Текст книги "В тени двуглавого орла (СИ)"
Автор книги: Эдуард Тен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)
Глава 33
Дорога не показалась утомительной, однако, несмотря на все наши старания, я изрядно мёрз. Наш небольшой караван – карета, фургон и шестеро всадников – не привлекал к себе лишнего внимания. Глядя на «доброжелательные» лица моей свиты, никто не задавал лишних вопросов. На станциях мы не меняли лошадей, поскольку ехали на своих, и это делало нас совершенно независимыми. Те времена, когда какой-нибудь чиновник мог отобрать у меня лошадей, остались в прошлом.
Мысль о прошлом мелькнула у меня в голове и я стал свидетелем подобной сцены. У станционного навеса, у самых повозок, молодой человек в поношенной шинели и с знаками коллежского секретаря в петлицах тщетно пытался втолковать дородному чиновнику, что очередь на смену лошадей по праву принадлежит ему. Он ссылался на срочную казенную надобность – провоз важных архивных документов. Но этот напыщенный прыщ на ровном месте, даже не удостаивал его взглядом, отворачиваясь с таким видом, будто перед ним пустое место.
Я подошёл к ним, сбрасывая бурку на протянутые руки Паши.
– Извольте представиться, господа? – произнёс я.
Наглый чиновник, увидев меня во всей красе моего мундира, слегка опешил, но быстро совладал с собой.
– Коллежский асессор Чеславский! – отчеканил он, всё ещё пытаясь сохранить спесь.
Его оппонент, щуплый молодой человек в очках, выпрямился, словно школьник перед учителем.
– Коллежский секретарь Андреев Валентин Иванович. Архивист Петербургского архива, исторического отделения.
– Полковник граф Иванов-Васильев, – представился я, окидывая их обоих оценивающим взглядом. – В чём, собственно, суть вашего спора?
– Я следую по неотложным личным обстоятельствам, ваше сиятельство, – поспешно начал Чеславский.
– А я везу чрезвычайно важные документы для архива, ваше сиятельство, – встревоженно проговорил Андреев.
Я устремил холодный взгляд на асессора.
– Так, значит, вы, господин Чеславский, свои личные интересы ставите выше государственных?
Наглость мгновенно исчезла с его лица, сменившись смущением. Он опустил голову.
– Никак нет, ваше сиятельство! Я получил известие, что батюшка мой при смерти… Я тороплюсь застать его живым.
Причина была уважительной. Что ж, следовало найти решение.
– При данных обстоятельствах поступим так, – властно заявил я. – Вы, господин Андреев, уступите очередь господину Чеславскому. А я подвезу вас до следующей станции. Вас устроит такой исход?
– Премного благодарен, ваше сиятельство! Вполне! – лицо Чеславского просветлело.
Я повернулся к архивисту.
– У вас много багажа, господин Андреев?
– Нет-нет, всего лишь кофр и саквояж с личными вещами.
– Паша, помоги погрузить вещи в карету. Тронемся через час. Не опаздывайте, – отдал я распоряжение и, кивнув обоим чиновникам, направился в станционное строение.
В пути Андреев сидел скованно, было видно, как неуютно он чувствует себя в моём обществе. Молчание становилось тягостным.
– Что же, Валентин Иванович, выходит, и в вашем тихом архиве служба бывает беспокойной? – нарушил я молчание с легкой усмешкой, желая разрядить обстановку.
– Вы напрасно иронизируете, ваше сиятельство, – с неожиданной твердостью ответил архивист. – Работа архивариуса, как и архивиста, столь же важна для государства, как и любая иная. Просто её ценность не столь очевидна. К тому же, мало кто ведает, что должности эти, при всей внешней схожести, разнятся по своей сути.
– Неужто? – удивился я. – И в чём же их различие?
– Архивариус, ваше сиятельство, – это хранитель, – оживился Андреев. – Его долг – обеспечить сохранность документов, защитить их от тлена и забвения. Архивист же – это исследователь. Он изучает само содержание бумаг, извлекая из них факты и знания. Оба они ведут учёт и систематизацию, но цели у них различные.
– Вот как! – воскликнул я, и моё удивление было неподдельным. – Благодарю вас, Валентин Иванович, за просвещение. Прямо по пословице: век живи – век учись, а всё равно дураком помрёшь.
– Позвольте осведомиться, ваше сиятельство, почему же непременно дураком? – смутился он.
– А потому, Валентин Иванович, что нельзя объять необъятное, – усмехнулся я. – Знаний в мире – как звёзд на небе, а мне вот, к примеру, до сего дня невдомёк была разница между вами и вашим коллегой хранителем.
– Метко подмечено, ваше сиятельство, – Андреев впервые за всё время робко улыбнулся.
– Неужели вы помните всё, что хранится в вашем отделении? – поинтересовался я.
– Не всё в мельчайших подробностях, разумеется, но основное – да, помню и знаю.
– Так вы, выходит, ходячая энциклопедия?
– Если угодно, можно и так назвать, – он смущенно потупил взгляд.
– Вот что, Валентин Иванович, – сказал я после паузы. – Оставьте мне свой адрес. Где вас можно отыскать? Не исключено, что ваша помощь мне потребуется.
– С превеликим удовольствием, ваше сиятельство!
Я достал походную записную книжку и аккуратно внёс его адрес.
– И что же за столь ценные документы вы везёте ныне? Или сие есть государственная тайна?
– Что вы, ваше сиятельство! Никакой тайны. Это бумаги, касающиеся деяний князя Василия Ростовского в пятнадцатом столетии.
И тут с Андреевым произошла удивительная перемена. Словно сорвавшись с цепи, он, забыв обо всей своей робости, оседлал своего «исторического конька». С жаром и увлечением, которых я никак не мог ожидать от этого тихого человека, он принялся излагать мне историю жизни и свершений князя Василия, плавно переходя к судьбам его потомков. Я слушал его, и это было не просто интересно – было завораживающе. Его рассказ оживлял тени прошлого.
Когда мы подъехали к следующей станции, я не только угостил его сытным ужином, но и предложил продолжить путь вместе до самой Москвы. Андреев, сияя, с радостью согласился.
Так, ведя занимательные беседы, а порой и горячие споры, мы в конце концов благополучно добрались до Москвы. Высадив Андреева с его драгоценными бумагами на станции, я направился к сестре. Вручил привезённые подарки и, наскоро перекинувшись с нею и зятем парой слов, поспешил дальше – в имение Юрьевское, чтобы навестить матушку и лично удостовериться, как идут там дела.
Меня встретили с искренней, душевной радостью. Сын управляющего Белова отчитался о проделанной работе, и отчёт этот был отраден: благосостояние моих крестьян не только укрепилось, но и заметно выросло. О голоде позабыли даже в разговорах, а деревенские ребятишки ходили в бесплатную школу, где учительствовала сестра того самого агронома, что я отправил в орловское имение графа – внедрять картофель в местный сельский оборот.
Я проверил свой небольшой склад с золотым запасом и, убедившись, что всё в полной сохранности, позволил себе день полной праздности, проводя его в общении с матушкой. Моё предложение перебраться со мной в Петербург она отвергла с лёгкой, но твёрдой укоризной.
– Петенька, ну что я там буду делать, меж важных-то господ? Ты у нас граф, тебе там и быть. А мне тут хорошо, покойно. Да и Анушка рядом, навещает часто. Ты не тревожься обо мне, – ласково гладила она мою руку, – здесь все обо мне заботятся. Люди уважают тебя очень. Гляжу я на тебя – и сердце радуется. Пусть уж лучше Екатерина с Димой сюда приезжают. Чего им в Петербурге-то безвылазно сидеть?
Я слушал её неторопливую речь и замечал, как много седины пробилось в её волосах, с какой безмерной теплотой и любовью смотрели на меня её глаза. Рядом с ней я чувствовал то давно забытое, детское ощущение покоя и уюта, когда мир прост и защищён. Наверное, это были воспоминания Петра, моего предшественника. Но я уже не мог, да и не хотел отделять его прошлое от своего. Та, что сидела передо мной, была моей матерью в этом времени, самой любимой и бесконечно родной.
На следующий день я отбыл в Петербург. Мой нежданный приезд ввёл особняк графа Васильева в состояние приятного переполоха, подобного внезапно налетевшему вихрю радости.
Едва я переступил порог, как меня накрыла волна такого искреннего, безудержного восторга, какого я, кажется, не испытывал никогда. Даже маленький Дмитрий, к моему удивлению, вспомнил отца – устроившись у меня на руках, он ухватился пухлой ладонью за Георгиевский крест на моём мундире и не желал его отпускать, словно это был самый дорогой ему талисман.
О Катерине и Аде и говорить нечего. Их взгляды, полные безграничной нежности и обожания, буквально жгли мне душу. Ада, разумеется, старалась скрыть свои чувства под маской сдержанности, но я отчётливо чувствовал эти незримые волны любви, что исходили от обеих, нежно обволакивая и согревая меня.
Старый граф, наблюдая эту картину, лишь мудро усмехнулся и не стал докучать мне расспросами. Он прекрасно понимал: сейчас ему не преодолеть ту прочную стену из женского внимания и семейного счастья, что воздвиглась вокруг меня. Ближайшие пару дней доступ к главе семейства для него был решительно закрыт.
Спустя два дня, когда первые восторги моего возвращения несколько улеглись и в доме воцарился более привычный ритм, мы наконец смогли уединиться с графом в его кабинете. Воздух, густой от аромата старой кожи переплетов и дорогого табака, казался воплощением самой мудрости и тайны.
Дмитрий Борисович откинулся в кресле, сложив пальцы домиком.
– Ну, Пётр Алексеевич, с возвращением. Позволь узнать, что послужило причиной столь стремительного визита в столицу?
Я без лишних слов протянул ему именной указ императора. Граф внимательно, не торопясь, прочёл документ, положил его на край стола и устремил на меня тяжёлый, оценивающий взгляд.
– Полагаю, тебя ждёт новое назначение. А тот факт, что оно подготовлено без лишней огласки, говорит о его серьёзности. Есть ли у тебя соображения на этот счёт?
– Признаюсь, Дмитрий Борисович, не строил догадок, – честно ответил я. – Не вижу смысла гадать. Что на уме у власти предержащих – сие есть тайна за семью печатями.
– Резонно, – задумчиво протянул граф. – Каковы же твои намерения?
– Первым делом явлюсь с докладом о прибытии к Бенкендорфу, – усмехнулся я. – Уж он-то, верно, в курсе всех замыслов его величества.
– Александр Христофорович – фигура более чем влиятельная, – старик помолчал и сменил позу. – Будь с ним крайне осторожен и внимателен. Это не просто шеф жандармов, это – тень императора. Тень, которую не обойти и не перепрыгнуть. Помни об этом. И, зная твой нрав, прошу – не прими мои слова за старческое брюзжание. Забота моя о твоём благополучии искренна.
– Дмитрий Борисович, да разве мог бы я усомниться? – откликнулся я с неподдельной теплотой. – Я отношусь к вам с глубочайшим уважением, и ваши советы для меня – не что иное, как руководство к действию. Вы для меня – словно отец, и я доверяю вам безраздельно. Тем паче что моё возможное падение неминуемо отразится на судьбе вашей внучки.
Граф хрипло рассмеялся, и в его глазах мелькнуло редкое одобрение.
– Отрадно слышать столь почтительные речи от зятя.
Он откашлялся, смочил горло вином из бокала и перешёл к делам текущим.
– К слову, цесаревич вернулся в столицу буквально на пару дней раньше тебя. По всему видать, он чрезвычайно доволен своей поездкой, а государь – своим наследником. При дворе меж тем ползут смутные слухи… Будто бы Александр участвовал в стычке, вёл себя как герой и даже был ранен. Командование Кавказского корпуса будто бы ходатайствует перед императором о награждении его золотым Георгиевским оружием.
– Это я написал то ходатайство, – спокойно подтвердил я.
– Как – ты? – Граф откровенно изумился. – Но в придворных сплетнях о тебе – ни полслова! Немедленно рассказывай, как всё было на самом деле?
Я принялся подробно излагать хронику того боя. Граф слушал, не проронив ни слова, лишь постукивая пальцем по столу, прерывая мой рассказ уточняющими вопросами. Беседа наша затянулась далеко за полночь. И когда я, на цыпочках пробираясь по тёмному коридору к своей спальне, уже думал, что благополучно миновал все препятствия, из темноты донёсся тихий, насмешливый голос Кати:
– Скажи на милость, супруг мой, неужели пять часов беседы с дедушкой показались тебе куда занимательнее, чем общество собственной жены?
Что я мог ответить?
Глава 34
Бенкендорф принял немедля. Адъютант, завидя меня, извинился перед господами ожидающими в приёмной и, не мешкая, распахнул передо мной тяжёлую дверь кабинета.
– Здравия желаю, ваше высокопревосходительство! – чётко отрапортовал я, замирая у порога.
– Наконец-то соизволили пожаловать, – раздался сухой, полный укоризны голос Бенкендорфа.
– В предписании, ваше высокопревосходительство, значилось: прибыть по завершении неотложных дел, – невозмутимо ответил я. – А общение с супругой, которую не видел почти год, я почитаю за дело наипервейшей важности.
Бенкендорф тихо рассмеялся, и в его глазах на мгновение мелькнуло нечто, отдалённо напоминающее одобрение.
– Впрочем, чего ещё ожидать от вас, граф? Стремителен, решителен и… не слишком почтителен к авторитетам. Хорошо ещё, что дела государственные у вас если не на первом, то, надеюсь, не на последнем месте, – произнёс он, и в его интонации послышалась скрытая усмешка.
Помолчав, он облокотился на массивный стол.
– Не догадываетесь, полковник, по какой причине вас столь поспешно отозвали с Кавказа?
– Никак нет, ваше высокопревосходительство. Понятия не имею, – был мой искренний ответ.
– Ну что ж, – Бенкендорф откинулся в кресле. – Оставьте-ка эту маску примерного службиста и присаживайтесь, Пётр Алексеевич.
– Подобное обращение кардинально меняет тон беседы, – пронеслось у меня в голове, пока я занимал кресло, внутренне готовясь услышать нечто, похожее на приговор.
– Его императорское величество, – начал Бенкендорф, тщательно подбирая слова, – соизволил всецело одобрить ваши предложения касательно создания единого разведывательного центра, коему будет вверен контроль над всеми делами сего рода.
– Вот тебе и новое назначение! – ошеломлённо подумал я. – Воплотилась мечта идиота. Язык мой, враг мой. – Стучало в моей голове.
– Не пойму, Пётр Алексеевич, вы рады или огорчены?
Несмотря на все мои старания Бенкендорф увидел растерянность на моём лице.
– Ваше высокопревосходительство, признаться, это весьма неожиданно…
– Чему же дивиться, полковник? Не вы ли сами обстоятельно рассуждали о недостатках нынешних служб? Так будьте любезны – явите нам пример, как надлежит вершить дела разведки и контрразведки. Государь император соизволил вверить вам организацию сей службы. Извольте исполнять его высочайшую волю со всем усердием и прилежанием.
Казалось, Бенкендорф находил особое удовольствие в моей растерянности. Я собрался с духом, придав лицу максимально бесстрастное выражение.
– Каковы мои первоочередные действия?
– Вам надлежит предоставить окончательный план организации, как вы её задумали. Со всей структурой, штатным расписанием и необходимыми подразделениями. И чтобы он был до мелочей подробным. Сроку вам даётся неделя. Жду ваш доклад в следующий четверг.
Сказав это, он лишь кивнул, давая понять, что беседа завершена.
Выйдя из Зимнего дворца, я, молчаливый и расстроенный, сел в карету.
– Куды, командир? – спросил обеспокоенный Паша.
Он взглянул на мое лицо и тут же всё понял.
– Чё, совсем худо?
– Не то слово, Паша.
– Да ты наплюй, командир! Где наша не пропадала – прорвёмся. Ежели что не так, подадимся на Кавказ, домой. – Он смотрел на меня преданными и весёлыми глазами.
– И то верно. Нас на понт не возьмёшь. Давай, Паша, не зевай.
По пути домой я вспомнил усмехающееся лицо Бенкендорфа, и меня охватила такая злость.
– Ничего, пердун высокопоставленный, – сквозь зубы пробормотал я. – Я тебе устрою такую сладкую жизнь, что вспоминать будешь меня, да не раз.
Вернувшись домой и понемногу придя в себя, я целиком отдался нашей с сыном особой игре, полной тайных смыслов и условных знаков. Присевшая рядом Катерина внимательно посмотрела на меня.
– Что-то случилось, Петя? Ты будто сам не свой.
– Так заметно? – попытался я уклониться.
– Петя, – в её голосе прозвучала лёгкая укоризна, – я говорю серьёзно.
– Меня ожидает новое назначение. Скорее всего, в Петербурге.
Она не произнесла ни слова, но её лицо озарила такая счастливая улыбка, что ответ стал ясен. Катя бросилась меня обнимать, и её восторженные поцелуи были красноречивее любых слов. Но вдруг наша идиллия была грубо прервана – кто-то маленький, но очень решительный принялся отталкивать меня. Это был Дмитрий Петрович, с ревнивой гримасой на лице восстановивший справедливость: отодвинув меня, он обнял маму, ясно дав понять, кто здесь её главный защитник и законный владелец. Разочарованно вздохнул я признал его права.
Вечер застал нас с графом в кабинете.
– Ну, как прошла встреча? – Дмитрий Борисович всем своим видом выдавал сдерживаемое нетерпение.
– Безупречно. С их стороны – полное удовлетворение.
– А с нашей?
– Грузом проблем и туманными перспективами.
Я выложил ему всё разом. Граф погрузился в молчание, надолго. Медленно, с подчёркнутой театральностью, он набил трубку, раскурил её и, лишь выпустив облако ароматного дыма, изрёк:
– Признаться, неожиданно. Но, изучив твои записки и ознакомившись с деятельностью нынешних служб, я прихожу к выводу: всё это надо менять. Создавать нечто новое. С чего ты намерен начать?
– Позвольте изложить суть. Я предлагаю создать принципиально новую структуру – Службу Имперской Безопасности, или СИБ, консолидировав разрозненные органы в единый кулак.
Граф, до этого момента сохранявший бесстрастное выражение лица, с нескрываемым интересом взглянул на меня.
– О. чень интересно. Я весь внимание.
– Вот костяк структуры: мы выводим Третье отделение из канцелярии и делаем его ядром СИБ. Жандармский корпус, внешняя разведка и контрразведка входят в неё как автономные, но строго подчинённые подразделения. Внутри Третьего отделения создаём экспедицию по борьбе с экономическим преступлениям. В прямое подчинение – отряд ССО и личной охраны. Общая концепция именно такова; частности – вопрос отдельного обсуждения.
И ключевое кадровое решение: мы сразу же ходатайствуем перед императором о назначении генерала Бенкендорфа начальником СИБ. Без него этот проект обречён. Только его авторитет гарантирует, что требования СИБ будут выполняться всеми службами империи неукоснительно, а за саботаж – суровое уголовное наказание. На себя же я скромно принимаю руководство внешней разведкой и контрразведкой.
Граф молчал, и в его застывших чертах читалось нечто неопределённое – то ли одобрение, то ли глубокая озабоченность. Погасшая трубка в его руке была забыта. Наконец он медленно покачал головой, и на лёгкую улыбку легла тень беспокойства.
– Что ж, – начал он, тщательно подбирая слова. – Умно. Изящно. И, пожалуй, безупречно. Взвалить всю чёрную работу на Бенкендорфа, а самому остаться в стороне – чистым и светлым. Но опасаюсь, Пётр, Бенкендорф не из тех, кого можно провести. Он раскусит твою игру. – Граф нахмурился, его взгляд стал тяжёлым и пронзительным. – И тогда его реакция будет… непредсказуемой.
– Помилуйте, Дмитрий Борисович, какая игра? – с почтительным, но чуть заметным оттенком иронии в голосе парировал Пётр. – Здесь лишь моё глубочайшее почтение к авторитету генерала. Согласитесь, Бенкендорф – единственный, кому государь верит безоговорочно. А значит, его величество будет доволен, если столь влиятельный орган окажется подконтролен именно ему. Я лишь предлагаю путь, который устроит всех.
Опять долгое молчание.
– Хорошо, Пётр, пробуй осуществить свою задумку.
На четыре дня я выпал из жизни, целиком погрузившись в планирование. Моим миром стала презентация: я выстраивал её скрупулёзно, продумывая каждый тезис. Сперва я набросал несколько схем будущей структуры СИБ, затем взялся за собственное разведывательное управление – его деятельность была расписана до мельчайших подробностей. Остальные отделы уже существовали, и моей задачей стало собрать их в единый организм, лишь слегка подкорректировав. Получалось логично и вполне осуществимо.
Всю среду мы провели с графом в его кабинете, засыпанные бумагами и черновиками. Я излагал свои соображения, а он, откинувшись в кресле, вникал в каждую деталь. Мы спорили, уточняли, на ходу перекраивали целые разделы. Кое-что без сожалений вымарывали, другое – тут же рождалось в жарких прениях. И к концу дня, когда за окном стемнело, на столе лежал тот самый, выстраданный черновик – сырой, но уже живой и цельный.
Я отложил перо и посмотрел на графа.
– По своей сути, генерал Бенкендорф и так де-факто руководит большинством из этих структур. Всё, что я сделал, – это лишь оформил существующее положение вещей в стройную систему. Единственное существенное изменение – это выведение разведывательного управления в особое положение. Чтобы оно подчинялось исключительно начальнику СИБ и, через него, напрямую Его Императорскому Величеству. Так мы убьём двух зайцев: и порядок наведём, и верховную власть укрепим.
В полдень четверга я вошёл в кабинет Бенкендорфа. В кабинете кроме генерала никого не было. Секретная информация касалась только нас.
– И так, граф, я внимательно вас слушаю.
Доклад мой длился почти три часа. Бенкендорф внимательно слушал меня, рассматривал схемы, уточнял некоторые вопросы. Дважды пришлось смочить пересохшее горло.
– Полковник граф Иванов-Васильев доклад окончил. – встал я по стойке смирно.
– Присаживайтесь, граф. – сказал Бенкендорф с непроницаемым лицом.
– Доклад ваш достаточно убедителен и логичен. Исполнение прекрасное. – задумчиво тянул он. Особое положение Разведывательного управления и его прямое подчинение начальнику СИБ вполне оправданно. Только пожалуй уточните мне разведывательно –диверсионные действия, что вы подразумеваете под этим?
– Это и подразумеваю. Разведка и диверсии направленные против враждебных нам стран. – То есть вы готовы убить даже королевскую особу?
– Ваше превосходительство если эта особа открыто призывает к уничтожению нашей государственности или покушается на жизнь нашего монарха. Назовите причину, останавливающую нас от подобных действий.
– Да, с вами не поспоришь. – неопределённо произнёс генерал. – Хорошо, на сегодня достаточно. Надеюсь план в единственном экземпляре?
– Так точно, ваше высокопревосходительство.
– Можете быть свободным.
Весь последующий день Бенкендорф тщательно изучал и обдумывал план предоставленный графом. После всего решился предоставить его на рассмотрение его величества.
Зимний дворец. Кабинет императора Николая I
В просторном, строгом кабинете, затянутом морозными узорами на стёклах, царила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине. Государь, откинувшись на спинку кресла, перевёл тяжёлый, внимательный взгляд с лежащих перед ним бумаг на генерала.
– Ваше итоговое заключение, Александр Христофорович?
Бенкендорф, собравшийся с мыслями, отвечал чётко и почтительно:
– Ваше величество, по моему твёрдому убеждению, проект графа Иванова-Васильева рационален и, что важнее, полностью осуществим. Я полагаю возможным принять его за основу. Мои замечания незначительны и носят сугубо формальный характер.
Император коротко кивнул, его пальцы бесшумно постучали по столешнице, будто отбивая такт незримому маршу. Решение было принято.
– Одобряю. Что ж, после внесения ваших поправок приступайте к подготовке указа об учреждении Службы Имперской Безопасности. Проследите, чтобы права и обязанности новой структуры были изложены в нём ясно и недвусмысленно. – Он сделал небольшую паузу, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на удовлетворение. – Также подготовьте приказ о производстве графа Иванова-Васильева в генерал-майоры с одновременным пожалованием ордена Святого Георгия третьей степени. Он свою награду заслужил. Производство и награждение проведём кулуарно. Он становится персоной нежелательной для всеобщего обозрения.
– Слушаюсь, ваше величество.
Вернувшись в свой кабинет, Бенкендорф в который раз отметил разительную перемену в государе, случившуюся после его примирения с супругой. Император будто помолодел душой, в его глазах вновь появился давно утраченный огонь. Государыня же пока оставалась в Петергофе, проходя предписанный ей курс лечения. По городу меж тем ползли самые невероятные слухи, один нелепее другого. Шептались о чуть ли не колдовском омоложении императрицы, достигнутом с помощью некоего эликсира молодости.
– Что за бред? – отмахнулся от этих пересудов Бенкендорф. Однако когда в этой фантастической истории начали упоминать имя графа Иванова-Васильева, генерал испытал настоящий шок.
– Каким образом здесь умудрился проявиться этот вездесущий граф? – опешил он, выслушивая донесение. К счастью, ему тут же уточнили: воздействие на императрицу было оказано не напрямую, а через его супругу, графиню Екатерину Иванову-Васильеву.
В пятницу на тринадцатое ко мне явился порученец, поручик Семёновского полка.
Ваше сиятельство, вам надлежит завтра, в два часа пополудни, явиться в Зимний дворец на аудиенцию к его императорскому величеству. – Порученец щёлкнул шпорами, отдал честь и бесшумно удалился.
Я зашёл в кабинет к графу и положил ему на стол приглашение с золочённым орлом.
– Ну что, Пётр, завтра решится вопрос твоего будущего. Не сомневаюсь – будущего блестящего, – торжественно произнёс он, довольно улыбаясь.
– Надеюсь, вы не ошибаетесь, Дмитрий Борисович, – вздохнул я, глядя за оконную мглу Петербурга.
Ровно за пять минут до назначенного срока я пересёк порог императорской приёмной. Полковник Лоренц, адъютант императора, встретил меня приветливой, но сдержанной улыбкой.
– Прошу вас, господин полковник, вас ожидают.
Кабинет императора был строг, почти спартанским: минимум украшений, огромная карта на стене и массивный письменный стол.
– Здравия желаю, ваше императорское величество! – тихо, но отчётливо произнёс я, памятуя о нелюбви государя к громким возгласам. Слева, в тени высокого окна, недвижимо стоял граф Бенкендорф.
– Здравствуйте, полковник, – Николай Павлович пристальным, пронзительным взглядом окинул меня с головы до ног. Вслед за мной бесшумно вошёл Лоренц, неся на бархатной подушке два золочёных фолианта и узкий футляр красного дерева. Встав напротив, он негромко, но с безупречной чёткостью начал читать:
– По указу Его Императорского Величества, производится… – и далее следовал текст Высочайшего приказа о производстве меня в чин генерал-майора.
Едва отзвучали последние слова, Лоренц развернул второй, украшенный вензелем фолиант. – … В воздаяние примерной храбрости и распорядительности в деле при крепости Грозной, жалую кавалером Императорского Военного ордена Святого Великомученика и Победоносца Георгия третьей степени…–
Государь, не говоря ни слова, взял из рук адъютанта малый Георгиевский крест на чёрно-оранжевой ленте и собственноручно возложил его мне на шею. Шёлк ленты коснулся ворота мундира.
– Служу трону и отечеству! – чётко, отчеканивая каждый слог, ответил я, чувствуя, как тяжелеет на шее знак военной доблести.
– Надеюсь, генерал, вы отдаёте себе отчёт в камерности сего награждения? – голос императора был ровным и негромким.
– Так точно, ваше величество.
– Отныне, граф, ваша персона не должна быть в частом всеобщем обозрении. Создаваемая вами структура требует абсолютной скрытности. Доверие, оказанное вам, – безгранично. Надеюсь, вы оправдаете его в полной мере.
– Приложу все силы и усердие, ваше величество.
Император на мгновение замолчал, и его взгляд смягчился.
– Благодарю вас за сына, генерал. Мне донесли о вашей роли в том бою. Не окажись вы тогда в свите Александра… исход мог быть иным. Вы уверены, – он сделал лёгкое ударение на слове, – что мой сын заслуживает Георгиевского оружия?
– Несомненно, ваше величество. До ордена, по строгости статута, он пока не дотягивает. Но золотое оружие «За храбрость» – заслужено им сполна.
– Дальнейшие ваши действия согласовывайте с генералом Бенкендорфом. Вы можете быть свободным.
Выйдя из Зимнего дворца я раскрыл бурку. В кабинете государя было душно или мне от волнения так показалось.
– Ну, что Петька Иванов, вот и стал ты генералом. – Грустно подумал я. Ощутил усталость и гулкую пустоту. Скорее это последствия последних напряжённых дней. – Надо ехать домой, – подумал я усаживаясь на кожаное сиденье. – Обрадовать Катерину, что она стала генеральшей, а Дима генеральским сынком. – Усмехнулся я.
Конец восьмой книги.
