Текст книги "В тени двуглавого орла (СИ)"
Автор книги: Эдуард Тен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
Глава 29
Сэр Говард Мичтон, посол Её Величества, застыл в кресле, подобно истукану с застывшим взглядом. В руке он бесцельно вращал бокал с глинтвейном, давно утратившим свой согревающий аромат. За высоким окном, точно в такт его мыслям, бушевала петербургская осень – не просто дождливая, а промозглая, стиравшая границы между небом и землёй в серую, бесконечно моросящую муть. Эта погода была его молчаливым союзником, благовидным предлогом для бездействия, оправдывающим отсутствие поездок, визитов и самой необходимости покидать уют кабинета.
Но истинный источник тревоги скрывался не за оконным стеклом, а здесь, в стенах посольства, и носил имя Майлок Эмерстон. Его помощник, обычно хладнокровный и выверенный до мелочей, напрочь потерял голову. Виной тому была княгиня Оболенская – русская красавица, чьё обаяние оказалось сильнее любого дипломатического яда. И это был не светский флирт, не мимолётное увлечение; это был опьяняющий, сметающий все преграды хаос, заставивший Майлока забыть о рассудке, долге и чувстве самосохранения. На осторожные намёки сэра Говарда о том, что работа остановилась, Эмерстон отвечал с загадочной, почти безумной улыбкой, твердя о некоем «гениальном» плане, тонкой операции и результате, который всех ошеломит.
Мичтон отлично понимал, с кем имеет дело. Майлок был отпрыском одного из столпов Форин-офиса. Их родовая фамилия, быть может, и потускнела от времени, но влияние лишь упрочилось – особенно после того, как старший сын, Ричард, прибрал к рукам золотые рудники на севере Индии. Месторождения сулили добычу на тридцать лет вперёд, и старый Эмерстон готовил Майлока к блестящей дипломатической карьере. Тот и сам вполне оправдывал ожидания: компетентный, перспективный, с безупречным послужным списком, добытым на знойных фронтах Индии и суровых границах Афганистана. И именно это делало нынешнее ослепление столь опасным. Человек такого уровня, пьяный от страсти, способен на ошибки, цена которых может оказаться поистине неизмеримой.
Говарду было доподлинно известно: все попытки Майлока приблизиться к предмету его болезненного обожания разбивались в прах. Он безнадежно тонул в пестрой толпе её поклонников, будучи для надменной княгини не более чем очередной теневой фигурой в золочёном интерьере бальной залы. Его «великое пламя» не могло растопить и крупицы того ледяного равнодушия, которым она была окружена, – неприступного, как и её красота.
Однако сбрасывать со счетов Оболенскую было непростительной ошибкой. Эта женщина являлась не просто украшением света, но и дочерью светлейшего князя Юсупова – главы одного из богатейших семейств империи, чьё влияние при дворе простиралось так же необъятно, как и его земельные угодья. Мысль невольно перенесла Говарда в сияющие залы Юсуповского дворца. Память услужливо подкинула образ того роскошного ужина – осетрина с хреном, фазаны в винном соусе, – и в животе посла предательски заурчало, напоминая о пропасти между их миром и его скромным посольским кабинетом.
«Боже, – с горькой тоской подумал Говард, глядя на потухающие угли в камине. – Мне бы хоть толику его богатств… Или же – каплю благоразумия этому влюблённому дураку».
Дверь кабинета с грохотом распахнулась, едва не сорвавшись с петель, и в пространство, пропитанное запахом воска и старой бумаги, ворвался Майлок. Он стоял на пороге, залитый желтоватым светом ламп, его грудь вздымалась, а в глазах плясали безумные огоньки.
– Говард, свершилось! – выдохнул он, и слова его прозвучали как торжественный обет, а не простая констатация факта. Прежде чем посол успел что-либо сказать, Майлок рухнул в кресло напротив, словно у него подкосились ноги от переполнявших его чувств.
– Вас, надеюсь, не выгнали с бала у графа Толя? – Говард не поднял глаз на вошедшего, лишь медленно отставил в сторону бокал, будто боясь спугнуть хрупким стеклом тишину, что осталась в комнате.
Но Майлок парировал колкость с легкостью человека, парящего над землей. Его лицо озаряла блаженная, почти нелепая улыбка.
– Я приглашен! Княгиня… Оболенская лично пригласила меня на ужин!
– На частный ужин? – Говард поднял бровь, в его голосе зазвучала привычная ирония. – Или вам посчастливилось войти в число двух десятков прочих гостей?
– Лично, Говард! – Майлок говорил стремительно, с жаром. – Во время менуэта она приблизилась ко мне так близко, что я почувствовал аромат её духов, и шепнула… Шепнула, что ждет во вторник, в пять. Лично! – Его глаза горели. – Все эти змеи из ее окружения, что смеялись у меня за спиной, теперь будут завидовать мне. Я добьюсь своего. Она будет моей женой. Понимаете, Говард? Не любовницей – женой! Я стану частью этой семьи. И тогда… тогда я втяну старого князя в орбиту интересов Короны так, что он и не заметит. Пусть даже сначала он не примет меня, я сумею завоевать его доверие. Неважно, как – долги, торговые сделки или политические авантюры… Мы свяжем его будущее с нашим навсегда!
Майлок сиял, словно маяк в бурную ночь, ослепленный собственным блеском.
Говард понимал: спорить с влюбленным – все равно что пытаться усмирить шторм увещеваниями. Все доводы рассудка разбиваются о стену его слепой уверенности. Он предпочел промолчать, убрав с губ готовую сорваться усмешку. Безобидное светское приглашение – от силы на тридцать человек – Майлок в своем ослеплении возвел в ранг страстного любовного свидания, в заговор против всего света.
«И он не понимает, – с холодной ясностью подумал Говард, наблюдая, как на лице помощника пляшут тени от огня, – что выглядит последним дураком. Даже этот щегольской мундир не в силах скрыть сияния идиота».
Попасть на ужин к княгине Оболенской считалось в Петербурге знаком избранности. Ее салон был не просто гостиной, а тщательно оберегаемой цитаделью, где царила хозяйка с безупречным и непредсказуемым вкусом. Она с изысканной строгостью вершила отбор гостей, руководствуясь не титулами и чинами, а личной симпатией и жаждой нового. Под ее сводами запросто соседствовали потомственный аристократ, нищий, но гениальный студент и маститый художник. Лишь одно правило было нерушимо: ни слова о политике.
Возможно, именно по этой причине ее выбор пал на того молчаливого англичанина из британского посольства. Он был ее верным и, что немаловажно, неназойливым поклонником. Красивый, с мужественным лицом, хранившим отпечаток пережитых бурь, он казался человеком, знающим цену и жизни, и слову. Однако более всего Констанцию трогал его взгляд – исполненный такого безропотного обожания, что граничило с блаженством. Он не рвался сквозь толпу ее обожателей, а предпочитал стоять в стороне, счастливый уже тем, что мог лицезреть и слышать предмет своего поклонения.
Констанция сама не желала признаваться, что Майлок чем-то неуловимо, но навязчиво напоминал ей графа Иванова-Васильева. Только если взгляд графа был властным и пронзающим, смирявшим волю и не терпящим возражений, то взгляд англичанина источал почти собачью преданность. От одних воспоминаний о графе по ее коже пробегала ледяная дрожь, в которой причудливо сплетались ужас и неистребимое влечение.
Майлок же был всецело ею пленен. Он был ее рабом, и Констанция осознавала это с приятной уверенностью. Его преданность льстила ей, и в этом безопасном обожании она находила противоядие от пагубной страсти, что когда-то приковала ее к графу. «Слава Богу, он теперь далеко, – с суеверным облегчением ловила она собственную мысль, – и не может более мной повелевать».
После триумфального возвращения Констанции в высший свет, он встретил ее ледяным молчанием. Не все, но многие из тех, кого задел демарш ее отца, отвернулись от нее. Стены света, некогда столь гостеприимные, сомкнулись, ощетинившись шипами обид и холодной вежливости.
Впрочем, ни князь Юсупов, ни сама Констанция не изводили себя пустыми сожалениями. Они возвышались слишком высоко, чтобы утруждать себя вниманием к тем, кто остался внизу; их положение и имя позволяли попросту не замечать это подобие опалы, пренебрегая ею, как малозначимым и несущественным обстоятельством. Для многих молодых людей, толпившихся в её прихожей, призрачная надежда завоевать сердце княгини Оболенской была заветным ключом, который должен был отпереть для них двери в высший свет, к несметным богатствам и ослепительной роскоши.
* * *
Полковник Гессен, Герман Иванович, ознакомившись со всеми материалами по делу о покушении на Его Императорское Величество, пришёл к выводу неутешительному и тягостному. Толстая папка, лежавшая перед ним, была красноречивым свидетельством колоссальной работы, проделанной его людьми. Но к чему она привела? Лишь к нескольким бесспорным фактам: некий Вайсер, скрывающийся ныне во Франции, является организатором покушения и главой общества «Свобода и революция».
И это общество, что особенно тревожно, грозило перерасти в нечто куда более серьёзное. Умелая пропаганда, подрывная литература, почти что методическое пособие по разрушению государственных устоев… Удалось подтвердить, что Мишкевич тесно связан с Вайсером и на протяжении полугода активно с ним сотрудничал. Однако подлинный основатель, кукловод, оставался в тени.
И здесь, как опытный аналитик, Гессен понимал главное: за фигурой Вайсера стоял некто куда более серьёзный и опасный. Не революционный романтик, а холодный стратег. Их готовность идти до конца, доказанная покушением на государя, была не безрассудством, а расчётом. Это была бомба, подложенная под основы Российской империи. Если к этому присовокупить все эти многочисленные кружки, либеральные салоны и сборища всех недовольных и обиженных, – вот она, идеальная питательная среда для тех, кто ведёт против России свою разрушительную работу. Тяжкие, мрачные думы о грядущих бурях полностью захватили полковника Гессена. Он испытывал жгучую досаду: при всей ясности картины, он не видел реальных рычагов, чтобы остановить это губительное действие. Они были подобно пожарным пытающимся потушить бушующий лесной пожар.
– Мы лишь устраняем последствия, не зная кто является поджигателем! – с горькой усмешкой пробормотал он себе под нос.
Внезапный, отрывистый стук в дверь вырвал его из мрачного раздумья. Не успев ответить, Гессен увидел входящего штабс-капитана Володина. Лицо офицера было бледно и напряжённо, а в глазах читалась тревога.
– Ваше высокоблагородие, тревожное донесение из Пскова. Убит начальник губернского жандармского управления, подполковник Мясников. Все подробности и материалы по личности подполковника здесь, – Володин положил на стол новую папку.
Гессен молча кивнул, в который раз с безмолвной благодарностью отметив выдержку и исполнительность своего помощника.
– Будем ожидать распоряжения сверху о направлении следователя, – размышлял он вслух, тяжело откидываясь на спинку кресла. – Хотя, несомненно, подключат следователя по особо важным делам. Всё равно подготовьте все материалы, которые связаны с делом Мясникова.
– Слушаюсь, – чётко ответил Володин и вышел из кабинета.
Гессен остался наедине с гнетущей тишиной. Его пальцы бессознательно забарабанили по крышке стола.
«Неужели это первые всходы? – с ледяной тоской пронеслось в его голове. – Та самая первая ласточка террора от общества 'Свобода и революция»?
Глава 30
Утром ко мне подошёл Флетчер, бодрый и деятельный. – Присаживайтесь, Дэниэль, разделите со мной завтрак. Вполне возможно, мы не скоро увидимся. А может статься, и никогда.
Флетчер пристроился на соседнем камне, наложил в котелок густого кулеша и принялся энергично уплетать его содержимое. – Признаться, весьма вкусная каша, – заметил он, запивая еду глотком горячего компота. – А это что за напиток? – Сушёные фрукты, заваренные кипятком. – Полковник, я должен вас предупредить, – он отставил котелок и вытер губы. – Я подал рапорт об отставке. Полагаю, его удовлетворят. – Флетчер испытующе посмотрел на меня, ожидая реакцию.
– Вам прекрасно известно, Дэниэль, что в нашем деле бывших не бывает, – спокойно проговорил я. – Сегодня отставят, а завтра – «приставят» снова. И не удивляйтесь, подполковник, если это произойдёт куда быстрее, чем вы ожидаете. Год, надеюсь, вам хватит на то, чтобы поправить здоровье, – я позволил себе лёгкую усмешку.
Флетчер несколько секунд молча смотрел на меня, пытаясь оценить степень серьёзности моих слов. – Надеюсь, позывной «Англичанин» не режет ваш слух? – продолжил я. – Нет, вполне… уместно, – чуть запнувшись, ответил он. – Что ж, Дэниэль, пора прощаться. – Выразительно посмотрел на него.
– Не знаю, как бы я поступил на вашем месте, полковник. Скорее всего – ликвидировал бы угрозу, – отчеканил он, не отводя взгляда.
– Благодарю за откровенность. И слава богу, что вы не на моём месте. Прощайте, Дэниэль. И помните мои слова: не разочаруйте меня.
Я одарил его своим фирменным взглядом – тем самым, что врезается в память надолго. На прощанье. С Флетчером убывали наш проводник, Азим, Халид и Артём.
Мы не спеша возвращались на свою территорию. Проезжая мимо егерского секрета на небольшом холмике, поросшем кустарником, услышал насмешливый крик Паши. – Эй, горные куропатки, это что за секрет, задницы ваши за версту видно? – С прибытием, ваше благородие. Что-то меньше вас стало? – с беспокойством спросил ефрейтор. – Трое, позже вернуться. Эй, Паша, поделись хабаром с егерями. – С какой радости, командир? Лежат себе, пузо греют, а с ними ещё хабаром делиться. – Не жмись, Паша, – добродушно проворчал Эркен. – Дай бойцам фруктов сушёных, да халвы. Видел я, как ты банку прятал.
– Фруктов дам, а халва – личный трофей командира. И вовсе я не прятал, а уложил для лучшей сохранности.
– Небось Лукашке гостинец готовишь? – уточнил Савва. – У него задница не слипнется от сладкого.
– Так он не один есть будет, он у меня пластун с понятием. С братами поделится. – Улыбнулся Паша.
Савва, шурша пальцами в мешочке, отсыпал пару пригоршней золотистого кишмиша в заботливо подставленное кепи егеря.
– Бывайте, братцы. Наших не проглядите, да с чужими не спутайте, – строго наказал он.
– Передам по смене. Благодарствуем за гостинец! – Ефрейтор отдал честь и бесшумно скрылся в густой поросли кустов.
В крепости царил образцовый порядок. Подполковник Мангер был человеком строгим: не терпел ни малейшего нарушения устава, ни капли хозяйственного разгильдяйства. Большинство местных офицеров и рядовых нас не знало – и меня, и моих бойцов. От первоначального состава осталась едва ли треть, остальные были новым, необстрелянным пополнением. Я не стремился к сближению с офицерским составом, ограничиваясь деловым общением с самим Мангером и его начальником штаба.
Вечер мы завершили в батальонной бане, смыв с себя дорожную пыль и усталость. После короткой, негромкой беседы легли спать.
Дорога в Тифлис тянулась долго, давая время для размышлений. Я перебирал в уме возможные причины своего вызова в Петербург, да ещё и по личному повелению императора. Строить догадки было делом пустым – причин могло быть десятки. Решил отбросить бесполезные домыслы: прибудем – узнаем. Самое вероятное – новое назначение.
По прибытии я сразу направился на приём к князю Воронцову. В просторной, строгой приёмной мне пришлось провести полчаса в томительном ожидании.
Наконец дверь кабинета распахнулась.
– Прошу, ваше сиятельство, – пригласил адъютант.
Я вошёл.
– Здравия желаю, ваше высокопревосходительство!
– Здравствуйте, Пётр Алексеевич, – генерал встретил меня с лёгкой улыбкой, сразу задавая дружеский, почти приятельский тон. – Но куда же вы пропали? Вас весь город искал.
– Вынужден был отлучиться по службе, Фёдор Иванович, – скромно опустил я глаза.
Дружелюбие в лице Воронцова тут же сменилось озабоченной серьёзностью.
– Его императорское высочество остался крайне недоволен вашим отсутствием. Велел непременно это вам передать. Впрочем, – князь смягчил интонацию, – он был полностью доволен состоянием дел на линии и в частях Кавказского корпуса. О чём лично доложит государю.
Воронцов отодвинул чернильницу на столе и понизил голос, его взгляд стал пристальным и тяжёлым.
– Пётр Алексеевич… Я прекрасно понимаю, какую роль вы сыграли в том, чтобы представить наши дела в выгодном свете. Особенно во всей этой истории с последним набегом. Я не забуду услуги оказанной мне.
Я спокойно встретил его взгляд.
– Фёдор Иванович, я всегда стараюсь держать данное слово. И полно об этом.
Я выдержал небольшую паузу, давая князю прочувствовать окончательность этой темы, и затем плавно перешёл к другому вопросу.
– Ваше высокопревосходительство, позвольте обратить ваше внимание на один вопрос. Вам, конечно, известен отдельный горно-егерский батальон под командованием подполковника фон Мангера?
– Как же, – кивнул Воронцов, с интересом всматриваясь в моё лицо. – Отличился при отражении нападения на Армянскую область. А что, с ним неладно?
– Напротив, всё в полном порядке. Я только от него. Батальон не просто восстановил силы – он пребывает в отличной форме, просто рвётся в дело. И потому я осмелюсь предложить… Не сочтите за дерзость, Фёдор Иванович, мой совет.
– Я весь внимание, Пётр Алексеевич, – откликнулся князь, отодвинув в сторону лежавшие перед ним бумаги.
– Пока есть время и затишье, разверните батальон в полк. Хотя бы двухбатальонного состава. Егеря фон Мангера уже вооружены и оснащены по моему образцу, а обучены по программе пластунского батальона. По сути, это часть, равная по боеспособности моей, пусть и в армейском исполнении. Поверьте, имея под рукой такой манёвренный и крепкий кулак, вы сможете решать множество задач на любом участке фронта. Но всегда стоит помнить, – я сделал многозначительную паузу, – что это всё же не гренадеры. Их сила – в скорости и меткости.
Воронцов задумался, постукивая сложенными в щепоть пальцами по полированной столешнице.
– Допустим, идея имеет право на жизнь. Но где взять людей и офицеров для укомплектования? И, главное, средства на их вооружение и оснащение по вашему образцу? Казна, я вам доложу, не резиновая.
– Это не так сложно, как кажется на первый взгляд, Фёдор Иванович, – я позволил себе лёгкую, уверенную улыбку.
– Тогда просветите меня, старого кавалериста, – усмехнулся в ответ князь, складывая руки на груди.
– Во все пехотные части Кавказского корпуса и линейные батальоны можно направить циркуляр – выделить по пять, десять солдат для формирования нового батальона. С вооружением и снаряжением помогите, но подполковник и сам знает, как наладить этот процесс с минимальными затратами. Главное – у него будет время обкатать и подготовить полк к настоящим делам. Выгода двойная: во-первых, полк сможет прикрыть значительный участок фронта, а во-вторых, у вас всегда будет под рукой боеспособная часть для решения срочных задач. Остриё, которое можно воткнуть куда угодно. Важно лишь правильно её применять, не бросая в лобовые атаки. Это можно назвать, манёвр внутренними резервами.
Князь Воронцов снова погрузился в раздумье. Его взгляд был устремлён куда-то в пространство за моей спиной, будто он мысленно сверялся с картой Кавказа. Наконец он тихо, будто бы самому себе, произнёс:
– Да… В этом что-то есть. Серьёзное.
– Поверьте, Фёдор Иванович. Турция не успокоится надолго. Даже если в Стамбуле и возжелают мира, им никогда не позволят этого ни англичане, ни французы. Слишком много в них вложено, чтобы они сидели сложа руки. Конфликт с ними неминуем. Войск у нас, на первый взгляд, достаточно, но их настоящая боеспособность оставляет желать лучшего. Вам нужна именно такая часть – живая, гибкая, готовая к любому повороту событий.
– Что же, совет дельный. Я над ним подумаю. Как вы изволили выразиться: «Манёвр внутренними резервами».
– Прошу разрешения быть свободным, ваше высокопревосходительство! – Я поднялся с места.
– Можете быть свободны, полковник.
Дверь кабинета закрылась, однако князь Воронцов всё ещё смотрел на неё. Вновь он ломал голову над загадкой, которую представлял собой полковник граф Иванов-Васильев. Кто он такой? Человек, который пропускает мимо ушей неудовольствие цесаревича? Пускай он спас его императорское высочество во время покушения, но проигнорировать назначенную аудиенцию – несусветная наглость. Или же это позволенная вольность? А его дерзость – давать советы командующему Кавказским корпусом, чином куда выше его! Впрочем, надо признать, совет был дельный. Но всё же…
Воронцов так и не смог прийти к однозначному выводу и сформировать своё отношение к графу.
Поскольку в Тифлисе дел у меня не было, я решил ехать в Пятигорск. По пути планировал заехать к Хайбуле. Преодолев Военно-Грузинскую дорогу и миновав Владикавказ, мы добрались до базы третьей сотни. Во Владикавказе Савва с Эркеном продали телеги, принадлежавшие Флэтчеру, и загрузили остатки барахла в мою карету. Кратко переговорив с Веселовым, я отправился к Хайбуле.
Хайбула и Мелис встретили меня очень радушно. Мелис, узнав, что вскоре я уезжаю в Петербург, тут же принялась писать письма детям. Было заметно, как сильно родители по ним скучают.
– Пётр, не могу выразить тебе свою благодарность за детей. Они живут в твоём доме, ты обеспечиваешь их всем…
– Хайбула, успокойся уже. Сколько мы говорили на эту тему? Лейла и Мурат мне не чужие. Да и Лейлу, как ты знаешь, обеспечивает муж. Я приехал к тебе по очень важному делу.
Хайбула сразу стал серьёзен. – Я слушаю тебя.
– Хайбула, ты можешь устроить смерть одного человека в Стамбуле?
Он переменился в лице. – Это всегда можно устроить, – после паузы сказал Хайбула. – Плати, и всё сделают. Ты хочешь, чтобы это сделал я?
– Не говори глупостей. У тебя остались верные люди в Стамбуле?
Хайбула надолго задумался. – Как скоро это нужно сделать?
– Чем быстрее, тем лучше.
– У меня таких людей нет, но они есть у Гасана. Ты не против, если я поручу это дело ему?
– Нет. Лишь бы была уверенность, что задание выполнят.
Хайбула кивнул и велел слуге позвать Гасана.
– Ассаляму алейкум, Иван! – приветствовал меня Гасан, легко входя в комнату.
– Присаживайся, к тебе дело, – кивнул я. – Важное.
Я изложил ему всё, не утаивая ни одной детали. Гасан, подобно Хайбуле, выслушал молча, а затем погрузился в долгое раздумье, его пальцы медленно перебирали чётки.
– Кто он? – наконец прозвучал единственный, но исчерпывающий вопрос.
– Полковник Желтов. Тот самый, что продавал сведения Абдулах-амину.
– Убить его в Стамбуле – не трудно, – безразличным тоном констатировал Гасан. – Он не шишка, которую стерегут. Скорее, сам прячется, как крыса, и боится возмездия. Дело я возьму, но за всё нужно платить. И желательно знать, где искать.
Я сообщил ему адрес, который удалось раздобыть, и обстоятельно описал внешность Желтова. Как художник, я хорошо запомнил каждую черту: особую посадку глаз, форму подбородка, манеру движения.
– Теперь он зовётся Эмин Барат. Это имя в его турецком паспорте. Сколько тебе нужно?
– Думаю, сотни золотых лир хватит. Плюс дорожные расходы. Сроки?
– Чем раньше, тем лучше. Может сбежать в Англию.
Я знаком велел Паше подать сумку, отсчитал сто золотых турецких лир и добавил сотню серебряных монет на дорогу.
– Не стану откладывать. Выеду сегодня, – Гасан ловко припрятал монеты в складках одежды. – Постараюсь выполнить твоё задание, Иван.
С его уходом в комнате повисло молчание.
– Сколько я должен твоему брату? – спросил я у Хайбулы.
– Ничего, Пётр. С Гасаном я разберусь сам. Это моя забота.
(Забегая вперёд, скажу: Гасан своё слово сдержал. Полковник Желтов, он же Эмин Барат, был найден зарезанным в ста шагах от своего дома. Официальная версия – ограбление. Городские газеты Стамбула кратко сообщили о гибели иностранного коммерсанта. До меня эта весть докатилась лишь спустя четыре месяца.)
