Текст книги "Королевский флеш"

Автор книги: Эд Макбейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– Вам помочь, сэр? – спросил лифтер.

Алекс обернулся с удивленным видом. Лифтер был рыжим, с порезами от бритвы на щеках и подбородке. Низкорослый, коренастый, противный и подозрительный. Подходя к Алексу, он держал правую руку за спиной, словно того и гляди выхватит несуществующий шестизарядный револьвер.

– Где швейцар? – спросил лифтер.

– Понятия не имею, – ответил Алекс.

Лифтер выглянул на улицу, словно подозревал, что Алекс что-то сделал со швейцаром. Снова повернувшись к Алексу, он спросил:

– Вы кого-то ищете, сэр?

Это «сэр» было для него страховкой. Если у Алекса было в этом доме вполне законное дело, потом лифтер мог извиниться, объяснив, что швейцар в последнее время не слишком бдителен, сэр.

– Вообще-то да, – ответил Алекс. – Я искал по почтовым ящикам, но, может, вы мне поможете. – Он достал из кармана листочек бумаги, на котором было нацарапано имя и адрес. Она сам написал их перед выходом. Выбрал наугад из телефонной книги. Номер дома был такой же – только улица была Шестьдесят восьмая, на квартал ближе к центру. Он показал листочек лифтеру.

– В этом доме нет никакого Ральфа Пибоди, – ответил лифтер, а затем глянул на адрес. – Да вы слишком далеко от центра забрались. Вам нужна Шестьдесят восьмая.

– А это что, не Шестьдесят восьмая? – удивился Алекс.

– Это Шестьдесят девятая.

– Спасибо, – сказал Алекс и забрал листочек. Покачав головой, он вышел из дома. На той стороне улицы швейцар выводит из гаража «Кадиллак» семьдесят третьей модели. Алекс взглянул на часы. Было двадцать минут одиннадцатого. Пока Алекс шел по Мэдисон-авеню, швейцар припарковал «Кадиллак» у дома. Не прошло и двух минут, как из дома вышел пожилой мужчина в темном плаще и серой фетровой шляпе. Швейцар открыл ему переднюю дверцу машины. Мужчина сел за руль. Было десять двадцать шесть. До одиннадцати пятидесяти швейцар не отходил от дверей ни на шаг. Ни разу. Ровно в полдень Алекс снова позвонил из кафе в квартиру Ротманов. Ответила горничная.

– Квартира Ротманов.

– Позовите, пожалуйста, миссис Ротман.

– Ее нет дома. Кто ее спрашивает?

– Я тут недавно звонил, – сказал Алекс, – и вы сказали мне, что она будет в двенадцать.

– Я сказала – после двенадцати, – ответила горничная.

– Хорошо, я перезвоню через несколько минут. – Алекс повесил трубку.

В три минуты первого он снова набрал номер, и снова ответила горничная:

– Квартира Ротманов.

– Миссис Ротман еще не вернулась?

– А, это снова вы? – хихикнула она.

– Мне очень нужно с ней переговорить, – сказал Алекс. – Извините, что отрываю вас от дел.

– Она будет с минуты на минуту, – ответила горничная. – Может, оставите ваш номер, и я передам, чтобы она вам перезвонила.

– Нет, ничего, я сам еще раз позвоню, спасибо, – ответил он.

В семь минут первого он еще раз позвонил. На сей раз девушка узнала его по голосу.

– Минуточку, – сказала она, – я позову ее.

Алекс подождал.

– Алло? – послышался в трубке женский голос.

– Миссис Ротман?

– Да?

– Это Артур Платт из Ассоциации трудящихся инвалидов. Мы просим вас сделать заказ по телефону на лампочки, изготавливаемые инвалидами…

– Мне очень жаль, – ответила миссис Ротман, – но у нас достаточно лампочек. Извините.

– Но вы можете заказать немного…

– Спасибо, нет. – Она повесила трубку.

Теперь он знал о Ротманах все, что ему было нужно, но этот проклятый вестибюль по-прежнему беспокоил его. Ограбление уже не казалось такой простой задачей. На самом деле оно начинало представляться ему самым рискованным делом, на которое он только мог отважиться. Он начал уже подумывать, не отказаться ли.

Ему много о чем нужно было подумать.

Терзаемый сомнениями, Алекс направился в центр.

Он перекусил хот-догом и бутылкой содовой с лотка на Бродвее, затем пошел в парк на Риверсайд-драйв. Посидел на скамеечке на солнышке, пытаясь прикинуть все «за» и «против».

Он был теперь совершенно уверен, что мистер Ротман покидает квартиру каждый день в девять утра, а миссис Ротман уходит в десять. Мошенник сообщил, что по четвергам у горничной выходной, и Алекс не имел оснований в этом сомневаться – четверг повсюду обычный выходной для горничных. Ему завтра утром нужно сделать всего-навсего один звонок, чтобы проверить, ушли ли Ротманы. Как только он попадает в вестибюль, он проверяет почтовый ящик. Если там почты нет, он поднимается наверх и берет пустую квартиру.

Но главной проблемой остается проникновение в этот чертов вестибюль. Дверь в вестибюле – дело плевое, и вряд ли что-нибудь более серьезное ожидает его там, наверху. Но ведь надо войти в сам вестибюль, пройти через него к пожарной двери – вот в чем сложность. И если швейцар будет торчать как приклеенный у входных дверей от десяти до двенадцати…

«Нет, минуточку», – подумал Алекс.

В десять двадцать швейцару звонили из вестибюль и он побежал через улицу в гараж. Спустя пять минут он вывел оттуда «Кадиллак», а еще через несколько минут тип в фетровой шляпе спустился на лифте и уехал на этой машине. Если это происходит регулярно, если тип в шляпе каждое утро звонит в вестибюль в десять двадцать и просит через пять минут подогнать машину, тогда завтра утром швейцара не будет у дверей по меньшей мере пять минут. А для Алекса пять минут – это просто море времени, чтобы войти и вскрыть дверь пожарного выхода. Если, конечно, это происходит регулярно. Но даже если и так, это означает, что Алекс не сможет войти в дом раньше десяти двадцати, что уменьшает его рабочее время с двух часов до часа сорока минут, а это уже в обрез.

Он не знал, что и делать.

Если в квартире все окажется проще пареной репы, так он управится за несколько минут. Но если предположить, что случится что-нибудь невероятное? Черт, если бы ему не были так нужны эти деньги, то… То что? Что еще он умел делать? Горничная не знала, что там за сейф, все, что смог выжать из нее мошенник, это то, что сейф был в стене. В любом случае войти в вестибюль будет непросто – в этом деле пробного захода нет. Ну, попробуешь, ну, зайдешь. Если это окажется такой сейф, который только гарей для сноса домов выворотишь, можно забыть о нем. А стоит ли дело того? Он взвесил вероятность провести семь лет за решеткой против грядущих девяти тысяч. Он точно не знал, что получит за это рискованное дело.

Час сорок. Войти в вестибюль, вскрыть дверь, пройти шестнадцать этажей по пожарной лестнице до квартиры Ротманов, открыть дверь – и кто знает, какой там замок? Войти в квартиру, открыть сейф и выйти прежде, чем миссис Ротман вернется в полдень. Нет, минуточку. Она вернулась сегодня минут в пять первого, что дает ему еще несколько минут. Но он не намеревался дожидаться, пока она окажется у дверей. На самом деле, чтобы все прошло без сучка без задоринки, ему нужно покинуть квартиру без десяти двенадцать, ну, без пяти в крайнем случае, если вдруг она решит сократить свой моцион. Итак, если он войдет в вестибюль около двадцати минут одиннадцатого и выйдет из квартиры без десяти двенадцать, у него остается только девяносто минут – все лучше и лучше. Да пошла она, эта работа. Он позвонит Генри Грину и скажет, чтобы шел куда подальше с этим делом. Пусть сам Генри лезет туда и обчищает квартиру за девяносто минут. И все же ему нужны деньги. Если бы не деньги…

– Привет, – послышался женский голос.

Он поднял глаза. Солнце светило ей в спину, он зажмурился. Это была Джессика Ноулз, та блондинка, что жила в его доме.

– Привет, – ответил он.

– Загораете? – спросила она.

– Да. Слишком хорошее солнце, чтобы упускать его.

Она была в белых брюках и зеленой футболке, без лифчика. И не рассказывайте, что дамочки, разгуливающие без лифчиков, не озабочены кое-чем. Ее ребенок сидел в той же самой коляске, что и в сентябре. Он лопал липкую плитку шоколада. Алекс не мог сказать, мальчик это или девочка. Джессика села рядом.

– Ну, и как все прошло вчера? – спросил он.

– Кто знает? – пожала она плечами. – Разводиться – это все равно что зуб вырывать. Без анестезии.

– Да уж, – сказал он.

– А вы?

– Хорошо.

– Меня все интересует, – спросила она, – вы не актер?

– Почему вы подумали, что я актер?

– Ну, вы ехали в Линкольн-центр.

– А-а-а.

– Конечно, вы могли туда и за билетами пойти. Но я часто вижу вас днем, потому, естественно, и решила… ну, если бы вы работали в офисе… Вы актер?

– Нет, – ответил он. Он понимал, о чем она сейчас его спросит. С этими фраерами разговор всегда доходит до той точки, когда приходится врать. Раз как-то он сказал одной девушке в Майами, что он домушник. Девушка рассмеялась и сказала – ну уж, конечно.

– Так чем вы занимаетесь? – спросила Джессика.

– Вы почти угадали, – сказал он. – Я не актер, но работаю в театре. – Такого он никогда прежде не говорил, но она сама натолкнула его на мысль. Кроме того, это было враньем лишь наполовину – в Синг-Синге он помогал разместить осветители для одного шоу.

– Я так и знала, что вы работаете в театре, – сказала она, довольная своей проницательностью и непреднамеренно помогла ему врать в правильных терминах.

– Да, я там работаю, – сказал он, тут же цепляясь за слово. – Электриком.

– В Линкольн-центре?

– Нет. Я ходил туда искать работу.

– А на каких спектаклях вы работали?

– Да на многих, – ответил он.

– Может, я что-нибудь видела?

– А что вы видели?

– Мы с мужем обычно ходили в театр по крайней мере раз в неделю, – сказала она. – Пока жили вместе.

– Тогда вы видели по крайней мере два из тех, на которых я работал, – ответил он, изо всех сил желая сменить тему.

– Наверное, интересная работа, – сказала она.

– Да как все прочие, – ответил он.

– Я имею в виду, вам довелось встречаться со многими творческими людьми. Представляю себе!

– Да уж, – согласился он.

– Когда вы сказали, что вы электрик…

– Я просто размещаю осветители, вот и все. Конечно, приходится там быть. Когда идет спектакль. Присматривать, чтобы все было в порядке, сами понимаете.

– Вы управляете осветителями?

– Нет. Этим занимается другой человек, – сказал он и подумал: «Давай закругляться, ладно?» – А вы чем занимаетесь? – спросил он.

– Сейчас ничем. Ну, я не должна бы так говорить. Растить Питера и следить за домом – это и так уже работа на полную ставку.

– А сколько ему? – спросил Алекс, глядя на перемазанного шоколадом ребенка.

– Два годика.

– Очень похож на вас.

– Вообще-то на отца больше. У него отцовский рот.

– Но глаза ваши, – ответил Алекс.

– У его отца глаза тоже голубые.

– Значит, вот чем вы занимаетесь, – сказал Алекс. – Растите ребенка и ведете дом.

– Да. И бегаю в попытках выбить достойное содержание от того дешевого ублюдка, за которого я вышла замуж. Я редактор. Точнее, была им до замужества. И, наверное, этим и займусь, как только кончится вся эта возня с адвокатами.

– Ваша работа связана с рекламой?

– Нет, с издательской деятельностью. Я проверяю рукописи на предмет ошибок или противоречий, неверного произношения… ну, упрощаю, насколько возможно. Я также помогаю в разработке дизайна книги – конечно, не типографски, там это делает стилист, – хотя я указываю, где стихотворение в тексте должно быть отцентровано по самой длинной строфе, или напечатано курсивом, или где нужны разные гарнитуры шрифта, хотя сам шрифт я не выбираю, это уже дело стилиста.

Алекс ни черта не понимал в том, что она говорила.

– М-м, – промычал он.

– Вы удивитесь, как часто писатели пишут, к примеру, на четвертой странице о том, что у кого-то голубые глаза, а через пару страниц у персонажа они чудом становятся зелеными. И я должна пометить ему эти ошибки, чтобы он обратил на них внимание.

– Интересно, наверное, – сказал Алекс, чувствуя, что порет невероятную чушь.

– Да. Я работала с некоторыми очень крупными писателями. Точнее, с их рукописями. Мне редко приходилось встречаться с авторами лично.

– М-м, – сказал Алекс.

– Так что мы с вами оба на задворках, – сказала она. – Я хотела сказать, на задворках искусства.

– Да, – согласился он.

– Скажем так: мы за кулисами, – улыбнулась она.

– Да, за кулисами, – он ответил ей улыбкой.

– Нет, Питер, – крикнула она, – не ешь этого! – Она тут же вскочила со скамейки. Схватив сына за кулачок, она вытащила из его ручки фольгу от шоколада. – Он сейчас в том возрасте, когда в рот тащат что попало.

Когда она повернулась лицом к скамейке, Алекс глянул на ее груди. Сделав вид, что не заметила его взгляда, она снова села рядом и сказала:

– Теперь я в шоколаде с головы до ног, – и полезла в сумку за платком.

– Наверное, с ним уйма хлопот, – предположил Алекс.

– Да уж, – согласилась Джессика. – У меня была няня на весь день, но мне пришлось от нее отказаться, когда мы с Майклом расстались. Он был так мелочен во время развода… Ладно, не буду вам надоедать.

– Вы мне не надоедаете.

– Просто он мелочный ублюдок, – сказала она. – Он должен был перечислять мне пятьсот долларов в месяц, пока мы все не уладим, но ни разу так и не прислал денег вовремя. Мне всегда приходилось звонить ему и чуть ли не умолять. Я старалась вести себя пристойно, сами понимаете. Я сказала своему адвокату, что не хочу алиментов, мне нужно только немного денег на содержание сына. Я же не могу работать и одновременно растить ребенка. Я понимала, что мне придется использовать эти деньги на то, чтобы взять нянечку с проживанием. Ведь это разумно, не правда ли?

– Конечно, – ответил Алекс.

– Но он упирался на каждом шагу. Я и не думала, что он никак не может понять, что я больше не люблю его. Мужчине это очень трудно понять. Особенно такому, как Майкл.

– А что он за человек? – спросил Алекс.

– Откровенно говоря, засранец, – сказала Джессика.

Ее слова поразили Алекса. Он и не думал, что честные женщины могут выражаться как шлюхи. Он снова глянул на ее груди, на сей раз более откровенно. Может, она не такая уж и добропорядочная. И все же обыватель есть обыватель, напомнил он себе. Будь начеку.

– Ну вот, – сказала она, скомкав платок и кинув его в сумку. – Всегда, когда Питер что-то ест, отмываться приходится мне. Вот радость-то, – она снова улыбнулась. – А вы женаты?

– Нет.

– А когда-нибудь были женаты?

– Никогда.

– А сколько же вам?

– Двадцать пять, – ответил он.

– А мне двадцать девять, – поведала она.

– Я все гадал, сколько же вам лет.

– Иногда мне кажется, что сто или двести лет, – сказала она.

– Ну-ну, давайте.

– Правда. Все это так выматывает. Я за последние три месяца даже в кино ни разу не была, можете поверить?

– А вы не можете нанять нянечку? – спросил он.

– Могу, конечно.

– Тогда почему не наймете?

– Все равно, терпеть не могу ходить куда-то одна, – заявила она, и он понял, что она хочет сказать: «А ты не хотел бы пройтись со мной когда-нибудь?»

– Да, – согласился он, – женщине тяжело ходить куда-то одной.

– Особенно обедать или ужинать. Так противно есть в одиночестве.

– Да, это тяжко.

Он и вправду сочувствовал ей, но в то же время понимал, чем это может ему грозить. Вероятность, всем правит вероятность. Эта вероятность выглядит привлекательно, но тем не менее он не торопился сделать тот шаг, которого она ждала. То, что она привлекательна, явно одинока и имеет постоянное место жительства, это плюс. Он не сомневался, что тут можно кое-что попробовать, если бы он захотел, хотя вряд ли это будет тем, на что рассчитывает она. С такими всегда морока, они всегда ждут того, чего Алекс не хочет и чего ему не нужно. Второй проблемой было то, что если бы он познакомился с ней получше, в том единственном смысле, в котором она его волновала, то есть в смысле переспать, то она стала бы задавать кучу вопросов, и байка о том, что он работает электриком в театре, лопнула бы как мыльный пузырь. И все же бывали дни, когда он чувствовал себя тоскливо без женщины – правда, не хотелось, чтобы она все время была рядом, как Китти, когда они еще жили вместе. Может, это даже и хорошо, что она живет с ним в одном доме. Можно прийти к ней, когда ему этого захочется, но все же не настолько рядом, чтобы путаться под ногами.

Она вынула из сумки сигареты и закурила. Она не давила на него, она давала ему время, и это ему нравилось. «Наверное, – подумал он, – если бы я действительно захотел сделать шаг в ту дверь, которую она мне открывала, я попросился бы к ней сегодня же вечером». Но беда была в том, что завтра четверг и он должен обчистить квартиру Ротманов. Он хотел хорошенько выспаться и быть в полной боевой готовности. Не было смысла тратиться на нее, если все кончится лишь рукопожатием у дверей. Да пошло все это к чертям. Это для школьников. И все же она выглядела чертовски привлекательно, давно не была с мужчиной и даже в кино не ходила уже три месяца. Все это могло оказаться очень даже стоящим.

– Что вы делаете вечером в субботу? – спросил он.

Она не мялась и не ломалась, не говорила: «В субботу? Дайте-ка подумать», что тоже ему понравилось. Просто с улыбкой ответила:

– Ничего. Как всегда, ничего.

– Может, мы могли бы вместе провести время, – предложил он. Он подумал, что должен получить деньги от Генри завтра после полудня или по крайней мере в пятницу утром. А в субботу неплохо было бы и поразвлечься.

– Конечно, – согласилась она.

– Хорошо?

Она кивнула.

– Тогда ладно. Как вы думаете, вы сумеете найти нянечку?

– Конечно, найду.

– Тогда мы могли бы… Вы как к китайской кухне относитесь?

– М-м.

– Хорошо, – сказал он. – Скажем, в семь – семь тридцать мы поужинаем, а потом, может, сходим в кино. Или вернемся домой и послушаем музыку, если нам этого захочется. У меня очень хорошая коллекция записей. Вы любите джаз?

– Да, – ответила она.

– Значит, посмотрим, чего нам захочется.

– Ладно, – ответила она, зардевшись.

Она зарделась. Эта чертова девка зарделась.

* * *

В четверг утром будильник зазвенел в восемь, но Алекс уже с рассвета не спал, наблюдая, как солнце ползет по крышам. Хороший будет день. Миссис Ротман отправится совершать свой моцион, а когда она вернется, ее драгоценное кольцо и, может быть, еще несколько вещиц испарятся. Думая о предстоящем деле, он ощутил первые слабые волны предвкушения. Сегодня в полдень он станет богаче тысяч на девять долларов, не меньше. А Ротманы обеднеют куда сильнее, конечно же, но Ротманы абсолютно ничего для него не значили. Он любил думать о взломе как о преступлении, в котором нет жертв. Хотя ему придется украсть кольцо и что там еще окажется в сейфе, он предпочитал думать о том, что крадет не у людей. По мнению Алекса, жертвами были сами драгоценности, а не Ротманы. Он не знал Ротманов, и ему было на них наплевать. А драгоценности, вероятно, застрахованы в любом случае, так что пострадает только страховая компания. Страховые компании были такими воротилами и жуликами, до которых Алексу было далеко.

Принимая душ и бреясь, он вовсе не думал о работе. Такой трюк он усвоил еще в школе в преддверии экзаменов. Он готовился к экзамену весь день до полудня, а затем шел в кино, совершенно выбросив все из головы. Он думал о Джессике и спрашивал себя – а разумно ли было просить ее о свидании в субботу вечером? Завтра могла прийти за своими двумя тысячами Китти, затем она, наверное, побежит расплачиваться и вернется, полная благодарности, если, конечно, он хотя бы немного знал Китти. А ее благодарность, честно говоря, может оказаться такой большой, что она захочет остаться у него на весь уик-энд да еще повсюду будет об этом трепаться. Так зачем он договорился с Джессикой, когда Китти – верное дело, а Джессика еще под вопросом да к тому же фраерша? Он плохо взвесил возможности, он поставил против явного перевеса. Ночь с Китти – вещь незабываемая, особенно если она за что-то тебе благодарна. Однажды, когда они еще жили вместе, он обчистил одну квартиру и пришел домой с очень славным уловом, включая пару рубиновых сережек, которые решил не отдавать, а подарить Китти. Потом она продала их, чтобы выручить деньги на дозу, но в ту ночь ее благодарность была выше облаков – ничто не сравнится с благодарной шлюхой.

И все же переспать с Китти было все равно что провернуть заранее подготовленное дело. Никаких сюрпризов. Она была профессионалкой, у нее был свой набор инструментов, который с гарантией приводил к успеху. Но в подготовленном деле никогда нет надежды наткнуться на добычу, которая попадается только раз в жизни. Так и с Китти. Нет, вначале, может, такое и было. Может, когда он понял, что эта девушка ему очень нравится… что он любит ее, хорошо, пусть любит, то это уже совсем другое дело. И сюрпризы таились тогда уже не в сексуальных экспериментах, а в чем-то более глубоком – он однажды даже расплакался, Господи, он вправду расплакался! Это было уже потом, когда они лежали рядом, и он вдруг схватил Китти и крепко прижал к себе и заплакал, а она качала его голову на своей груди, гладила и говорила – эй, малыш, ну что ты, ну ладно, и он кивал, уткнувшись в ее мокрую от его слез грудь, и никак не мог понять, почему он плачет. Да, он когда-то любил ее. Наверное, именно поэтому он согласился ссудить ей две тысячи. Потому что он когда-то любил ее до слез.

Он оделся в легкий габардиновый костюм, поскольку по радио сказали, что температура сегодня будет за семьдесят по Фаренгейту[3]3
  Примерно 21 °C.


[Закрыть], а ему не хотелось вспотеть во время работы. Он до сих пор не знал, что будет делать, если напорется на слишком сложный сейф. Может, попробует старый школьный приемчик, и пошло все к чертям. Сейчас ему не хотелось об этом думать. Он надел красивый шелковый сине-золотой галстук, который ему на прошлое Рождество подарила мать, когда он встречался с ней в Майами. Его мать жила с честным трудягой, работавшим профессиональным теннисистом в одном из самых дешевых отелей. Парню было шестьдесят три, но он находился в великолепной форме. Он рассказывал Алексу, что он в Штатах двенадцатый, но Алекс этому не верил. Алекс поиграл с ним немного, чувствуя себя полным дураком на глазах у публики. Этот тип сказал, что Алекс станет отличным теннисистом, если немного потренируется, а Алекс не понимал, как это можно в здравом уме находить удовольствие в перекидывании этого чертовою мячика через сетку? Мать была вроде бы счастлива с этим типом, хотя он и заметил синяки на ее руках. Он знал, что синяк на ноге она заработала, когда спьяну налетела на шкаф, а остальные, как он подозревал, были делом рук мистера Теннисиста.

– Ты счастлив, Алекс? – спросила она его перед тем, как он снова уехал в Нью-Йорк.

– Да, мама, – ответил он.

– Я тоже, – сказала она, но в ее глазах было что-то такое, чего он не мог понять. Она сказала мистеру Теннисисту, что ее сын – коммивояжер компании «Жиллетт». Коммивояжером был отец Алекса, но он своего отца не видел с восьми лет, когда старикан отправился в командировку и не вернулся. Мать проплакала месяц, то заявляя, что любит, то крича, что ненавидит его. Наконец она заявила Алексу, что его папаша всегда был сукиным сыном. И все же, когда Алекс приехал к ней под Рождество, она сказала мистеру Теннисисту, что он работает на «Жиллетт». «Ты счастлив, Алекс?» – и этот непонятный взгляд. Он был до чертиков рад убраться из Майами.

Алекс взял с верхней полки свой кожаный кейс и открыл его. Кейс был в фут шириной, в восемнадцать дюймов длиной и в четыре высотой – достаточно объемистый, чтобы в нем уместились необходимые инструменты, но не слишком большой, чтобы привлечь внимание. Самыми громоздкими инструментами были ломик и электродрель. Ломик был трехсекционным, а дрель как раз входила в кейс так, чтобы тот закрылся. Алекс положил их в первую очередь, поскольку они понадобятся ему в самом конце, когда он займется сейфом. Также он положил туда эластичный шнур, фонарик, набор сверл, бородок, маленькую кувалду и зубило. Он вскроет сейф либо сверлом, либо кувалдой, так что, кроме этого набора инструментов, ему других не понадобится. Если сейф не поддастся, он оставит его в покое, заберет что под руку попадется и уйдет.

Остальные инструменты лежали в холщовом свертке с кармашками, купленном в магазине запчастей для автомобилей. Он развернул его, вынул необходимые инструменты для работы с дверью запасного выхода и выложил их на комод. Затем положил кухонное полотенце в кейс поверх более громоздкого снаряжения и уложил сверху холщовый сверток. Он знал некоторых взломщиков, которые предпочитали обычному зубилу электрическое, поскольку в этом случае нужно только нажать на триггер и резак начинает сам быстро ходить вверх-вниз, одновременно выбивая все шпеньки замка. Сверху на электрозубиле есть еще такая ручка, поворотом которой можно регулировать натяжение струны, усиливая или ослабляя силу удара. Алекс предпочитал ощущать замок, выбивая шпеньки по одному, пробираясь в недра. Цилиндровый замок работает следующим образом: вставляешь ключ в скважину, и бороздки ключа по очереди поднимают шпеньки, прижимая их к пружинам, которые удерживают их на месте. Как только шпеньки подняты, поворачиваешь ключ, который поворачивает цилиндр и оттягивает защелку назад. С помощью своих старых друзей – отмычек и тяжей – Алекс мог продублировать действие ключа. Он знал, что может открыть дверь в вестибюле, но не знал, что ждет его у двери в квартиру Ротманов, а потому уложил в кейс маленькую цилиндровую дрель и буравчик для рассверливания замка, а также кусачки, если придется вынимать сам цилиндр.

Вряд ли на двери квартиры ему попадется трубчатый замок, однако он уложил в кейс еще и три своих отмычки для трубчатых замков – так, на всякий случай. Отмычка с красной ручкой была для замков с механизмом, смещенным вправо, с синей – для смещенного влево, с белой – для обычных, с механизмом, расположенным по центру. Отмычки он получил прямо в таком виде от изготовителя, и цвета рукояток были сделаны такими для того, чтобы слесарю было удобнее работать. Слесарю – или взломщику. За все время своей практики он только раз наткнулся на трубчатый замок, но следовало подготовиться ко всему. Он закрыл кейс, защелкнул застежки и вынул из ящика комода алюминиевую полоску, которую вырезал из жалюзи. Она была в полтора дюйма шириной и в двенадцать длиной – пригодится для открывания замка на двери у Ротманов, если ему повезет и замок окажется проще пареной репы. Он оставил свой королевский флеш в ящике комода, хотя его так и подмывало взять его с собой на счастье.

Он положил алюминиевую полоску во внутренний карман пиджака и все из того же ящика вынул пару тонких черных кожаных перчаток, которые положил в правый карман пиджака. Поверх перчаток в тот же карман Алекс положил ручные отмычки и тяжи. Взял с комода новый, незаточенный желтый карандаш, к которому прикрепил резинку так, чтобы получить широкую петлю под ластиком. Все это он тоже положил во внутренний карман, а затем взял картотечную карточку размером три на пять дюймов, на которой написал прошлым вечером «НЕИСПРАВЕН». Ее он спрятал в левый нагрудный карман вместе с катушкой скотча и листочком бумаги, на котором написал еще одно взятое из телефонной книги имя – на сей раз с адресом на Шестьдесят девятой улице, но кварталом дальше. Он не думал, что придется проделывать тот же трюк с лифтером еще раз, но это могло сработать, если будут какие-нибудь сложности со швейцаром. В тот же карман он положил коробочку деревянных зубочисток.

Взял кейс, глянул на себя в зеркало, подумал – не забыл ли чего, решил, что все в порядке, и вышел из дому.

* * *

В пять минут одиннадцатого он позвонил Ротманам. Гудок. Один, другой, третий…

Хоть бы тебя не было дома, думал он.

Четвертый, пятый, шестой…

Никто не отвечает.

Седьмой… восьмой… девятый… десятый…

Облегченно вздохнув, он подождал еще десять гудков, чтобы окончательно увериться. Затем, вместо того чтобы повесить трубку, он оставил ее болтаться на проводе. Глянул через плечо на стойку, затем вынул из кармана скотч и карточку. Оторвав кусочек скотча, прикрепил к телефону объявление «НЕИСПРАВЕН», заклеив прорезь для монет. Трубка по-прежнему болталась на проводе, когда он вышел из телефонной кабинки в магазине и быстро направился вниз по Мэдисон-авеню. На углу Мэдисон и Шестьдесят девятой он проверил часы. Было десять минут одиннадцатого, и швейцар стоял у дверей. Через десять минут, если он все правильно рассчитал, в вестибюле зазвонит телефон и человек в серой шляпе прикажет швейцару подогнать к подъезду его «семьдесят третий» «Кадиллак».

Алекс ждал.

Он не мог слышать звонка в вестибюле, но, судя по тому, как швейцар рванулся внутрь и мгновением позже выскочил, он понял, что телефон зазвонил. Швейцар побежал к гаражу через улицу. Алекс немедленно направился к дому. Чуть помедлил у входа, бросив взгляд внутрь, на лифт. Бронзовые двери были закрыты, лифтера нигде видно не было. Светящиеся цифры показывали восемнадцатый этаж… девятнадцатый… он все еще шел вверх, когда Алекс заглянул в нишу с почтовыми ящиками.

В ящике Ротманов почты не было. Хорошо. Стало быть, мадам уже спустилась и квартира пуста. Сердце колотилось в груди. Он вышел из ниши, даже не глянув на указатель над бронзовой дверью – не было времени для лишних действий. Он должен вскрыть этот гребаный замок на этой чертовой пожарной двери и выйти из вестибюля прежде, чем спустится лифт, или вернется швейцар, или войдет с улицы кто-нибудь из жильцов. Он терпеть не мог входить в помещение. Это самый мерзкий момент, особенно в таком вестибюле. Перчаток не наденешь – приходится рисковать оставить отпечатки по всему этому клятому вестибюлю. Надо было послать Генри подальше со всей этой чертовой работой.

Дрожащей рукой он вынул из кармана инструмент и выбрал отмычку, достаточно тонкую, чтобы она вошла в замочную скважину. В кино показывают, как вор засовывает отмычку в замок, поворачивает ее пару раз – и вот вам, дверь открыта! А ни хрена. Отмычкой можно поднять каждый из пружинных шпеньков в нужное положение, но они возвращаются на место, и чертова дверь остается закрытой, если ты не зафиксируешь их в верхнем положении. В этом гребаном замке было пять шпеньков, и Алексу придется поднять их все – поднять первый и удерживать его в таком положении тяжем, пока будет поднимать второй, затем тяжем придется удерживать еще и его, и так далее, всю дорогу, пока он не поднимет все. Тяж имел изгибы, так что мог держать шпеньки, не мешая работе отмычки. Алекс поднял первый шпенек и зафиксировал его. «Ну, малыш, давай», – подумал он, нащупал второй шпенек, провел отмычку, поднял шпенек, зафиксировал тяжем… «Давай, милашка, поддавайся, давай, давай, сука ты чертова!» Загудел спускающийся лифт, на верхней губе Алекса выступил пот, он повернул отмычку, нащупывая третий шпенек… «Ну, давай же!» Шпенек подался. «Давай!» Он поднял шпенек, зафиксировал его, он был уже почти у цели, поднял четвертый шпенек, затем пятый, повернул тяжем цилиндр, и защелка отскочила. Держа дверь открытой, Алекс протер ручку носовым платком и вошел внутрь. Быстро закрыл за собой дверь и, тяжело дыша, привалился к ней.