Текст книги "Лунная угроза (сборник 2024)"

Автор книги: Эдмонд Мур Гамильтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Annotation

Три фантастические повести отца "космической оперы" из 50-х годов прошлого века.

Эдмонд Гамильтон

ЛУННАЯ УГРОЗА

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

МОРСКОЙ УЖАС

Глава I

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

ЗАХВАТЧИКИ ИЗ БЕЗДНЫ ВРЕМЕНИ

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

ПОВЕЛИТЕЛИ ЖИЗНИ

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

БУНТ РАСТЕНИЙ

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

ВЛАСТЕЛИН СМЕРТИ

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Эдмонд Гамильтон

Лунная угроза

ЛУННАЯ УГРОЗА

Глава 1

ТЕПЕРЬ ЭТА ИСТОРИЯ известна нам почти полностью. Теперь мы можем оглянуться назад и увидеть, как над нами нависла опасность, как огромный темный заговор против народов Земли достиг своего грандиозного апогея. И теперь может показаться странным, что мы когда-либо могли быть так беспечны, так слепы перед поднимающимся у нас на глазах штормом. Но мы ничего не знали. Только это нас оправдывает. И это едва не стало нашей эпитафией: мы не знали.

Всего один человек был главным героем этой истории. С него все началось, и на нем все завершилось. Низкорослый и близорукий ученый – неподходящая внешность для героя космической эпопеи. И все же именно его руки привели Землю на самую грань ужасного катаклизма, а после спасли ее. Теперь мы понимаем, насколько он был велик.

Однако еще до начала всего этого ужаса имя доктора Говарда Гилберта было широко известно, поскольку он был одним из крупнейших мировых авторитетов в определенных областях электротехники. Всего через два года после окончания университета изобретенный им стагнационный преобразователь энергии сделал революцию в науке и принес ему всемирную известность. Кроме того, он принес ему внушительный доход, и основную часть денег Гилберт потратил на финансирование своих дальнейших исследований. Его лаборатория и дом, где он жил, находились на вершине горы Раллс, в отдаленной северной части Адирондакского хребта. В течение дюжины лет он жил и работал там в одиночестве, если не считать его молодого помощника Фрэнсиса Таунсенда и двоих слуг-филиппинцев. Большинство людей сошли бы с ума от одиночества этого места, но для застенчивого и замкнутого Говарда это было главным достоинством его дома.

Этот ученый-отшельник был романтической личностью – по крайней мере, так о нем писали газеты, уделявшие много внимания его заявлениям. Однако это случалось довольно редко, поскольку Гилберт предпочитал работать в тишине и покое и сообщать миру только об окончательных результатах своих исследований, если они были успешными. За двенадцать лет, проведенных в горах, он сделал миру множество ценных подарков – выдвинул не одну революционную теорию, и все они поначалу вызывали резкие возражения, но позже были подтверждены и получили широкое распространение. И в конце концов, он затмил все свои предыдущие достижения, сделал сенсационное заявление о приеме радиоимпульсов в виде световых лучей, исходящих из внеземного источника.

В течение некоторого времени Гилберт, по его собственным словам, работал над проблемой телезрения, передачи информации по радио. Многие другие ученые тоже пытались достичь этой цели, но он подошел к проблеме по-новому. Вместо того чтобы сперва научиться посылать световые лучи при помощи радио, а затем искать способ их приема, он сначала сконструировал элементарное приемное устройство для таких импульсов, намереваясь затем изменить его конструкцию для создания передатчика. Ему удалось создать приемник необычной формы, и он сам был поражен, когда, включив этот прибор, обнаружил, что тот получает и записывает импульсы световых лучей, которые, очевидно, исходили от какого-то неизвестного источника.

Приемник Говарда был слишком примитивен, чтобы показать что-то большее, чем движущиеся пятна тени на прозрачном экране, но даже это было крайне важно. Это означало, что кто-то другой уже сконструировал, по крайней мере, одно передающее устройство, которое посылало световые лучи, преобразованные в радиоимпульсы, а аппарат Гилберта ловил и преобразовывал их обратно в световые лучи.

Энергично взявшись за изучение принятых импульсов, Гилберт обнаружил, что они, очевидно, передавались постоянно, без остановки. Прием сигналов, четких и явно направленных из одной точки, продолжался в течение нескольких недель, и за это время Говард определил их источник – и этим источником, по его утверждению, был спутник Земли, Луна. Следовательно, заключил он, было бы логично предположить, что эти радиосигналы высокого-диапазона испускало какое-то разумное существо или много существ, находящихся на Луне, и что когда их можно будет принимать более четко и когда будет сконструировано передающее устройство, с помощью которого можно будет отвечать на них, Земля сможет установить связь с этими существами.

Таков был вывод Гилберта. Бесполезно сейчас пересказывать ту бурю споров и критики, которую он вызвал. В последующие дни его засыпали вопросами и возражениями. Для общения с внешним миром у него имелась собственная мощная радиостанция, и какое-то время эфир был забит адресованными ему требованиями дополнительной информации. Но он не давал ответа на все подобные сообщения, заявляя только, что рано или поздно, несомненно, докажет свою теорию. Репортеров и просто любопытных людей, которые пробирались в его отдаленную горную лабораторию, вежливо, но твердо разворачивали назад.

Но хотя центральная фигура этих споров, таким образом, оставалась в стороне, они продолжались и без нее. Общественный интерес к открытию Гилберта неуклонно рос, и этот вопрос занимал все больше и больше места на страницах газет, постепенно «захватывая» самые серьезные и консервативные издания, и в конце концов, достиг пика, после чего Нью-Йоркское отделение Всемирной федерации науки пригласило Говарда объяснить свой эксперимент на следующем заседании. И он это приглашение принял.

За три недели, прошедшие до того, как состоялась эта встреча, открытие Гилберта уже было бурной сенсацией, о которой знала вся страна, и десятки тысяч ученых высказались за и против него. Большинство из них отнеслись к его сообщениям пренебрежительно. У него не было академической должности, да к тому же, его прежние коммерческие успехи настроили против него немало людей. Наиболее резкими были суждения астрономов, которые утверждали, что на Луне, где практически нет воздуха и воды, световой день длится две недели, и ночь – столько же, причем при температуре, близкой к абсолютному нулю, не могут существовать никакие формы жизни. Правда, некоторые астрономы высказывались в пользу Гилберта, указывая на то, что жизнь обладает огромной способностью адаптироваться к разным условиям – и прежде всего, разумная жизнь, как, например, человек в нашем собственном мире. Также один или двое из них вспомнили старую теорию о том, что Луна полая внутри – теорию, основанную на том факте, что ее удельная гравитация намного ниже земной, в то время как их состав, насколько известно, одинаков. Но в целом мнение ученых было против Говарда, и по мере приближения дня заседания в Федерации науки оно становилось все более весомым.

За неделю до этого дня председатель Федерации получил длинное восторженное радиосообщение от Гилберта, в котором тот сообщал о полном успехе своих усилий. «В течение последних двух недель, – заявил он, – я находился в постоянном поиске, и я смог установить контакт с лунным народом. С их помощью я добился того, по сравнению с чем общение на расстоянии – это ничто. В назначенный день я не только расскажу о своем эксперименте членам Федерации, но также предоставлю доказательства моих слов, реальные, живые доказательства того, что на этой встрече произойдет самое важное событие в истории нашей Земли с тех пор, как она появилась под Солнцем, Пусть мир отметит этот день, когда я представлю свои доказательства!»

Для многих людей это послание казалось бредом сумасшедшего, но нельзя отрицать, что, когда оно стало широко известно, интерес к этому вопросу возрос еще во сто крат. Когда наступил знаменательный день встречи, в назначенный час приемная в здании Федерации была битком набита людьми. Несколько дюжин репортеров заняли места в первых рядах, а кроме того, в здании установили телеграф.

Назначенный час настал и прошел, но в зал заседаний никто не явился. Толпа беспокойно шевелилась, репортеры подпрыгивали от нетерпения, мир ждал. Наконец, примерно через сорок минут после назначенного времени, в зал вышел председатель Федерации. Его приветствовали бурными аплодисментами, но он поднял руку, призывая к тишине, и когда шум утих, серьезно сказал:

– С сожалением сообщаем, что доктор Гилберт не прибыл на заседание и не прислал никакого сообщения. Поэтому, в связи с его задержкой, это заседание объявляется закрытым.

На мгновение в зале воцарилось ошеломленное молчание, а затем по рядам зрителей пронесся гул удивления, переросший в гневный рев. Собравшиеся были готовы практически к любым сенсациям, но оказались совершенно не готовы к такому разочарованию. Все быстро удалились и уже за пределами зала начали громко, не стесняясь в выражениях, осуждать тех, кто таким возмутительным образом обманул их. К тому времени, когда последний из гостей покидал зал, редакции газет были уже полны информацией о не состоявшемся заседании, и вскоре газетчики вышли на улицы, разнося новости об этой самой ожидаемой сенсационной встрече, окончившейся таким громким фиаско. Было заявлено, что, по всей вероятности, Говард Гилберт вообще не приезжал в Нью-Йорк и, очевидно, он все еще находился в своем доме в горах. На многочисленные радиограммы, адресованные ему официальными лицами Федерации науки и прессой, не было получено никакого ответа.

Молчание Гилберта можно было истолковать только одним образом: ему внезапно захотелось громкой известности, и для этого он сфабриковал свое первое заявление, а затем усилил его эффект новым сенсационным сообщением. После этого, будучи не в состоянии самостоятельно выбраться из трясины обмана и напуганный собственными заявлениями, он решил скрыться. В результате, стремясь к дурной славе он разрушил свою прежде великолепную репутацию. Так в тот вечер написали все газеты, и большинство людей поверили в это. Многие из тех, кто критиковал заявления Гилберта, теперь самодовольно злорадствовали, а те немногие ученые, которые частично поддерживали его, не скрывали огорчения.

Для широкой же публики эта новость стала огромным разочарованием. Все ожидали чего-то сенсационного, чего-то нового и поразительного. Говард обещал это, и теперь, когда стало очевидно, что он просто мошенничал ради славы, его стали прямым текстом обвинять в двуличии.

По-видимому, только одному человеку пришло в голову, что молчание Гилберта и его неявка на заседание могут быть истолкованы иначе. Этим единственным исключением был Рэй Мэннинг, молодой работник электротехнической компании, с которой Говард раньше сотрудничал, и один из немногих близких друзей ученого. Мэннинг ни на секунду не поверил, что у его друга внезапно проснулась жажда публичности, побудившая его сделать сомнительные заявления. Рэй слишком хорошо знал необычайную застенчивость Гилберта, чтобы так о нем подумать. В то же время молодой человек был встревожен, поскольку его собственные сообщения, которые он в течение двух дней отправлял своему другу, остались без ответа. Поэтому в тот вечер он решил встретиться с ученым лично и узнать причину его молчания. Мэннинг был авиатором-любителем и решил полететь к ученому в горы на собственном небольшом спортивном самолете.

Поздним утром следующего дня он в одиночку взлетел с аэродрома в Вестчестере и направился к горам Раллс над раскинувшимися внизу пригородными поселениями. Его самолет несся на север навстречу первым проявлениям той ужасной, колоссальной драмы, сценой которой должна была уже совсем скоро стать вся Земля. В лучах утреннего солнца Рэй стремился к темной приземистой горе, на вершине которой начиналось разрушение нашего мира.

Глава 2

СЕЙЧАС ВСЕ ПОНИМАЮТ, что представить полный или даже частичный отчет о том ужасе, который обрушился на Землю в тот роковой августовский день, меньше, чем через двадцать четыре часа после сенсационного заседания Федерации науки, невозможно. Каждое живое существо на планете испытало это на себе, но сама наша природа не позволила ни одному человеку получить широкое представление о произошедшем. Чтобы получить такое представление, каждый человек должен был стать сразу всеми бесчисленными живыми существами и испытать чувства их всех одновременно.

Но можно обратиться к одному из личных отчетов, к рассказу об индивидуальном опыте одного человека – некоего Вудли, клерка средних лет из одной нью-йоркской фирмы. Его отчет достаточно четко отражает основные особенности того, что случилось, и дает наглядное представление о том, как в то день обстояли дела в Нью-Йорке.

Этот Вудли работал в обычном офисе на Бродвее. В тот день полуденный сигнал на обед застал его выходящим из кабинета, как и в прошлый раз, и тысячу раз до этого. Он направлялся в маленький ресторанчик в нескольких кварталах от офиса. Проталкиваясь через идущую ему навстречу толпу таких же вышедших на обед служащих, он продвигался к Таймс-сквер. Ему потребовалось несколько минут, чтобы добраться до юго-восточного угла перекрестка Сорок второй авеню и Бродвея.

Сорок вторая авеню и Бродвей! Средоточие американской нации, нервный центр западного полушария. Каждый видел это место так же, как видел его Вудли в тот день, через несколько минут после полудня. Стремительные, ревущие автомобили, грузовики, автобусы и мотоциклы, мигающие огни, крики и свист полицейских, шум моторов. И тротуары, запруженные людьми, как обычно в полдень. Огромные человеческие ульи из камня и стекла в этот час выпускали своих обитателей наружу, и те мчались по улицам в водовороте жизни – портовые служащие, бойкие клерки, стенографистки, с тоской вглядывающиеся в узкие окна! Громкие голоса, металлический смех… И над всем этим жаркое августовское солнце, палящее с небес, обжигает улицы, нагревая их…

Сорок вторая и Бродвей…

Существует множество описаний того первого ужаса, сковавшего планету, и многие из них сильно отличаются друг от друга, но Вудли и, как выяснилось позже, большинству людей показалось, что все произошло совершенно бесшумно и быстро, практически мгновенно. Только что на улицах царило оживленное движение, толкалась толпа, и сиял жаркий солнечный свет. А в следующий момент…

Темнота.

Глубокая, безлунная ночь, как будто весь мир из полудня погрузился в бездну середины ночи, и полночь без единого проблеска света, словно гигантская губка в одно мгновение стерла весь свет с лица Земли.

Вудли, остановившемуся в полном изумлении, показалось, что его распахнутые глаза перестали видеть. Он моргнул несколько раз, потер их и снова открыл.

Ничего. Кругом по-прежнему царила кромешная, непроглядная тьма. На мгновение вокруг клерка воцарилась тишина, оглушающая после недавнего гула голосов. Затем со стороны дороги донесся страшный грохот и лязг – это ехавшие по ней автомобили начали врезаться друг в друга в темноте. Сквозь шум донесся одинокий, пронзительный женский крик, и за ним, словно по сигналу, послышались другие крики, звонкие и хриплые. Множество воплей вознеслись в ту первую минуту наступившего мрака к небесам. Многим, как Вудли, показалось, что они ослепли. В тот момент ничто другое не могло объяснить им это внезапное исчезновение всего света из мира.

Вудли пошатнулся и прижался к стене дома справа от него.

– Боже милостивый! – пробормотал он, удивленно, но пока еще не до конца осознавая, что происходит. – Боже милостивый!

Из непроглядной тьмы вокруг него со всех окрестных улиц доносился ужасный шум – рыдания и вопли, ругательства и мольбы о помощи, топот бегущих ног и один или два мучительных крика боли. Можно было подумать, что в мире началось новое вавилонское столпотворение, так сильно кричали обезумевшие от страха люди.

В конце концов, Вудли понял, что темнота, так неожиданно охватившая его, не была вызвана его внезапной слепотой, что она распространялась на обширную территорию вокруг него. Взяв себя в руки, он достал из кармана коробок спичек и чиркнул одной из них по боку коробка, но все равно не увидел света. Он раз десять попробовал зажечь спичку, и через несколько секунд его палец пронзила жгучая боль, после чего он с изумлением выронил спичку. Спичка сгорела, но пламя не дало никакого света, ни одного отблеска! Целую вечность клерк ошеломленно пытался осмыслить этот факт.

– Боже! – снова пробормотал он.

Кто-то налетел на него в темноте, и они оба, не устояв на ногах, рухнули на тротуар, вцепившись друг в друга. Незнакомец, столкнувшийся с Вудли, показался ему плотным мужчиной в обтягивающем костюме для гольфа.

– Что это?! – воскликнул он раздраженным и в то же время дрожащим голосом. – Что это?!

– Что? – отозвался Вудли.

– Темно! – простонал незнакомец. – Весь свет погас!

– Ну, да, исчез, но это не страшно, – попытался успокоить его клерк. – Это затмение или что– то в этом роде.

Натолкнувшийся на него человек переварил это заявление молча, а затем, как показалось Вудли, стал искать что-то в карманах. Спустя пару секунд клерк услышал, как он чиркает спичкой.

– Не делайте этого! – быстро выкрикнул Вудли, но мужчина проигнорировал его. Через мгновение он ахнул от боли и удивления.

– Я же говорил вам, – вздохнул клерк с некоторым удовлетворением.

Шум на улице, тем временем, поутих. Первая ревущая паника, казалось, немного схлынула, хотя вокруг по-прежнему слышались крики и стоны. Вудли попытался встать, но человек в костюме для гольфа схватил его за ноги.

– Куда вы? – испуганно спросил он.

– Попробую вернуться домой, – сказал клерк. – Здесь, на улице, с нами может что-нибудь случиться. Под машину попадем и все такое. Кто знает, сколько времени это продлится?

– Не уходите! – в ужасе взмолился его товарищ по несчастью. – Не оставляйте меня одного! Я вам хорошо заплачу.

Но Вудли отпрянул от него и стал на ощупь, медленно и аккуратно, пробираться вдоль расположенного справа здания. Перед его мысленным взором возник план кварталов, которые он должен был пройти, чтобы добраться до меблированной комнаты, в которой жил, и он двинулся по улице, с большой осторожностью продвигаясь в удушающей темноте.

Вудли никогда не забудет то путешествие по центру Нью-Йорка. Под покровом темноты улицы по-прежнему были заполнены людьми, застигнутыми врасплох посреди бела дня и потерявшими всякое представление о том, куда идти. Многие даже не пытались добраться до знакомых мест и лежали ничком на тротуарах, рыдая от ужаса. Вудли слышал, как женщины звали потерявшихся в темноте детей – их голоса были безумными от страха. В ночи, более глубокой, чем ночь древнегреческого Эребуса, во тьме, пронизанной криками и стонами, он нащупывал путь вперед. Снова и снова он сталкивался с другими медленно бредущими фигурами и всегда шарахался от них во внезапном паническом страхе, поднимая руки, чтобы защититься от ударов. Это была черная, предельно черная ночь, в которой ни один человек не знал, друг перед ним или враг.

Клерк часто спотыкался о распростертые на земле фигуры и проходил мимо разбитых автомобилей. Однажды он присоединился к группе, пытавшейся поднять в темноте одну из перевернувшихся машин, чтобы освободить попавшего в ловушку водителя, чьи жуткие стоны доносились до их ушей из неизменного мрака.

Но в темноте действовали не только доброжелательные силы, и Вудли получил достаточно доказательств этого, когда двинулся дальше. Он услышал, как зазвенели оконные стекла, когда мародеры принялись за работу под покровом темноты, потом внезапно раздался грохот выбиваемой двери, а один раз вдалеке зазвучали выстрелы, и множество людей вокруг заметались в панике. А еще один раз Вудли уловил далекий раскат грома от мощного взрыва, и на него снова налетел кто– то из бегущих прохожих.

С исчезновением света исчезло и всякое представление о времени, и клерк не мог даже предположить, сколько часов прошло к тому моменту, когда он, наконец, поднялся по каменным ступеням своего жилища. Дверь была заперта, но он все же сумел уговорить перепуганную хозяйку впустить его внутрь и устало поднялся к себе в комнату. Там он упал в кресло и попытался осознать катастрофу, которая внезапно поразила весь его мир.

Вудли проверил все электрические приборы в комнате, но, как он и ожидал, они не давали света. Ему захотелось проверить также радиоприемник в углу комнаты, и клерк наощупь пробирался к нему сквозь тьму. Он щелкнул выключателем, покрутил ручку настройки и внезапно почувствовал безмерную радость – голос диктора, раздавшийся в темноте, успокоил его, хотя новости, которые тот сообщил, были ужасающими. Вудли узнал, что тьма, охватившая Нью-Йорк, не была местным феноменом, что такой же мрак окутал всю Землю. В некоторых местах он обрушился на планету на рассвете, в других – в середине ночи или на закате, или, как в Нью-Йорке, в полдень, но везде ее последствия были одинаковыми: тьма поглотила все. В результате вся Земля погрузилась в абсолютную, беспрецедентную тьму.

С ее приходом деятельность большинства предприятий и организаций прекратилась почти в одночасье. Под прикрытием темноты мир захватила ужасающая анархия, а единственным средством распространения новостей было теперь радио – большие радиостанции, транслировавшие сообщения на широкие территории. Люди, как могли, старались держать свои радиоприемники в рабочем состоянии, чтобы сохранить открытым этот последний канал связи. Обращаясь к слушателям, дикторы передавали им ободряющие слова, а также советовали вести себя тихо и не уходить из дома, потому что, возможно, темнота скоро отступит.

Природа и причина тьмы оставались загадкой. Сначала многие приняли случившееся за солнечное затмение, но эта теория не объясняла полного исчезновения всего света на Земле, в том числе и искусственного. Пламя горело так же жарко, как и всегда, но ничего не освещало, и было замечено, что солнечный свет, хоть и стал невидимым, тоже по-прежнему излучал тепло. Что бы ни затмило свет в мире, оно, по крайней мере, не влияло на его температуру.

Ученые ощупью пробирались сквозь темноту, чтобы собраться вместе и попытаться разгадать эту тайну. Экспериментировать с тем, что заслонило свет, было невозможно: все попытки были тщетными, поскольку специалисты не могли даже взглянуть на инструменты, которые были у них в руках. По их мнению, какая-то прихоть природных сил уничтожала весь свет, нейтрализуя световые колебания, но не влияя на колебания радиоволн или теплового излучения. Выдвигались теории, что Земля проходила через зону действия некоей силы, уничтожающей свет.

По мере того, как проходили бесконечно долгие часы, из темноты к охваченному благоговейным страхом Вудли приходили все более и более ужасные новости. В большинстве городов внезапно вспыхнули массовые беспорядки: сосредоточившись вокруг продуктовых магазинов, люди дрались друг с другом в темноте за несколько банок с едой, бились вслепую, набрасываясь друг на друга в жестоких стычках. Многие были вооружены пистолетами или ружьями и сразу же открывали огонь вслепую по любому, кто попадался им под руку. Часть домов были разрушены, их грабили ради еды и ценностей – темнота стала прикрытием для всех преступлений, которые когда-либо уродовали Землю при свете дня.

Пришло известие, что в Филадельфии бушует сильный пожар. Выло неизвестно, как он начался, но этот грандиозный пожар, уничтожавший здания квартал за кварталом, казался еще более ужасным из-за того, что его пляшущее, всепожирающее пламя не давало ни единого отблеска света. Люди чувствовали приближающийся жар и в ужасе бежали, метались по улицам в слепых попытках спастись из горящего города, Многие вбегали прямо в невидимые языки пламени, навстречу ужасной смерти.

С кораблей в море пришли отчаянные сигналы – просьбы о помощи. «Мы слепо плывем сквозь тьму, – передавали они. – Нет света, чтобы проложить курс или посмотреть на компас, экипажи взбунтовались, матросы убивают офицеров и выбрасывают за борт. Ради Бога, помогите нам!» Но некому было помочь им.

Тянулись часы, наступила ночь, отличающаяся от дня только названием, потому что глубокая темнота не менялась на протяжении всего этого времени. Ночью радиостанции начали, одна за другой замолкать, и к тому времени, когда наступило утро, ни одна из них больше не функционировала.

Это утро было самым ужасным из всех, когда– либо наступавших на Земле: рассвет без единого проблеска света. Люди чувствовали нарастающий жар восходящего солнца, но не видели его, не видели ни единого лучика. Они в мольбе простирали руки к небу на востоке, они были в полном отчаянии, а некоторые сходили с ума и умирали.

Задыхаясь под тьмой, окутавшей его, и не зная, что еще один ужас, даже более кошмарный, чем тьма, затаился в ней, чтобы наброситься на него, мир в безнадежном отчаянии ждал конца.

Глава 3

В ТОТ МОМЕНТ, КОГДА планету охватила темнота, самолет Рэя Мэннинга как раз приземлился в горах. Незадолго до полудня он увидел покрытую лесом крутую гору, которая и была его целью. Он описал круг на самолете высоко над ней, мельком увидев на вершине поляну, где возвышались огромные стальные антенны и длинные низкие здания лаборатории Гилберта. Зная, что эта площадка слишком мала для посадки, Рэй направил самолет по большой спирали вниз, к открытому месту у подножия горы – и сразу после того, как он приземлился на это поле, все вокруг поглотила тьма.

Для Мэннинга случившееся было еще страшнее, чем для большинства людей в мире, потому что он был совершенно один, и ему казалось очевидным, что причина тьмы в нем – что он внезапно ослеп. В тот день многие люди страдали от этого впечатления, но Рэя оно напугало еще больше, потому что, оставшись в одиночестве, он не смог сразу понять, что дело не в нем. На мгновение он совсем потерял голову и стал безумно раскачиваться в кресле пилота, прижимая руки к глазам. Но это первое мгновение паники было недолгим. Затем он сумел взять себя в руки и попытался обдумать случившееся более-менее спокойно – и вскоре смог немного разобраться в этом явлении.

Вокруг него была не только тьма, но и полнейшая тишина. Не было привычных звуков, не щебетали птицы, и это навело пилота на мысль, что дело не только в нем. Горевшая в кабине лампа, от которой исходило тепло, не давала ни малейшего проблеска света, а потом Рэй чиркнул спичкой и снова оказался на грани срыва, но внезапно ему пришло в голову, что поразительное исчезновение света вокруг него может быть результатом одного из экспериментов Гилберта. Эта мысль немного приободрила его, и молодой человек начал обдумывать ситуацию. Наконец, он взял хранившийся в самолете тяжелый автоматический пистолет, сунул его в карман пальто и направился сквозь непроницаемую тьму в направлении горы, где находилась лаборатория.

Примерно два часа Мэннинг вслепую бродил среди зарослей кустарника и болот, время от времени натыкаясь на невидимые препятствия и часто останавливаясь передохнуть. В конце концов, он добрался до неровной, но твердой поверхности узкой дороги, которая вела вверх по склону к вершине горы. Немного отдохнув, он двинулся по этой дороге, медленно, ощупью продвигаясь вперед. Во время одной из остановок ему пришло в голову, что он, должно быть, преодолел больше половины расстояния до вершины. А потом ему пришла в голову новая идея, и он резко ударил ребром ладони по наручным часам, разбил их стекло и определил, ощупывая стрелки, что было уже семь с лишним часов вечера. Тишина и кромешная тьма вокруг него оставались совершенно неизменными.

Когда Мэннинг снова поднялся и двинулся вперед сквозь эту тишину, до его ушей донесся издалека слабый незнакомый звук. Он напоминал низкий гул какой-то огромной машины и шел откуда-то сверху. «Тробб-тробб-тробб!» – рокотало что-то в густой черноте тихим пульсирующим звуком. Потом на мгновение послышался лязг металла, но он прекратился, а первый звук так и продолжался: «Тробб-тробб…»

Рэй остановился на мгновение, чтобы прислушаться, и в этот момент услышал впереди звук приближающихся шагов. Он вздрогнул, и под ногами у него громко хрустнула ветка. Шаги тут же стихли. На какое-то время воцарилась глубокая тишина – никто не двигался. Нарушалась тишина только загадочным рокотом, который так и звучал наверху: «Тробб-тробб-тробб…»

Молчание того, чьи шаги он слышал, и этот странный звук начали действовать Мэннингу на нервы, и без того напряженные, и почувствовав, что он больше не может этого выносить, он закричал хриплым голосом:

– Кто здесь?!

Из окружающей темноты не донеслось никакого ответа – только слабое, шепчущее эхо его слов, которое затихло, оставив после себя лишь чуть заметное колебание воздуха. Рэй внимательно вслушивался в темноту, и внезапно его губы снова дрогнули.

– Кто здесь? – позвал он еще раз, немного запинаясь. – Это ты, Гилберт? Это Мэннинг, Рэй Мэннинг!

Где-то впереди послышалось восклицание, а затем к нему устремился топот быстро бегущих ног. Прежде чем он успел отпрянуть, прямо на него из темноты налетел человек, который сжал его в объятиях и нервно затараторил:

– Мэннинг! Что ты здесь делаешь? Как ты сюда попал?

– Гилберт! – воскликнул летчик, вздрогнув от неожиданности, но одна из обнимавших его рук внезапно заткнула ему рот.

– Не так громко, Рэй! – скомандовал ученый низким голосом. – А то они услышат!

– Они? – переспросил Мэннинг изумленным шепотом. – О чем вы, Гилберт? И где Таунсенд?

– Таунсенд мертв, – бесцветным голосом произнес его друг, и Рэй снова напрягся. Говард же продолжал: – И это моя вина… Это все моя вина, смерть Таунсенда, эта тьма, которую они обрушили на землю, ад, который вот-вот разразится в мире… Это все моя вина!

В его тихом голосе слышалось отчаяние. Мэннинг с трудом справился с изумлением и уловил в речи ученого только одно слово.

– Тьма! – воскликнул он. – Чем она вызвана, Гилберт? Вы знаете?!

– Слушай! – скомандовал Говард, и они оба замолчали. С вершины доносился все тот же глубокий, рокочущий звук, пульсирующий и ни на мгновение не прекращающийся. А потом вдруг снова раздался звон металла о металл, на этот раз громкий и жестокий – и снова этот лязг затих, в то время как пульсация продолжалась.

– Машина, которую ты слышишь, и вызывает тьму, – сказал Гилберт. – Она затмевает весь свет, по всей Земле, правильно я понимаю?

Прежде чем Мэннинг успел ответить, Говард отвел его на обочину дороги, где они вместе опустились на землю. Дальше они разговаривали вполголоса, не видя лиц друг друга под темным покровом, который окутывал окружающий их мир.