царю: «Твоя воля. Но предоставь мне дворец, да всякой еды, да чтоб музыка. Сам соображай, ваше величество, а я свое сделаю». – «Лады», – говорит ему царь. И сел цыган во дворец: ест, пьет, слушает песни… А воры прослышали, что объявился гадальщик, живет во дворце, послали разведчика.

Их было трое воров, укравших кольцо. Пошел разведчик, сел под окнами этого дворца и слышит: «Господи, спаси и сохрани, один прошел, еще два осталось». Это цыган молился перед иконой. Мол, день прошел, еще ему жить два дня. Побежал вор к подельникам. «Ой, – кричит, – смерть нам! Я сел у окна, а гадальщик и не оглянулся. Видно, почуял меня, говорит, один, мол, пришел, еще два остались!» Не поверили воры, хотя и задумались: «Может, ему послышалось? Вызнаем». Второй в разведку пошел. Повторилось: два, мол, уже, остался третий. Приходят к цыгану – бери кольцо, морэ, да золота мешок. Только царю не выдай нас. Смерть ведь. Цыган не оплошал: «Идите с миром. Я вас не выдам». И затолкал кольцо в вареную чечевицу да бросил царским уткам. Их было двенадцать, уток-то, царь с рук их кормил, любил очень. Одна подлетела и проглотила ту самую чечевицу. Три дня прошло, царь спрашивает: «Ну, цыган, где кольцо?» – «Твое кольцо находится, ваше величество, в желудке одной из уток». Расстроился царь, но кольцо дороже. Уток велел зарезать. Нашлось!.. Озолотил царь цыгана и отпустил.

– Много тут разных смыслов, – сказал Сашка. – А ты скажи напрямик, что делать. Иван давно не Иван, его воры кличут Агатом. Он от табора не отвяжется. Если ему чего надо…

– Знаю, морэ, и раньше он, кроме себя, никого не считал за людей. Ему человека сгубить – что плюнуть.

– Что делать, пхури? – спросил снова Сашка.

– Убей. – Старуха прикрыла выцветшие глаза.

Глава 4
Кучерявый

Бессмертие – цепь перерождений. Хорошо бы перерождаться в своем обличье… И все, все помнить, что было с тобой в прошлых жизнях.

Артур тасовал колоду воспоминаний, как шулер, потерявший туза.

Во рту была горечь.

Требовалось немедленно вспомнить что-то. Для этого – сосредоточиться. Но туз пропал. А игра продолжалась.

Он вышел на улицу. Утро. На солнце, блеклое в облачной мути, можно глядеть, не щурясь. Оно будто пульсировало, погасая. Город еще не очнулся, рынок на тротуарах еще не вскипел пузырями и сыпью дикой торговли. Закрыты обменные пункты, а на бумажках – вчерашний курс доллара.

Артур шагал из улицы в улицу, как жилец коммуналки по коридору, ставшему бесконечным, – преображенному снами. В пору закрыть глаза. Но уже выползали из щелей люди с тележками и полосатыми сумками чудовищной тяжести. В сумках у них – товар на продажу. Дальше уже все по формуле: товар – деньги – товар. Вроде детской считалки: купил – продал – поел – поспал – купил – продал. А если кто и загнулся, тут же в цепочку встает другой и продолжает бессмыслицу.

– Слышь, командир, найдешь сигарету?!

Оборванец, картинный, как из спектакля, пил пиво «Хользен» из банки.

– Извини, последняя, – бросил Артур на ходу, хотя сигареты были.

Чуть не первый раз в жизни Артур отказал человеку. Обиделся. Ну, нахалюга… Высосет банку пива, выдернет у кого-нибудь сигаретку из суетливо подставленной пачки «Мальборо». Он небось «Приму» не станет курить… Пойдет в метро, сядет в поезд и выспится, ездя полдня из конца в конец. Из театральных лохмотьев полезут вши…

Артур машинально тронул в кармане последние свои рубли: надо что-то купить. Он голоден.

Облачность сгустилась, заморосил мелкий дождь; Артур поднял ворот, убыстрил шаг.

Раскинувшись, как Даная, на парапете у входа в ночной кабак возлежала особа, на вид еще не достигшая паспортного возраста. Скорее всего, наркоманка, если судить по идиотски-блаженной улыбочке. «Старею, – медленно проходя, подумал Артур. – Раньше бы я разбудил эту дрянь и оттащил к папе-маме, теперь… воля Божья».

Нырнул в метро. А там нищие, как на церковной паперти.

Настроение у Артура было такое, что все они – старики с костылями, матери с полуживыми детьми, девочка в инвалидном кресле, – все казались сейчас актерами.

– Мы беженцы!.. – бормотали дети.

Им бросали бумажную мелочь.

– Мы проездом, деньги у нас украли…

«Обворованным» в городе подают, как в деревнях подают погорельцам. Подают, будто откупаются от беды, что с каждым может случиться.

Думая обо всей этой ерунде, Артур не заметил знакомца. Но тот заступил дорогу.

– Здорово, Артур! – сказал Кучерявый и для убедительности добавил: – Не боись.

– Чего мне бояться? Здравствуй.

– Куда этот перстень делся? – спросил Кучерявый. – Агат икру мечет.

– Ты лучше не встревай в это дело, – предупредил Артур.

Кучерявый не отставал. На этот раз он был трезвый. Толпа обтекала их.

– А из-за тебя, борода, – сказал Кучерявый, – много смуты. И я, в натуре, не понимаю, что ты за птица.

– Тебя как мама твоя назвала? – спросил Артур. – Имя-то есть у тебя? Ну так вспомни, представься.

– Ну, Валька…

– Не Валька, а Валентин. Пошли в кафе, потолкуем.

– Не против, – сказал Валентин Кучерявый.

Сели за столик. Артур взял в руки меню, его передернуло.

– Не тушуйся, Артурыч, капусты хватит. Делай заказ. Коньяк не забудь. Закусь бери на свой вкус.

Официантка взяла заказ, знающе покосилась на Кучерявого. Через минуту был и коньяк – не в фужерах, бутылка армянского, зелень была, огурчики, холодное мясо, рыбка с лимоном.

– Будем знакомы, Валентин, – сказал Артур. – А что не так, того не было, оно сплыло. Будь здрав… – Он приподнял фужер и пригубил коньяк.

– Будем живы, Богу милы, а людям не угодишь, – скороговоркой сказал Кучерявый, хлебнул из своей посудины и неспешно, с шиком, взял вилочкой огурец. – Ну, и откуда ж ты взял цыганский замок, то есть перстень? Не засекречено?

– Тесть в таборе подарил. Сперва погибла жена. – Артур помолчал. – Потом умер тесть. То дела давние. Он был в таборе вожаком, ты понял? Сашка теперь.

– Видел я сон, – сказал Кучерявый, подперев рукой голову. – Будто с мамой моей еду в поезде в город, с покойницей. И зекаю[112]112
  Гляжу (блатн.).


[Закрыть]: нету, нет мамы! Кинулся в поиск, а поезд пошел. Пошел и другой, навстречу. Стою между ними, качаюсь. Все же прыгнул в один из тех поездов. А там мужик сидит, хавает. Поезд, что ли, качнуло, задел я его, выбил у него тарелку, а он говорит: «Иди, неси мне пожрать. Иначе я тебя убью». Отвечаю: «Ладно». Пошел и думаю: «Где же взять? Нет ни буфета, ни станции, нема и людей…» А у меня, между прочим, пушка в кармане… Мне ли трястись… Но боюсь я этого мужика, знаю, что виноват перед ним…

– Нехороший сон, – заметил Артур.

– Да ты слушай, Артурыч, дальше-то что. Мужик затопал, косарь[113]113
  Кухонный нож (блатн.).


[Закрыть] у него, и бьет меня, чую, сзади. Ору: «Умираю, мама!» А мать говорит так тихо: «Ты не на тот поезд сел, сынок».

– Да-а, – протянул Артур. – Что же ты с поезда не слезешь? Духу не хватает?

– Заехал я в непонятную, Артур.

– Помнишь все-таки поезд? Чего же ты к бабе полез?

– Бухой был, – ответил Кучерявый. – Что скажу тебе, не поверишь: к блатным я попал случайно. Мать померла, один остался, меня деловые пригрели. Агат отмазал меня и взял. Он в законе, а я кто? Шестерка при нем… Вот так.

– Небось и кровью запачкался, Валентин?

– Ты не поп, а я не на исповеди. Много чего за мной числится. Я ведь в розыске. Не продашь?

– Интересный у нас разговор.

– А ты думал, – с апломбом сказал Кучерявый. – Меня люди знают. Выпьешь со мной?

– Изволь… Ты с горки летишь, Валентин. Включай тормоза, пора.

– Не тронь, – с угрозой сказал Кучерявый. – Не тронь мою душу, она живая.

– Ну, извини, – сказал Артур. – Дело твое. Тогда конец разговору.

– Ладно, чего там. – Кучерявый махнул рукой. – Дяхон[114]114
  Дядя (блатн.).


[Закрыть] у меня был. Весь городок держал в страхе: псих, каких мало. Все знали, что у него с войны парабеллум трофейный. Я, между прочим, в него характером. И положил мой дяхон глаз на девчонку одну. Она на почте работала. И вроде они столковались, но девочка была твердая, целка. С папой-мамой жила. Тут дяхон на год завербовался. Куда-то в Туркмению, на урановый рудник. Польстился на гроши. И говорит ей: вернусь, обвенчаемся. Ходи тут с кем хочешь, но сохрани себя в чистоте. Он вернулся на «Москвиче». Заработал. И узнает, что местный хмырь, приблатненный, девочку заманил на пикник, подпоил, да и вспахал целину, поставил ей градусник[115]115
  Совершил половой акт (блатн.).


[Закрыть]. Весь городок узнал. Она сорвалась, уехала в Ленинград… Дяхон сперва нашел того фраера и натурально кастрировал. Потом завел «Москвича», поехал своим ходом в Ленинград. Да она спряталась так, что – ни адреса, ни наколки… Боялась его… Время шло, он женился. Тут помер ее пахан[116]116
  Отец (блатн.).


[Закрыть]. Она приезжает на похороны. Ну, встреча… Дяхон ей говорит: «Давай все по-старому. Не забыл я тебя. Уедем вместе». Она ему: «Что ты! У меня в Ленинграде дети и муж. Я не могу». А он ей: «И у меня растет сын. Да только ты в моем сердце». Она возражает: «Ты психованный, с тобой пропаду, сядешь в тюрьму». Короче – не согласилась. И остались оба как были. Дяхон мой спился, за парабеллум ему дали срок, в зоне сцепился с кодлой, его замочили. И у нее муж куда-то пропал. В общем, они свое упустили. И я свое упустил, ты понял, Артурыч? Кровь, говоришь? Я когда кровь пустил одному чуваку – в первый раз, – то как ослеп. Ничего не вижу, все красное. В церковь хотел бежать и молиться. Да не в церковь пошел, а на хату к биксе. Пил двое суток, все залил в себе. А дальше само пошло и поехало. Но на тебя напоролся… Ох, как ты мне не понравился! Я бы тебя запорол тогда в поезде, кабы не цыгане.

– Не скажу, Валентин, что и я полюбил тебя с первого взгляда, – аккуратно проговорил Артур. – Нехорошо ты там выступил. Да и после того.

– Встань, – сказал Кучерявый.

– Зачем тебе?

– Ну, сиди. Поверни голову влево. Так. Теперь вправо. Не боись.

– Да ты что? – засмеялся Артур.

– Жить долго будешь, – очень серьезно ответил Кучерявый. – Если профили совпали, такая примета есть, то помрет человек.

– Пьем мы с тобой коньяк, – заметил Артур, – а веселья не прибавляется.

– Слышь, Артурыч, а это ведь я взял с твоего стола туфту с лысиной дедушки Ленина. Хотел тебя замочить за обиды.

– Не передумал?

– Зря ты смеешься: если я что удумал – я делаю. Но если честно, остыл я тебя мочить. Расхотелось. А, между прочим, Агат вас достанет. Замок он возьмет.

– Не будем гадать, Валентин. Жизнь покажет. Лично я за жизнь Агата сегодня не дал бы и сигарету без фильтра. Он червь против табора. Ты меня понял?..

Возвращаясь домой в одиночестве, Артур вдруг подумал, что у Агата шестеркой меньше. Или так: потерял Агат кореша.

Он поймал себя на том, что усваивает блатной жаргон.