Текст книги "Мелкий снег (Снежный пейзаж)"

Автор книги: Дзюнъитиро Танидзаки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 50 страниц)

16

Выставка работ Таэко на сей раз состоялась в Кобэ, в одной из галерей на бульваре. Коикава, и имела большой успех. Она продолжалась три дня, но уже в первый день – и не без содействия Сатико, которая заблаговременно оповестила о ней своих многочисленных знакомых, – на большинстве экспонатов появились таблички с надписью: «Продано».

Сатико приехала в галерею вместе с Юкико и Эцуко в день закрытия выставки к вечеру, чтобы заодно помочь сестре прибрать помещение.

– Эттян, – сказала Сатико, когда с делами было покончено, – сегодня мы вправе рассчитывать, что Кой-сан пригласит нас всех на ужин. Она у нас нынче богатая.

– В самом деле, – поддержала сестру Юкико. – Куда тебе больше хочется, Эттян, – в европейский ресторан или, может быть, в китайский?

– Да, но у меня пока нет наличных денег, – с лукавой усмешкой возразила Таэко.

– Не беда, я дам тебе взаймы, – не сдавалась Сатико. Она знала, что даже за вычетом всех расходов по устройству выставки в руках Таэко окажется довольно значительная сумма. Однако заставить её раскошелиться было не так-то просто. Будь рядом Итани, она наверняка сказала бы, что, не в пример Сатико, её младшая сестра – истинно деловая особа.

– Ну ладно, – в конце концов согласилась Таэко, – раз так, пойдёмте в «Тогаро», там дешевле, чем где бы то ни было.

– Да, наша сестричка скуповата, – улыбнулась Сатико. – А я-то думала, она разорится на ужин в «Ориентале»…

Заведение «Тогаро» состояло из ресторанчика, специализировавшегося на кантонской кухне, и мясной лавки. Когда Таэко вошла с сёстрами и племянницей в небольшой зал, её окликнула какая-то молодая иностранка – она как раз платила по счёту.

– А-а, Катерина-сан, добрый вечер, – приветствовала её Таэко. – Познакомьтесь, пожалуйста. Моя русская приятельница, я рассказывала, вам о ней… А это мои сёстры.

– Очень приятно. Меня зовут Катерина Кириленко. Я сегодня побывала на вашей выставке. Всё куклы проданы. Поздравляю.

Как только женщина вышла, Эцуко спросила:

– Кто это?

– Ученица нашей Кой-сан, – ответила Сатико. – Я не раз встречала её в электричке.

– Какая красивая!

– А что, эта иностранка любит китайскую еду?

– Она выросла в Шанхае и прекрасно разбирается в китайской кухне, – сказала Таэко. – Она говорит, что лучше всего готовят в таких вот маленьких забегаловках, куда европейцы, как правило, заглядывают редко. А этот ресторанчик, по её словам, лучший в Кобэ.

– Неужели она русская? – спросила Юкико. – Никогда бы не подумала.

– Да, она родилась в России, но училась в английской гимназии в Шанхае, потом служила сестрой милосердия в английском госпитале, потом была замужем за англичанином. Вы не поверите, но у неё даже есть ребёнок.

– Не может быть! Сколько же ей лет?

– Точно не знаю. Наверное, столько же, сколько и мне. А может быть, она даже чуточку моложе…

По словам Таэко, семья русских белоэмигрантов Кириленок – Катерина, её мать и брат – жила неподалёку от её студии в Сюкугаве в крохотном деревянном домике из четырёх комнат. Поначалу знакомство Таэко с Катериной ограничивалось лишь поклонами при встрече, но примерно месяц назад та вдруг появилась у Таэко в студии и сказала, что хочет научиться мастерить японских кукол. Таэко согласилась взять её в ученицы, и та сразу же стала именовать её «госпожой наставницей». Смущённая Таэко просила называть себя просто по имени.

Вскоре между ними завязалась дружба, и Таэко по дороге в студию или домой нередко заходила к Кириленкам. Как-то Катерина сказала, что часто встречает её сестёр в электричке, – «они такие очаровательные, просто загляденье!» – и выразила желание познакомиться с ними.

– На какие же средства они живут?

– У брата есть небольшое дело, что-то связанное с импортом шерсти. Судя по тому, как они живут, его доходы не слишком велики. Катерина же при разводе получила от мужа некую сумму. На эти деньги она и живёт. Насколько я понимаю, брат ей совсем не помогает. Но, как видите, она отнюдь не бедствует.

Разговор о Кириленках продолжался и после того, как были поданы кушанья в металлических тарелках: креветки и суп с голубиными яйцами, которые очень любила Эцуко, утка по-пекински, которой давно мечтала полакомиться Сатико, и много прочих отменно приготовленных блюд.

Таэко рассказала, что дочка Катерины – судя по фотографии, ей года четыре – осталась с отцом, он увёз её в Англию. Таэко не знала, почему Катерина, решила заняться куклами, – то ли ради удовольствия, то ли рассчитывая, что это ремесло станет для неё подспорьем в будущем, – но одно она могла сказать наверное: у неё ловкие руки, цепкий ум и редкое для иностранки умение сочетать цвета и разбираться в узорах японских тканей.

Во время революции, продолжала Таэко, семья Кириленок распалась: Катерину совсем маленькой девочкой увезла бабушка в Шанхай, а её мать и брат оказались в Японии. Брат учился в японской гимназии и без труда читает и пишет по-японски. В отличие от Катерины с её приверженностью ко всему английскому, мать и брат – настоящие японофилы. В доме у них в одной из комнат висят фотографии японской императорской четы, а в другой – портреты Николая II и царицы. Брат Катерины, разумеется, превосходно говорит по-японски, да и Катерина за короткое время научилась довольно сносно изъясняться на нашем языке, но вот понять их матушку, когда она пытается говорить по-японски, очень мудрено.

– О, «бабуся» с её японским абсолютно неподражаема, – продолжала Таэко. – Тут как-то в порыве нежности она хотела сказать мне: «Родная моя!» – но у неё такое невероятное произношение, что я решила, будто она спрашивает, откуда я родом. Я и ответила: «Из Осаки». Только потом до меня дошло, отчего она так странно на меня посмотрела.

Таэко обладала поразительным даром имитации и любила позабавить домочадцев, копируя повадки и манеры знакомых. Вот и теперь, слушая её, сёстры и племянница покатывались со смеху, живо представляя себе пожилую русскую даму с её причудами.

– Между прочим, эта «бабуся» – весьма образованная особа. У неё даже имеется степень магистра права. К тому же, если, конечно, я правильно её поняла, она свободно говорит по-французски и по-немецки.

– Наверное, прежде она была богата. А сколько ей лет, этой «бабусе»?

– Должно быть, уже за шестьдесят. Но старушкой её никак не назовёшь, держится она очень бодро.

Через несколько дней у Таэко появился новый повод посплетничать с сёстрами о Кириленках. В тот день она ездила за покупками в Кобэ и на обратном пути зашла выпить чаю в кондитерской «Юххайм». Там она и встретила «бабусю» с Катериной. Они как раз собирались на каток, устроенный на крыше кинотеатра «Сюракуэн», и стали звать Таэко с собой. Сначала та отнекивалась: она ни разу в жизни не стояла на коньках, но они убедили её, что это дело нехитрое, и в конце концов Таэко решила попробовать.

Уже через час Таэко каталась вполне сносно, и старшая Кириленко не скупилась на похвалы: мол, у неё истинный талант, просто невозможно поверить, что она впервые надела коньки. Но куда больше собственных успехов Таэко поразила сама «бабуся». Она не только каталась с удивительной в её годы лёгкостью и грацией, но время от времени ещё и выписывала на льду замысловатые фигуры. Находившиеся на катке японцы следили за ней словно зачарованные.

Как-то раз, вернувшись домой довольно поздно, Таэко сказала:

– Нынче я ужинала у Кириленок.

Таэко была удивлена обилием трапезы. Сначала, рассказала она, были поданы закуски, за ними последовало несколько перемен горячих блюд, причём и мясо и овощи подавались в неимоверных количествах. Даже хлеба было несколько сортов. Таэко с избытком хватило одних закусок.

«Благодарю вас, я сыта», – отвечала она всякий раз, когда ей предлагали отведать какое-нибудь очередное блюдо, Кириленки же с недоумением смотрели на гостью и повторяли: «Вы непременно должны попробовать ещё вот это».

Кириленки, в том числе и Катерина с матушкой, с аппетитом поглощали не только еду, но не отказывались и от хмельного.

В девять часов Таэко стала прощаться, но хозяева ни за что не хотели её отпускать. Кто-то принёс карты, и всё сели играть. В одиннадцатом часу снова подали закуски. Таэко не могла даже смотреть на еду, но хозяева с видимым удовольствием наполняли свои тарелки и стопки. Причём пили они как-то по-особенному, одним махом опрокидывая в себя содержимое стопок. «Иначе не получишь полного удовольствия», – объяснили Кириленки.

Блюда, которыми угощали Таэко, не произвели на неё особого впечатления, за исключением разве что супа с клёцками, который чем-то напоминал китайский «ван-тан» или итальянский «равиоли».

Завершая свой рассказ об ужине у Кириленок, Таэко сказала:

– Они просили меня в следующий раз непременно прийти с зятем и сёстрами. Может быть, сходила к ним как-нибудь?

Катерина в то время была увлечена работой над куклой, изображающей молодую девушку со старинной причёской «юйвата», [25]25
  «…Старинная причёска „юйвата“…»– одна из разновидностей традиционной женской причёски. Волосы высоко зачёсаны в сложный узел и перевязаны полоской ткани. Эта причёска, которую носили главным образом молодые девушки, вошла в моду в нач. XVII в. и была широко распространена ещё в начале XX в. В настоящее время при исполнении традиционных танцев или на свадьбе её, как правило, заменяет парик, если невеста одета по-японски.


[Закрыть]одетую в нарядное кимоно с длинными развевающимися рукавами и держащую в руке дощечку для игры в волан. Таэко позировала ей, и если Катерина не заставала её в студии, то приезжала к ней домой в Асию.

Постепенно Катерина познакомилась со всеми домочадцами Таэко. Увидев Катерину мельком несколько раз, Тэйноскэ сказал как-то, что таким, как она, место не в Японии, а где-нибудь в Голливуде. Он был явно несправедлив, приписывая Катерине, свойственную янки бесцеремонность. Напротив, по натуре мягкая и доброжелательная, она легко сходилась с японскими женщинами.

Однажды, в День основания Империи, [26]26
  День основания Империи– Одним из главных государственных праздников Японии до её капитуляции во второй мировой войне считался день 11 февраля, когда согласно официально узаконенной доктрине первый «небесный государь», император Дзимму, потомок богини Солнца Аматэрасу, сошёл с неба на землю, чтобы основать Японскую империю. Произошло это якобы ровно за 660 лет до н. э. После окончания второй мировой войны этот праздник был отменён, поскольку, подчёркивая культ императора, символизировал реакционную сущность японского государства, однако в 70-х годах, несмотря на протесты демократической общественности, снова был восстановлен под несколько изменённым названием – «День основания государства».


[Закрыть]Катерина появилась у ворот дома в Асии вместе с братом. Как объяснила Катерина, они направлялись к водопаду Кодза и по пути решили заглянуть к ним. В дом Кириленки заходить не стали, а прошли через сад на террасу, где выпили по коктейлю и с полчаса побеседовали с Тэйноскэ.

– Ну что же, теперь нам осталось познакомиться с «бабусей», – шутливо заметил Тэйноскэ, проводив гостей.

– В самом деле, – отозвалась Сатико. – Правда, после рассказов Кой-сан у меня такое чувство, будто я давно уже с ней знакома.

17

Поначалу Тэйноскэ и Сатико не восприняли всерьёз идею визита к Кириленкам. Однако рассказы Таэко чем дальше, тем больше разжигали их любопытство, да и отвечать отказом на всё новые и новые приглашения русского семейства становилось неудобно. Наконец в один из мартовских дней, когда, несмотря на приход весны, всё ещё держится прохладная погода, они отправились в гости к Кирилёнкам. Те ждали к себе всю семью Макиока, но из опасения, что они могут задержаться допоздна, Эцуко пришлось оставить дома, а Юкико, как всегда, вызвалась присмотреть за нею.

В нескольких кварталах от станции «Сюкугава» выстроившиеся вдоль дороги особняки уступили место рисовым полям, за которыми виднелся густо поросший соснами холм. У подножия этого холма, в окружении нескольких скромных построек европейского типа, стоял дом Кириленок. Он был самым маленьким из всех, но, пожалуй, и самым красивым, точь-в-точь как на картинке из какой-нибудь книги сказок.

Катерина встретила гостей у входа и провела их в дальнюю из двух смежных комнат первого этажа. Здесь было так тесно, что, когда всё четверо уселись вокруг чугунной печурки – гости на диване и в единственном кресле, а хозяйка на венском стуле, – они не могли пошевельнуться, не рискуя задеть трубу дымохода или что-нибудь на столике поблизости.

Наверху, судя по всему, были спальные комнаты, а внизу, помимо двух комнат, имелась ещё крохотная кухонька. Соседняя комната, не более просторная, чем та, где сейчас находились гости, по-видимому, служила столовой. Тэйноскэ пытался представить себе, как они вшестером сумеют поместиться за столом.

Очевидно, Катерина была дома одна. Где же брат? Где знаменитая «бабуся»? Тэйноскэ знал, что у европейцев принято ужинать позже, чем у японцев. Быть может, они совершили оплошность, не уточнив, к какому часу их ждут, и пришли слишком рано? Но даже когда за окнами сгустились сумерки, в доме было по-прежнему тихо и ничто не указывало на приближение ужина.

– Взгляните, пожалуйста, моя первая работа… – Катерина протянула руку к треугольной этажерке, на которой стояла фигурка девочки-танцовщицы.

– Неужели вы сами смастерили эту куколку?

– Да. Разумеется, Таэко-сан тщательно руководила мною.

– Обратите внимание на пояс, – сказала Таэко зятю. – Не думайте, что этот узор подсказала Катерине я. Она сама его придумала и сама раскрасила материю.

На тёмной ткани пояса со свободно свисавшими концами были изображены фигурки японских шахмат сёги. Эту идею Катерина, скорее всего, позаимствовала у брата.

– Посмотрите, пожалуйста. – Катерина достала, альбом с шанхайскими фотографиями. – Это мой бывший муж. А это – моя дочь.

– Прелестная девочка. И похожа на вас.

– Вы так считаете?

– Да, конечно, она вылитый ваш портрет. Должно быть, вы очень тоскуете по ней.

– Моя дочь в Англии, и я лишена возможности её видеть. Что делать…

– А вы знаете, где именно в Англии она живёт? Вы смогли бы её разыскать, если бы поехали туда?

– Не знаю. Но мне хочется её увидеть. Может быть, я поеду повидаться с ней.

Катерина говорила без всякой аффектации, совершенно спокойным тоном.

Тем временем Тэйноскэ и Сатико заметно проголодались. Они тайком посматривали на часы и обменивались недоуменными взглядами. Воспользовавшись наступившей в разговоре паузой, Тэйноскэ спросил:

– А что ваш брат? Он сегодня задерживается?

– Мой брат всегда приходит поздно.

– А ваша матушка?

– Она уехала в Кобэ за покупками.

– А-а, вот оно что…

Вероятно, «бабуся» отправилась за съестными припасами, но, когда часы пробили семь, а её всё ещё не было, супруги начали теряться в догадках. Таэко, уговорившая сестру и зятя пойти с ней в гости, невольно чувствовала себя виноватой и уже не таясь поглядывала на пустой обеденный стол в соседней комнате. Катерина же, казалось, ничего не замечала. Она то и дело поднималась, чтобы подсыпать угля в печурку, до того крохотную, что топливо сгорало в ней почти мгновенно. Гости старательно искали всё новые и новые темы для разговора – молчание только усугубляло ощущение голода. Однако, несмотря на всё их старания, в беседе всё чаще наступали заминки, и тогда им ничего не оставалось, как прислушиваться к гудению огня в печурке.

В комнату, толкнув носом дверь, вошёл пёс, по виду пойнтер, но явно не чистых кровей. Протиснувшись между ног сидящих, он растянулся подле печурки и положил морду на передние лапы.

– Борис! – окликнула его Катерина, но пёс и не подумал покинуть облюбованное им место, только лениво поднял голову и взглянул на хозяйку.

Пытаясь хоть чем-нибудь занять себя, Тэйноскэ нагнулся и принялся гладить пса по спине. Так прошло ещё около получаса.

– Катерина-сан, – неожиданно заговорил Тэйноскэ. – Быть может, мы неверно вас поняли?

– Что вы имеете в виду?

– Кой-сан, вероятно, произошла какая-то ошибка и мы ставим Катерину-сан в неудобное положение. Наверное, нам пора откланяться.

– Да нет, не могло быть никакой ошибки, – возразила Таэко. – Катерина-сан…

– Да?

– Катерина-сан… Нет, спроси лучше ты, Сатико. Я не знаю, как это сказать…

– Кой-сан права, твой французский сейчас может оказаться как нельзя кстати, – обратился к жене Тэйноскэ.

– Катерина-сан говорит по-французски, Кой-сан?

– По-моему, нет. Но она превосходно знает английский.

– Катерина-сан, I… am afraid, – неуверенно начал Тэйноскэ, – you were not expecting us to-night.

– Но почему? – удивлённо воскликнула Катерина по-английски. – Мы пригласили вас именно на сегодняшний вечер.

В голосе Катерины звучал укор.

Как только пробило восемь часов, Катерина поднялась и направилась в кухню. Послышался звон посуды. Она быстро накрыла на стол и уже через несколько минут пригласила гостей в столовую.

Стол был сплошь уставлен закусками (и когда только она успела всё приготовить?): копчёная лососина, анчоусы, сардины в масле, ветчина, сыр, крекеры, кулебяка с мясом, хлеб разных сортов. При виде всех этих появившихся словно по волшебству яств гости сразу воспрянули духом и принялись за еду с поспешностью, едва, согласующейся с правилами хорошего тона. Катерина ловко справлялась с обязанностями хозяйки, она следила за тем, чтобы тарелки гостей не оставались пустыми, и вскоре им уже пришлось потихоньку скармливать оставшуюся еду Борису, который благоразумно забрался теперь под стол. Катерина между тем заварила чай и разлила его по чашкам.

Неожиданно хлопнула входная дверь, и Борис ринулся в переднюю.

– Это, наверное, «бабуся», – шепнула Таэко.

Нагруженная свёртками «бабуся» проскользнула прямо в кухню, в столовой же появился Кириленко-брат вместе с каким-то господином лет пятидесяти.

– Добрый вечер. Извините, мы сели за стол без вас…

– Пожалуйста, пожалуйста… – произнёс Кириленко, потирая руки. Для европейца он выглядел, пожалуй, несколько низкорослым и щуплым. Его узкое, почти как у актёра Кабуки, лицо раскраснелось на холодном ветру. Он сказал Катерине несколько слов по-русски, из которых Тэйноскэ и его спутницы поняли только одно: «мамочка».

– Я встретил маму в Кобэ, и мы приехали вместе. А это – Вронский, мой друг, – сказал Кириленко, похлопав по плечу стоявшего рядом с ним мужчину. – Таэко-сан, если не ошибаюсь, вы с ним уже знакомы.

– Да. Позвольте представить вам моего зятя и сестру.

– Господин Вронский… – раздумчиво проговорил Тэйноскэ. – Насколько я помню, эта фамилия встречается в «Анне Карениной».

– А вы читали Толстого?

– Всё японцы читают Толстого и Достоевского, – сказал Кириленко.

– Кой-сан, откуда ты знаешь господина Вронского – полюбопытствовала Сатико.

– Он живёт здесь неподалёку в меблированных комнатах. Господин Вронский очень любит детей. Его здесь всё знают и за глаза зовут не иначе как «господин Люблю-детей».

– Он женат?

– Нет. Видишь ли, там была какая-то печальная история…

В облике Вронского было что-то трогательно-ласковое. Глядя на него, невольно думалось, что он и в самом деле должен любить детей. С улыбкой, от которой в уголках его печальных глаз собирались морщинки, он молча слушал, как сёстры разговаривают о нём. Ростом он был выше Кирилёнки, но худощавая фигура, смуглая, словно от длительного пребывания на солнце, кожа, густые волосы с проседью и чёрные глаза делали его чем-то похожим на японца. Внешность его вызывала представление о дальних плаваниях, его вполне можно было принять за бывалого моряка.

– Почему вы не привели с собой Эцуко-сан? – спросил Кириленко.

– Ей нужно делать уроки…

– Какая жалость! А я обещал господину Вронскому, что сегодня у нас в гостях будет прелестная девочка.

– Если б мы знали…

В этот миг вошла «бабуся» и обратилась к гостям:

– Очень рада вас видеть… А почему нет ещё одной сестры Таэко-сан и маленькой девочки?

«Бабуся» говорила в точности так, как изображала Таэко. Тэйноскэ с женой старались не встречаться с Таэко взглядом, чтобы ненароком не рассмеяться.

Хотя в доме Макиока с лёгкой руки Таэко старшую Кириленко называли не иначе как «бабусей», она вовсе не походила на тучных европейских женщин, каких они привыкли видеть в Японии. Глядя на её статную фигуру, на её стройные ноги в туфельках на высоких каблуках, на её походку, быструю, лёгкую, даже порывистую, можно было без труда представить себе сцену на катке, которую так ярко живописала Таэко. О её возрасте напоминали лишь несколько отсутствующих зубов да покрытое сетью морщинок лицо с одрябшей кожей на щеках и подбородке. Но при всём, при том издали ей никак нельзя было дать больше сорока.

«Бабуся» убрала со стола пустую посуду и расставила тарелки с принесённой ею снедью: устрицами, икрой, маринованными огурцами, свиной, куриной и ливерной колбасами и опять-таки хлебом разных сортов. Появились новые бутылки с водкой, пивом и графинчики с подогретым сакэ, [27]27
  «…с подогретым сакэ…»– Сакэ (японскую рисовую водку) принято пить слегка подогретым.


[Закрыть]которое здесь почему-то наливали не в чарки, а в пивные бокалы. «Бабуся» с Катериной пили только сакэ.

Как и предвидел Тэйноскэ, за столом всё не уместились. Катерина ела стоя, прислонясь к камину, которым, судя по всему, не пользовались. «Бабуся» без конца сновала из кухни в столовую и обратно и лишь иногда, как бы между делом, подходила к столу, и, протянув из-за чьей-нибудь спины руку, наполняла свою тарелку или бокал. Вилок и ножей на всех не хватило, поэтому Катерина брала закуски прямо рукой. Всякий раз, замечая на себе взгляд кого-нибудь из гостей, она слегка краснела, поэтому Тэйноскэ и его спутницы старались не смотреть в её сторону.

– Не ешь устриц, – шепнула Сатико мужу: их цвет показался ей несколько подозрительным.

Очевидно, устрицы были куплены не в каком-нибудь солидном магазине, а на рынке поблизости. Русские, однако, поглощали их не раздумывая.

Тэйноскэ, который весь вечер пил вперемешку пиво, водку и сакэ, порядком захмелел и говорил много громче обычного.

– Что это? – спросил он, указывая на фотографию рядом с портретом царя.

– Это дворец в Царском Селе, неподалёку от Петрограда, – объяснил Кириленко. В его семье не признавали названия Ленинград.

– О-о, знаменитое Царское Село…

– Наш дом стоял вблизи Царскосельского дворца, – вклинилась в разговор «бабуся». – Я чуть ли не каждый день видела, как государь в коляске выезжает из ворот. Я даже слышала его голос…

– Мамочка, – перебил её Кириленко и попросил повторить эту фразу по-русски, после чего пояснил гостям: – Мама хотела сказать, что коляска с государем проезжала, так близко, что ей казалось, будто она слышит его голос. Но, как бы то ни было, мы действительно жили рядом с Царскосельским дворцом. Впрочем, всё это я помню весьма смутно, в ту пору я был ещё ребёнком…

– А Катерина-сан?

– Я и подавно ничего не помню, я даже ещё не ходила в школу.

– В соседней комнате у вас висят портреты японского императора и императрицы. Позвольте полюбопытствовать почему?

– Вполне понятно, – с неожиданной торжественностью проговорила «бабуся». – Потому что мы, русские белоэмигранты, пользуемся здесь их покровительством.

– Это чувство разделяют всё белоэмигранты, они надеются, что Япония до конца останется верна идеалам борьбы с коммунизмом, – произнёс Кириленко.

– Кстати, как вы полагаете, что будет с Китаем? Похоже, что там в скором времени одержат победу коммунисты?..

– Гм, видите ли, я плохо разбираюсь в политике, однако, мне думается, очень скверно, что отношения между Японией и Китаем испортились.

– А что вы скажете о Чан Кайши? – включился в беседу Вронский, до той поры молча вертевший в руках пустой стакан, – И о событиях в Сиани в декабре прошлого года? Чжан Сюэлян взял в плен Чан Кайши, [28]28
  «…Чжан Сюэлян взял в плен Чан Кайши…»– В декабре 1936 г. глава реакционного гоминьдановского режима Чан Кайши со своим штабом прибыл в г. Сиань (административный центр провинции Шаньси и важный транспортный узел), чтобы добиться от Чжан Сюэляна, командующего Северо-Восточной армией, совместных действий против Китайской Красной армии. Солдаты и офицеры Северо-Восточной армии во главе с Чжан Сюэляном, а также Семнадцатой армии под командованием Ян Хучэна, возмущённые политикой Чан Кайши, направленной на разжигание гражданской войны вместо борьбы против японских агрессоров, восстали и арестовали Чан Кайши и весь его штаб. Восстание длилось с 12 по 25 декабря. Чан Кайши был вынужден принять требования восставших. Эти так называемые Сианьские события явились предпосылкой создания национального антияпонского фронта в войне, которая вскоре развернулась на значительной части территории Китая против японских агрессоров (1937–1945 гг.).


[Закрыть]но сохранил ему жизнь. Почему?

– Гм, мне кажется, в газетах об этом писали далеко не всё…

Тэйноскэ внимательно следил за международными событиями и имел о них достаточно полное представление, разумеется, в той мере, в какой они освещались в печати.

Однако осторожность подсказывала ему, что по нынешним временам лучше не говорить лишнего, тем более в беседе с иностранцами, у которых неизвестно что на уме. Но если Тэйноскэ интересовался политикой как бы вчуже, то для людей, потерявших родину и обречённых жить на чужбине, всё эти вопросы были далеко не праздными.

Какое-то время русские говорили между собой. Вронский, как видно лучше других осведомлённый в международных делах, обстоятельно излагал свою точку зрения, остальные слушали. Разговор шёл по-японски, но временами, затрудняясь подобрать нужное слово, Вронский переходил на русский, и тогда Кириленко принимал на себя роль переводчика. «Бабуся» оказалась заядлой спорщицей и постоянно вступала в полемику с мужчинами. Она так увлеклась спором, что совершенно забывала связывать слова между собой, и понять её не могли ни японцы, ни русские.

– Мамочка, скажи это по-русски, – то и дело просил Кириленко.

Вдруг по какой-то не вполне ясной для гостей причине между «бабусей» и Катериной возникла размолвка. Началось с того, что «бабуся» неодобрительно отозвалась об англичанах, их политике и нравах. Катерина с запальчивостью принялась ей возражать.

– Да, я родилась в России, но росла на чужбине, в Шанхае, и кто же мне помогал? Англичане. Они дали мне образование, не взяв с меня ни гроша. Потом я работала сестрой милосердия в госпитале, и жалованье мне опять-таки платили англичане. За что же ты их коришь?

– Ты ещё слишком молода, чтобы это понять, – парировала «бабуся».

Они спорили так рьяно, что Кириленке и Вронскому пришлось вмешаться, покуда дело не дошло до настоящей ссоры.

– Право, не знаю, что с ними делать, – вздохнул Кириленко, – как заговорят об Англии, так стычка.

Он предложил перейти в другую комнату и сыграть в карты, после чего гостей снова пригласили к столу.

* * *

– Осторожнее, не споткнись, – сказала Сатико мужу, когда они, уже в двенадцатом часу ночи, пробирались к станции по неосвещённой тропинке среди рисовых полей.

– До чего же тут хорошо на свежем воздухе!

– Знаешь, поначалу я совсем растерялась. В доме одна Катерина, на столе никакой еды, а у меня, честно сказать, подводит живот от голода…

– Да, а потом вдруг появились всё эти закуски. Я чуть не лопнул… И как только русские умудряются столько есть? По части хмельного я, пожалуй, не уступлю, что же до еды, то тут мне за ними никак не угнаться.

– «Бабуся» была в восторге, что мы пришли. Теснота такая, что повернуться негде, а они обожают принимать гостей.

– Видимо, они здесь чувствуют себя одиноко, вот и стремятся дружить с японцами.

– Я хотела рассказать вам о господине Вронском, – донёсся из темноты голос Таэко – она шла чуть позади.

– В молодости он пережил ужасную трагедию. Любил одну девушку, но во время революции потерял её. И вот через несколько лет Вронский узнал, что она в Австралии. Он отправился туда, разыскал её, но вскоре она заболела и умерла. Он не смог её забыть. Так и остался холостяком.

– Вот оно что. Впрочем, я так и подумал, что жизнь у него была нелёгкая.

– В Австралии он ужасно бедствовал, одно время даже работал простым шахтёром. Потом завёл какое-то дело и разбогател. Говорят, сейчас у него капитал в пятьсот тысяч иен. Я слышала, что в своё время он ссудил Катерининому брату довольно крупную сумму.

– Какой чудесный аромат! – воскликнула Сатико.

– Где-то поблизости цветёт гвоздичное дерево.

Теперь они уже шли по дороге мимо выглядывавших из-за живой изгороди особнячков.

– Значит, через месяц распустится сакура. Скорее бы!

– Мне тоже хочется, чтобы это было скорее, – откликнулся Тэйноскэ, стараясь подражать манере «бабуси».