Текст книги "В тени двуглавого орла (СИ)"
Автор книги: Эдуард Тен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
Глава 11
Вечер обещал стать по-настоящему замечательным. С самого полудня я, подобно алхимику у своего тигля, начал творить плов, окружённый толпой верных поклонников этого блюда. Основная масса гостей, устроившись в тени, молчаливо наблюдала за таинством, ловя мои пояснения и комментарии.
Наш «пловный» цех работал как часы: Захар, Аслан и Паша были моими главными помощниками, а Савва с Эркеном обеспечивали бесперебойную работу на подхвате. Центром вселенной стал принесённый ими массивный медный котёл на пятьдесят литров. Под аккомпанемент трещащих поленьев Аслан лихо управлялся с разделкой мяса, Захар и Паша резали соломку из моркови и лука, Савва омыл горы риса, а Эркен, как хранитель огня, регулировал жар костра.
Когда зирвак был готов и мясо начало томиться, в воздухе повис сконцентрированный аромат праздника. Захар хоть и научился готовить неплохой плов, большие партии ему не давались – они выходили неустойчивыми: то рис оставался жёстким, то, наоборот, слипался в нежную шавлю, которую одни считали браком, а другие – деликатесом для тех, у кого проблемы с зубами. Но эталоном неизменно оставался мой способ.
Я в который раз проводил живой мастер-класс, подробно отвечая на вопросы. В самый ответственный момент, когда я закладывал в котёл рис, свой голос подал Костя Муравин – человек, способный, как и его друг Михаил, питаться пловом ежедневно.
– Вот, командир, слушаю тебя – вроде всё просто и понятно, – развёл он руками. – Но стоит самому взяться – и всё каким-то боком выходит. Обязательно напутаю!
– Костя, секрет в том, что каноничного рецепта не существует, – улыбнулся я. – Вариантов сотни, если не тысячи. Добавь свою изюминку, и вот уже готов плов Муравина. Паша, к примеру, может кинуть яблоко, получится плов Павловский. Есть лишь базовая концепция, а остальное – вариации на тему плова.
Моя импровизированная лекция по философии плова повисла в воздухе, встреченная гробовой тишиной. Я отвлёкся и увидел кружок застывших, непонимающих лиц.
– Понятно… – медленно подвёл я итог. – То есть основа рецепта одна, а остальное – кто на что горазд.
– Аа… понял! – просиял Паша, до которого наконец дошло.
Лишь Аслан стоял молча, уставившись на меня с немым вопросом во взгляде.
Настал торжественный момент. Плов вышел на славу – румяный, с красивым золотистым оттенком. Я только что извлёк со дна котла ароматные куски мяса и с наслаждением принялся перемешивать рис, который буквально курился пряным паром.
Вдруг Савва окликнул меня, коротко кивнув в сторону:
– Командир.
К нашему лагерному пиршеству приближалась группа людей. В центре, в роскошной красной черкеске, расшитой узорами, шёл его императорское высочество цесаревич Александр. Его окружали двое личных охранников и двое бойцов ССО.
– Чует он, что ли, когда вкусно пахнет? – с досадой проворчал Захар, принимая у меня шумовку. – Налетят толпой – и миска пуста. Жрут, словно саранча, – не унимался наш шеф-повар.
– Смотрю, не испытываешь ты, Захар, особого пиетета к высокому начальству, – заметил я. – Цесаревич как-никак.
– А чего его испытывать-то? Налетит и улетит обратно в свою Петербургу. И все дела. А мы тут как сидели, так и сидеть будем, – огрызнулся он, яростно помешивая плов.
– Значит, и меня так же воспринимаешь? – испытующе посмотрел я на него.
Захар замер на секунду, затем махнул рукой.
– Э-э-э, нет, командир, ты только жопу с пальцем не путай! (Это выражение, принесённое мною в их обиход, прижилось тут мгновенно. Его суть все поняли интуитивно, без долгих разъяснений.) Ты для нас – голова. Оттого тебе и уважение наше настоящее. Народ видит, кто ты есть и чего стоишь. А амператор далёкий, и ему нет дела до такой мелочи, как мы. Исполняют что положено – и довольно. А от тебя мы чуем заботу. Видим, что ты о нас думаешь. Оттого и дорожим тобой. Так-то, командир.
Я растерянно слушал эту простую, грубоватую речь старого казака и был тронут до самой глубины души. Я посмотрел на остальных – во взглядах, устремлённых на меня, читалось молчаливое одобрение и полное согласие с его словами.
Приведя себя в порядок, я вышел навстречу цесаревичу. – Здравия желаю, ваше императорское высочество! – чётко отрапортовал я, вытянувшись во фрунт.
– Ну, здравствуй, Пётр Алексеевич, – Александр по-свойски приобнял меня, чем вызвал немое удивление у сопровождавшего его штабс-капитана в форме конного жандарма. – Наконец-то глотнул воздуха после всей этой карусели. Завтра выступаем на Пятигорск. Послушай, Пётр Алексеевич, что это за божественные ароматы витают вокруг твоего бивака? Неужели свой знаменитый плов соорудил? – улыбнулся Александр.
– Так точно, ваше императорское высочество, приготовил.
– Брось эту формальность, Пётр Алексеевич. Александр Николаевич, сколько раз тебе повторять, – недовольно проворчал цесаревич. Я метнул взгляд на штабс-капитана.
– Штабс-капитан Дункер, вам больше заняться нечем? – тут же окликнул его Александр.
– Ваше императорское высочество, я исполняю обязанности по охране, – с каменным лицом доложил Дункер.
– Охранять меня есть кому, займитесь лучше своими людьми, – отрезал Александр.
– Слушаюсь, ваше императорское высочество!
Охрана, прошедшая подготовку под моим началом и отлично меня знавшая, отдала честь и, уважительно поприветствовав, отошла на почтительное расстояние.
– Меня-то мои люди так не приветствуют, как тебя, – с лёгкой усмешкой заметил цесаревич, глядя им вслед.
– Может, сначала ужин, а потом все разговоры? – предложил я.
– Согласен, – рассмеялся Александр. – Давненько я твоего плова не пробовал. Да и проголодался изрядно.
– Только предупреждаю, у меня всё просто, без изысков. По-походному.
– Я и без претензий, – охотно согласился Александр.
Ужинали мы в обществе Малышева и Куликова. Последний никак не мог побороть робость перед цесаревичем. Да и Малышев держался несколько скованно.
– Господа, да расслабьтесь вы, – мягко сказал Александр. – Мы ужинаем по-дружески, в походной обстановке. Дворцовые церемонии здесь неуместны. Плов, Пётр Алексеевич, бесподобен. Надеюсь, шашлык твой будет не хуже? Илья, ты где?
Верный адъютант появился будто из ниоткуда. – Я здесь, ваше императорское высочество. Здравствуйте, Пётр Алексеевич, очень рад вас видеть. Здравствуйте, господа.
– Ты не голоден? – по-хозяйски спросил Александр.
– Я уже ужинаю с господами Лермонтовым и графом Муравиным, ваше высочество.
– Миша, вы там Илью не обделили? – переспросил я у Лермонтова, сидевшего с Костей чуть поодаль; к ним же присоединился казачий хорунжий.
– Обижаешь, командир, – немного обиженно отозвался Михаил. – У нас гость – это святое. Мы ему даже мяса сверх нормы положили.
– Ну, тогда всё в порядке, – рассмеялся я. – Михаил делиться мясом не со всеми будет.
Спускались сумерки, окутывая лагерь мягким покровом. Сытный ужин разморил всех, и компания пребывала в состоянии ленивой нирваны, изредка перебрасываясь негромкими фразами. Бойцы по одному, незаметно, подтягивались к нашему фургону, образуя тесный, задушевный круг.
– Спой, командир… – тихо попросил кто-то из темноты.
Просьбу тут же поддержали сдержанным, одобрительным гулом.
«Выйду ночью в поле с конём…» – запел я.
Ко второму куплету ко мне чистым, ясным голосом присоединился Савва. Затем – бархатный тенор Константина Муравина, обладавшего идеальным слухом. И пошло-поехало. Песня, как костер, разгоралась, вбирая в себя десятки голосов. Но к последнему куплету снова остались мы втроем.
Смолкли последние слова. В наступившей тишине, длившейся, показалось, целую минуту, было слышно лишь потрескивание углей.
– «Дороги», командир! Спой «Дороги»! – послышались уже более настойчивые, требующие голоса.
– А ну, тишина! Командир «Дороги» поёт! – скомандовал Михаил, заглушая общий гул.
И я запел.
'Эх, дороги, пыль да ту-уман…
Холода, тревоги, да степной бурьян…'
Взгляд мой скользнул по лицам. Александр сидел, низко склонив голову. Его глаза были затуманены, он полностью ушел в песню и тихо подпевал, не замечая ничего вокруг. Куликов, не стесняясь, вытирал тыльной стороной ладони предательскую слезу, катившуюся по щеке. Эта песня была больше, чем красивая мелодия. Она не просто брала за душу, она выворачивала ее наизнанку, обнажая старые шрамы и боль потерь, что таил в себе каждый. В эти мгновения происходило странное дело: возникала абсолютная, пронзительная общность, где каждый в одиночку переживал свое, но делал это вместе со всеми, объединенный одной и той же хриплой, уставшей дорогой, именуемой жизнь.
– Эх, братцы, неча грустить! – крикнул я, разрывая затянувшуюся, тягучую паузу после «Дорог».
И запел бойко и задорно: «Ты ждёшь, Лизавета, от друга привета, Ты не спишь до рассвета, всё грустишь обо мне…»
Не успел я спеть и куплета, как мои бойцы дружно подхватили песню. Залихватски, с присвистом и притопом. Настроение переломилось мгновенно, словно кто-то щелкнул выключателем. Тоска и усталость развеялись, уступив место искреннему, безудержному веселью. Вскочили с мест несколько человек, пустились в пляс, закрутили над головой кинжалами.
Дальше пели уже без меня, солировали Костя Муравин в дуэте с Саввой. Эту песню – «Лизавету» – бойцы приняли как родную. Она прижилась мгновенно, буквально на лету. Не прошло и нескольких дней, как её уже распевали в Пластуновке и по всем станицам нашей линии. Благодаря Сане Бедовому.
Песня плавно перетекла в пляс. Откуда-то появился барабан, и началось настоящее состязание, вариации на пластунский хоровод. Бойцы, сменяя друг друга, выходили в круг и отплясывали короткие, огненные комбинации. Движения были отточенными, резкими, полными удали. Круг зрителей взрывался ритмичными хлопками и одобрительными криками. Кто-то, не в силах усидеть на месте, подпрыгивал, притоптывал, с нетерпением ожидая своей очереди.
Александр с адъютантом Ильей, совершенно захваченные зрелищем, сидели как на иголках. По их горящим глазам и непроизвольным движениям плеч было видно, что они сами не прочь ринуться в пляс, умея хоть немного танцевать.
Донцы, стоявшие чуть поодаль, тоже не остались в стороне. Азартно хлопая в ладоши, они криками подбадривали танцоров, всей душой отдавшись заразительному веселью.
Даже всегда скромный и сдержанный Куликов преобразился: его глаза горели азартом, а в ладоши он хлопал с невиданным жаром. Но настоящей звездой вечера стал Аслан. В своей нарядной черкеске он выглядел невероятно колоритно и в танце чувствовал себя как рыба в воде. Его танец был удивительным сплавом яростной энергии и врождённого благородства, каждое движение было отточенным, страстным и полным огня. Когда он замер в финальной позе, восторгу зрителей не было предела. Круг взорвался оглушительными овациями и криками «Ай, молодца. Любо!».
– Боже, как же здесь здорово! Я никогда ничего подобного не испытывал, – не скрывая восторга, восклицал Илья, его глаза блестели от эмоций.
– Действительно, Пётр Алексеевич, зрелище завораживающее, – поддержал его Александр, всё ещё находясь под впечатлением. Он обернулся ко мне с оживлённым лицом. – А вы почему в стороне? Ваш танец забыть невозможно.
Пришлось сознаться:
– Да вот, неудачно с лошади свалился, Александр Николаевич. Приложился левым боком.
– Ничего серьёзного? – в голосе цесаревича тут же прозвучала неподдельная тревога.
– Пустяки, – отмахнулся я, стараясь придать своему тону беззаботность. – Доктор велел лишь резких движений избегать. Так что сегодня я просто зритель.
Глава 12
Александр ночевал в своей карете. Она была достаточно комфортно оборудована. В ней раскладывалось спальное место. Моя полусотня к восьми утра была собрана и готова к маршу. Александр, проснувшись, присоединился к моему завтраку, велев своему повару пока отдыхать.
– Опять тащиться будем, – с досадой произнёс он. К нам с докладом подошёл полковник, который отвечал за караван.
– Ваше императорское высочество, караван к десяти часам будет готов выступить. – Бодро доложил он.
– Хорошо хоть не к обеду. – Произнёс цесаревич с не скрываемым раздражением, глядя на построенную колону пластунской полусотни. Бойцы сидели, тихо переговариваясь, ожидая сигнала к выступлению.
– Паша, скажи Лермонту, что ориентировочное время выступления после десяти. – Тихо сказал я ему.
Он кивнул и побежал к сотнику.
Видя мрачное настроение Александра, я решил попробовать его рассеять.
– Александр Николаевич, а если нам изменить порядок движения? – предложил я.
– Что ты имеешь в виду? – цесаревич с интересом поднял на меня взгляд. Мы остались одни, если не считать Илью, и могли позволить себе общаться без церемоний.
Я разложил перед ним карту.
– Вот мой план. Сначала выдвигаемся мы, мои люди, и движемся по своему графику. Следом, на небольшой дистанции, идут казаки. Затем – ваш обоз, который будет двигаться в комфортном для него темпе. Мы доходим до места ночёвки, обеспечиваем периметр и ждём всех. И так – до самого Пятигорска. Вы в этом случае будете под нашей постоянной охраной.
Александр задумался, глядя на карту.
– Какова ваша обычная скорость?
– Без лишней спешки, около сорока вёрст в день. Налегке и с учётом местности. При необходимости форсируем до пятидесяти и выше, но только светлое время суток. Основная сложность – рельеф. За Ставрополем начнутся предгорья, и это неизбежно замедлит нас.
– А как же охрана основного каравана? – не унимался цесаревич.
– Восемь повозок и три кареты, полуэскадрон жандармов… Этого достаточно для прикрытия. А в случае чего, казаки всегда будут рядом, чтобы прийти на помощь.
– Что же, я согласен, – улыбнулся цесаревич.
– Но у меня есть одно условие, – охладил я его пыл.
– Какое? – искренне удивился он.
– В моей колонне вместе с нами выступает не его императорское высочество цесаревич Александр, а Александр Николаевич Романов, инспектирующее лицо, которое временно подчиняется начальнику колонны. То есть мне. – Я вопросительно посмотрел на цесаревича. – В противном случае остаёмся в прежнем порядке.
– Хорошо, я согласен, господин полковник, – с лёгкой улыбкой кивнул Александр.
– И ещё кое-что, Александр Николаевич. Думаю, вам стоит сменить эту несомненно красивую и представительную форму атамана всех казачьих войск на нашу, более скромную, полевую.
– Вы действительно так считаете, Пётр Алексеевич? – Цесаревич с сомнением оглядел свой мундир.
– В этом я совершенно уверен, Александр Николаевич, – твёрдо заключил я. – Паша принеси полёвку.
– Соберите всех офицеров ответственных в сопровождении. – Отдал распоряжение Александр.
Через полчаса цесаревич, преображённый, вернулся к фургону. Полевая форма пришлась ему впору, и выглядел он в ней весьма браво. Воинственности добавляли подвешенный к поясу кинжал и шашка. Александр довершил образ, повесив через плечо патронташ и пистолет в кобуре.
– Вот теперь совсем другое дело, – удовлетворённо отметил я.
Собравшиеся офицеры – полковник, штаб-ротмистр, хорунжий и ротмистр Малышев, с нескрываемым любопытством разглядывали Александра.
– Господа, я принял решение, – твёрдо начал цесаревич. – Пластунская полусотня с частью обоза под моим началом двигается в авангарде. Остальные повозки следуют за нами самостоятельно. Наша задача – найти и подготовить место для ночлега, дождаться основного каравана, и так до конца пути. Полковник, ваша полусотня идёт в голове колонны, жандармский полуэскадрон – в арьергарде.
– Но, Ваше Императорское Высочество, я обязан нести непосредственную охрану! – всплеснул руками штаб-ротмистр. – Самостоятельное движение основного обоза немыслимо! Я категорически против такого порядка!
– Мою личную безопасность обеспечивают моя охрана и ротмистр Малышев. Они будут со мной. Пластунов также вполне достаточно. Довольно пререканий, извольте выполнять приказ.
Штаб-ротмистр, весь багровый от возмущения, едва сдержался, чтобы не сказать лишнего.
– Всё. Мы выступаем. Командуйте, полковник.
Нам с Александром подвели оседланных коней. Колонна тронулась в путь, и вскоре мы оставили за спиной Ставрополь, отъехав верст на десять.
– Пётр Алексеевич, а куда это твои поскакали? – Александр указал на всадников, отделявшихся от колонны и уносившихся вперёд.
– Это разведка, – пояснил я. – Головное и боковое охранение. Всё у нас по-взрослому.
Пластуны шагали бодро и легко. И немудрено: их ранцы и лишняя амуниция были сложены в фургоны, при себе – лишь личное оружие да туго набитые патронташи. Открывавшийся перед нами пейзаж был величествен и прекрасен. На горизонте, в сизой дымке, высились горные хребты, а вокруг пожухлая трава и кустарники отливали золотом и блеклой охрой.
– Как ты думаешь, Пётр Алексеевич, смогу ли я пройти пешком весь переход? – вдруг спросил цесаревич, его взгляд задержался на мерно шагающих пластунах. – Пробовать не советую, Александр Николаевич, – покачал я головой. – Это проверено не раз: для нетренированного человека такой марш – непосильная ноша. Дойдёте, конечно, может быть, но последствия будут печальными. Хотя… если очень хочется, почему бы и нет? – подначил я его, не в силах удержаться от улыбки. – Отлично! Значит, попробую, – не раздумывая, объявил Александр и, ловко спрыгнув с седла, пристроился к мерно шагающей колонне.
Пластуны, не нарушая шага, почтительно расступились, дав ему место. Я видел, как у них зашевелились усы, скрывая улыбки. Илья недовольно покачал головой, оставаясь в седле. Михаил и Константин шли пешком со своими пластунами, делая вид, что не заметили пристроившегося цесаревича.
В обед я объявил часовой привал. В общей сложности мы прошли около двадцати верст.
Разведка Кости вместе с кухней ушла вперёд. Костя должен был найти место для ночёвки, а Захар готовил обед и ужин к нашему приходу.
– Достаточно, Александр Николаевич. Отшагали десять верст, хороший результат для первого раза. Поверьте не каждый может свершить такое.
Александр лежал на бурке, вымотанный до последней степени, закинув ноги на тяжёлый пластунский ранец. Глаза его были закрыты. Я, стараясь не делать резких движений, спрыгнул с Черныша и присел рядом, пока Аслан стелил для меня другую бурку.
– Не желаете? – протянул я цесаревичу флягу с холодным фруктовым компотом.
Александр с трудом приподнялся и, не церемонясь, стал жадно пить, залпом осушив чуть ли не половину.
– Замечательный напиток… – выдохнул он, отдышавшись. – Признаюсь, не так-то просто идти в общем строю. И это – налегке! Скажи, а что ещё пластун несёт на себе?
– А вот этот самый ранец, что у вас под ногами, – пояснил я. – Свёрнутую бурку, пару гранат, ну и по мелочи: припасы, патроны…
– Приготовиться к движению! Оправиться! – послышались неторопливые, но повелительные голоса десятников.
Отдых мгновенно сменился деловой суетой: пластуны поднимались, проверяя оружие и поправляя амуницию, где-то слышался сдержанный смех, перешёптывания.
– Становись! Живей, кулёма, шевели булками!
Колонна, по команде Михаила, быстро построилась и тронулась в путь. Мы с Александром и Ильёй направились к карете цесаревича.
– Ну что, Александр Николаевич, сладок хлебушек пластунский? – спросил я, когда карета плавно покатила вперёд.
– М-да, приправлен он потом и кровью, – задумчиво ответил цесаревич, глядя в запылённое окно. – Я, разумеется, никогда не думал, что солдатская доля легка и состоит из одних парадов. Хотя и под ружьём мне доводилось стоять – его величество повелел пройти полное воинское обучение. В детстве, помню, нам с Павлом это было только в радость: красивые мундиры, отлаженные строевые приёмы, барабанная дробь, музыка оркестров… А вот увидеть войну в её настоящем виде мне так и не довелось. – Он тяжело вздохнул. – Павел, после возвращения с Кавказа, где он участвовал в обороне Армянской области, рассказывал мне, что его там поразило больше всего. Не героика, а кровь, смерть, вонь пороха… И самое страшное – зверски убитые мирные жители. Он рассказывал, а у меня всё внутри холодело. Боюсь даже представить, каково увидеть это воочию.
– Война дело грязное и ничего хорошего в ней нет. Но если довелось в ней участвовать, то делать надо это умело и со знанием дела. Вы внимательней присмотритесь к походным мелочам. Мои действия и сравните их с действиями того же полуэскадрона. Состояние и подготовку войск стоящих на линии. Ладно казаки это отдельная история, иррегулярные войска. А остальные. Последний набег Абдулах-амина показал все наши слабые места и не доработки в управлении и состоянии на местах. Назначен новый командующий Кавказским корпусом, князь Воронцов. Боевой генерал. Многого сказать не могу, мало знаком.
– Насколько крупный набег? – заинтересовался Александр.
Стал подробно и обстоятельно рассказывать о всей летней компании. Предстояло рассмотреть очень обширный круг вопросов, который постепенно расширялся и охватывал общие вопросы касающиеся армии. Пищи для бесед было предостаточно. Я не переживал за то что нам будет скучно в дороге. К пяти часам после полудня мы подошли к месту стоянки. Быстро разбили лагерь и готовились к принятию ужина, или позднего обеда. Александр внимательно наблюдал за действиями полусотни. Все занимались своими делами. Суета была упорядочная и в скоре в лагере наступило спокойная жизнь.
Только к девяти вечера, уже в темноте, подошёл основной обоз. Уставшие люди разбивали лагерь в темноте. Единственная радость, что горячая пища была готова.
Полковник ответственный за караван доложился и извинившись отправился контролировать разбивку лагеря. Костя с разведчиками развёл весь караван на отведённые места. Ночной караул вели разведчики и казаки донцы. Как не крепился Александр, но не мог побороть сонливость после ужина и отправился спать.
– Ну что, командир, добавилось хлопот с высоким гостем? – К костру подсел Михаил и, помолчав, развел руками. – Странное дело… Казалось бы, цесаревич – он совсем из другого мира. Смотрю на него, выходит, такой же, как и все.
– Ты хочешь сказать, Миша, что и цесаревич ходит под кусты, ест из котелка и спит на бурке, как простой смертный? – ухмыльнулся я.
– Именно так, командир! – рассмеялся Михаил.
К нашему костру подошёл Савва, потирая руки.
– Обозники успокоились, дрыхнут уже. Разведка на постах, казаки при деле.
– Эркен где? – осмотрелся я.
– Подарков жене накупил, сидит, перебирает. Решает, что жене, а что – её сестре.
– Ну, тогда и Женьке пусть дарит, – влез в разговор Паша, до этого молча слушавший у огня.
– А ей за что? Муж у неё есть, Саня. Вот пусть он и дарит, – удивился Савва.
– А за то, что пока Эркену дом ставят, его Анфиса у Сани в доме живёт, – невозмутимо пояснил Паша. – Он жене и сестре подарит, а Женька виду не подаст, но в душе затаит обиду. – Паша многозначительно поднял палец. – И не надейтесь, что она это забудет. Бабы они такие – ничего не прощают. Особенно если её одну с подарком обошли.
Савва слушал, разинув рот.
– Паша, а ты когда это так в бабах разбираться стал?
– Не твоя забота, – отрезал Паша. – Советую по доброте душевной. Хошь – послушай, не хошь – твоя воля. Только Эркену потом дороже выйдет.
– Дельный совет, – усмехнулся я. – Савва, ступай, передай Эркену мудрые слова Паши.
