Текст книги "Мелкий снег (Снежный пейзаж)"

Автор книги: Дзюнъитиро Танидзаки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 50 страниц)

12

В самом начале августа на имя Таэко пришла открытка: одна из учениц Саку Ямамура извещала её, что здоровье учительницы ухудшилось и её положили в клинику.

В июле и в августе занятий в школе танцев обычно не было, но в этом году Саку, ссылаясь на нездоровье, объявила каникулы сразу же после памятного концерта в июне. Хотя состояние здоровья учительницы внушало Таэко беспокойство, она так и не собралась её навестить. Саку жила в районе Тэнгадзяя, и, чтобы добраться туда, из Асии, нужно было сделать две пересадки, сначала в Осаке, потом в Намбе. К тому же Таэко ещё никогда не бывала у неё дома. И вот неожиданно пришла эта открытка, из которой следовало, что у Саку началась уремия. Судя по тону письма, положение было действительно серьёзным.

– Кой-сан, ты должна завтра же поехать в клинику. Я тоже непременно навещу её на днях, – сказала Сатико.

Сатико не могла отделаться от мысли, что главной причиной нынешнего обострения болезни Саку послужили её почти ежедневные дальние поездки в Асию. Хотя сама Саку и говорила, что в танцах единственное её спасение, Сатико знала, что при заболеваниях почек губительно даже, малейшее переутомление, и всякий раз, глядя на отёкшее, землистое лицо учительницы, с ужасом прислушивалась к её прерывистому дыханию. Да, ей не по силам эти поездки, думала она. Но Эцуко и Таэко с таким нетерпением ждали занятий, а Саку так увлечённо занималась с ними, что Сатико попросту не решилась вмешаться и теперь корила себя за это. Она считала своим долгом в ближайшее время навестить г-жу Саку в клинике, Таэко же следовало отправиться туда незамедлительно, прямо завтра.

Таэко намеревалась выехать рано утром, ещё до наступления жары, но сборы и совещание с сёстрами о том, какой гостинец следует отвезти больной, задержали её часов до двенадцати, и в результате она отправилась по самому пеклу. Домой Таэко вернулась около пяти часов вечера, запыхавшаяся, вся мокрая от пота.

– Вы не можете себе представить, какая в Осаке жарища! – сказала она, войдя в дом, и первым делом стала стаскивать с себя прилипшее к телу платье. Затем она ненадолго скрылась в ванной и вышла оттуда, завёрнутая в банную простыню, с влажным полотенцем на голове.

– Прошу прощения, но вам придётся ещё чуточку подождать, – сказала она сёстрам и, накинув на плечи лёгкое кимоно, уселась перед вентилятором. Только тогда Сатико и Юкико услышали наконец рассказ о её поездке в клинику.

Как выяснилось, весь июль Саку жаловалась на недомогание, но тем её менее была на ногах. Тридцатого числа она вдруг решила провести у себя на дому церемонию пожалования артистического имени Ямамура одной из своих учениц. Такое случалось нечасто – требовательная Саку мало кого удостаивала подобной чести. В тот день, несмотря на жару, она по всем правилах облачилась в парадное кимоно с фамильными гербами, выставила портрет своей предшественницы, основательницы школы, и провела церемонию в точном соответствии с этикетом, принятым ещё во времена её бабушек. На следующий день, тридцать первого июля, она отправилась с поздравлениями к этой ученице домой. Уже тогда она выглядела совершенно больной, а на следующий день не могла подняться с постели.

До клиники, где лежала Саку, Таэко пришлось добираться на электричке. Вдоль железнодорожного полотна тянулись бесконечные ряды каких-то крохотных домиков, деревья попадались редко, и всю дорогу она обливалась потом. Палата Саку выходила окном на запад, откуда в упор било солнце, там тоже стояла невыносимая духота. Саку лежала одна, при ней неотлучно была одна из её учениц. Лицо больной показалось Таэко не таким отёкшим, как она опасалась, но, когда она наклонилась над изголовьем учительницы, та её не узнала. Ученица рассказала Таэко, что время от времени сознание возвращается к Саку, но большей частью она находится в забытьи иногда она бредит и в бреду говорит только о танцах.

Просидев у постели больной около получаса, Таэко стала прощаться. Ученица вышла проводить её в коридор и сказала, что, по мнению врачей, на сей раз дела обстоят совсем плохо. Таэко и сама это поняла. Возвращаясь домой под палящим солнцем, она размышляла о том, какого нечеловеческого напряжения стоили Саку её ежедневные поездки в Асию и обратно, если даже она, молодая и здоровая, после одной такой поездки буквально падала с ног.

На следующий день Сатико вместе с сестрой побывали в клинике, а спустя несколько дней пришло известие о кончине Саку. Только теперь, отправившись в дом покойной с соболезнованиями, они впервые увидели, как она жила. Каково же было их удивление, когда они очутились перед жалким строением, по виду напоминавшим барак. Так вот, оказывается, где прошла жизнь этой женщины, носившей гордое имя Ямамура, знаменитой продолжательницы традиций старинного осакского танца!..

Судя по всему, Саку вела более чем скромное, почти нищенское существование. И не потому ли, что, будучи верной своим принципам, не желала в угоду нынешним вкусам отказываться от драгоценного наследия прошлого? Не потому ли, что была начисто лишена того, что принято именовать житейской мудростью? Её предшественница обучала гейш в увеселительных кварталах и ставила для них танцы, с которыми те ежегодно выступали на сцене театра в Намбе. Когда же после её смерти школу «Ямамура» возглавила Саку Вторая и ей предложили те же условия, что и её предшественнице, она наотрез отказалась. В то время в большой моде была вычурная манера токийских танцовщиц, и Саку прекрасно понимала, что, связав свою дальнейшую судьбу с каким-нибудь «весёлым» кварталом, будет вынуждена считаться с мнением владельцев тамошних заведений, а уж они-то наверняка потребуют от неё танцев, которые нравятся публике.

Скорее всего, именно из-за своей бескомпромиссности Саку не сумела добиться успеха в жизни. У неё было мало последователей, да и личная жизнь её сложилась далеко не счастливо. Рано потеряв родителей, Саку с малолетства, воспитывалась у бабушки. И замуж не вышла, хотя, по слухам, в своё время имела богатого покровителя, который выкупил её из «весёлого» квартала. Детьми она не обзавелась. Судя по тому, что возле умирающей Саку неотлучно находилась только её ученица, никаких родственников у неё не было.

В день похорон солнце палило немилосердно. На панихиде, состоявшейся в Абэно, присутствовало всего лишь несколько человек – ученицы Саку. Они-то и провожали тело покойной в крематорий. В ожидании урны с прахом они делились воспоминаниями об учительнице. Одна рассказала, что Саку Ямамура терпеть не могла езды на каком-либо современном транспорте особый страх ей внушали автомобили и пароходы. По словам другой ученицы, Саку была на редкость набожной и каждый месяц двадцать шестого числа посещала, синтоистский храм Киёси-кодзин. Кроме того, она регулярно совершала паломничество по святым местам Сумиёси, Икутамы и Кодзу, а в праздник Сэцубун неизменно обходила всё храмы бодхисатвы Дзидзо [68]68
  Бодхисатва Дзидзо– См. прим. 46.


[Закрыть]в районе Уэмати и каждому жертвовала столько рисовых лепёшек, сколько ей было лет.

Третья ученица вспомнила, как на занятиях Саку терпеливо, иногда помногу раз, объясняла то или иное движение, добиваясь, чтобы исполнительница точно понимала, какое чувство за ним стоит. Как трудно было угодить ей, исполняя танец «Добытчики соли», особенно в том месте, где танцовщица, отвечая на призыв любимого, вместе с ним зачерпывает воду, принесённую морским приливом… Дальше в песне идут слова: «Луна на небе одна, но двоится её отраженье…» Саку требовала, чтобы танцовщица увидела эту луну, отражающуюся в её ведёрке. В другом танце нужно было изобразить женщину, проклинающую покинувшего её мужа: «Ты ещё пожалеешь о прошлом, расплата настигнет тебя…» Саку говорила, что силу этих слов нужно суметь передать одними глазами… При её строгой приверженности к старине, Саку болезненно переживала упадок осакского танцевального искусства и мечтала когда-нибудь продемонстрировать его в Токио. Уже тяжело больная, она никогда не помышляла о смерти, надеялась по случаю своего шестидесятилетия арендовать концертный зал в Намбе и устроить пышное представление, в котором приняли бы участие всё её ученицы.

Таэко, начавшая брать уроки у Саку сравнительно недавно, скромно сидела вместе с сестрой и слушала воспоминания других учениц. Пользуясь благосклонностью Саку, она надеялась со временем тоже унаследовать артистическое имя Ямамура… Теперь этой надежде уже не суждено было осуществиться.

13

– Мама, Штольцы уезжают в Германию, – вернувшись от соседей, сообщила Эцуко однажды вечером.

Удивлённая Сатико решила, что девочка, наверное, что-то перепутала. Однако на следующее утро она увидела в саду Хильду Штольц и из разговора с ней поняла, что Эцуко не ошиблась.

– С тех пор как Япония фактически начиналь война, – сказала г-жа Штольц, – мой муж не иметь, что делать. Уше много месяц его фирма в Кобэ почти не работает. Мой муж сначала имель надежда, что война вот-вот кончаться, но теперь он не может больше ошидать. Он много, много думаль и в конце концов решаль ехать обратно в Германия.

Госпожа Штольц призналась Сатико, что всё они очень огорчены предстоящим отъездом. Как-никак, её муж проработал в Кобэ почти три года, а до этого довольно долго представлял свою фирму в Маниле. Теперь, когда компании наконец удалось закрепиться на Дальнем Востоке, господину Штольцу очень обидно сознавать, что всё его многолетние усилия пропадут даром. К тому же всем им, особенно детям, грустно расставаться с семейством Макиока, в приятном соседстве с которым им посчастливилось жить всё эти годы.

Господин Штольц вместе со старшим сыном, Петером, намерен покинуть Японию уже в этом месяце – они отправятся на родину через Америку, а госпожа Штольц планирует свой отъезд с Роземари и Фрицем на сентябрь. Сначала они поедут в Манилу, где живёт семья её младшей сестры, тоже ожидающая возвращения на родину. Сестра из-за болезни была вынуждена уехать в Германию раньше, так что госпоже Штольц предстоит привести в порядок их дом и помочь со сборами, после чего с двумя своими детьми и тремя племянниками она выедет в Европу. До отъезда госпожи Штольц, таким образом, оставалось недели три, а её муж уже забронировал для себя с сыном каюту на пароходе «Эмпресс оф Канада», который отплывает из Иокогамы в двадцатых числах августа.

* * *

С конца июля у Эцуко снова появились признаки нервного расстройства и бери-бери, хотя и не столь явно выраженные, как в прошлом году: девочка жаловалась на отсутствие аппетита и плохо спала по ночам. Сатико решила, не дожидаясь, пока дело примет серьёзный оборот, показать её хорошему специалисту в Токио. Можно было не сомневаться, что Эцуко обрадуется этой поездке, – она ещё ни разу не была в Токио и с завистью рассказывала о своих одноклассниках, которым посчастливилось увидеть Императорский дворец. К тому же Сатико давно уже собиралась навестить старшую сестру, и теперь представилась такая возможность. Одним словом, было решено, что в начале августа Сатико, Юкико и Эцуко втроём отправятся в Токио. Но как раз в это время пришло известие о болезни Саку, и поездку пришлось отложить. Узнав об отъезде г-на Штольца с Петером, Сатико решила было ехать в двадцатых числах, чтобы заодно проводить их, однако, как выяснилось, пароход отплывал как раз в праздник Дзидзо-бон, когда в храме рядом с осакским домом проводилась ежегодная заупокойная служба, на которой Сатико была обязана присутствовать вместо своей старшей сестры.

Семнадцатого августа Сатико устроила для детей Штольцев, прощальный чай, а через два дня в доме Штольцев собрались друзья Петера и Роземари, среди которых единственной японкой была Эцуко.

Двадцать первого числа Петер пришёл прощаться. Пожав всем руки, он сообщил, что завтра они с отцом выезжают из Санномии в Иокогаму и рассчитывают уже в первых числах сентября быть в Германии. «Мы будем очень рады, если вы приедете к нам в Гамбург», – сказал Петер. Ему хотелось бы прислать Эцуко что-нибудь в подарок из Америки. Может быть, она скажет, что ей хотелось бы получить? Посовещавшись с матерью, Эцуко попросила прислать ей пару туфель. В таком случае, сказал Петер, ему понадобится какая-нибудь её туфля, чтобы не ошибиться размером. Взяв туфлю, Петер ушёл, но вскоре вернулся обратно с листком бумаги, карандашом и сантиметром: мама посоветовала лучше, снять мерку… Попросив Эцуко встать ногой на бумагу, он аккуратно обвёл карандашом её ступню и записал соответствующие размеры.

Утром двадцать второго августа Эцуко и Юкико проводили Штольцев до Санномии. За ужином Юкико рассказала, что Петеру очень не хотелось уезжать. Он то и дело спрашивал Эцуко, когда она с матерью приедет в Токио. Может быть, она успеет проводить их на пристани? Пароход отплывает двадцать четвёртого, так что они могли бы увидеться ещё раз. Когда поезд тронулся, он продолжать кричать Эцуко из окна, что будет ждать её в Иокогаме. Это было очень трогательно…

В самом деле, сказала вдруг Сатико, а почему бы Эцуко не проводить Петера в Иокогаме? Если Юкико с Эцуко выедут завтра вечером, послезавтра утром они будут уже в Иокогаме, и как раз успеют к отплытию… Сама же Сатико могла бы выехать, скажем, двадцать шестого. А до тех пор Эцуко поживёт у сестры, посмотрит город…

– Ура! – обрадовалась Эцуко.

– Ну как, Юкико, ты согласна?

– Да, но мне нужно сделать кое-какие покупки…

– Для этого у тебя будет целый день завтра.

– Поезд отходит поздно, и Эттян захочет спать… Мы вполне успеем к отплытию, если выедем послезавтра утром.

– Ну что же, можно сделать и так, – согласилась Сатико. Юкико была так трогательна в своём стремлении задержаться в Асии хотя бы ещё на одну ночь…

– Ты ведь только приехала – и уже собираешься обратно? – слегка подтрунивая над сестрой, проговорила Таэко.

– Я бы рада побыть подольше, но Эттян хочет проводить Петера…

Отправляясь в Асию, Юкико надеялась погостить у сестры не меньше двух месяцев, и такой скорый отъезд не мог не огорчить её. Правда, на сей раз она уезжала не одна – с ней была Эцуко, к тому же вскоре к ним должна была присоединиться Сатико. Это, конечно, меняло дело, но Юкико знала, что сестра с дочерью не задержатся в Токио надолго, – им надо будет вернуться домой к началу школьных занятий, а она… Она останется в Токио, и в полном неведении, когда снова представится возможность здесь побывать.

Юкико вдруг поняла, почему ей так грустно покидать Асию. Оказывается, дело не только в её привязанности к семье Сатико и отсутствии душевного контакта с Тацуо. Гораздо важнее для неё было то, что она с детства любила эти края, тогда как в Токио всё, даже самый воздух, было для неё чужим.

Догадываясь, что Юкико удручена предстоящим отъездом, Сатико больше не возвращалась к этому разговору, предоставив сестре и Эцуко поступать так, как они сочтут нужным. До полудня Юкико мешкала в доме, но потом, увидев, с каким нетерпением Эцуко ждёт обещанного путешествия в Токио, наскоро оделась, попросила Таэко сделать ей укол и, никому ничего не сказав, отправилась куда-то вместе с О-Хару. Вернулась она в начале седьмого, нагруженная свёртками и пакетами.

– Вот, посмотри, – сказала она Сатико, вынув из-за пояса [69]69
  «…вынув из-за пояса два билета…»– Широкий и твёрдый женский пояс часто служил своеобразной «сумочкой», куда женщины клали кошелёк, зеркальце, различные бумаги и т. и.


[Закрыть]два билета на утренний экспресс «Фудзи».

Поезд отправлялся из Осаки в семь часов утра и прибывал в Иокогаму около трёх часов дня. Дорога от вокзала до пристани займёт не более получаса, и, таким образом, до отплытия корабля у них будет по меньшей мере три часа. Теперь было самое время приступить к сборам в дорогу. Всё в доме забегали, засуетились, принялись укладывать вещи. Кто-то побежал предупредить г-жу Штольц о предстоящем отъезде Юкико с племянницей в Токио.

Эцуко была настолько возбуждена, что не могла угомониться до позднего вечера, и Юкико пришлось чуть ли не силой увести её на второй этаж. Уложив свой чемодан, она спустилась в гостиную, где застала только Сатико и Таэко. Тэйноскэ работал у себя в кабинете. Сёстры проговорили до полуночи.

– Давай ложиться спать, Юкико, – широко зевнув, сказала наконец Таэко.

В отношении этикета Таэко отнюдь не была педантом и тем разительно отличалась от остальных сестёр, прежде всего от Юкико. Из-за жары она, казалось, совсем забыла о правилах хорошего тона. Сегодня вечером, например, после ванны она надела лёгкое кимоно, не потрудившись даже повязать, как полагается, пояс. Беседуя с сёстрами, она то и дело распахивала кимоно и обмахивалась веером.

– Кой-сан, если ты хочешь спать, не жди меня и ложись.

– А ты разве не хочешь спать?

– Я сегодня так набегалась, что всё равно не усну.

– Может быть, сделать тебе укол?

– Я думаю, лучше завтра, перед отъездом.

– Мне очень жаль, что ты уезжаешь, Юкико, – сказала Сатико. Она только что заметила над глазом у сестры слегка проступившее пятнышко. – Я надеюсь, мы что-нибудь придумаем, чтобы ты приехала в этом году ещё раз. Ведь следующий год для тебя несчастливый. [70]70
  «…следующий год… несчастливый…»– Со средних веков в Японии существуют суеверные представления о «счастливых» и «несчастливых» годах (имеется в виду год рождения).


[Закрыть]

Юкико и Эцуко могли бы сесть в поезд в Санномии, как это сделали накануне г-н Штольц с Петером, но для этого им пришлось бы выехать из дома чуточку раньше, поэтому Юкико решила, что лучше, ехать от Осаки. И всё равно, чтобы успеть к поезду, нужно было попасть на станцию «Асия» не позднее шести утра.

Сатико намеревалась попрощаться с сестрой и дочерью у ворот, но, узнав, что г-жа Штольц с детьми собирается проводить их на станцию, отправилась вместе с ними, взяв с собой Таэко и О-Хару.

– Я вчера посылать на пароход телеграмма. Сообщать время, когда прибываль поезд, – сказала г-жа Штольц, пока они ждали электричку.

– Значит, Петер-сан будет ждать нас на палубе?

– Да, я так думать. Спасибо тебе, Эцуко, ты есть добрая девочка… – сказала г-жа Штольц и уже по-немецки добавила, обращаясь к Роземари и Фрицу: – Дети, вы тоже должны поблагодарить Эцуко. – Сатико поняла из этой фразы только «данке шён».

– Мамочка, приезжай поскорее в Токио.

– Я приеду двадцать шестого или двадцать седьмого.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Эцуко-сан, возвращайся скорее! – закричала Роземари, бросившись вслед уходящей электричке. – Ауф видерзеен!

– Ауф видерзеен! – крикнула в ответ Эцуко, махая из окна рукой.

14

Сатико предстояло выехать в Токио двадцать седьмого числа утренним экспрессом «Ласточка». Накануне, укладывая вещи, она поняла, что вместе с подарками, приготовленными для родственников, у неё получится никак не меньше трёх чемоданов.

Справиться с таким багажом одной ей было не под силу, и Сатико подумала: а почему бы не взять с собой О-Хару? О Тэйноскэ можно не беспокоиться, ведь в доме остаётся Таэко, а присутствие О-Хару в Токио было бы удобно во многих отношениях. Пожелай Сатико, например, задержаться в Токио подольше, Эцуко, которой предстояло вернуться домой к началу занятий, могла бы уехать в Асию с О-Хару. В кои-то веки выбравшись в Токио, Сатико хотела побывать в театре и, уж во всяком случае, не думать каждую минуту о необходимости спешить домой.

* * *

– О-Хару, ты тоже здесь! – радостно воскликнула Эцуко, увидев выходящую из вагона вслед за Сатико служанку. Девочка приехала встречать мать вместе с Юкико и Тэруо, старшим сыном Цуруко.

Пока ехали в такси, Эцуко не умолкала ни на минуту, с видом заправской столичной жительницы обращая внимание матери и О-Хару на местные достопримечательности.

– Смотрите, это – здание «Марубиру», а вон там – Императорский дворец!

Сатико отметила про себя, что за эти несколько дней щёки у девочки успели округлиться и порозоветь.

– Эттян, – сказала она дочери, – сегодня из поезда мы любовались горой Фудзи. Она была так хорошо видна! Правда, О-Хару?

– Да, прямо как на ладошке. И ни одного облачка на вершине.

– А когда мы проезжали мимо, она была вся в облаках.

– Выходит, мне больше повезло, – сказала О-Хару.

Когда машина поравнялась со рвом, окружающим Императорский дворец, Тэруо снял шапку, а Эцуко воскликнула:

– Смотри, О-Хару, это мост Нидзюбаси!

– На днях мы уже побывали здесь, вышли, из машины и поклонились императорской семье, – сказала Юкико.

– Правда, правда, мамочка!

– Когда же это было?

– На днях, ну… двадцать четвёртого. Петер, его папа, Юкико и я – всё мы выстроились здесь в ряд и поклонились.

– Вот как? Вы были здесь со Штольцами?

– Да, нас привезла сюда Юкико.

– И у вас хватило на это времени?

– Времени было в обрез. Господин Штольц ужасно нервничал и всё время глядел на часы…

Юкико рассказала, что, когда они с Эцуко примчались на пристань, Штольц с Петером уже поджидали их на палубе. Пароход отплывал в семь часов вечера, так что в их распоряжении оставалось почти четыре часа. Юкико намеревалась пригласить их выпить чаю в «Нью Гранд Отеле», но для чая было ещё рановато, и тогда ей вдруг пришло в голову, что они могли бы съездить в Токио. Дорога на электричке туда и обратно займёт около часа, стало быть, у них в запасе около трёх часов, а этого вполне достаточно, чтобы осмотреть центр города. Юкико знала, что ни Петер, ни его отец ни разу не были в Токио. Г-н Штольц колебался и согласился на предложение Юкико лишь после того, как она трижды заверила его, что они успеют вовремя вернуться в порт.

Приехав в Токио, они первым делом выпили чаю в отеле «Тэйкоку», затем сели в машину и поехали по городу. Они побывали у Императорского дворца, проехали мимо здания военного министерства, парламента, резиденции премьер-министра, военно-морского министерства, министерства юстиции, остановились около парка «Хибия», Императорского театра, здания «Мару-биру». Время от времени они выходили из машины, но большей частью разглядывали токийские достопримечательности из окна машины. В половине шестого они были уже на Токийском вокзале. Юкико и Эцуко собирались ехать со Штольцами в Иокогаму, чтобы проводить их в порту, но г-н Штольц решительно воспротивился этому. Впрочем, Юкико тоже опасалась, что после такою напряжённого дня ещё одна поездка в Иокогаму будет слишком утомительной для племянницы. Кончилось тем, что они распрощались со Штольцами на вокзале.

– Ну и как, Петеру понравилось?

– Да, по-моему, Токио произвёл на него большое впечатление. Как ты считаешь, Эттян?

– Он просто вытаращил глаза, когда мы проезжали милю всех этих высоких зданий.

– Это не удивительно. Господин Штольц видел Европу, а Петер не был нигде, кроме Манилы, Кобэ да Осаки.

– Наверное, он всё время думал про себя: «Вот это да!»

– А ты, Эттян?

– Я – другое дело. Я знала, что такое Токио.

– Ох, до чего же трудно мне было выступать в роли экскурсовода!

– Вы рассказывали им всё по-японски? – спросил Тэруо.

– Да, я рассказывала Петеру по-японски, а он переводил отцу на немецкий. Но беда в том, что слов вроде «парламент» и «резиденция премьер-министра» он не знал, так что кое-где мне приходилось прибегать к английскому.

– Неужели вы так здорово знаете английский язык, тётя? – воскликнул Тэруо. У него был очень чистый токийский выговор.

– Да нет, просто время от времени вставляла в японские фразы отдельные английские слова. Как по-английски «парламент», я знала, а вместо слов «резиденция премьер-министра» пришлось сказать по-японски: «Здесь живёт господин Коноэ».

– А я говорила с ними по-немецки! – похвасталась Эцуко.

– «Ауф видерзеен»?

– Да. Когда мы прощались на вокзале, я несколько раз сказала «Ауф видерзеен».

– Господин Штольц всё время благодарил нас по-английски…

Сатико пыталась представить себе, как её молчаливая, застенчивая сестра показывает Штольцам токийские достопримечательности. Какое любопытное зрелище, должно быть, являли тётка и племянница – одна в ярком летнем кимоно, другая в коротком платьице – рядом, с этила и европейцами, когда входили в отель «Тэйкоку» или останавливались перед государственными учреждениями и высотными зданиями в квартале Маруноути. И каким тяжким испытанием была, вероятно, эта экскурсия для г-на Штольца, который с обречённым видом плёлся за ними, не понимая ни слова из того, что говорила Юкико, и каждую минуту тревожно поглядывая на часы.

– Мама, ты была в этом музее? – спросила Эцуко, когда такси подъехало к Гайэнмаэ.

– Конечно. Не думай, что я совсем провинциалка.

В действительности, однако, Сатико не так уж хорошо знала Токио. Когда ей было лет семнадцать, она дважды приезжала сюда сотцом. Они останавливались в небольшой гостинице в районе Цукидзи, и Сатико много ходила по городу, но это было давно, ещё до Токийского землетрясения. С тех пор она была здесь только раз: возвращаясь из свадебного путешествия, они с Тэйноскэ провели в Токио три дня, остановившись как раз в отеле «Тэйкоку». Потом у них родилась Эцуко, и за всё последующие, девять лет Сатико так ни разу и не выбралась в столицу.

Хотя Сатико и посмеивалась над восторженностью дочери и Петера, сама она была весьма поражена, увидев из окна поезда громадные многоэтажные здания, возвышавшиеся по обеим сторонам эстакады. Конечно, Осака тоже заметно преобразилась за последние годы. Расширился бульвар Мидо, от Бканосимы до Сэмбы протянулись кварталы новых современных зданий, так что панорама города, открывающаяся из ресторана «Аляска» на десятом этаже здания «Асахи», тоже производила захватывающее впечатление. Но, конечно, Осаке всё ещё было очень далеко до Токио…

В последний раз Сатико приезжала в Токио, когда город ещё только начал восстанавливаться после землетрясения, и перемены, происшедшие в нём с тех пор, буквально ошеломили её. Токио, каким она увидела его с эстакады, был неузнаваем. Глядя на проплывающие за окном вагона кварталы многоэтажных домов и сверкающую в просветах между ними башенку на здании парламента, Сатико думала о том, какой это долгий срок – девять лет. За эти годы изменился не только город, изменилась и она сама, и её жизнь.

И всё-таки нельзя сказать, чтобы Сатико особенно любила Токио. Конечно, трудно было не испытать благоговейного чувства, оказавшись, например, вблизи Императорского дворца, этого заповедного островка старины в самой современной части города, с его вековыми соснами, величественным замком и парадными воротами, с подёрнувшейся зелёной ряской водою рва… Ничего подобного нельзя было увидеть ни в Киото, ни в Осаке. Императорским дворцом Сатико готова была любоваться до бесконечности, но этилу, собственно, и исчерпывалось для неё всё очарование Токио.

Разумеется, Гиндза и Нихонбаси тоже производили сильное впечатление, но Сатико всё равно не хотелось бы здесь жить, воздух Токио казался ей чересчур сухим и жёстким. Особенно угнетающе действовали на неё скучные, безликие улочки на окраинах. Когда такси выехало на Аояма-дори и направилось в сторону Сибуи, у Сатико болезненно сжалось сердце, как будто она вдруг очутилась в какой-то далёкой, незнакомой стране. Она не помнила, приходилось ли ей бывать здесь прежде, но то, что она видела вокруг, не только не походило на окрестности Киото, Осаки или Кобэ, но почему-то вызывало у неё представление о каком-нибудь захолустном посёлке на Хоккайдо или даже в Маньчжурии.

Между тем район этот давно уже перестал быть окраиной Токио. Вблизи станции «Сибуя» было немало фешенебельных магазинов и людных улиц. Но почему она чувствовала себя здесь так неприятно? Почему так холодны, так неприветливы лица, прохожих? Сатико с нежностью вспомнила Асию, где всё – и небо, и земля, и воздух – излучают тепло и ласку. Да что Асия! Окажись она на какой-нибудь незнакомой улочке, в Киото, у неё сразу же возникло бы ощущение, что она уже не раз здесь бывала, ей ничего не стоило бы заговорить с первым встречным. Токио же всегда казался ей холодным и равнодушным. Здесь она была чужестранкой.

Как нелепо, думала Сатико, что именно в этом городе, именно в этом районе живёт теперь Цуруко – истинная уроженка Осаки, её родная сестра. Сатико испытывала чувство, какое иной раз возникает во сне: бредёшь по какой-то совершенно незнакомой улице, останавливаешься у незнакомого дома и вдруг понимаешь, что здесь живёт твоя мать или сестра… Подъезжая к дому Цуруко, Сатико всё ещё не верила, что сейчас увидит сестру.

* * *

Машина одолела крутой подъём и, замедлив ход, свернула в тихий переулок, где её обступили выскочившие навстречу трое мальчуганов. Старшему было лет десять.

– Тётя Сатико!

– Тётя Сатико!

– Мама уже заждалась вас!

– Вон наш дом.

– Осторожно, осторожно, отойдите от машины! – говорила Юкико.

– Неужели это дети Цуруко? – воскликнула Сатико. – Старший, должно быть, Тэцуо?

– Нет, это Хидэо, – поправил её Тэруо. – Хидэо, Ёсио и Масао…

– Как они выросли! Если бы не осакский выговор, я бы ни за что не догадалась, что это мои племянники.

– Всё они говорят на токийском диалекте не хуже местных. Это они ради вас стараются, хотят сделать вам приятное, – объяснил Тэруо.