Текст книги "Мелкий снег (Снежный пейзаж)"

Автор книги: Дзюнъитиро Танидзаки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 50 страниц)

– Госпоша Макиока, ваш супруг, ваша сестра… Они всё ещё нет здесь?

– Нет. Ваши близкие уже дома, а их всё нет и нет. Что с ними могло случиться? Я места себе не нахожу…

Голос Сатико невольно дрогнул. Хильда Штольц, наполовину скрытая листвой, снова сочувственно прищёлкнула языком.

– Извините, пожалуйста… – послышался за спиной Сатико голос О-Хару. – Господин Окубата просил передать вам, что собирается уходить.

7

Сатико спустилась вниз. Окубата уже стоял в передней, в руке он держал ясеневую трость.

– Я слышал ваш разговор с этих, иностранных, семейством. Детям и тем удалось добраться до дома. Почему же до сих пор нет Кой-сан?

– Я и сама не могу этого понять.

– Почему же она так задержалась? Я должен отправиться туда и посмотреть своими глазами, что там происходит. Возможно, я ещё загляну к вам сегодня.

– Спасибо, но ведь уже совсем темно. Быть может, вам стоит ещё немного подождать?..

– Нет, я больше не могу сидеть сложа руки. За это время я уже успел бы дойти до школы и вернуться обратно.

– Ну, если вам так спокойнее…

На глазах у Сатико выступили слёзы. В эту минуту она благословила бы в душе любого, кто разделил бы её тревогу о сестре.

– Ну, я пойду… Право, вы не должны так волноваться.

– Спасибо вам. Будьте осторожны… – Сатико подошла к двери. – У вас есть фонарик?

– Есть.

Окубата взял с полочки свою панаму, под которой лежал фонарик и ещё что-то, что он поспешно сунул в карман. Сатико, однако, успела разглядеть, что это был фотографический аппарат. По-видимому, Окубата понял, что в такой день, как сегодня, появиться с фотоаппаратом было по крайней мере неуместно.

Проводив Окубату, Сатико некоторое время стояла в воротах, вглядываясь в темноту пустынной улицы. Потом она вернулась в гостиную и, чтобы хоть немного успокоиться, зажгла свечи и опустилась в кресло. Вошла О-Хару и робко спросила, можно ли накрывать на стол. Время ужина и в самом деле давно наступило, но Сатико не хотелось есть. Пусть Эцуко ужинает одна, ответила она. О-Хару пошла за девочкой наверх, но вскоре вернулась в гостиную: барышня тоже отказывается ужинать.

Было немного странно, что Эцуко, наверняка уже выучившая уроки, продолжает тихонько сидеть в своей комнате наверху, – обычно она сразу же спешила в гостиную. Но сегодня девочка, по-видимому, чувствовала, что лучше не докучать матери, а то, чего доброго, дело кончится нагоняем.

Сатико недолго оставалась в гостиной, ей не сиделось на месте. Она поднялась наверх и, не заглядывая к дочери, прошла, в комнату Таэко. В свете зажжённой ею свечи были хорошо видны висящие на стене фотографии. Сатико, словно заворожённая, подошла поближе и принялась их разглядывать.

Это были фотографии Таэко, сделанные в тот самый день, когда у них в доме танцевали «Дочери Осаки». Итакура без конца фотографировал её во время танца, а после концерта сделал ещё несколько снимков, для которых она специально позировала на фоне золочёной ширмы. Из множества фотографий, принесённых позже Итакурой, Таэко отобрала всего четыре и попросила их увеличить. Именно они висели теперь в рамках у неё в комнате.

Как суетился тогда Итакура со своим фотоаппаратом! С какой тщательностью продумывал освещение и всё прочие детали! Сатико была поражена, насколько точно он запомнил весь исполненный сестрою танец. Прося её принять ту или иную позу, он мог, например, сказать: «Кой-сан, помните этот фрагмент, начинающийся словами "студёное утро"?» – или: «Изобразите пожалуйста, как вы прислушиваетесь к стуку града». Несколько раз он сам подходил к ширме и показывал Таэко, какое именно движение она должна повторить.

Старания Итакуры увенчались успехом – фотографии получились великолепные. Глядя на них теперь, Сатико до мельчайших подробностей припоминала всё, что говорила и делала Таэко в тот вечер. Она словно наяву слышала её голос, видела её движения, выражение лица.

В тот вечер Таэко впервые исполняла свой «Снег» перед публикой, но как же чудесно она танцевала! И не одна только Сатико так считала – её похвалила даже требовательная Саку. Конечно, своим успехом Таэко была во многом обязана учительнице, каждый день приезжавшей ради неё в Асию. И хотя Сатико трудно было судить беспристрастно, она считала, что главная заслуга всё-таки принадлежала самой Таэко: отличаясь прирождённой гибкостью и грацией, она ещё в детстве начала заниматься танцами. В минуты волнения у Сатико всегда подступал к горлу комок. Именно с таким ощущением она глядела в тот вечер на свою танцующую сестру, и такой же комок в горле она ощутила теперь, когда рассматривала висящие на стене фотографии.

Из четырёх снимков ей особенно нравился один, на котором Таэко изображала девушку, прислушивающуюся к полночным ударам колокола: она стояла на коленях, чуть-чуть подавшись корпусом влево, руки были сложены на груди, голова слегка наклонена вбок, в ту сторону, откуда, казалось, доносился сквозь снежную пелену колокольный звон…

Эта сцена восхищала Сатико ещё в ту пору, когда Таэко только разучивала свой танец, но в день концерта она произвела на неё ещё более сильное впечатление, видимо, потому, что Таэко была в кимоно и с соответствующей причёской. Сатико и сама не могла бы объяснить, чем ей так нравится именно эта сцена. Наверное, тем, что в ней неожиданно проявились хрупкость и незащищённость, казалось бы, совсем не свойственные бойкой и самоуверенной Таэко. Сатико привыкла считать её человеком совершенно иного склада, нежели она сама и другие сёстры, – деловым, предприимчивым, способным преодолеть любые препятствия на пути к намеченной цели. Временами эти качества даже раздражали Сатико. Но фотография запечатлела Таэко совершенно иной – во всём её облике сквозила гибкость, исстари свойственная японским женщинам, и поэтому, думая о сестре, теперь, Сатико испытывала к ней непривычную, пронзительную нежность. Высокая старинная причёска и по-особому наложенная косметика придали её живому, подвижному лицу очарование, зрелости, более соответствующее её возрасту, и это тоже нравилось Сатико.

Сатико вдруг с ужасом подумала, уж не таится ли некий зловещий смысл в том, что этот прелестный снимок сделан ровно месяц назад? А это семейное фото, на котором они запечатлены вместе с Таэко?.. Неужели отныне ему суждено превратиться в скорбную реликвию? Сатико помнила, как расчувствовалась тогда, глядя на Таэко в свадебном кимоно старшей сестры, и как смутилась из-за своих непрошеных слёз. В ту минуту ей представился день, когда Таэко будет блистать в этом наряде, но уже в качестве невесты. Неужели этот день теперь уже не наступит? Неужели она так и не увидит сестру в свадебном уборе? Сатико сделалось страшно. Не в силах больше смотреть на фотографию, она поспешно перевела взгляд на полочку в нише, где стояла одна из последних работ Таэко – фигурка девушки с дощечкой для игры в волан.

Года два или три назад, когда в осакском театре Кабуки выступал знаменитый Кикугоро Шестой, [67]67
  Кикугоро Шестой– См. прим. 77.


[Закрыть]Таэко несколько раз ходила на его спектакли, и, как видно, искусство великого мастера поразило её воображение, В лице куклы, правда, не ощущалось заметного сходства с Кикугоро, но зато поза очень точно передавала одно из характерных движений актёра. И впрямь, до чего же талантливая у неё сестра, подумала Сатико.

Детские годы Таэко прошли не в такой безоблачной атмосфере, как у остальных сестер. Видимо, именно поэтому у неё выработался более трезвый и практичный взгляд на жизнь, нежели у них, и она могла позволить себе обходиться с Сатико и Юкико так, будто была намного их старше. Сатико с горечью подумала, что в заботах об устройстве судьбы Юкико нередко забывала о Кой-сан. Впредь она не допустит этого и отныне будет делить свою любовь между ними поровну. Кой-сан не имеет права погибнуть!.. Если всё кончится благополучно, решила Сатико, она непременно уговорит мужа отпустить Таэко за границу и позволить ей выйти замуж за Окубату, если она того пожелает…

Солнце давно зашло. За окнами разливалась тьма, совсем непроглядная оттого, что уличные фонари не горели. Откуда-то издалека доносилось кваканье лягушек. На соседнем участке вдруг вспыхнул огонёк – это у Штольцев зажгли в столовой свечу.

Сатико вышла, на веранду. Отсюда ей был слышен раскатистый бас г-на Штольца, которому вторили голоса Петера и Роземари.

Как видно, собравшись за столом, они наперебой рассказывали г-же Штольц о своих сегодняшних приключениях. Эта картина семейного счастья, так живо представившаяся её воображению при виде мигающего огонька свечи, повергла Сатико в ещё большее, отчаяние. Но тут она вдруг услышала, как Джонни выскочил из дома и помчался к воротах.

– Встречайте гостей! – донёсся вслед за тем бодрый голос Сёкити.

– Мамочка! – громко крикнула из соседней комнаты Эцуко.

– Неужели вернулись?.. – вырвалось у Сатико.

В следующий миг они с дочерью уже сбегали по лестнице вниз.

В прихожей было темно, и Сатико не могла ничего толком разглядеть.

– Вот и мы, – услышала она голос Тэйноскэ.

– А где Кой-сан?

– Здесь, с нами, – сразу же отозвался Тэйноскэ. Но почему она молчит?

– Что с тобой, Кой-сан? Что с тобой? – тревожно спрашивала Сатико, вглядываясь в темноту. Тут в переднюю вошла О-Хару со свечой в руке и остановилась за спиной у Сатико.

В тусклом свете свечи Сатико наконец увидела сестру; на ней было какое-то незнакомое кимоно, широко раскрытые глаза в упор глядели на Сатико.

– Сестричка… – дрожащим голосом произнесла Таэко и, не в силах больше владеть собой, с пронзительным криком рухнула на пол.

– Что с тобой? У тебя что-нибудь болит?

– У неё ничего не болит, – снова ответил вместо неё Тэйноскэ. – Но за сегодняшний день она такого натерпелась… Знаешь, кто её спас? Итакура.

– Итакура? – Сатико быстро взглянула на дверь, но там никого не было.

– Принесите-ка мне ведёрко воды, – попросил Тэйноскэ.

Только теперь Сатико заметила, что одежда мужа вся в грязи. Вместо ботинок на ногах у него были деревянные сандалии. И сандалии, и ноги от ступней до колен были сплошь покрыты песком и илом.

8

В тот же вечер из рассказов сестры и мужа Сатико узнала о том, что пришлось пережить Таэко.

Выйдя утром из дома около девяти часов, вскоре после того, как вернулась О-Хару, провожавшая Эцуко в школу, Таэко, как обычно, села в автобус. Несмотря на ужасающий ливень, автобусы ещё ходили. Как всегда, Таэко сошла у женской гимназии Конан и уже в девять часов входила в ворота школы Норико Тамаки, до которой от остановки было рукой подать.

Занятия в школе не подчинялись жёсткому распорядку и носили, в общем-то, непринуждённый характер. В тот день из-за плохой погоды и слухов об угрозе наводнения многие ученицы не явились, а те, кто всё-таки рискнул прийти, были настолько взбудоражены происходящим, что г-жа Тамаки решила отменить занятия. Когда ученицы стали расходиться по домам, г-жа Тамаки предложила Таэко задержаться и выпить с нею чашечку кофе. Они перешли в соседнюю постройку, где помещались жилые комнаты.

Норико Тамаки была лет на семь или восемь старше Таэко. Её муж, инженер, служил на одном из предприятий концерна Сумитомо, а сын, ещё мальчик, учился в школе, Сама она не только держала школу шитья, но и служила консультантом в отделе женской одежды одного из универмагов в Кобэ.

По соседству со школой имелись ещё одни ворота, ведущие к небольшому, но весьма элегантному одноэтажному домику в испанском стиле, где г-жа Тамаки жила со своей семьёй школа и жилой дом имели общий двор.

Госпожа Тамаки с самого начала выделяла Таэко среди других своих учениц и любила побеседовать с ней за чашкой кофе. В тот день, усадив Таэко в гостиной и поставив на спиртовку кофе, она принялась рассказывать ей о Париже, где провела несколько лет. Г-жа Тамаки считала, что Таэко непременно должна побывать во Франции, и выразила готовность дать ей несколько рекомендательных писем на случай, если они ей понадобятся.

Между тем дождь разошёлся не на шутку.

– Как же быть? Под таким ливнем я не доберусь до дома…

– Вот и не надо торопиться. Когда дождь поутихнет, мы выйдем вместе. Посидите ещё немного.

В это время распахнулась дверь, и в комнату, где они сидели, вбежал запыхавшийся сын г-жи Тамаки, десятилетний Хироси.

– Почему ты не в школе? – удивилась г-жа Тамаки.

– У нас отменили занятия, всех распустили по домам. Сказали, что, если начнётся наводнение, будет трудно добраться до дома.

– И что же? Неужели и впрямь, начнётся наводнение? – воскликнула г-жа Тамаки.

– Что ты говоришь, мама! Оно уже началось! Я всю дорогу бежал со всех ног, чтобы вода меня не догнала!

Не успел Хироси это сказать, как поток мутной воды с устрашающим рёвом хлынул во двор. Г-жа Тамаки вместе с Таэко бросилась запирать дверь. В это время в коридоре, на другой половине дома послышался гул, как бывает во время прилива: в дверь, через которую вошёл Хироси, хлестала вода.

Насилу закрыв дверь, всё трое привалились к ней спинами, слушая, как злобно стучится в неё вода, а затем принялись сооружать баррикаду из столов, стульев и кресел. На какое-то время им удалось преградить путь воде, но вскоре Хироси, забравшийся с ногами в одно из придвинутых к двери кресел, издал громкий вопль: дверь внезапно распахнулась, и он вместе со своим креслом поплыл по комнате.

– Ой, какой ужас! – воскликнула г-жа Тамаки. – Надо поскорее убрать пластинки, а то они намокнут.

Всё трое бросились перекладывать патефонные пластинки из шкафа на пианино. В воде, которая вскоре стала доходить им почти до пояса, плавали три хиленьких столика, стеклянный сосуд для приготовления кофе, сахарница, ваза с гвоздиками.

– Таэко-сан, как быть с куклой? – спросила г-жа Тамаки, указывая на стоящую на каминной полке куклу во французском стиле, подарок Таэко.

– По-моему, с ней ничего не случится, – ответила Таэко, – вода вряд ли туда достанет.

В ту пору они ещё не понимали всей серьёзности положения. Они весело переговаривались между собой и даже рассмеялись, когда Хироси, пытаясь ухватить уплывающий от него портфель, задел головой угол радиоприёмника, который вместо того, чтобы стоять на своём месте, покачивался на воде. Однако уже через какие-нибудь полчаса всем стало не до смеха. Как вспоминала потом Таэко, в мгновение ока вода поднялась ей по грудь. Ухватившись за штору, она прижалась к стене, и в этот миг в воду упала, как видно задетая шторой, картина. Г-жа Тамаки очень дорожила ею, это был "Портрет Рэйко" кисти художника Кисиды Рюсэя. Теперь эта картина, покачиваясь на воде, медленно перемещалась в угол комнаты, и им ничего не оставалось, как с грустью провожать её взглядом.

– Хироси, как ты там? – спросила г-жа Тамаки, не скрывая тревоги.

– Ничего, – пробормотал мальчик, влезая на пианино ему было уже трудно устоять на ногах. Таэко вдруг вспомнился эпизод из европейского кинофильма, который она видела ещё в детстве: один из главных героев, сыщик, попадает в какое-то глухое подземелье, куда начинает просачиваться вода, с каждым мигом поднимаясь всё выше и выше…

Таэко, г-жа Тамаки и Хироси оказались в разных концах комнаты: Таэко – у окна, мальчик – на пианино у противоположной стены, а его мать забралась на обеденный стол, который поначалу был придвинут к двери, а теперь, подталкиваемый водой, вернулся на середину комнаты. Поняв, что скоро и она не сможет удержаться в прежнем положении, Таэко покрепче ухватилась за штору, стараясь нащупать ногой какую-нибудь опору. К счастью, поблизости оказался один из столиков, на который она в конце концов взобралась, неловким движением опрокинув его набок.

Как стало ясно позднее, вода принесла с собой много песка, из-за которого вещи словно прирастали к полу. После наводнения, когда вода схлынула, столы и стулья невозможно было сдвинуть с места. Многие дома уцелели только благодаря набившемуся внутрь песку, который своей тяжестью намертво прижал их к земле.

Нельзя сказать, что Таэко не приходила в голову мысль попытаться выбраться наружу. Она вполне могла бы, например, разбить окно (из-за дождя оно было закрыто, только фрамуга оставалась чуточку приоткрытой). И внутри и снаружи уровень воды был примерно одинаков, но если в комнате стояло мутное болото, то за окном, на дворе, нёсся бешеный поток. Кроме увитого глициниями решётчатого навеса, примерно в полутора метрах от окна, поблизости во дворе не было никаких деревьев или строений, которые могли бы послужить для них временным прибежищем. Если бы только им удалось каким-то образом добраться до этого навеса, они были бы спасены, но разве мыслимо добраться туда при таком сильном течении?

Хироси, стоя на пианино, провёл рукой по потолку. Конечно, если б им удалось пробить потолок и выбраться на крышу, это был бы самый верный путь к спасению. Но двум женщинам и ребёнку такое было явно испод силу.

– Мама, а где Канэя? – вдруг спросил Хироси, вспомнив про служанку.

– Не знаю, она была у себя в комнате, – ответила г-жа Тамаки.

– С ней что-то случилось. Иначе она подала бы голос…

На этот раз г-жа Тамаки ничего не ответила. Всё трое в молчании глядели на разделяющую их воду, успевшую подняться ещё выше, – до потолка оставалось едва ли более метра. Таэко наконец сумела вернуть в обычное положение служивший ей опорой столик (это было совсем непросто, потому что он врос в песок) и ухватиться за укреплённый под самым потолком карниз, но даже при этом вода доходила ей до подбородка. Г-жа Тамаки тоже стояла в воде по самое горло к счастью, прямо над головой у неё оказался висевший на трёх массивных цепях дюралевый светильник, за который она могла ухватиться, когда рисковала потерять равновесие.

– Мама, я умру? – проговорил Хироси.

Г-жа Тамаки не ответила, и тогда мальчик снова сказал:

– Я знаю, всё мы умрём. Да, мама?

– Не говори глупости… – едва слышно пробормотала г-жа Тамаки. Она сказала что-то ещё, но что именно, было не разобрать. По-видимому, она не знала, что ответить сыну. Глядя на неё, Таэко подумала: такое вот лицо должно быть у человека, приговорённого к смерти. И у неё самой сейчас наверняка точно такое же лицо. И ещё она почувствовала: когда человек осознаёт, что обречён на гибель и спасения нет, он перестаёт испытывать страх и становится удивительно спокойным…

Таэко не знала, сколько времени она простояла так у окна. Ей казалось, что очень долго – часа три, а может быть, даже четыре. На самом же деле прошло меньше часа. В щель, образуемую приоткрытой фрамугой, стала проникать вода. Уцепившись одной рукой за штору, Таэко собрала всё силы и принялась закрывать фрамугу. В это самое время, или нет, даже чуточку раньше, она услышала шаги на крыше. Уже в следующий миг какой-то человек ловко перепрыгнул с крыши на решётчатый навес. Таэко и ахнуть не успела, как он подобрался к самому краю навеса и, уцепившись за него, повис над водой. Крепко держась за навес одной рукой – иначе его тотчас унесло бы течением, – он повернулся лицом к окну и, увидев Таэко, стал быстро двигаться в воде. Сначала Таэко не могла сообразить, что он собирается сделать, но потом догадалась: держась одной, рукой за край навеса, другой он пытался дотянуться до окна. Незнакомец был в кожаной куртке и кожаном авиаторском шлеме, из-под которого виднелись одни глаза. Только тут Таэко поняла, что это никто иной, как фотограф Итакура.

Неудивительно, что Таэко узнала Итакуру не сразу. Никогда прежде, ей не приходилось видеть его в этой кожаной куртке и в этом шлеме, наполовину закрывавшем лицо. Да и могло ли ей прийти в голову, что в эту минуту здесь появится Итакура? К тому же сквозь густую завесу дождя и брызг вообще трудно было что-либо разглядеть. А главное – Таэко пребывала в таком состоянии, что не вполне отдавала себе отчёт в происходящем.

– Итакура-сан! Итакура-сан! – во весь голос закричала Таэко. Она обращалась не столько к самому Итакуре, сколько к находившимся в комнате г-же Тамаки и Хироси, – ей хотелось дать им понять, что пришла помощь. Вслед за тем она из последних сил принялась уже не закрывать, как минуту назад, а, напротив, открывать с трудом подающуюся фрамугу, чтобы выбраться через неё наружу. Наконец после нескольких попыток ей это удалось. Таэко свесилась из окна, ухватилась правой рукой за протянутую ей руку Итакуры и сразу же всем телом ощутила яростную силу потока. Левой рукой она всё ещё сжимала карниз, хотя с каждым мигом это становилось всё труднее.

– Отпустите руку! – послышался приказ Итакуры. Это были его первые слова. – Держитесь за меня, а другую руку отпустите!

«Будь что будет», – подумала Таэко, повинуясь приказу Итакуры. В первый момент ей показалось, что её вот-вот унесёт течением, но уже в следующее мгновенье Итакура рывком подтянул её к себе. (Позднее он говорил, что и не подозревал в себе такой силы.)

– Хватайтесь за край навеса, как я, – снова скомандовал Итакура. Таэко ухватилась обеими руками за край решётчатого навеса, но ей было страшно, гораздо страшнее, чем тогда, в комнате.

– Нет, не могу… Меня сносит водой.

– Потерпите ещё немного. Только не отпускайте руки. Держитесь крепче. – Наконец-то справившись с течением, Итакура вскарабкался на навес, раздвинул ветви глициний и в образовавшееся отверстие втащил Таэко наверх.

Первой мыслью Таэко было: «Ну вот, я и спасена». Конечно, никакой уверенности в том, что вода не поднимется до навеса, быть не могло, и всё же при необходимости отсюда уже можно было перебраться на крышу, – во всяком случае, Итакура что-нибудь придумает. Находясь в замкнутом пространстве комнаты, Таэко и представить себе не могла, что творится вокруг. Теперь же она ясно видела, какие страшные перемены произошли за эти два часа. Её взору предстало то же самое зрелище, которое наблюдал Тэйноскэ с железнодорожного моста в Танаке, – широко разлившееся море.

Но если Тэйноскэ глядел на это море с восточного берега, то Таэко находилась почти в самой его середине, а со всех сторон от неё вздымались огромные волны. Ещё минуту назад она думала, что спасена, но теперь, глядя, как буйствует взбесившаяся стихия, она понимала, что спасения нет, им никогда отсюда не выбраться. Вспомнив о г-же Тамаки и Хироси, она сказала Итакуре:

– Там, в доме, осталась моя учительница с сыном. Нужно что-нибудь сделать. – И как раз в ту самую минуту, когда она это говорила, навес качнулся – в него со всего размаха ударилось бревно.

– Это как раз то, что нам нужно, – проговорил Итакура и снова полез в воду. Ухватив бревно, он принялся сооружать импровизированный мост: один конец бревна просунул в окно, а другой с помощью Таэко привязал к навесу стеблями глицинии. Когда «мост» был готов, Итакура добрался по нему до окна и скрылся в проёме. Он не появлялся довольно долго. Как выяснилось потом, всё это время Итакура занимался тем, что рвал на куски кружевную штору и связывал из них верёвку. Конец этой верёвки он бросил г-же Тамаки, которая находилась сравнительно близко от окна, а уж она перебросила его сыну. После этого Итакура подтащил обоих к окну и затем помог им переправиться по бревну – сначала ребёнку, потом матери.

Сколько времени понадобилось Итакуре для всего этого? Может быть, очень много, а может быть, совсем мало. Этого они так и не узнали: часы Итакуры, которые он привёз из Америки и которыми очень гордился, потому что они заводились автоматически, а якобы были водонепроницаемыми, остановились.

Дождь хлестал с прежним неистовством, вода поднималась всё выше. Вскоре всем четверым пришлось при помощи того же бревна и ещё нескольких деревьев, прибитых течением, перебраться с навеса на крышу. Только теперь, почувствовав себя в относительной безопасности, Таэко решилась спросить, каким чудом Итакура оказался здесь в эти критические минуты.

С самого утра, ответил Итакура, его мучило какое-то нехорошее предчувствие. Он вспомнил, как ещё веской один старик предсказал, что в этом году обязательно будет наводнение, – по наблюдениям старика, оно повторялось в этих краях каждые шесть-семь лет, и Итакура опасался, что предсказание старика может сбыться, – дожди шли в последнее время не переставая. А сегодня утром, когда разнёсся слух, что река Сумиёсигава вот-вот выйдет из берегов, и в округе появились ребята из отряда гражданской самоохраны, он встревожился уже не на шутку и решил отправиться к реке, посмотреть, что там, происходит. Пройдя вдоль берега, он понял, что беды не миновать, а когда подошёл к Ноёри, навстречу уже неслась вода.

И всё же из рассказа Итакуры было не совсем ясно, почему он с самого начала оделся в кожаную куртку и отправился не куда-нибудь, а именно к школе Норико Тамаки. Не потому ли, что знал, где находится в это время Таэко, и стремился прийти ей на помощь?

Но не станем пока касаться этого вопроса, расскажем лишь о том, что узнала Таэко со слов самого Итакуры. Увидев катящийся в его сторону мутный поток, он вдруг вспомнил, что сегодня у Таэко должно быть занятие в школе кройки и шитья, и, вместо того чтобы повернуть назад, ринулся навстречу воде. Позднее Итакура во всех подробностях живописал Таэко, ценою каких отчаянных усилий ему удалось добраться до школы г-жи Тамаки, не будем утомлять читателя этими подробностями, заметим только, что Итакура проник туда со стороны женской гимназии. Поскольку он опередил Тэйноскэ почти на два часа, это было ещё возможно.

Если верить Итакуре – а молодой человек, безусловно, не лгал, – он был единственным, кто отважился броситься наперекор вздымающемся валам. Трижды его сносило течением, и каждый раз он оказывался на волосок от гибели. Когда же он наконец достиг школы и взобрался на крышу, наводнение бушевало вовсю. Потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя, и тогда он вдруг заметил, что кто-то машет рукой с крыши соседнего дома. Это была служанка Канэя. Поняв, что Итакура её увидел, она указала рукой на окно гостиной, потом выставила вверх три пальца и написала в воздухе имя «Таэко». Не раздумывая ни минуты, Итакура снова бросился в ревущий поток. Вода отбрасывала его назад, накрывала с головой, но он каким-то чудом выныривал и продолжал плыть, пока не добрался наконец до навеса. Можно не сомневаться, что в этой последней, самой яростной, схватке со стихией он всерьёз рисковал жизнью.