Текст книги "Проделки на Кавказе"
Автор книги: Е. Хамар-Дабанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
Очень желал бы уничтожения всего тиража романа и военный инженер Компанейский, которого знавшие его читатели-современники очень легко угадали под изменённым именем «Янкель-паша». Даже такие детали, как орден Льва и Солнца, привешенный на шее, красное, опухшее лицо, чёрные бакенбарды, растрёпанные усы и причёска – автор срисовал с натуры и сохранил в неизменности, как и его плутовские подвиги, о которых он распространяется на страницах романа.
А разве приятно было человеку прочитать о себе вот такие строки: «В комнату вошел белокурый человек маленького роста. Он был в военном сюртуке, без эполет, расстегнут, и курил из длинного чубука с прекрасным янтарем. Черты его не имели никакого выражения: какая-то сладкая улыбка придавала ему вид притворной кротости; глаза, словно синий фарфор, были обращены на кончик носа; на темени виднелось безволосое пятно с отверстие стакана».
Эти подробности приведены с такой точностью лишь с одной целью: чтобы герой был узнан. И цель была достигнута. На этот раз речь шла о генерале П. Е. Коцебу (в романе его фамилия – Мешикзебу). Ни много ни мало, а он был тогда начальником штаба отдельного Кавказского корпуса! Но автор смело рубит сплеча и по этой влиятельной фигуре.
Автор не боится последствий своего поступка – всенародного осмеяния генералитета и офицерства Кавказской армии. В письме к шефу жандармов графу А. Ф. Орлову он объяснит свою смелость тем, что руководствовался «чувством личной мести, выводя некоторые характеры с натуры». Но, как мы увидим дальше, причины этого были куда сложнее.
Так или иначе, автор не жалеет черной краски для обрисовки некоторых своих персонажей. Вряд ли был доволен собственной фигурой, точно срисованной с натуры, грек Найтаки, содержатель известной и единственной в Ставрополе гостиницы, этот «маленький смуглый человечек с огромными черными бакенбардами», который так же, как Александра Пустогородова, встречал в свое время А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, А. С. Грибоедова, декабристов и размещал их в тех же номерах, так подробно описанных в романе.
Издевка над хитрым, играющим под простачка, а на деле очень изворотливым дельцом звучит в каждой строчке, посвященной этому человеку. Ни грамма уважения не нашлось у автора для этого персонажа. Разве он не был заинтересован в уничтожении всех книжек «Проделки на Кавказе»?
Но есть в этой книге персонаж, также жестоко развенчанный, за которым не стоит конкретное лицо. Персонаж это необычный, ибо редко бывает, когда писатель вводит в свою книгу под тем же именем и с той же ролью чужого героя.
В 1844 году всей России был известен роман М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» и его герой Грушницкий. Автор «Проделок на Кавказе» вводит его в свою книгу и при этом доводит этот образ до омерзения.
Грушницких, наглых, бесстыдных, самодовольных, было достаточно в России сороковых годов девятнадцатого века. Они наводняли гостиные, театры, бильярдные, курорты, офицерские общества. Они презирали честных, порядочных людей. И автор «Проделок на Кавказе» подчеркивает все его недостатки. Так же, как в «Княжне Мери», Грушницкий и здесь по малейшему поводу хватается за пистолет либо за кинжал, Но, в противоположность лермонтовскому Грушницкому, этот – трус.
«...Люди, подобные Грушницкому,—пишет автор,– не убивают; им необходимо только производить эффект: в том все их честолюбие».
Автор как бы хочет развить далее образ, созданный М. Ю. Лермонтовым, и довести его до гротеска.
За этим образом стояло так много людей с реальными фамилиями, что не стоило и усилий разгадывать лишь одного.
Но далеко не ко всем современникам автор относится с презрением и далеко не все герои «Проделок на Кавказе» обрисованы черной краской. Для многих из них нашлось у, автора немало теплых слов. И, как отмечает один из исследователей книги «Проделки на Кавказе»—писатель А. Титов, эти люди составляли, как правило, лермонтовское окружение.
«В это мгновение вошли трое в столовую: высокий, толстый, видный собою полковник, низенький майор с большими рыжими бакенбардами и офицер, которого Александр назвал бильярдным героем».
Первый из названных людей, по книге князь Галицкий,– это В. С. Голицын; как говорит автор устами Александра Пустогородова, «храбрый и умный человек. Он провел свою молодость буйно; поэтому мнение о нем различно,– продолжает герой Е. Хамар-Дабанова,—но я ценю его по уму и любезности в обществе».
Низенький майор с большими рыжими бакенбардами, который в книге носит фамилию Лев – это Лев Сергеевич Пушкин, родной брат поэта, «умный, честный, безукоризненный офицер, у которого страсть —казаться хуже, чем он есть, пренебрегая общим мнением; он основывается на том, что кто умеет ценить людей, тот его поймет».
В этой же компании в гостинице Найтаки встречается нам и полковник Адамс («Я мало знаю его, но считаю за хорошего человека») – это, очевидно, К. К. Данзас, лицейский товарищ и секундант А. С. Пушкина.
Имена некоторых своих современников автор вообще не изменяет: влиятельный темиргоевский князь Джамбот Айтеков, закубанский разбойник Али Карсиз, беглый линеец Барышников —эти имена, как указывал Е. Вейденбаум, в свое время были хорошо известны на линии.
Исследователи этой книги, без сомнения, раскроют нам подлинные фамилии еще многих героев романа, так ярко обрисованных автором. «Вечный майор Камбула», который носит 22 года одну 'И ту же потертую фуражку с козырьком только потому, что ему нагадали, что лишь в ней он дослужится до генерала. Или «добрый полковник» с «наречием, доказывавшим германское происхождение», который 14 лет служит на линии, ибо в России служить не мог: «Я там шпектакель наделал». Или горец Пшемаф, командир русской казачьей сотни, и многие другие.
И уже то, что автор «Проделок на Кавказе» показывает нам галерею современников, списанных с натуры такими, какими они были в тридцатых—сороковых годах девятнадцатого века,—делает книгу бесценным пособием для тех, кто хотел бы восстановить обстановку и типы людей той поры, обитавших на Кавказе.
4
Итак, крамола была налицо. Разоблачение колониальной политики царизма в Кавказской войне, восхищение (вместо презрения) горскими народами и, наконец, резко критическое изображение царской военной администрации на Кавказе – это было неслыханно дерзко для печатной книги первой половины девятнадцатого века. Автору не могли простить такого откровенного вызова и не простили.– Книгу изъяли, писателю пришлось объясняться перед шефом жандармов.
Но если бы николаевские жандармы подвергли автора допросу с пристрастием, если бы Третье отделение заставило его раскрыть все свои замыслы, то, возможно, автор так легко бы не отделался. Дело в том, что книга «Проделки на Кавказе» несла в себе еще одну смысловую нагрузку, тайный смысл которой удалось открыть лишь спустя столетие.
Писательница унесла свою тайну в могилу, И литературоведам пришлось провести большую исследовательскую работу, чтобы разглядеть ту реальную фигуру, которая стояла за главным героем романа – Александром Пустогородовым.
С первого взгляда могло показаться – и именно так и показалось царским чиновникам от литературы, что главный герой типичен для кавказских романов той поры. Разжалованный в солдаты офицер попадает на Кавказ и там храбростью возвращает себе мундир с эполетами. Живет он в казачьей станице, имеет неуживчивый характер и не в чести у начальства.
Таких фигур на Кавказе того времени было немало. Именно поэтому и оставили без внимания царские ищейки главного героя романа. И не увидели реального человека, который стоял за фигурой Александра Пустогородова. А этот человек был далеко не заурядной личностью.
Но для того, чтобы разглядеть его лицо, узнать его имя, нам сначала надо выяснить, кто же стоял за псевдонимом Е. Хамар-Дабанов? Кто был тем отчаянно смелым человеком, который не побоялся сказать правду о порядках, царивших в России того времени?
За мужским псевдонимом стояла женщина.
Биографические данные о ней крайне скудные. Екатерина Петровна Лачинова (1813—1896) родилась в семье богача, царского камергера Шелашникова. Получила блестящее воспитание. Была рано выдана замуж за генерала Н. Е. Лачинова, который в 1836 году был переведен в Кавказский отдельный корпус. Вместе с мужем на Кавказ отправилась и Екатерина Петровна.
Что мы можем добавить к этим коротким строкам ее биографии?
Очень немногое. Прежде всего – напомнить, что жила она в необычное время. Первая половина девятнадцатого века была наполнена незаурядными событиями. Хотя бы два из них —разгром русскими войсками наполеоновской армии и восстание декабристов – могли бы сами по себе составить целую эпоху, взорвать прежнее, заскорузлое мировоззрение людей и заставить их задуматься о судьбах России.
Екатерина Петровна воспитывалась в роскоши. Но она сумела духовно порвать с миром благополучных, преуспевающих людей и перейти в лагерь передовой демократической интеллигенции. В то время это было не редкость, если вспомнить биографии декабристов: князей, графов, баронов, генералов, богачей, для которых, в конце концов, любовь к Родине, боль за ее судьбу оказались выше материальных благ.
Ее глубоко взволновали события 1825 года, которые она переосмыслила позже, уже взрослой женщиной, рассуждая о судьбе Евдокима Емельяновича Лачинова, брата мужа.
В двух номерах «Кавказского сборника» Е. Е. Лачинов напечатал свою «Исповедь», в которой, к сожалению, ни слова не писал о своем революционном прошлом, а описывал участие в боях на Кавказе. Для нас важны не так его воспоминания, как биографическая справка о нем, помещенная в первом томе «Кавказского сборника». В ней, в частности, говорится, что «за участие в декабрьских смутах 1825 года Лачинов Е. Е. был разжалован в рядовые и назначен на службу в войска Кавказского корпуса; участвовал в войнах персидской, турецкой и в экспедициях против кавказских горцев с 1826 по 1833 годы. В турецкую кампанию 1829 года был произведен в прапорщики, а в 1833 году уволен в отставку»1. Е. П. Лачинова встречалась с ним, подолгу беседовала и, как считает Е. Вейденбаум, первоначально задумала роман именно о нем, о его судьбе.
Вот как она описывает своего героя: «Достигнув возраста юноши, Александр обращал на себя общее внимание стройностью, красотою, живостью, богатыми дарованиями ума. Служба, как говорится, ему везла и предвещала блистательный карьер, как вдруг молодец попался, был предан суду и разжалован в рядовые без выслуги с лишением чинов и дворянства, не знаю за что, потому что я принял за правило редко верить рассказам разжалованных».
Но такова судьба и ее деверя, который не только вдохновил автора на написание книги, но и сыграл немалую роль в создании самого романа. «Судя по содержанию книги, нельзя допустить, чтобы Е. П. Лачинова могла написать ее без сотрудничества или помощи лица, хорошо знакомого как с мелочными подробностями военных действий на Кавказской линии, так и с составом ставропольского военного общества»,– писал Е. Вейденбаум2.
Советский литературовед и писатель А. Титов пришел к выводу, что за личностью главного героя действительно стоит декабрист. Но не Е. Е. Лачинов, а более значительная фигура.
1 Кавказский сборник. Том 1. Тифлис, 1876; том 2. Тифлис, 1877.
2 Вейденбаум Е. Кавказские этюды, с. 319—320.
А. Титов обратил внимание на письмо Е. П. Лачиновой шефу жандармов А. Ф. Орлову, которое она отправила в август 1844 года.
«Любезный граф!
Когда во время моего последнего пребывания в Петербурге, в нынешнем мае, я узнала о запрещении моего сочинения, озаглавленного «Проделки на Кавказе», я была далека от мысли, что навлеку на себя неудовольствие его величества... Опыт прошлого доказал, что именно литература прославила царствования Екатерины II и Людовика XIV. Я слышу со всех сторон о том, что современной русской литературы не существует. И именно это, граф, заставило меня взяться за перо– без тщеславия, но исполнившись патриотизма и национальной гордости. Мое первое сочинение было запрещено. Если оно не понравилось его величеству, умоляю Вас повергнуть к его стопам выражения моей глубокой скорби и исходатайствовать для меня его высочайшее прощение, чтобы его величество удостоило принять во внимание вдохновлявшие меня чувства, а не пристрастные толкования, которые ему могут быть представлены и содержать точку зрения, целиком чуждую моим мыслям.
Граф Строганов, которого я упросила удостоить меня разговором, высказал подозрение, что я была руководима в этом сочинении кем-то, враждебным к правительству. Я Вас уверяю, любезный граф, что никто не участвовал в моем труде, и если я частично использовала ежедневные беседы, которые имела со многими нашими кавказскими офицерами, или даже черкесами, и несколько заметок об экспедициях, данных мне двумя офицерами, один из коих позднее погиб на дуэли, а другой как храбрец на поле боя, то все-таки никто из них не участвовал моем труде... Все, что я могу еще добавить, это что я руководилась чувством личной мести, выводя некоторые характеры, списанные с натуры, но эти персонажи столь малочисленны и столь незначительны, что, конечно, они не могли привлечь к себе внимания»1.
А. Титов отметил, что это письмо, по существу, представляет собою хорошо продуманную защитительную речь, которой Е. П. Лачинова, осознавшая, конечно, всю опасность своего положения, пыталась вывести из-под удара не только себя, но и своего деверя, декабриста Е. Е. Лачинова, к тому времени «прощенного» и переселившегося с Кавказа в тамбовское имение.
1 Цит, по журн.: Русская литература, 1959, № 3, с, 133—138
Итак, Е, П. Лачинова вполне определенно ссылается в своем письме шефу жандармов А. Ф. Орлову на двух офицеров, которые любезно предоставили ей свои записки для работы над повестью.
Кто же эти офицеры?
А. Титов убедительно доказывает, что это М. Ю. Лермонтов и А. А. Бестужев.
В том, что Е. П. Лачинова использовала некоторые материалы великого поэта, нас убеждает сама книга, которая сохранила на своих страницах всю бытовую обстановку «Героя нашего времени».. В той части книги, где описываются события на Кавказской линии, изображена такая же небольшая крепость, как и в «Герое нашего времени», где Печорин служит под начальством Максим Максимыча. Так же, как лермонтовский герой, Александр Пустогородов принимает у себя своего «Казбича» (Али-Карсиса), который, конечно же, готовит похищение черкесской княжны.
Различаем мы мотивы «Героя нашего времени» и в описании Ставрополя, гостиницы Найтаки и, конечно, в обрисовке пятигорского водяного общества.
Е. П. Лачинова не смущается близостью мотивов этих книг. Больше того, она смело вводит в свой роман лермонтовский персонаж – Грушницкого, как бы узаконивая этим свое подражание Лермонтову.
Вообще, создается впечатление, что Е. П. Лачинова нарочно старалась подчеркнуть свое подражание Лермонтову. Зачем ей это было нужно?
Возможно, затем, чтобы обвести цензуру, отвлечь ее внимание от главного героя, сделать его похожим на одного из лермонтовских офицеров. И вообще, представить роман как подражание Лермонтову.
И ей это удалось. Никто из литературных критиков середины девятнадцатого века не заметил никаких особенных черт у Александра Пустогородова, которые бы указывали на какую-то конкретную личность и оттого придавали бы роману особый колорит.
Е. П. Лачинова нарочно уводила цензуру от главного героя и, с другой стороны, нарочно сохраняла черты, по которым легко можно было бы угадать его.
Кто же этот человек?
Очевидно, второй из названных ею офицеров в письме шефу жандармов – тот, что погиб «как храбрец на поле боя». Заметьте, и в письме графу А. Ф. Орлову его имя не названо.
Но почему? Для чего нужна была такая секретность?
Очевидно, для того, чтобы не выдать своей тайны. Ведь прототипом главного героя романа был декабрист.
Давайте же ближе познакомимся с этим человеком, имя которого—Александр Александрович Бестужев.
В восстании 1825 года он был практически одною из первых, если не первой фигурою. Трубецкой, диктатор восстания, трусливо отсиживался дома, Рылеев искал Трубецкого и терзался религиозными сомнениями в разгар самого дела, а А. А. Бестужев смело шел во главе колонны Московского полка и, размахивая саблей, поощрял солдат к решимости.
И на Сенатской площади он вел себя с такой же твердостью.
Не казнили Бестужева только потому, что он явился с повинной, но подвергли таким издевательствам и унижениям, что он, в конце концов, стал искать смерть на поле боя. И, конечно, нашел.
Но он был не только решительный человек с твердыми политическими убеждениями. Он был одним из талантливейших и образованнейших людей своего времени. Слава писателя А. А. Марлинского (псевдоним Бестужева) в тридцатых годах не уступала славе А. С. Пушкина. Больше того. Бестужев-Марлинский стоял у истоков великой русской прозы, великого русского реализма. Его повесть «Испытание» написана на несколько месяцев раньше, чем «Повести Белкина», с которых официально и начинается пушкинская проза.
За неполных 150 лет, прошедших со дня смерти А. А. Бестужева, литературные критики нашли много совпадений мотивов, интонации и целых выражений у Бестужева-Марлинского («Испытание», «Аммалат-бек», «Страшное гадание» и др.) и А. С. Пушкина («Кавказский пленник», «Выстрел», «Пиковая дама», «Капитанская дочка»), М. Ю. Лермонтова («Дума», «Маскарад», «Герой нашего времени»), Н. В. Гоголя («Невский проспект», «Тарас Бульба» и др.), И. С. Тургенева («Бежин луг» и другие произведения). А ведь они написаны значительно позже книг Бестужева-Марлинского1.
Разве не удивительно, что у Бестужева-Марлинского есть стихи, где черным по белому написано: «Белеет парус одинокий», есть строки, буквально «повторяющие» мысли и почти буквально – слова знаменитой лермонтовской «Думы», есть у Марлинского и мимолетное рассуждение о тройке, о быстрой езде, которую любят русские.
1 Гусев В. Судьба Александра Бестужева.– В кн.: Бестужев-Марлинский А. А. Повести и рассказы. М., Сов. Россия, 1976, с. 11—12.
Всем нам известны знаменитые ежегодные критические статьи В. Г. Белинского «Взгляд на русскую литературу...» А знаете ли вы, что в своем журнале «Полярная звезда» (название повторено А. А. Герценом) А. А. Бестужев в 1823, 1824 и 1825 годах поместил статьи «Взгляд на русскую словесность» и как бы предварил этим статьи Белинского.
Л. Н. Толстой, Н. С. Лесков испытали на себе влияние А. А. Бестужева-Марлинского.
И вот этот человек оказался в положении политического преступника, для которого были закрыты все пути в то общество, в котором он до этого жил. И уделом ему были оскорбления, унижения и полное одиночество.
Конечно, он старался его развеять во встречах с незнакомыми людьми и в балтийских крепостях, и в Якутске, и, наконец, на Кавказе.
Зимою 1837 года он познакомился с «генеральшей Лачиновой», о чем писал в письме к брату Павлу: «...Очень красива, кокетлива и писательница... Она без ума от любви ко мне... Я очень доволен своей победой, эта женщина восхитительна наедине. Я провожу у нее три часа ежедневно»1.
Хотя А. А. Бестужев к этому времени и успел вернуть себе офицерские эполеты, но вернуть себе прежнее место в обществе он не мог. Е. П. Лачинова чувствовала смятение своего любимого и старалась отвлечь от тоскливых дум. Они очень часто встречались, о многом говорили, и эти беседы были чрезвычайно интересны для Е. П. Лачиновой. Она ловила каждое слово знаменитого писателя, старалась понять не только истоки его творческого таланта, но услышать и рассуждения декабриста.
Из этих бесед она вынесла много интересных фактов и мыслей и о Кавказской войне, о которой задумала написать книгу.
В феврале 1837 года Е. П. Лачинова сообщила А. А. Бестужеву2 страшную новость, услышанную во дворце командующего: убит А. С. Пушкин.
1 Титов А. Александр Бестужев – герой забытого романа.—Русская литература, 1959, № 3, с. 135.
2 Голубов С. Бестужев-Марлинский, с, 351—352.
Эта новость тяжело повлияла на Бестужева. Ночь он провел без сна. А утром побежал к монастырю св. Давида и, позвав священника, велел петь панихиду на могиле А. С. Грибоедова: ведь оба великих поэта были насильственно выброшены из жизни. Но когда священник стал творить молебен «о упокоении душ убиенных боляр Александра и Александра», Бестужев вдруг вспомнил, что ведь и он —«болярин Александр».
Через три месяца он был убит.
Трагическая смерть любимого человека, наверное, была той каплей, которая, упав на чашу весов, решила судьбу главного героя романа в пользу Александра Бестужева. Все ее мысли были заняты этим человеком, и она уже не могла писать, не думая о Бестужеве. И. постепенно его образ затмил образ Е. Е. Лачинова. В замыслах ничего не нужно было менять: судьбы обоих декабристов были очень близки. Но фигура Бестужева была гораздо колоритнее, мысли его были глубже и ярче,, и Лачинова решает поставить в центре своего романа образ Бестужева. Это сразу придало роману иную политическую окраску, чем было задумано ранее. Книга наполнилась декабристскими идеями и стала политическим памфлетом.
Как уже было сказано, цензура приняла образ А. Пустогородова как типичный для литературы того времени тип кавказского офицера. Чиновники не могли допустить такой дерзости со стороны автора, чтобы через полтора десятка лет после событий 1825 года кто-либо мог решиться поставить образ декабриста в центре романа.
Конечно, напрасно искать в книге хотя бы намеки на восстание декабристов. Напрасно искать здесь автобиографические черты Бестужева-писателя. Это было бы слишком явно.
Нет! Образ А. Бестужева завуалирован. И в то же время он на виду. Сегодня, спустя полтора столетия, Бестужев говорит с нами со страниц этой книги. Говорит о кровавой сути войны, о прекрасной душе горца, о глупости царских офицеров и генералов, о своем одиночестве.
Конечно, образ А. Бестужева завуалирован, но если уж мы сделали такое допущение и нам известен прообраз, то легче становится найти близость литературного героя к его живому прототипу. Начнем с очевидного: Е. П. Лачинова сохранила у них обоих одно имя—Александр. Больше того, она оставила неизменным в романе и имя матери А. Бестужева – Прасковья.
Е. П. Лачинова доносит до нас в романе и одиночество опального декабриста. Оно особенно явно в отношениях между братьями, которые так же далеки друг от друга, как были далеки Александр и Павел Бестужевы. Александр был добр, великодушен, полон родственных чувств, порою даже нежен. Павел же замкнут, сух и отвечает на его письма всегда аккуратнее тогда, когда обращается с просьбою о деньгах.
«Об этом оттенке в отношениях между братьями,– пишет писатель А. Титов,—Е. П. Лачинова также могла узнать от самого А. А. Бестужева, который, по собственному признанию, легко открывал душу перед нравившимися ему женщинами»1.
В первоначальном варианте «Проделок на Кавказе» близость образов братьев Бестужевых и братьев Пустого– родовых была видна яснее. Младший Пустогородов не приезжает к Александру из России, а служит, как и он, в Кавказском корпусе, подобно тому, как вместе с А. Бестужевым служил его брат Павел. Но затем Е. П. Лачинова постаралась убрать «мостики», которые вели к раскрытию образа Александра Бестужева.
И все же, как мы видели, некоторые из них остались. Вот еще одно совпадение. В романе «Проделки на Кавказе» показаны нежные отношения А. Пустогородова и двух горских детей, которых он взял из разоренного аула и привязался к ним, как к родным. Но ведь в свое время образ А. Бестужева окружала легенда о том, что он приютил у себя горскую девочку. Приютил все из-за того же одиночества, что мучает и А. Пустогородова.
Итак, совпадений много. И они не оставляют сомнений в том, что А. Бестужев,– как писал А. Титов,– был не только героем устных легенд, созданных о нем современниками, но и главным действующим лицом целого романа, продолжавшего ту же борьбу с режимом Николая I, которой посвятил свою жизнь друг и соратник Рылеева»2,
Роман был написан русской женщиной.
Передовые русские женщины девятнадцатого века не были рабами туалетов, модных салонов, танцев, балов и прочей великосветской чепухи. Нет! Русские женщины были до глубины души преданы своей родине, ее боль была их болью.
Княжна М. Волконская, княжна Трубецкая и другие жены декабристов совершили гражданский подвиг, отправившись за мужьями в Сибирь.
А Лачинова? Разве она не совершила гражданский подвиг, выпустив такую смелую книгу?
1 Титов А. Александр Бестужев – герой забытого романа, с. 137,
8 Там же.
И последняя тайна, которую открыли лишь спустя полтора столетия. Тайна псевдонима. Почему все-таки Е. Хамар-Дабанов, а не какой-либо другой?
Ответ на этот вопрос мы можем получить, читая, например, такой абзац в книге С. Голубова «Бестужев-Марлинский»: «Ночь в Иркутске на 24 ноября (1827 года) была необыкновенной ночью в жизни братьев Бестужевых. Сколько рассказов, и какие рассказы! Сколько горечи, радости, надежд и отчаяния, смеха и слез!.. Перед рассветом простились... Николай и Мишель выехали из Иркутска верхом кругоморской дорогой – переправа через Байкал была невозможна, и подоблачный хребет Хамар-Дабан стоял у них на пути»1.
Все декабристы, сосланные в Сибирь, не миновали этого хребта. И был он для них символом тяжелого, бесконечно далекого пути. И только тот, кто в снежную метель ехал на лошади или, еще хуже, шел пешком через бескрайнюю, казалось, землю, а хребет Хамар-Дабан все так же был далек, как и раньше,—только тот может понять, как ненавистен и как долгожданно радостен был для них этот хребет.
Е. П. Лачинова узнала о нем от Александра Бестужева. А цензору он был незнаком. Да и разве обязан был литературный цензор знать все хребты и горы на карте России?
Разве мог он предполагать, что в самом псевдониме таился декабристский символ?
Сергей Бойко
1 Голубое С, Бестужев-Марлинский, с. 279
Часть первая
I
Москва и события предшествовавшие
О вы, почтенные супруги!
Вам предложу мои услуги;
Прошу мою заметить речь:
Я вас хочу предостеречь.
А. Пушкин
«Нет, матушка, воля ваша, я не могу продолжать служить!» Вот что говорил кавалерийский офицер лет двадцати пяти, приехавший в домовый отпуск к матушке своей, Прасковье Петровне Пустогородовой. Это было зимой, когда, как русская патриотка старого покроя, Прасковья Петровна постоянно приезжала в нашу родную Белокаменную кушать откормленных и замороженных пулярд, каплунов, индеек и свиней, привозимых длинным обозом добрых мужиков из деревни в Москву в счет зимней барщины.
Прасковья Петровна, действительно ли, или притворно, ничего не слыхала и продолжала свои канвовые вычисления для ковра, который она делала по обету во время летней засухи, грозившей всеобщим неурожаем вотчине, где она ежегодно проводила лето.
Немного погодя опять послышался голос, умильно просящий и почти отчаянный:
– Матушка! Сделайте милость, позвольте мне выйти в отставку.
– Ах, Николаша, Николаша! Ты знаешь, что отец против этого! Ну, как он откажет тебе в содержании? Ведь имение все его! У меня ровно ничего нет: чем будешь жить?
Да что тебе так не хочется служить? А в отставке что будешь делать?
– Матушка! Зависимость состояния принуждает меня стараться склонить вас к тому, чтобы вы выпросили согласие отца на мое желание. Моя служба мне в тягость; однообразие жизни и обязанностей, это товарищество без дружбы, среди противоречия страстей, чувств, склонностей и видов, все это день ото дня делается удушливее для меня. Если бы я служил во времена незабвенной Отечественной
войны, страдания бивуачной жизни, лишения в походах, гром и кровь в битвах, трупы, устланные по полю сражения, пожары сел и городов, слава, венчающая счастливцев, награды, украшающие груди отличившихся, вот это усы– тило бы жажду, которая меня томит, в которой сам себе не могу дать отчета; но теперь я волочу жизнь угрюмую, неудовлетворенную. В настоящем все, что вижу, слышу, встречаю, несносно мне надоедает; от моей неудачной службы в будущем ничего не ожидаю и не предвижу. Я хочу обмануть тоску, развлечь ее разнообразием, и надеюсь, путешествуя по чужим краям, найти то удовольствие и развлечение, которых доселе тщетно искал.
Только что Николаша кончил эту длинную, трагическую тираду, как вошел официант просить Прасковью Петровну к ее матушке. Получив в ответ «Сейчас приду» и приказание доложить, когда Петр Петрович воротится, официант вышел. Прасковья Петровна встала, обеими руками взяла Николашу за голову, поцеловала его в лоб и промолвила:
– Ну, моя беспутная головушка, поговорю с отцом, посмотрю, что он на это скажет! Только ты ему ни слова не говори, а то разгневишь его и ничего не выпросишь.
Всегда осторожная, Прасковья Петровна пошла в девичью приказать своим двум пригожим субреткам, чтобы они, в случае, если она пришлет за носовым платком, велели сказать, что кто-нибудь ее ждет, предоставя выбор лица их собствемной проницательности. Проходя через кабинет, она застала Николашу, который задумчиво сидел на том же месте; мимоходом спросила, не поедет ли он куда со двора, и, получив отрицательный ответ, отправилась на половину, занимаемую матерью.
Николаша привстал и из-за двери посмотрел, как удаляется его матушка, которая некогда славилась своим сложением, ростом, красотою, умом, любезностию, а теперь была шестидесятилетняя, тучная, но свежая старуха.
Когда наш угрюмый философ расчел, что матушка дошла до бабушки, он одним скачком очутился в маменькиной спальне, вмиг перебежал ее, как вихрь ворвался в девичью, чмок одну субретку, чмок другую, и пошла возня,– совершенно, впрочем, платоническая: описывать тут нечего. Кто не был молод? Кто маменьких субреток в девичьих не щипал? Кто с ними не заводил возни? Кто не видал их притворных слез, поддельного гнева? Кто не слыхал этой речи, никогда не исполняемой: «Да что это такое? Право, я маменьке пожалуюсь»? Кто не прятался куда попало, когда слышал, что матушка идет? Какая маменька не притворялась, будто не замечает, что сынок перед ее приходом геройствовал в девичьей, или не видит, что ее пригожая субретка запыхалась, что она красна как рак вареный, что у нее измяты платье и спереди весь шейный платочек, а волосы растрепаны? Маменьки знают очень хорошо, что такая возня совершенно невинна, и потому на все проказы сынков в девичьей смотрят, как говорится, сквозь пальцы. Испытавшие все это могут догадаться, что началось в девичьей с появлением Николаши.
В другой половине дома происходила совсем другого рода беседа.
Прасковья Петровна застала свою матушку, девяностолетнюю почтенную старушку, в больших вольтеровских креслах; развернутое письмо и серебряные очки старинного фасона лежали у нее на коленях; она беспрестанно утирала платком свои слезы и если не рыдала, то частые вздохи доказывали, что она очень расстроена.
