Текст книги "Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон"
Автор книги: Ефим Друц
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
Подплыв, склонилась к нему: «Ты готов?» «Я готов», – сказал он, поднимая взор к ее пустым зенкам. «Делай, морэ…» – сказала она и, вздохнув, растворилась.
Раджо выпростал из-за ремня свой ТТ. Рукоять была теплая. Он передернул ствольную накладку и, не давая себе отсрочки, нажал спусковой крючок.
Пуля вошла в висок и разнесла его голову.
Москва привыкла к ночной пальбе. Но все же кварталах в трех притормозила «Лада» с патрульными мусорами[100]100
Милиционеры (блатн.).
[Закрыть] и не спеша развернулась на происшествие.
Эпилог
И сказала пхури, что так было, но не поверили мы, потому что мало понимали. Нам, щенкам, казалось, что мы уже знаем, как жжет огонь, хотя мы лишь издали ощутили его. Мы-то думали, что напились воды, едва заломило нам зубы у ледяного родника. «Тот, кто один раз узнал, – не успел понять», – заметила пхури, но мы не поверили. Она сказала, что не было лучше цыгана, чем Раджо. И не было лучшей цыганки, чем его ромны. Да только время настало, и она нож на него подняла, а он ее не убил, не смог. Другой бы убил, а этот – не смог, таким уж он был. Ничего на свете он не боялся, а вот свою ромны не сумел наказать – и тем нарушил законы племени. Его цыгануху выгнал из табора крис. Такую нельзя держать.
А было все или этого не было?..
Пхури сказала: «Дэвла – знает!», но мы, щенки, ей не верили.
Еще говорили в Москве, что Риста-барон до табора не доехал.
Умер он в поезде.
Перстень с ликом Христа
Глава 1
Цыганка с выходом
Артур глядел на старые фотографии. Они были на стенах и в книжном шкафу. Ему казалось, что они сняты с надгробий. Когда он уедет, на стенах останутся вылинявшие цветные афиши с именами людей, которых он когда-то знал. Впрочем, многие из них живут в городе и, может быть, полагают, что он, Артур, забыл об их существовании.
Он уедет, и телефон омертвеет, перестав взрываться звонками и голосом, зовущим его напрасно. Впереди – неизвестное. По этой неизвестности Артур неосознанно тосковал. Неизвестность таит неожиданное. Защищая хозяина, собака порой бросается на ребенка, но потом, поджав хвост, уползает. Ее пригибает страх. Со страху можно черт знает что сотворить. Потом казнишь себя.
Но фотографии не оживут, стены не закричат, не спохватятся и не вернутся к тебе, телефон не зазвонит. Во всяком случае, ты не увидишь ничего такого. Все расцветет когда-то. Но не для него. То есть не для него цветут цветы – это песня. А ведь картина мира реальна. Это мозаика моментальных снимков Их можно вывести на экран. Это даже стихи:
Кошка, степенно переходящая дорогу,
Голубь, вспархивающий из-под колес автомобиля.
Дождь, через минуту переходящий в солнечный день.
Бегущие и смеющиеся мальчишки,
Мужчины, говорящие о своих делах,
Женщина, торопящаяся на свидание,
Березовая роща, залитая солнечным светом,
Отчужденные глаза человека.
Белая коса девушки, изучающей английский язык.
Музыка и танцующие фигуры,
Дым, в котором плавают тени людей,
Старуха, нагруженная сумками с провизией,
Человек с раскрытым зонтом, хотя дождя нет,
Певец, разучивающий слова новой песни,
Мальчик играет на флейте,
Причудливы переплетения облаков,
Остовы строящихся домов,
Толпа, рвущаяся в метро,
Собака, разглядывающая автомобили…
Да, все вещественно, только я нереален и скоро исчезну, как все исчезает. Исчезну? Пока я – живой и страдаю.
Я хотел бы сохранить прошлое, но оно – мертвое. Так уж распорядилась жизнь. Взамен дала мне гитару и песню «С криками носятся птицы над опустевшим городом…». Я сам себе врач и философ, фотограф и музыкант, не предавший ни себя, ни всех остальных, но так и не полюбивший себя и не понимающий прошлого, за которым уже не угонишься.
Старый дом, старый… В нем днем и ночью пасмурно, как в колодце, а в окрестных новых домах и солнечно и светло. В старом доме ты словно в гостинице. Тут какие-то бабы поют, оплакивая свою пропащую жизнь. Или – оплакивая Артура? Когда бесится дождь, улица становится сумеречной. Мелькает троллейбус, и в нем – усталые лица…
Артур ныряет в метро. Конечная остановка.
– Ты что, уснул? Поезд идет в депо!
Выходит на улицу своего детства. Уже вечереет. И здесь сыплет дождь, а вокруг все старое, жесткое, и оно дышит жестокостью.
Тут каждый испокон веку сам по себе и сам за себя.
«А если я не хочу?!» – вспыхивает Артур и будто слышит из мокрой тьмы скрежет:
«Не хочешь жестокости – подыхай как собака. Тогда не цепляйся за жизнь. Хватит гоняться за призраками. Тебе что – прошлого жаль? Не оглядывайся – ослепнешь».
Артур потерял свою тень, выйдя из лабиринта трущоб, где знакомы каждая подворотня и каждая пядь мостовой. Без тени стало не по себе.
Улицы расширились. Цветки с электрическими головами реклам распускались один за другим, и город вздрагивал, словно животное.
Люди шли вереницей, не видя друг друга.
Отдельные дома память как будто высвечивала, Артур разматывал клубок воспоминаний, и это была работа души.
Словно наткнувшись на что-то, Артур невольно замер у входа в Болотный сквер. Перед ним вздымались каскады брызг, подсвеченные цветными огнями. Фонтан. Деревья с листвой. Артур сел на скамью.
Возле него замедлила шаг женщина лет двадцати пяти с коричневой сумкой.
– Свободно? – спросила она и села, не дожидаясь ответа. Взяла из сумочки «Мальборо», зажигалку и закурила. Еще спросила: – Скучаете?
– Некогда мне скучать, – ответил Артур.
– Странно, – сказала женщина. – Все скучают. Особенный, что ли?
Артур представил себе свой облик: ветхие джинсы, затертый вельветовый пиджак, седая бородища – и улыбнулся.
Она его оглядела, словно прицениваясь:
– Поболтаем?
– О чем? Может, о жизни?
Она улыбнулась:
– Кто вам рубашки стирает?
Артур не сказал, что каждый способен выстирать свою рубаху. Он сам стирает свои. Что объяснять!.. Хотел уже встать и уйти, но что-то держало.
– Сколько ты стоишь? – спросил он и сам удивился, как оно вырвалось.
Она усмехнулась. Голос ее был ровен.
– Есть баксы? А нет, сойдемся на деревянных.
– Лады, – сказал Артур. – Похоже, договоримся.
Они поднялись как по команде и двинулись между серых домов вдоль пыльных тополей, чуть наклонивших ветви. Все вокруг будто ждало сигнала стронуться с мест.
Артур поглядывал на свою спутницу искоса. Его одолело смятение. Зачем связался? Он ничего не хочет. Опять полез на рожон, встревая в очередную историю, которая кончится новой гадостью.
– Чего молчишь? – спросила она. – Как тебя звать?
– Артур.
– А я – Гафа!
Артур встал на месте.
– Гафа?! Ты?
– Ну. Я ж цыганка!
– Цыганки – не проститутки, – проговорил Артур. – Цыганки не принимают за это деньги.
– Все-то ты знаешь. Считай, я шутила с тобой. Познакомиться захотела, скучно мне, дорогой. В твою бороду влюбилась без памяти.
«Зачем связался? – подумал Артур. – Надо кончать эту ерунду, а то поздно будет».
Между тем ноги шли к дому, в подъезд, затем и в лифт, и он поднялся на свой четвертый этаж.
Артур открыл ключом дверь.
– Тут что – коммуналка? – спросила Гафа.
– Да. Бывшая.
– Батюшки! – оживилась цыганка, ступив на порог большой комнаты. – Ты что, писатель?
Артур не ответил. Так не бывает, чтобы цыганка сама подошла, познакомилась и в одиночку пошла в чужую квартиру. Впрочем, она городская, нравы у них не те, что у таборных-полевых.
– Есть хочешь? – спросил он.
– Хочу, – сказала она просто, и тут Артур ее понял. Голодный цыган не жеманится.
– Выпьешь? – спросил он, когда они сели за стол.
– Бравинта есть?
– Есть, – сказал он, и Гафа не удивилась его ответу, тому, что он знает цыганское имя водки – бравинта.
Артур налил водку в стаканы.
– Ну что ж, – сказал он, – бахталы[101]101
Счастье! (цыг.)
[Закрыть]!
Гафа кивнула. Выпив, они стали есть.
– Артур, – сказала Гафа, – это ты жил с цыганами? Откуда нас знаешь? Слышала я от «ромашек» про гадже, который кочевал с ними. Ты это был?
– Я, не я, что за дело? Важно, что судьба свела нас. Рассказывай о себе.
– Ничего интересного. Бродила с полевыми, а гадать не умею, ловэ не зарабатывала. Терпели они, терпели… Ушла я. Белая ворона я! Ничего не умею, что надо.
– Как же ты живешь?
– А так, что и Христа ради просила у входа в метро, да цыгане увидели, чуть не удавили. Обидно им стало, что цыганка побирается.
«Да, событие, – прикинул Артур, – цыганка вышла на панель! Такого не может быть. Узнают таборные – конец ей».
– Ты что запечалился? – спросила она. – Одна я, что ли, такая? Работа не то что легкая, но цыганку не портит; а чем мы хуже? Кормлюсь. Что будет, то будет, что есть, тем торгую!
– Шла бы ты в самом деле работать.
– Кому я нужна? Кто возьмет?
– Ладно, – сказал Артур, – придумаем тебе дело. Где живешь?
– Боишься, обворую? Да у тебя нечего брать, твои книги мне не нужны. Я таких не читаю.
– Живи, – сказал Артур. – Однако ко мне цыгане приходят и спросят тебя, кто ты. От них не укроешься.
– Найду что сказать. Не бойся.
– Мне-то чего, бойся ты.
Больше они не говорили об этом. Гафа прибралась, посуду вымыла, и Артур ей постелил на тахте, а сам ушел в кабинет. Ясно стало ему, что попался и что-то делать придется.
Глаза слипались, разделся и лег. Снилась Гафа в лесу на поляне между костров. Она металась от дерева к дереву.
Время от времени он просыпался, все отступало, но вновь приходил тот же сон.
Артур уже знал, что игра начата, но – какая? Эта игра его привлекала, его вел инстинкт. Но куда? Кончается, впрочем, все одинаково. Важен не результат.
Среди ночи Артур проснулся, усталый от свистопляски видений. Он будто рвался из тьмы к какой-то звезде, причем звезда была и сигналом, что на рассвете над миром встанет распятие.
Он вступал в игры с другими душами, изнемогшими в пространствах Вселенной. Но беспечны ли крылья птицы, отдыхающей после перелета, когда уже на подходе буря и смерч?
Вдруг Гафа коснулась его плеча.
– Я замерзла, Артур, – сказала она и скользнула под его одеяло.
…Опустошенный, Артур смотрел на блики, мелькавшие за окном. Ветер раскачивал фонари. «Господи, – думал Артур. – Зачем все это? Дьявол создал тело женщины, ее губы, груди и бедра, пещеру ее любви».
Он погладил Гафу по голове, словно ребенка, отчего она напряглась.
– Ты что, должен мне, что ли?
– Ты права, – сказал Артур, и тотчас в дверь позвонили.
Светало.
– Кто это? – спросила Гафа.
– Откуда я знаю. Может, цыгане приехали.
– Не открывай.
– Они знают, что я дома.
– Тогда погоди. – Она выскользнула, словно ящерица, в большую комнату и через мгновение была одета.
Артур накинул халат, вышел в переднюю. Звонок повторился. Открыв, Артур увидел отдаленно знакомую старуху цыганку. Поклонившись, она сказала:
– Не примешь ли гостью, дорогой, не напоишь ли чаем?
– Проходи, не стесняйся, мой дом открыт.
– Ты меня знаешь?
– Как же не знать тебя, мири пхури? Кто не знает тебя среди тех, кто хоть чуть знает рома?
– По достоинству говоришь. Пришла я тебя остеречь, дорогой. Один ли ты в доме?
Снова вторглась в жизнь мистика, как бывало уже с Артуром в кочевых таборах. Но то было в поле, а в городе все это нелепо.
– Где цыганка, что ты привел в дом? – спросила старуха.
– Здесь, – спокойно ответил Артур, – в той комнате.
– Нет ее там, дорогой. Сбежала. Меня испугалась.
Артур вышел в большую комнату, оглядел углы, потом и кухню, и ванную. Гафы не было. Зато был сброшен засов с двери, ведущей на черный ход.
Артур вернулся к старухе.
– Действительно, ее нет. Чего ей бояться?
– Есть чего, чяво. Воровка она известная – черня! И по своим ходила, чего у рома не бывает. Выбросили ее из табора, гадать не хотела…
– Не хотела или не могла?
– Хотела бы – так научилась. А ее город манил. В таборе ее за руку хватали, тащила, что под руку попадет. Били до полусмерти – не помогло. В городе за дело взялась.
– Откуда знаешь, что она здесь?
– Кинула карты, они и сказали: судьба ведет ее к человеку, который нас знает, а сам – не ром. Карты не обманывают.
– Да. – сказал Артур, – не обманули тебя карты. А дальше что будет, они тебе не сказали?
– Никто не знает судьбу, а только ты не пускай к себе Гафу. Не нужно тебе. Понял, дорогой?
Старуха ушла. Артур остался один с ощущением, что уже не властен решать. Воображение нарисовало расклад: колоду карт, воровку, вещунью старуху.
Новый звонок подбросил его. И ворвался Сашка-цыган, взмыленный, будто за ним гнались. Кинулся с объятиями:
– Ну, вот и я, морэ. Сказал – приеду, слово держу. Поганый твой город – помойка. И люди такие, пришибленные.
Артур молчал, растроганно улыбался; он в самом деле не ждал в гости Сашку, с которым сошелся в таборе. Этот парень там был наособицу, мир его не пугал, и душа его будто пела, открытая людям. Он был сама музыка. Впрочем, не парень, а в таборной жизни матерый и даже стареющий человек. Ему уж под сорок, и видел он всякое.
– Садись и ешь, Сашка, – сказал Артур, – ты ведь с дороги.
– Ты, морэ, не беспокойся. Могу подождать, я привычный.
Еще бы он не привычный! Бывают в таборе времена, когда голод правит, и терпят все, и дети не плачут. В такие минуты с цыганами страшно, кажется, могут убить.
Артур накрыл на стол и смотрел с упоением, как Сашка взялся за дело. Обед бы устроить, да с музыкой, как принимал его Сашка в таборе, но ныне в хозяйстве Артура негусто: картошка, хлеб и огурцы – все меню. А от кофе Сашка отказался.
– Ты мне скажи, Артур, – вытерев губы, заговорил он медленно. – Перстень жив, что тебе барон подарил?
– Куда же ему деться? – возразил Артур.
– Хочу поглядеть на него, – сказал Сашка.
– Сейчас.
Артур взял с письменного стола шкатулку, открыл ее и обомлел. Перстень, знак таборной власти, исчез. Артур повыдергивал из стола ящики. Зашарил в них, как слепой. Сашка, хмурясь, глядел. Не было перстня.
– Ну, и где же он? – спросил Сашка.
– Здесь был, – глухо ответил Артур.
– Когда ты видел его?
– Позавчера.
– А кто тебя навещал?
– Да не было никого, кроме одной городской цыганухи.
– Что за цыгануха, морэ?
– Назвалась Гафой, она давно в городе…
– Гафа!.. Постой. Была одна Гафа – черня! Из табора ее выгнали.
– Это она, – тихо сказал Артур.
– Эх, Артур, доброта твоя! Ищи теперь перстень.
– Куда она денется, морэ?..
– Ищи ветра в поле.
И снова – звонок, Артур сорвался, распахнул дверь… На пороге с раскрытой ладонью стояла Гафа. В руке ее покоился серебряный перстень с эмалевым ликом Христа.
– Не суди меня, Артур, – сказала Гафа. – Не говори ничего. Бери вещь и забудь. Если сможешь.
Артур машинально взял перстень, Гафа отступила, дверь захлопнулась. Он было кинулся за цыганкой, но она уже сбежала по лестнице. И только крикнула снизу:
– Потом все узнаешь!
Артур вернулся в комнату.
– Вот он, перстень. Сама принесла.
– Ну, – сказал Сашка, – чудо. Знаешь ли, морэ, сколько уже на нем крови цыганской, на этом перстне? Петрович тебе его в память о Стелле отдал. Чтобы ты мог прийти в любой табор. Для гадже – большая честь, пусть никто тебя гадже давно не считает, ты свой.
Всплыло давнее, но незабытое. Дочку Петровича, Стеллу, – ох, Стелла… – зарезал из-за Артура брат ее, Мишка. Петрович с ним рассчитался. Однако у Мишки остались дружки. Они не простили Артуру, что он полноправно, как ром, годы жил в таборе. И что Мишка из-за него лег в землю. А когда Артур получил этот перстень – и вовсе взбесились.
– Поберегся бы ты, – сказал Сашка.
– Да что ты, Сашка, уж сколько лет… Этот перстень и выкрасть хотели, и выкупить. Выпрашивали, вымаливали. Ну и что? Вот он. Гафу ко мне подослали? Не думаю. Совпадение. Увидела и стянула. Откуда ей знать, что он значит!
– Чудак, – сказал Сашка. – Она же цыганка.
– Но не из табора. И на что ей встревать в мужские дела?
– Думай как хочешь, однако остерегись. Не оставят тебя в покое. Не все довольны тем, что ты делаешь.
– А что я делаю? Парамычи[102]102
Сказки (цыг.).
[Закрыть] да гиля[103]103
Песни (цыг.).
[Закрыть] записываю. И все дела, – ответил Артур.
– Не всем это нравится. Зачем, говорят, ему наши сказки и песни? А ты смеешься… Ну, смейся. Да только чаще поглядывай, что у тебя за спиной, кто справа, кто слева. Ты меня слушай. Знаю, что говорю.
– Ладно, спасибо. Я думаю, Гафа появится, кое-что прояснит.
– Держи карман шире.
– А ты зачем, собственно, в город приехал? – спросил Артур.
Сашка захохотал вдруг и долго смеялся.
– Что я смешного сказал?
– Цыганские дела, ну. Есть золотишко, может, кто интересуется. Кому надо, тому отдам. И сам заработаю. Поживу у тебя?
– Нет проблем. Сколько хочешь.
– Спасибо, брат…
Сумерки словно подкрадывались. Тени вползали в улицу, и деревья темнели. Артур зажег настольную лампу. В комнате был полумрак, улица высветила окно фонарем. Сашка вполголоса говорил, будто кто-то, кроме Артура, мог слышать его, а он не хотел этого.
– Ты, морэ, забыл, что тебе говорили в таборе: все в жизни сцеплено.
– Ты о чем? О цыганке?
– Хоть и о ней.
– Случайный она человек, – сказал Артур. – Забуду о ней.
– Плохо распознаешь людей, морэ. И твой город сгнил, дышать нечем.
– Это кажется с непривычки.
– Я тебе так скажу, что люди переменились. Жадными стали. Даже в таборе замечаю: кто-то стал прятать свое. А у нас ведь не то что в городе. У нас, сам знаешь, – закон, все должно быть на виду.
– Туману ты напускаешь, Сашка. Ну, Гафа перстень взяла – по привычке, я думаю. Сообразила потом, что к чему, прибежала, вернула.
– То и странно, что ловэ она не взяла, только перстень.
Идя по улице, Гафа думала о своей жизни. Город казался чужим, хотя она знала его, как знают только цыгане, то есть его лицо и изнанку. Но сегодня как будто опять впервые его увидела, как в тот вечер после приезда, когда ее выбросил табор. Наверно, из-за осечки с Артуром. Лучше б он был по крови цыган. Вразумил бы ее кулаком или плеткой – и к месту. А он говорит по-цыгански, обычаи знает, а обошелся с ней уважительно, как с горожанкой из тех, кому городские мужчины пальто подают.
В таборе ее били. Разве объяснишь им, почему не хотела гадать? Судьбу пытать не захотела. Только одна из женщин вправе людям гадать – только пхури, а прочие бабы мошенничают либо в сделке с нечистой силой. Не выгнали бы, так и забили бы до смерти или сломили. Уйти разрешили, хотя по закону нельзя и этого. Вышибли на произвол судьбы: выживет – не выживет. Но она – сильная, она выжила.
В этот вечер на улице Гафе казалось, что она тихо плывет в многолюдии, одинокая, как никогда. Она была одинока и в таборе, и там жила сама по себе, будто чужая всем и всему.
Она будто нарвалась в толпе на стену – перед ней стоял Сашка-цыган. В первое мгновение инстинкт отбросил ее. Бежать!.. Но не тут-то было. Сашка улыбался, как если бы эта встреча была назначена. Он был спокоен и даже ласков. Нет, деться ей некуда.
– Давно не виделись, – сказал он. – Как поживаешь?
Гафа промолчала. Сашка с той же улыбкой спросил:
– Артура нашла? Зачем он тебе?
Она молчала, не зная, как быть.
– Зачем он тебе понадобился, я спрашиваю?
– Нет у меня к нему интереса, – тихо сказала Гафа. – Так вышло. Судьба.
– Ах, судьба! – развел руками Сашка. – Скажи на милость. Что тебя табор выгнал – судьба, что ты с Кучерявым ходишь – судьба. Все вокруг нас – судьба!
Значит, он многое знает. Уж если о Кучерявом толкует… Надо выкручиваться.
– Знаю я, знаю и Кучерявого, в поезде мы столкнулись, а больше не было ничего. Мне дела нет, что он за человек.
– Я тебе скажу, какой он человек, – резко вымолвил Сашка. – Тюремный он человек. А ты с ним связалась. Твои дела! Меня они не касаются. Только ты ведь цыганка, милая, и, если что, пеняй на себя, ты ответишь… Так зачем у Артура перстень взяла?
– Кто его знает! – ответила Гафа. – Понравился. Увидела – и взяла.
– Не знаешь? – переспросил Сашка, и вдруг его голос зазвучал угрожающе: – Врешь, баба. Все знаешь и в таборе видела перстень.
– Не пугай меня, Сашка, – ровно сказала Гафа. – Оставь ты меня в покое. Выгнали меня рома. Что я для вас, для таборных? И что мне закон? Я давно в городе, делаю, что хочу. Что тебе надо?
– Мне – ничего. Я тебя век не видал. И не видал бы. А вот Артура – не тронь. Он наш. У него перстень законно. Кто ему вред причинит, тот поднимает руку на закон. Перстень не знаешь? Так я напомню. Перстень ему Петрович отдал при людях. Гляди, не вышло бы беды. Что с Артуром случится – спросим с тебя.
– Какая беда придет от меня? – сказала Гафа. – Сама мотаюсь, как неприкаянная, словно щепка в реке.
– Ладно, – сказал Сашка. – Смотри сама. Свое я сказал, а добавлю совет: держись подальше от Кучерявого.
– Откуда узнал о нем? – спросила Гафа.
– Тебе зачем? – бросил Сашка. – Что надо, я знаю. Иди.
Гафа пошла, а он остался на месте, будто не глядя ей вслед. Но она чувствовала спиной его глаза и будто все еще видела его белые крепкие зубы.
«Надо мотать из города, – пришло в голову Гафе. – Ну их всех к черту лешему. Дело серьезное, Сашка дознался о Кучерявом. Что они цацкаются с этим Артуром?»
Артур, сидя дома, глядел на зажженные свечи. Он их расставил по книжным полкам и письменному столу. Зачем?.. Захотелось. Теперь сидел и смотрел на желтые язычки пламени. За окном на глухой стене жилого дома отпечаталась тень старого тополя. Ветви его были простерты, как руки.
Свечи были красные. На Артура от них как будто туман наплывал. А из тумана слышались голоса. Артур затаил дыхание. Раздалось тихое пение, и – тсс… – от каждой свечи развернулась вниз красная лестница, и из огней вышли красные человечки в камзолах. А пол оказался зеркалом. Человечки образовали процессию, как в бальном танце. Она двинулась в тронный зал. Все было так, как будто Артура нет. Стало совсем светло. Ударил гонг. Явилась красная королева в золотой короне с бриллиантами.
– Сегодня решим, что делать с пришельцем! – сказала она, подняв алмазный жезл.
Стражники в красных камзолах вывели человека, влачащего кандалы.
– Подними голову, чужеземец! – сказала королева. – Зачем ты пробрался к нам? Чужих мы караем смертью.
Но тот молчал.
– Ты слишком уж гордый, чужак. Ты умрешь, но все же с чем ты пришел? Дайте сюда мое зеркало.
Один из красных с поклоном подал королеве круглое зеркало. Глянув, она отшатнулась.
– Горе ты нам принес, чужеземец. Рушатся города, плачут дети. Скачут чужие воины, убивая людей.
– Твое зеркало врет! – сказал человечек. – Я пришел с миром, красная королева, и я хочу уйти с миром. Отдай же мне твою дочь, я люблю ее больше жизни.
Королеву обуял дикий гнев.
– Чужак, принцесса священна!
– Будь проклята, красная королева! – вскричал человечек, и стража попятилась.
– Сожгите его! – приказала она, и загорелся костер, а из него встал огненный крест, и в ужасе закричала принцесса, а королева захохотала: – Так будет с каждым.
Но из огня рванулась красная птица, огонь сбежал с ее крыльев, как пена, и грянул голос:
– Вернусь за тобой…
Артур очнулся и встал с тахты. В комнату шел рассвет. Не было ни свечей, ни костра, ни тронного зала. А телефон – надрывался.
