Текст книги "Мелкий снег (Снежный пейзаж)"

Автор книги: Дзюнъитиро Танидзаки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 50 страниц)

37

Юкико пробыла в Токио весь остаток марта. Она могла бы задержаться там до самой своей свадьбы, но ей хотелось на прощание погостить в доме Сатико, и в начале апреля она приехала в Асию с известием о том, что церемония бракосочетания назначена на двадцать девятое апреля, день рождения императора. Свадебный банкет состоится в отеле «Тэйкоку». От лица виконта, которому в его годы трудно приехать в Токио, на церемонии и банкете будет присутствовать его старший сын Масахиро с супругой.

Хотя нынешние времена обязывают к скромности и воздержанности, семья жениха считает, что свадебное торжество должно соответствовать высокому положению дома Мимаки.

Помимо того, что на банкет приглашены всё родственники и друзья семьи в Токио, ожидается множество гостей также и из Кансая. В этой ситуации Тацуо и Цуруко сочли естественным направить приглашения всем своим родственникам в Осаке и Нагое, не забыв и вдову Сугано из Огаки.

Итак, торжества обещали быть пышными.

В один из дней в начале апреля в Асию приехал Мимаки. Жильцы уже освободили дом, и он хотел пригласить Сатико и Юкико взглянуть на него.

Дом, в котором предстояло поселиться нам, находился примерно в полукилометре от станции «Косиэн». Он был сравнительно новый, одноэтажный и по размерам как раз подходил для небольшой семьи с прислугой. А главное – его окружал чудесный сад.

Посоветовавшись с невестой и её сестрой относительно убранства комнат и обстановки, Мимаки заговорил о своих планах в связи со свадебным путешествием. Ночь после банкета они с Юкико проведут в отеле «Тэйкоку», наутро выедут в Киото, нанесут визит виконту, а затем отправятся на несколько дней в Нару. Ему давно уже хотелось побывать в легендарном краю Ямато, [123]123
  «…в легендарном краю Ямато…»– Ямато – старинное название одной из центральных провинции Японии (в наст, время – префектура Нара) в регионе Кансай, но главным образом – собирательное древнее поэтическое название Японии.


[Закрыть]сказал Мимаки. Впрочем, госпожа Юкико, должно быть, неоднократно там бывала. В таком случае они могли бы поехать в Хаконэ или Атами. [124]124
  «…поехать в Хаконэ или Атами…»– Хаконэ – популярный горный курорт, известный горячими источниками. Атами – курорт на восточном побережье Японии. Оба курорта находятся сравнительно недалеко от Токио, в регионе Канто.


[Закрыть]

Сатико знала, что сестра, безусловно, отдаёт предпочтение Наре. Хотя большая часть, жизни Юкико прошла в этих краях, сказала она Мимаки, ей, как ни странно, не доводилось бывать там. А ведь там столько знаменитых памятников старины! Одна настенная живопись в храме Хорюдзи [125]125
  Храм Хорюдзи– самый древний буддийский храм Японии (г. Нара), основанный в 607 г. принцем Сётокутайси, одним из основателей японского государства


[Закрыть]чего стоит! А в какой гостинице посоветовала, бы им остановиться Сатико? – спросил Мимаки. Наученная горьким опытом, Сатико не раздумывая ответила: только не в «Наре»! Лучше всего выбрать гостиницу в чисто японском стиле, скажем «Цукихитэй».

Мимаки сообщил сёстрам, что с помощью Кунисимы нашёл себе место в Восточно-Азиатской авиастроительной компании, которая имеет большой завод в окрестностях Амагасаки. Его приняли туда на основании диплома об окончании университета в Америке, где он изучал аэронавтику. Но с тех пор прошло уже немало лет. Мимаки многое забыл и не знает, сумеет ли справиться с возложенными на него обязанностями. К тому же благодаря посредничеству Кунисимы ему назначили солидное жалованье, и он несколько смущён этим обстоятельством. Но ничего не поделаешь – ему пришлось ухватиться за это предложение, чтобы как-нибудь продержаться до лучших времён. Он должен приступить к службе сразу же по возвращении из свадебного путешествия. Однако он не теряет надежды в будущем вернуться на стезю архитектора и в свободное время изучать традиции японского национального зодчества.

Сатико чуть не подскочила на месте, когда Мимаки спросил её о Таэко. Сделав над собой усилие, она самым непринуждённым тоном ответила, что Таэко здорова, но, к сожалению, сегодня была вынуждена отлучиться по делам. Знал Мимаки правду или нет, однако больше никаких вопросов он задавать не стал. В тот же день он уехал в Токио.

Незадолго перед этим Таэко вместе с О-Хару вернулась из Аримы и теперь находилась в родильном отделении той самой клиники в Кобэ, где проходила освидетельствование в октябре.

Из осторожности Сатико не навещала сестру и не справлялась о её состоянии по телефону. На другой день, после того, как Таэко поместили в клинику, в Асии неожиданно появилась О-Хару и сообщила, что, по словам доктора, плод занимает в утробе, матери неправильное положение. Когда Таэко показывалась ему в октябре, всё было нормально. По-видимому, ребёнок перевернулся, когда они ехали в машине по горной дороге в Ариму. Если бы доктор обнаружил это хоть немного раньше, он смог бы всё исправить, но теперь уже поздно: приближаются роды. И всё-таки доктор считает, что оснований для беспокойства нет, продолжала О-Хару. Он ручается за благополучный исход.

С тех пор никаких известий о Таэко не было. Приближалась середина апреля. Если верить прогнозам доктора, Таэко давно уже должна была родить, но Сатико знала, что первые роды нередко запаздывают. Пора цветения сакуры подходила к концу. До свадьбы Юкико оставалось немногим больше двух недель, и всё в Асии грустили оттого, что время бежит так быстро. Тэйноскэ и Сатико были бы рады как-нибудь по-особому отметить эти последние дни с Юкико, но жизнь всё меньше располагала к развлечениям.

После Указа от седьмого июля сорокового года в стране действовали существенные ограничения на производство и продажу предметов роскоши. В связи с этим Сатико была лишена возможности заказать для сестры новые свадебные кимоно – через магазин «Кодзутия» пришлось разыскивать подержанные. Начиная с апреля была введена карточная система на рис. В этом году Кикугоро не приехал на гастроли в Осаку. Даже ежегодное путешествие семьи в Киото на любование сакурой стояло под вопросом. Но в конце концов Макиока всё-таки решили не нарушать традицию и тринадцатого числа, в воскресенье, одевшись как можно скромнее, поехали на один день в Киото.

На этот раз они отказались от праздничного обеда в ресторане «Хётэй». Взглянув на плакучую сакуру в парке храма Хэйан, они прошлись по своим любимым местам в Саге – скорее по привычке, нежели потому, что им действительно этого хотелось. Таэко снова не было с ними. Расположившись вблизи пруда Осава, они молча съели принесённый с собою завтрак, выпили по чарке холодного сакэ и уехали домой с таким чувством, как будто ничего и не видали.

В ночь после их возвращения в Асию у Судзу родились котята. Судзу находилась уже в почтенном возрасте – ей было лет двенадцать, – и роды у неё протекали трудно. Ещё в прошлом году к ней пришлось вызвать ветеринара, который сделал ей укол, стимулирующий схватки. На сей раз она опять никак не могла самостоятельно разродиться, и Сатико снова позвала ветеринара. Только после укола Судзу с большим трудом удалось произвести на свет троих котят, которых по очереди принимали Сатико и Юкико. Не говоря друг другу ни слова, они старились помочь кошке, в надежде, что её благополучные роды послужат добрым предзнаменованием для Таэко. Время от времени Эцуко спускалась вниз, притворяясь, будто ей понадобилось в туалет, и заглядывала в комнату. «Сейчас же ступай к себе, Эттян, – прогоняли девочку мать и тётка. – Здесь тебе не место».

Около четырёх часов утра всё наконец кончилось, Сёстры вымыли ноги, переоделись в ночные кимоно и приготовились ложиться спать. В это время неожиданно раздался телефонный звонок.

Сатико в смятении взяла трубку и услышала голос О-Хару. Что случилось? Всё уже позади? Нет ещё, ответила О-Хару. Роды ужасно тяжёлые. Кой-сан мучится уже двадцать часов. Доктор говорит, что потуги очень слабые, и вводит ей какое-то средство, но, как на беду, немецкое лекарство у него кончилось, а японское почти не действует. Кой-сан кричит в голос – такие у неё боли. Со вчерашнего вечера она ничего не ела, её всё время рвёт, причём рвота какая-то странная, темно-зелёного цвета. Она плачет и говорит, что теперь уж наверное умрёт. Доктор уверен, что всё будет хорошо, но сестра боится, как бы у Кой-сан не отказало сердце. Да и вообще, добавила О-Хару, даже ей ясно, что положение серьёзное. Поэтому она и решилась, несмотря на запрет, позвонить Сатико…

После разговора с О-Хару многое для Сатико оставалось неясным, но одно она поняла со всей отчётливостью: Таэко страдает, потому что ей не могут сделать инъекцию немецкого препарата, стимулирующего схватки. Но ведь это средство можно попытаться достать. В любой клинике наверняка существует запас редких лекарств, которые приберегают для «особых» пациентов. Если как следует попросить доктора, он, возможно, не откажет… Юкико считала, что Сатико должна немедленно ехать в клинику. Сейчас не тот случай, чтобы думать о репутации семьи. Разбуженный телефонных звонком, Тэйноскэ спустился вниз. Он был полностью согласен с Юкико: Сатико должна, не теряя времени, отправиться в клинику. Кроме того, он счёл необходимым сообщить обо всём Миёси, ведь на них с Сатико лежала ответственность за благополучие Кой-сан и ребёнка.

Доктор Фунакоси, который принимал роды у Таэко, пользовался репутацией опытного специалиста и порядочного человека. Зная об этом, Сатико посоветовала сестре обратиться именно в эту клинику, однако сама она не была лично знакома с доктором. Перед выходом из дома Сатико на всякий случай захватила с собой кое-что из лекарств, которые в последнее время стали редкостью, – несколько ампул корамина, пронтозила и бетаксина.

Миёси уже был в палате. Увидев сестру, Таэко заплакала. «Как хорошо, что ты пришла, – сказала она. – Я знаю, теперь уже мне не выкарабкаться…» – и заметалась по постели. Время от времени она чувствовала позывы к тошноте, и изо рта у неё выходила какая-то непонятная тёмная кашица. Медицинская сестра объяснила Миёси, что из организма матери выходят яды. Сатико подумала, что это странное, вещество по виду похоже на первый стул новорождённого.

Не теряя времени, Сатико отправилась в кабинет доктора Фунакоси. Вручив ему визитную карточку Тэйноскэ и выложив перед ним привезённые из дома лекарства, она в исступлении заговорила:

– Доктор, мне удалось раздобыть только эти лекарства. Достать немецкое стимулирующее средство не в моих силах… Прошу вас, умоляю вас, доктор, разыщите его. Я заплачу любые деньги… Не может быть, чтобы во всех Кобэ не нашлось этого лекарства…

Сердобольный доктор сразу же сдался. У него есть этот препарат, но одна, всего одна ампула, сказал он.

Через пять минут после инъекции у Таэко начались активные схватки, и Сатико имела возможность собственными глазами убедиться в преимуществах немецкой фармакологии. Таэко отвезли на каталке в родильную палату. Сатико, Миёси и О-Хару сели на скамеечку в коридоре. Роженица дважды вскрикнула, а спустя несколько секунд из двери выбежал доктор с младенцем на руках и бросился в операционную. В течение тридцати минут после этого оттуда доносились энергичные шлепки, но долгожданного детского крика так и не последовало.

Наконец Таэко перевезли в её палату. Сатико, Миёси и О-Хару в молчаливом оцепенении стояли около неё. Из операционной по-прежнему слышались шлепки – доктор не сдавался, но всем было уже ясно, что его усилия бесполезны.

Через некоторое время в палату вошла сестра.

– Я искренне сожалею, – сказала она. – Ребёнок был жив, но задохнулся в момент родов. Мы сделали всё возможное, чтобы он начал дышать, даже ввели ему корамин, который привезла госпожа Макиока, но – увы – вернуть ребёнка к жизни не удалось. Доктор сейчас придёт. Он хочет одеть ребёнка. – Сестра взяла пакет с приданым для новорождённого, которое Таэко сшила в Ариме, и вышла.

Вскоре в дверях палаты появился доктор с мёртвым младенцем на руках.

– Мне нет и не может быть никакого оправдания, – начал он. – Всё произошло но моей вине. Ребёнок находился в неправильном положении, я потянул за ножки, но в этот момент у меня сорвалась рука – и он задохнулся. Я обещал, что всё будет благополучно, а сам допустил такой нелепый, непростительный промах! – Доктор вытер пот со лба, Сатико не могла испытывать злобу к этому человеку, открыто признавшему свою ошибку и столь мучительно переживающему её.

Доктор приблизился к постели Таэко и показал ребёнка.

– Это девочка, – сказал он. – Взгляните, какое прелестное у неё личико. На своём веку я принял немало младенцев, но такого прелестного ребёнка ещё не видел. Какой красавицей она могла бы стать!

И действительно, глядя на это белое личико, с ещё не потухшим румянцем, в обрамлении блестящих, густых волос, невозможно было сдержать возглас восхищения и скорби. Сатико, Миёси и О-Хару по очереди взяли ребёнка на руки. Таэко уже плакала навзрыд, а вместе с нею – и всё остальные.

– Да, совсем как куколка… – сквозь слёзы проговорила Сатико. Не в силах отвести взгляд от воскового, редкой красоты младенческого лица, Сатико невольно содрогнулась при мысли о том, что этого ребёнка настигло проклятие Итакуры и Окубаты.

Спустя неделю Таэко выписалась из клиники и с разрешения Тэйноскэ, который поставил ей единственное условие – чтобы она пока по возможности не показывалась на людях, – сразу же переехала жить к Миёси, в комнаты, нанятые им во втором этаже [126]126
  «…в комнаты, нанятые им во втором этаже…»– По принятым в Японии понятиям, снятые комнаты на втором этаже чужого дома – более чем красноречивое свидетельство низкого социального статута и ограниченных материальных возможностей.


[Закрыть]одного из домов в районе Хёго.

Двадцать пятого апреля, вечером, Таэко потихоньку приехала в Асию, чтобы проститься с Юкико и всеми остальными и заодно забрать кое-какие мелкие вещи. В комнате наверху, которую она некогда занимала, теперь красовалось приданое Юкико. Ниша была уставлена свадебными подарками, полученными от родственников и знакомых из Осаки. Могло ли кому-нибудь прийти в голову, что судьба младшей сестры решится прежде, чем старшей? Таэко поспешно разобрала свои вещи, увязала нужное в узел и, посидев с близкими не более получаса, уехала.

О-Хару вернулась в Асию в тот же день, как Таэко вышла из клиники. Отец с мачехой нашли ей жениха, и она попросила хозяйку отпустить её дня на два домой после свадьбы Юкико.

* * *

Вот так в короткое время в жизни семьи одна за другой произошли внезапные перемены. Думая о том как тихо и пусто станет теперь в доме, Сатико ощущала себя совсем как мать, которой предстоит выдать замуж любимую дочь.

Она бродила по комнатам задумчивая и потерянная. Было решено, что Юкико с сестрой и зятем выедут в Токио ночным поездом двадцать шестого, и приближающаяся разлука удручала её ещё больше, чем Сатико. Несколько дней у Юкико был расстроен желудок. Она пила таблетки, но без сколько-нибудь заметного результата. Утром двадцать шестого из Осаки наконец доставили заказанный для неё парик. [127]127
  127 «…заказанный для неё парик…»– Хотя мода носить короткую европейскую причёску распространилась в Японии ещё до второй мировой войны, свадебный наряд, если свадьба совершается по японскому обряду, обязательно должен быть японским и сочетаться с причёсанными по-японски волосами. Поэтому невесте необходим парик.


[Закрыть]Юкико примерила его и поставила в нишу. Вернувшись из школы, Эцуко обнаружила парик и сейчас же отправилась демонстрировать его служанкам на кухне:

– Вы только посмотрите, какая маленькая головка у Юкико!

В тот же день прибыли и свадебные кимоно от «Кодзутии». Юкико взглянула на них и с грустью подумала: ах, если бы только они предназначались не для свадьбы!..

Сатико вдруг вспомнила, как тоскливо ей было накануне собственной свадьбы. Сёстры удивлялись тогда: отчего она такая невесёлая? И Сатико ответила им стихотворением:

Свадебный свой наряд

я сегодня опять примеряла.

И сердце томит печаль…

В день отъезда Юкико всё ещё была нездорова. Боль по-прежнему не унималась и преследовала её всю ночь в поезде.

январь 1943 – декабрь 1948

ПРЕДИСЛОВИЕ

Дзюнъитиро Танидзаки (1886–1965) – классик японской литературы, продолжатель её многовековых традиций, один из самых значительных и оригинальных писателей Японии первой половины XX века. Творческая судьба его сложилась счастливо – с первых шагов в литературе его признали и критики, и широкие читательские круги, а за пределами Японии его сочинения стали известны даже раньше, чем творчество многих других крупных японских писателей. Общеизвестно, что, когда решался вопрос о присуждении кому-либо из японских писателей Нобелевской премии в области литературы, Танидзаки называли в качестве возможного кандидата наравне с Ясунари Кавабатой, несмотря на то, что к тому времени (1973 г.) писателя уже не было в живых.

Разумеется, за долгие годы литературного труда творческие принципы писателя претерпели радикальные изменения. Система его этических и эстетических взглядов, запечатлённая в его лучших произведениях, покоится на глубоко национальной традиции, в ней нашли отражение эстетические категории, формировавшиеся на протяжении веков и в конечном итоге определившие неповторимое своеобразие национального японского искусства. Танидзаки по праву может считаться подлинно национальным писателем, творчество которого выражает общенародный эстетический идеал.

Через всё творчество Танидзаки красной нитью проходит ярко выраженное эстетическое начало. Как подлинный представитель своего народа, он придавал большое значение красоте, ибо, по его глубокому убеждению, только в ней может найти отдохновение и радость человеческая душа в этом несовершенном мире…

Не всё, созданное писателем, равноценно, не всё выдержало испытание временем, но лучшие его творения, отмеченные большим, своеобразным талантом, и по сей день безусловно относятся к самым привлекательным страницам современной японской прозы.

* * *

Ещё на школьной скамье Танидзаки увлекался литературой и с юных лет твёрдо решил, что будет писателем. Однако первые рассказы, которые ему с трудом удалось опубликовать, прошли незамеченными, вызвав у молодого автора горестные сомнения в собственных силах. Но в 1910 году в первых четырёх номерах литературного журнала «Син-ситё» («Новые течения»), созданного группой студентов Имперского (ныне – Токийского) университета, один за другим появились его рассказы, среди них наиболее примечательные – «Татуировка»и «Цзилинь».Небольшие по размеру, они сразу привлекли внимание к дотоле никому не известному молодому студенту. Критика приветствовала появление нового оригинального таланта, известный писатель Нагай Кафу (1879–1959) посвятил рассказам Танидзаки отдельную хвалебную статью, в которой сравнивал рассказ «Цзилинь»со знаменитой «Таис»Анатоля Франса…

Впоследствии, вспоминая это время в своём произведении мемуарного типа «Повесть о моей юности» («Сэйсюн-моногатари»,1932–1933), Танидзаки писал, что, разумеется, не смеет и помышлять о том, чтобы сравнивать себя с Байроном, но тоже мог бы, подобно великому английскому поэту, сказать в одно прекрасное утро: «Я проснулся и был уже знаменит…»; когда же он читал статью о себе, написанную Нагаем Кафу, от волнения у него так дрожали руки, что журнальные строчки прыгали перед глазами…

Современному читателю может показаться странным и непонятным, чем именно оказались столь актуальны и примечательны эти произведения, где действие происходит в первом случае – в так называемую эпоху Эдо (XVII – сер. XIX в.), а во втором – и совсем уже незапамятные времена, в V веке до н. э., и к тому же в Китае?

Чтобы в полной мере оценить смелость и новаторство молодого автора, студента III курса литературного факультета Танидзаки, нужно вспомнить, что представляло собой японское общество, его духовная жизнь, его литература в те уже далёкие от нас годы. Здесь не место вдаваться в исторический экскурс; напомним лишь, что в том же 1910 году, когда состоялся столь удачный дебют Танидзаки в литературе, произошли два события, в концентрированной форме воплотившие в себе суть того курса, которым с начала XX века неуклонно двигалось японское государство как в своей внешней, так и во внутренней политике. Этими событиями стали окончательная аннексия Кореи, (лицемерно названная «слиянием») – очередной этап наступления японского империализма на соседние азиатские страны – и арест, а вскоре за тем и казнь выдающегося японского социалиста Котоку Сюсуя и группы его единомышленников. Эта расправа, означавшая дальнейшее усиление реакции, произвела удручающее впечатление на японское общество, и без того скованное тисками чисто феодальных традиций, регламентировавших всю частную жизнь человека, традиций, в сравнении с которыми ханжеская мораль викторианской Англии могла бы считаться идеологией вольнодумцев. Не удивительно, что в такой обстановке японская литература оказалась в тупике. Растеряв критическую направленность, свойственную лучшим произведениям натуралистической школы – ведущего литературного направления Японии начала века, – литература натурализма свелась теперь к мелочному бытописательству, нарочито безыскусному описанию безрадостных, серых будней. Такая литература никак не могла служить вдохновляющим образцом для молодого поколения писателей, слабость и антихудожественность её были чересчур очевидны. Молодая литература оказалась как бы на распутье – но если одни искали выход в утверждении абстрактных гуманистических идеалов, то другие открыли для себя новую Мекку в так называемой литературе «конца века», давно уже существовавшей в Европе, в первую очередь в Англии и во Франции. Первым толчком, как то всегда бывало в Японии, заимствовавшей из Европы не только технику и науку, но и духовные веяния, явились переводы поэзии. Знакомство с творчеством Бодлера, Рембо, Верлена стало настоящим откровением для молодых японских поэтов. Затем последовало знакомство с прозой – от произведений Эдгара По и Оскара Уайльда до сочинений ныне полузабытых Октава Мирбо, Пьера Лоти, Клода Фаррера. С жадным интересом встречались также и теоретические работы европейцев об искусстве символизма и импрессионизма. Литература «конца века» попала в Японию, когда для Европы она уже стала вчерашним днём, но для Японии она была ошеломляюще новым словом, теория и практика символизма и импрессионизма обрели там как нельзя более благоприятную почву. В японском искусстве – не только в живописи, но и в литературе – эстетическое начало всегда было выражено особенно ярко, издавна культивировались принципы мгновенного впечатления, «постчувствования»; аллюзия, удачный намёк всегда служили знаком высшего мастерства. Культ красоты, исключительное внимание к орнаментальной декоративности стиля, присущие европейской литературе «конца века» и так выгодно отличавшиеся от унылой прозы японского натурализма, вызывали восхищение; дерзкие парадоксы Оскара Уайльда, бросавшие смелый вызов буржуазной морали, встречались с восторженным сочувствием, а экзотический фон, всегда притягивающий сердца в эпоху, когда окружающая жизнь представляется безрадостной, однообразной и тусклой, уводил прочь от постылой действительности. Но если для европейского импрессионизма и постимпрессионизма экзотикой были Китай, Япония или острова Тихого океана, то их японским последователям пришлось искать «собственную экзотику». И таковая нашлась – в экзотическом свете стали восприниматься минувшие века, в первую очередь эпоха Эдо, когда в японских городах процветало искусство – театр, живопись и литература, – далёкий XVII век, когда в Японию проникли первые европейцы, таинственные «падэрэн» [128]128
  Искажённое испанское слово «padre» – священник (букв.: отец)


[Закрыть](испанские и португальские миссионеры), совратившие в «чужеземную ересь» не одну японскую душу… И вот уже поэт Китахара Хакусю (1885–1942) пишет стихотворение, так и озаглавленное – «Чужеземная ересь».

Как будто оживают предо мной

всё ереси истерзанного века,

И чудеса, что силой чар волшебных

творит могучий христианский бог,

И капитаны чёрных кораблей

из сказочной страны рыжеволосых,

Багряное заморское стекло,

манящий пряный аромат гвоздики,

Хлопчатые одежды, ром и вина -

товары южных варваров в порту…

Мне слышатся хоралы литургии;

голубоглазые доминиканцы

Поют о божестве запретной веры,

поют об окровавленном кресте… [129]129
  Перевод А. Долина.


[Закрыть]

Вскоре эти новые веяния нашли отражение в прозе – раньше всего в творчестве Дзюнъитиро Танидзаки.

В рассказе «Татуировка»соблюдены всё этические и эстетические посылки литературы «конца века» – экзотический фон («Это было во времена, когда люди почитали легкомыслие за добродетель, а жизнь ещё не омрачали, как в наши дни, суровые невзгоды..»), культ красоты (действующие лица – красавица и человек искусства, художник), чёткая композиция, динамично развивающийся сюжет, изящный, орнаментальный язык, но главной темой была апология жестокой власти, которой обладает чувственная женская красота, ведущая к гибели каждого, кто познает власть её чар, – такая тема звучала дерзким вызовом традиционной морали. В рассказе «Цзилинь»,имевшем успех даже больший, чем «Татуировка»,эта же тема раскрыта ещё более выразительно. Рассказ поражал читателей вовсе не только потому, что действующим лицом там выступал сам Конфуций [130]130
  Озорные повести, где фигурировали мудрецы и святые, встречались в городской литературе ещё в XVIII в., например, анонимная повесть «Святые мудрецы в весёлом квартале» (1757), героями которой выступают Конфуций, Будда и Лао-цзы.


[Закрыть](напомним, что конфуцианство на протяжении более чем двух с половиной веков, вплоть до буржуазной революции 1868 г., являлось официальной идеологией феодальной Японии, то есть ещё сравнительно недавно). Центральной фигурой повествования, сюжет которого построен на основе одной из многочисленных легенд о жизни Конфуция, писатель сделал не великого мудреца древности, а прекрасную Нань-цзы, воплощение красоты, жестокости и порока. В соревновании за власть над душой влюблённого в Нань-цзы государя жестокая красавица одерживает решительную победу над мудрецом.

В раннем творчестве Танидзаки тема служения красоте неразрывно связана с темой любви – правильнее было бы сказать, с изображением сугубо земной, даже болезненно-извращённой плотской страсти, лишённой какого бы то ни было романтического ореола.

Критика сравнивала «Цзилинь»то с «Таис»А, Франса, то с «Искушением Святого Антония»Флобера, то с «Саломеей»О. Уайльда… Так или иначе, но в раннем творчестве Танидзаки зло и порок торжествуют, а красота воплощается в образе женщины, прекрасной, но непременно жестокой – таковы в ту пору героини многих его произведений. «Предположим, существуют две женщины, одна добрая, другая жестокая – говорит Дзётаро, герой одноимённого рассказа (1912). – Которая, по-твоему, прекраснее? Конечно, вторая, злая. Иными словами, злобная натура гораздо больше способна стать подлинным воплощением красоты».

Можно, разумеется, объяснять изображение прекрасных, но непременно жестоких женщин в раннем творчестве Танидзаки личными пристрастиями и склонностями автора, как это делают некоторые японские и западноевропейские критики, но бесспорно, что в создании таких образов немалую роль сыграло стремление, пусть неосознанное, эпатировать общество, где женщина по-прежнему оставалась бесправной рабыней, которую можно было купить или продать точно так же, как в самую мрачную эпоху феодализма. Нет, Танидзаки отнюдь не был поборником женского равноправия, среда, в которой прошли его детство и молодость, была далека от идей такого рода, уже волновавших передовые умы тех лет. Но дерзкое желание ниспровергнуть затхлые моральные догмы, объявить идеалом властную, гордую женщину, а высшей радостью – покорное ей служение, безусловно присутствуют в его творчестве. В этом и заключалось главное новаторство, поразившее современников, к тому же блестяще воплощённое с помощью формальных принципов европейской литературы «конца века», которой молодой Танидзаки подражал с чисто юношеским увлечением. Впрочем, не только он один. «Жизнь человеческая не стоит и одной строчки Бодлера…» – писал современник Танидзаки, другой выдающийся писатель, Акутагава (1892–1927), утверждая приоритет искусства над жизнью. «Цветы зла»– само это название импонировало молодым литераторам, казалось исполненным глубокого смысла, звучало вызовом лицемерной буржуазной морали. Но Танидзаки пошёл даже дальше своих европейских учителей, утверждая приоритет зла над добром, декларируя, что только зло может стать источником вдохновения для истинно высокого искусства. Так, его герой Дзётаро говорит, что «Божественная комедия»Данте стала бессмертным произведением именно благодаря описанию Ада, а «Потерянный рай»Мильтона намного превосходит его «Обретённый рай»,потому что рисует грехопадение Адама и Евы…

Критика приветствовала рассказы Танидзаки (Дзётаро сравнивали с лордом Генри из романа О. Уайльда «Портрет Дориана Грея»), издатели готовы были платить за рукописи молодого писателя больше, чем платили обычно, его сочинения шли нарасхват, а цензура, со своей стороны, случалось, налагала запрет на некоторые его рассказы, с точки зрения этой цензуры вопиюще предосудительные… Так, сопровождаемый шумным успехом, вступил в литературу Дзюнъитиро Танидзаки.

* * *

Танидзаки родился в Токио, в семье купца. Впрочем, отцу его так упорно не везло во всех его коммерческих начинаниях, что его лишь условно можно причислить к купеческому сословию. В раннем детстве семья Танидзаки не испытывала нужды благодаря помощи деда, тоже купца, так что первые годы жизни будущего писателя прошли в сравнительно благополучной обстановке. Впоследствии он с любовью вспоминал свои первые детские впечатления, в частности, посещение театра Кабуки с матерью и тётками или поразившую его детское воображение икону богородицы в доме деда (дед принял православие; увлечение христианством во всех его разновидностях было модным поветрием в конце XIX века.) – в этой иконе ему чудилось что-то бесконечно «благородное, страшное и прекрасное». Тема детства, счастливого и несчастного, часто присутствует и в раннем, и в зрелом творчестве Танидзаки. Он умел понять душу ребёнка и передать переживания детей с тонким и сочувственным проникновением в детскую психологию (рассказ «Маленькое государство»,1918). Танидзаки горячо любил свою мать, слывшую красавицей, и не раз обращался в своём творчестве к теме сыновней любви, к образу матери (рассказы «Тоска о матери»,1919; «Лианы Ёсино»,1931; «Мать Сигэмото»,1957). Отметим всё же истины ради, что интерпретация этой темы – изображение тоски ребёнка по безвременно умершей или таинственно исчезнувшей (как в рассказе «Мать Сигэмото»)матери была подсказана отнюдь не личным опытом автора (Танидзаки потерял мать, когда ему было уже за тридцать), а, скорее всего, трудами Фрейда, увлечение которыми было модным в те годы в Европе, а следовательно, и в Японии.

К тому времени, как Танидзаки окончил начальную школу, дела отца окончательно пришли в упадок. Нужно было идти работать – учеником в лавку или в какую-нибудь контору. К счастью, школьному учителю, обратившему внимание на незаурядную одарённость подростка, удалось преодолеть сопротивление отца и уговорить его позволить сыну продолжить образование. Так Танидзаки посчастливилось стать учеником одной из лучших гимназий Токио. Об этом эпизоде жизни, сыгравшем решающую роль в его дальнейшей судьбе, Танидзаки написал в 1903 году для гимназического литературного журнала автобиографический рассказ. Это было ещё совсем незрелое сочинение, традиционно названное в духе старомодной восточной стилистики «Записки о весеннем ветерке и осеннем дожде».Рассказ начинается с того, как мальчик, вернувшись домой после блестяще сданных выпускных экзаменов в школе, узнает от отца, что на этом его учение закончено, теперь ему придётся работать. Мальчик заливается слезами.

«Что за слёзы то были? Слёзы благодарности за отцовскую заботу ( о моём будущем. – И. Л.)? Нет… Слёзы негодования, что мир устроен так беспощадно? Нет… То были слёзы о том, что я не смогу учиться и мне придётся работать в каком-нибудь коммерческом заведении.

С самых ранних лет я больше всего не любил военных, а после них – бизнесменов. Даже если человек прославился на весь мир, разве он поступает, как подобает поступать человеку, если отнимает жизнь других людей и проливает кровь своим мечом? Даже если человек нажил огромное состояние и непрерывно купается в роскоши и богатстве, есть ли смысл родиться человеком, чтобы превратить жизнь в нашем бренном мире в пустой и эфемерный сон?»

Не стоило бы цитировать это раннее, в сущности ещё совсем ученическое сочинение, если бы в нём не отразились взгляды (во всяком случае, в том, что касается японской армии и войны), которые будущий писатель с неизменной последовательностью сохранил на протяжении всей своей долгой жизни.