Текст книги "Ронины из Ако, или Повесть о сорока семи верных вассалах (Ako Roshi)"

Автор книги: Дзиро Осараги

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 60 страниц)

– Что–нибудь случилось? – осведомился Гэндзо.

– Да нет, – шепотом ответил Тюдзаэмон, оглянувшись по сторонам и оделив друзей сочувственной улыбкой, – просто решил прогуляться с вами. Молодцы вы, стараетесь! А мне, нынче тоскливо как–то стало на сердце – за вас переживаю. Вон холод–то какой! А вы тут каждую ночь дежурите… Тяжело, поди!

Приятели возразили, что, мол, им, молодым, все нипочем. Впрочем, они догадывались, что старик, вероятно, пришел не только для того, чтобы их подбодрить, и ждали дальнейших объяснений.

Но Тюдзаэмон как будто бы не замечал их нетерпения.

– Эта дорога ведет к задней стене храма Эко–ин? – спросил он.

– Да… Но все–таки скажите, почтенный, зачем это вы в столь поздний час?… – не выдержал Синдзаэмон.

Тюдзаэмон снова улыбнулся.

– Да вот затем и пришел, чтобы разведать этот путь. Был у меня разговор с командором. Ну вот, после того я сюда и отправился – с полудня иду. Чтобы, значит, определиться на местности.

В глазах у Гэндзо и Синдзаэмона блеснул огонек.

– Так–так… В общем, вы, государи мои, делайте свое дело, – продолжал старик, – а мне, стало быть, надо разведать этот путь.

– Да, конечно… Не хотелось бы вам доставлять излишнее беспокойство, но если только что понадобится, вы скажите – мы все сделаем!

– Нет, благодарствую, пока ничего не требуется. Как раз подходящая для старика работенка. Пойду себе помаленьку да все разгляжу. Нынче ночь, видать, будет холодная – так я на всякий случай ватный набрюшник поддел. Вы тоже, государи мои, смотрите, не простудитесь!

– Вот еще! Что нам сделается?! Ежели пожелаете, загляните к нам в домишко на обратном пути. Там и переночуете. Жилье, правда, неказистое… Здесь совсем рядом, в квартале Токуиси Эмон.

– Как же, как же! Помню! Вы там вместе с Сугино и Такэбаяси устроились. Однако ж не обессудьте, государи мои: я нынче обещал на ночлег к старому Хорибэ отправиться. Старик сказал, что растопит жаровню и будет меня поджидать, так что не прийти нельзя – обидится.

Да ведь я не только нынешней ночью – и впредь буду сюда ходить. Тогда уж и к вам наведаюсь непременно. Передавайте всем привет.

С этими словами Тюдзаэмон распрощался и зашагал своей дорогой в сторону моста, что находился подле храма Эко–ин. Предстояло разведать, какой дорогой в предстоящую решающую ночь могут подойти подкрепления из усадьбы Уэсуги и где лучше устроить засаду, чтобы их встретить и перехватить. Тюдзаэмона занимали сейчас исключительно эти тактические проблемы. Дорога раздваивалась, что предполагало два возможных решения. Предстояло построить план так, чтобы в ту, первую и последнюю, решающую ночь все шло как по маслу, без малейшего сбоя, для чего надо было все обдумать и предусмотреть. Тут важно было каждое мельчайшее отличие рельефа, которое надлежало учитывать, планируя наступление или отступление – любое перемещение живой силы.

Когда Тюдзаэмон вышел к ярко освещенной лунным светом каменистой пойме реки, ветер, долетевший с воды, дохнул холодом. Тем временем Тюдзаэмон мысленно живо, будто наяву, представлял себе картину: как по этому мосту, нависшему над рекой, словно радуга с картины тушью–сумиэ, черными волнами накатываются отряды подкрепления из дружины Уэсуги. Какой же дорогой двинется противник, переправившись через мост? Поворачивая голову из стороны в сторону, Тюдзаэмон внимательно осматривал озаренные призрачным лунным светом горловины двух переулков, расходящихся от моста и ведущих в сторону усадьбы Киры. Там его соратники должны будут со сверкающими копьями наперевес грудью встретить врага. Постояв некоторое время в задумчивом безмолвии, Тюдзаэмон подошел поближе к горловинам. Снова остановился, прикидывая ширину каждого прохода, затем прошелся по каждому, вымеряя шагами расстояние до усадьбы.

На следующий день его письменный отчет с подробными выкладками и приложенной картой был доставлен Кураноскэ. Командор слушал Тюдзаэмона не перебивая, лишь изредка вставляя свои замечания. Вечером того же дня Тюдзаэмон снова отправился на разведку, вышел к тому же месту и спустился к берегу, над которым гулял студеный ветер, чтобы уточнить, как следует встретить противника, если он не пойдет по мосту, а переправится через реку на лодках.

Дней через пять составленная им карта была сплошь испещрена пометками. Только в одном месте зияло белое пятно, которое чрезвычайно огорчало старого Тюдзаэмона. Злополучным белым пятном, увы, оставалась усадьба Киры.

Рисоторговец Гохэй, он же Исукэ Маэбара, проявил немалое мужество, вернувшись в квартал Аиои. Товарищи пытались его остановить, но Исукэ ничего не желал слушать.

– Ничего, как–нибудь обойдется, – отвечал он на все.

Было ясно, что личная безопасность беспокоит Исукэ в последнюю очередь. Ёгоро Кандзаки, известный ранее как галантерейщик Дзэмбэй, понимал, что сильная натура Исукэ была страшно уязвлена перенесенным унижением, отчего его друг непомерно ожесточился.

– Раз так, я пойду с тобой, – сказал он.

Исукэ пытался отказаться, но на сей раз Ёгоро не желал ничего слушать и в конце концов настоял на своем. Друзья вместе после долгого отсутствия вернулись в Хондзё и отперли двери лавки. Осмотревшись со временем, Исукэ понял, что, пока его не было и лавка была заброшена, многие из бывших клиентов обратились к услугам других торговцев. Однако были и такие семьи, что снова приходили к нему с заказами, спрашивая при этом, что с ним приключилось и почему так долго не было. Большого дохода лавка принести не могла, но на это и не рассчитывали, так что Исукэ к утрате клиентов относился спокойно. Кое–кто из окрестных жителей пытался расспрашивать его, из–за чего тут была такая буча и кто учинял погром, но Исукэ помалкивал, предоставляя Ёгоро слово для объяснений. Ёгоро считал, что такие разговоры им только на пользу и способствуют укреплению их позиций, поскольку люди им сочувствуют. При этом, разумеется, лишнего о себе не болтали. Кое–как они привели в порядок лавку и начали торговать.

Однако снова открыть лавку на том же месте означало бросить вызов противнику и неминуемо навлечь новую атаку. Едва ли их начинание могло окончиться миром, так что друзья заблаговременно подготовили пути для отступления. К их удивлению, миновало несколько дней, но никто их так и не потревожил.

Вряд ли в усадьбе Киры могли не заметить возвращения Исукэ. Если же там все знали, но ничего не предпринимали… это могло означать лишь то, что у противника на уме нечто иное. Друзья не находили себе места, пытаясь угадать, что же задумал противник.

– Все–таки что бы это значило, а?

– Наверное, им приказано к нам не соваться. Да и вообще что–то в последнее время тех молодчиков из охраны вроде не видно… Может, и в самом деле Киры здесь уже нет? Может, его уже куда–нибудь отсюда забрали? Как подумаю об этом, так сразу на душе скверно становится.

– Да уж!

Больше всего они боялись, что их опасения подтвердятся. Если странное затишье означало, что противник готовится к решающей схватке, а охранников не выпускают со двора из стратегических соображений, чтобы не допустить утечки сведений и не обнаружить степени готовности усадьбы к обороне, это еще ничего. Если же им все же удалось злодея Кодзукэноскэ куда–то перевести, обманув бдительность лазутчиков… Это означало бы, что все усилия ронинов пошли прахом.

Друзья гнали от себя тревожные мысли и старались развеять опасения. Они попробовали было сойтись с теми торговцами, что были допущены в усадьбу, и как бы невзначай выведать, что делается в доме Киры, но из этого замысла ничего не вышло. Лавочники, как видно, были запуганы – им строго–настрого было запрещено упоминать малейшие подробности того, что происходит в усадьбе. Может быть, излишнее любопытство друзей вызывало подозрение, но только на все свои вопросы они получали уклончивые и неопределенные ответы.

От подобных ответов тревога их, наоборот, только возрастала. Наконец, когда скрывать опасения уже не было сил, один из ронинов по имени Кохэйта Мори без околичностей предложил:

– Надо попробовать туда пробраться!

– Если бы такое было возможно, то больше и расспрашивать никого не надо было! – усмехнулся Ёгоро.

– А что, уж так–таки и невозможно?

Ёгоро рассказал, какие злоключения пришлось претерпеть Исукэ, но Кохэйта в ответ только рассмеялся:

– Да нет же! Я же не говорю, что надо идти через парадный вход – я предлагаю с другой стороны подобраться. Ладно, сегодня же ночью и попробую!

Затея была, конечно, сумасбродная.

Той же ночью, незадолго до рассвета, Кохэйта, крепко спавший наверху, проснулся и спустился на первый этаж по скрипучим ступенькам.

– Ну, я пошел, – бросил он расположившимся внизу Исукэ и Ёгоро.

– Да ты что! Погоди! – попытался остановить его Ёгоро. Дело–то больно рискованное! Если дашь маху, всем нам несдобровать!

– Ничего, я уж постараюсь маху не дать! – усмехнулся из темноты Кохэйта. – Только пускай кто–нибудь из вас там покараулит.

– Слушай, лучше брось ты это! – подал голос Исукэ.

– Вот еще! Я же затем тут у вас и остался. Ну, не хотите – как хотите, я сам пойду. Только не найдется ли у вас тут приставной лесенки?

– Ты что же, по лестнице туда полезешь?

– Ну да. Без лестницы через стену перебраться будет трудновато.

– Что верно, то верно… Да брось ты в самом деле!

– А ну вас! Раз так, ничего мне от вас не надо! Я ведь это давно задумал – вовсе не вдруг решился, когда вас тут послушал. Все равно когда–нибудь надо было решиться!

– Подожди! – сказал Исукэ, вставая и затягивая покрепче кушак. – Делать нечего, пойду с тобой.

– Я так и думал! Ну, где тут у вас лестница? – обрадовано засуетился Кохэйта, открывая дверь черного хода.

Холодное лунное сиянье хлынуло в дом.

– Хотя… – спохватился Кохэйта, – может быть, лучше будет где–нибудь в окрестностях у соседей лестницу позаимствовать. Тут случайно плотник поблизости не проживает?

– Вряд ли получится. Может, лестница у кого и есть, да наружу ее, небось, не выставят.

– Тогда придется вашу взять. Только если потом придется бежать и лестницу там бросить, лучше чтобы была чужая…

– Да ладно, на нашей не написано, откуда она. Бросим так бросим. Не коротковата ли?…

– Сойдет!

На дворе стоял предрассветный морозец. Лестница была вся припорошена инеем. Кохэйта отряхнул иней, взвалил лестницу на плечи и потащил к задней стене усадьбы Киры, стараясь не выходить на свет. Исукэ молча смотрел, как он приставил лестницу к стене в затемненном месте, попробовал, прочно ли стоит, и не говоря худого слова принялся взбираться по перекладинам. Месяц сиял на небосводе, заливая светом ряд остроконечных деревянных колышков, торчащих из черепичного покрытия ограды.

Когда Кохэйта добрался до гребня стены, силуэт его отчетливо отпечатался на фоне лунного неба. Исукэ смотрел снизу и переживал за товарища, но при этом прекрасно понимал, что, если только разведка пройдет успешно, польза от нее для общего дела будет неоценимая. Поскольку ставки уже были сделаны, оставалось только молча наблюдать и ждать, чем все кончится.

Тем временем Кохэйта соскользнул вниз по ту сторону стены.

Мгновенье… еще мгновенье… Ничто пока не нарушало тишины, и время тянулось невыносимо долго. Исукэ тревожно прислушивался: не залает ли собака? Не идет ли ночной обходчик? Он так и вздрогнул, когда издалека, из–за стены, в лунном безмолвии холодной ночи донесся стук открывшейся двери. «Все пропало!» – пронеслось в голове у Исукэ.

Из дома донесся топот множества ног.

– Вон он! Вон он! – послышались крики.

Эх, ведь с самого начала было ясно, что эта сумасбродная затея плохо кончится! Исукэ переживал из–за того, что не смог отговорить приятеля, но надеялся, что Кохэйте все же удастся спастись. Если же ему не повезет и он попадется в лапы людям Уэсуги, прийти ему на помощь все равно невозможно. От этой мысли у Исукэ кошки скребли на сердце.

Тут над гребнем стены показалась голова.

– Беги! – крикнул Кохэйта.

Исукэ тут же подхватил лестницу на плечи и бросился наутек мелкими шажками. Кохэйта тем временем благополучно спрыгнул на землю и теперь бежал за ним без оглядки. Хоть ночь была и холодная, с Исукэ градом катился пот. Не так–то легко было бежать с лестницей по узкой улочке и ни на что не наткнуться.

– Ха–ха–ха–ха, – рассмеялся во весь голос Хэйта. – Да все уже, порядок! Сюда они за нами не погонятся. Ну и видок у нас тобой!

– Хорошенькие шутки! – рассердился Исукэ. – Тебе бы только повеселиться!

– Да ладно, кончилось–то все хорошо! А охрана там точно есть! – весело сказал Кохэйта. – Пока я потихоньку крался, никто меня и не замечал. В доме было темно – вот я и решил нарочно пошуметь. Ну, тут они и выбежали как миленькие. Мечами–то размахивают… Человек семь–восемь прибежало.

Исукэ неодобрительно посмотрел на приятеля, думая про себя: «Ну, шальной!» Он все еще опасался погони и то и дело тревожно оглядывался. Однако усадьба Киры, залитая лунным сияньем, снова погрузилась в безмолвие.

Спрятав лестницу в подполе, они вернулись к себе через черный ход.

– Ну, как там? – обеспокоенно спросил Ёгоро, выходя навстречу.

– Да так, ни шатко ни валко. Мори только шуму наделал, а толку никакого. Правда, за стену точно слазил, – со смехом отвечал Исукэ, которому удалось наконец совладать со своим нервическим возбуждением.

– Неужели все–таки слазил? – поразился Ёгоро. – Это в каком же месте? Значит, у них там часовых не выставлено?

– Часовых нет, но вообще охрана там есть.

– А ты внутрь не заглядывал? К самому Кире в спальню?

– Ну уж, туда я не добрался. Дом–то здоровенный, и к тому же я ведь там оказался впервые. Откуда мне было знать, где кто спит? – ответил Кохэйта.

С этим трудно было не согласиться. Исукэ и Ёгоро оставалось только удивляться бесшабашной отваге приятеля.

– Жалко, что не удалось. Главное–то было установить, где его там прячут. Но, судя по тому, что охрану не сняли, Киру все–таки никуда не перевели.

– Ну да! Я тоже так думаю.

– Пока что надо обо всем доложить Хорибэ.

Все трое были в приподнятом настроении – впереди замаячил луч надежды.

В то утро Ясубэй Хорибэ стал обладателем подлинного сокровища – чертежа усадьбы Киры. Дело было так. Он проследил и выяснил, кто был прежний хозяин усадьбы, проживавший здесь до того как Кира, уйдя в отставку, перебрался сюда из призамкового квартала Гофукубаси. Им оказался сёгунский вассал–хатамото по имени Нобориноскэ Мацудайра. Он же и строил все подворье. Ясубэю стоило немалых трудов отыскать плотника Торе, который тогда был у Мацудайры подрядчиком. В конце концов чертеж усадьбы был извлечен из вороха старых бумаг, среди которых он валялся в шкафу у плотника. Ясубэй вернулся в домишко в пятом квартале Хаяситё не чуя под собой ног от радости. Делившие с ним кров Окаэмон Кимура, Кампэй Ёкокава. Сёдзаэмон Оямада и Сэйэмон Накамура не могли поверить такому везенью.

Сгрудившись вокруг изрядно помятого листа бумаги, они шумно обсуждали находку.

– Наверное, кое–что там перестроили. Надо бы выяснить, что там нового, и добавить в чертежи, – скромно заметил Ясубэй, нарочито преуменьшая важность своего приобретения.

– Да что уж там! Потрясающе! Один этот чертеж стоит тысячи солдат! – восторженно отозвался Кампэй.

– Надо поскорее показать командору!

– Конечно, только давайте себе оставим копию. Оямада, сможешь срисовать?

– Будет сделано! – согласился Сёдзаэмон и, приняв чертеж, уселся за столик.

Как раз в это время подоспел Кохэйта Мори.

– Ты где был? – полетели к нему вопросы со всех сторон, но Мори только отмахнулся и хотел было уже скрыться в своей комнате, когда Кампэй его окликнул:

– Иди–ка сюда – покажем любопытную вещицу. Если тебе сейчас спать охота, вот увидишь, сон как рукой снимет!

Он взял со стола чертеж, который перерисовывал Сёдзаэмон, и бережно развернул у Кохэйты перед глазами. Тот взглянул без особого интереса, прочел название и спросил:

– Ну, усадьба Мацудайры… А какого именно Мацудайры усадьба?

– Нобориноскэ Мацудайры. Сейчас в ней проживает некий старец по имени Кодзукэноскэ Кира.

– Что?! – воскликнул Кохэйта и кровь бросилась ему в лицо.

Перед ним был чертеж той самой усадьбы, в которой он побывал прошлой ночью. Глаза Кохэйты забегали по чертежу, пытаясь отыскать на схеме то место у задней стены усадьбы, где он приставил лестницу и перебрался во двор. Найдя это место, он тщательно проследил весь свой путь по тропинке от стены к дому.

– Отличается довольно сильно, – наконец сказал он к всеобщему удивлению. – Вот тут никакого просторного двора нет.

– Ты–то откуда знаешь?

– Да я туда вчера ночью забрался.

– Не может быть!

– Нет, правда, пробрался туда и кое–что высмотрел… Правда, немного. Вот тут вроде флигель был. Точно, был.

– А ты не ошибаешься, Мори?

– Что ж, я врать буду, по–твоему? Эх, жаль! Если б только у меня этот чертеж вчера был, когда я туда отправился!.. Теперь–то уж вряд ли туда проберешься. Они там после вчерашнего переполошились, часовых, небось, расставили. Нет, теперь никому туда не пройти. Вот черт! Теперь все пропало! Как скверно получилось! – сокрушенно вздохнул он, повесив голову.

– Послушай–ка, Мори! – подбодрил его Ясубэй, – Ты лучше расскажи, как все было. Пропало или не пропало, это мы еще поглядим. Ты скажи, как ты туда пробрался–то?

– Сейчас расскажу, конечно, только прежде хочу перед всеми повиниться. Вот такой я шальной! Хотел разузнать, есть там Кира или нет – вот и полез… Правда, этого все равно выяснить было нельзя – ну, я и решил: попробую хоть разузнать, есть ли охрана. Взял и сам же их нарочно разбудил. Теперь они, наверное, охрану усилили. И как я об этом не подумал?!

– Н–да! – с озабоченным видом сказал Ясубэй. – Но ты рассказывай поподробнее.

Через Тюдзаэмона Ёсиду Ясубэй передал добытый чертеж Кураноскэ. Наконец–то на карте, которую они немалыми стараниями вычерчивали с Тюдзаэмоном, исчезло белое пятно в квартале Мацудзака. Однако пока было неизвестно, что именно и как перестроили в усадьбе при Кире. Если верить слухам, то там, опасаясь нападения ронинов, вырыли подземный ход да еще понастроили вращающиеся стены, как в театре Кабуки, чтобы сбить с толку противника. Еще там построили казарменный барак для охраны и укрепили ограду, так что те места, где раньше можно было перелезть, теперь стали неприступны.

Все это, конечно, хотелось бы разузнать поточнее. Если бы только удалось выяснить это, да еще установить, где располагается спальня Киры, а также где он в действительности находится, то ударить можно было бы в любой момент. Въедливый Тюдзаэмон Ёсида дни и ночи проводил за своей картой, тщательно обдумывая, откуда и как лучше подобраться и сколько где может потребоваться людей, а также каким путем Кира в случае опасности может искать спасения. Он выводил из сравнений наиболее вероятные варианты развития событий и на их основании вырабатывал стратегический план штурма.

Услышав о похождениях Кохэйты Мори, Кураноскэ улыбнулся:

– Слишком нетерпелив!

– А что если все–таки еще раз послать Мори? – вмешался сидевший неподалеку Дзюнай.

– Зачем? В наказание за прошлое самовольство, что ли? – рассмеялся Кураноскэ. – Впрочем, в нашем положении любая мелочь пригодится – пусть разведает.

– Так я ему передам.

– Уж пожалуйста! Только скажите, чтобы себя поберег. Жалко будет потерять даже одного из наших, – заключил Кураноскэ.

Дзюнай немедленно отправился выполнять поручение.

Кураноскэ тем временем нагнулся над столиком посмотреть карту, которую продолжал усердно изучать Тюдзаэмон, как вдруг взгляд его упал на письмо, которое Дзюнай начал было писать перед уходом, да так и оставил впопыхах:

«И как же глубоко тронули меня твои стихи! Слезы так и лились. Памятуя о том, что люди на меня смотрят, я все же снова и снова твердил их нараспев. Твои стихи просто великолепны. Лучше моих. Ни в коем случае тебе не следует бросать поэзию – пожалуйста, продолжай слагать стихи!..»

Письмо было адресовано оставшейся в Киото жене.

Кураноскэ был сконфужен оттого, что невольно прочел чужое послание, и в груди его ожили воспоминания о доме Дзюная в Киото, куда ему частенько доводилось заглядывать по утрам после ночных загулов в Симабаре и Гионе. Поскольку из молодежи в доме никого не было, все в нем было выдержано в строгих неярких тонах, и во всем чувствовались покой и благость, словно погружаешься в глубину прозрачной криницы. И со стороны было видно, какой завидной жизнью жили, встречая вместе треволнения сего бренного мира, в этом тихом уединенном доме престарелые супруги – спокойный, уравновешенный старец и его благоверная, обаятельная и утонченная старушка.

– Ёсида, пойдем–ка ко мне в комнату, – пригласил Кураноскэ, поднимаясь на ноги, и вышел, осторожно задвинув за собой фусума, словно покидая священное место, куда не должна ступать нога смертного.

И тут от избытка чувств Кураноскэ захотелось самому написать письмо жене Дзюная.

«Желаю здравствовать, сударыня. Знаю, что Вы часто осчастливливаете Дзюная письмами, отчего и мне радостно на сердце. Сам же Дзюнай пребывает в добром здравии и отменном расположении духа. Мы с ним сейчас делим кров и живем душа в душу, к обоюдному нашему удовольствию. Ничто не омрачает нашего здешнего существования, так что не извольте ни о чем тревожиться. Как я уже замечал и ранее, не только сам почтенный Дзюнай, но и все члены его рода выказывают необычайное радение, обнаруживая беспримерную верность долгу. Сия благородная устремленность, коей сам я могу позавидовать, пребудет в памяти грядущих поколений…»

Кохэйта Мори получил важное задание, чему бесшабашный храбрец весьма порадовался. В тот же вечер он отправился на дело. Однако, как он и ожидал, после вчерашнего переполоха охрану усадьбы Киры значительно усилили. Еще днем от Ёгоро Кандзаки пришло предупреждение, что вокруг усадьбы расставлена ночная стража и надо соблюдать сугубую осторожность. Кохэйта хотел днем выспаться, но у него ничего не вышло – слишком много приятелей приходило с советами и предложениями. Даже проживавший неподалеку престарелый Яхэй Хорибэ явился пожелать Кохэйте, чтобы тот держался молодцом.

Вечером Кохэйта покинул свое временное пристанище вместе с Сёдзаэмоном Оямадой. Поскольку, по его мнению, было еще рано, он предложил Сёдзаэмону завернуть в чайную у моста, где они и расположились за бутылочкой сакэ. Кохэйта на сей раз тоже был переодет в мещанина, и оба приятеля, мирно распивающие вино, были вовсе не похожи на отчаянных искателей приключений, идущих на смертельно опасное дело.

Кохэйта сам был не прочь пропустить стопку–другую, но он и предположить не мог, что Сёдзаэмон так здоров пить.

– Это с каких же пор ты так заливаешь за воротник? – поинтересовался он.

– Да вовсе я и не заливаю! – рассмеялся Сёдзаэмон.

– Небось, пьешь–гуляешь напропалую? Похоже, тебя мастера обучают, – заметил Кохэйта, но приятель в ответ только усмехнулся. Лицо его при этом отчего–то выглядело безнадежно унылым и каким–то потерянным.

Спустя некоторое время он сказал, словно в оправдание:

– Да все равно ведь скоро все мы умрем. Ну, могу я себе позволить слегка, если хочется…

– Оно, пожалуй, так, – согласился Кохэйта, который, как всегда, будучи в некотором подпитии, старался не слишком горячо проявлять свои эмоции, когда речь шла о предметах, затрагивающих сокровенные чувства собеседника.

– Однако ж я теперь узнал много такого, о чем раньше не имел представления, – сказал Сёдзаэмон. – Как мы, самураи, умираем на поле боя, так иные повесы и гуляки запросто умирают ради забав и удовольствий. Странное создание человек. Слышал ли ты молву о куртизанке Хана–Оги из Ёсивары, что совершила двойное самоубийство вместе со своим клиентом?

– Нет, не слышал. Ну и глупость же это!

– Ну, уж так нельзя сказать… – усмехнулся Сёдзаэмон. – Я тоже думал было, что они друг друга полюбили и решили как бы по долгу любви вместе умереть. Оказалось, что все не так. Хана–Оги вовсе не любила того мужчину – просто для забавы решила расстаться с жизнью.

Кохэйту поразила та угрюмая серьезность тона, с которой Сёдзаэмон обсуждал городские сплетни.

– Я вот тут слышал, что где–то в Китае есть такое снадобье: как его выпьешь, так жизни лишишься, но взамен обретешь неземное блаженство. Ну, то есть вроде бы уснешь сладким сном и не проснешься. И как будто бы у того дружка Хана–Оги было это снадобье, которое он неизвестно откуда достал. Похоже, что Хана–Оги не слишком–то томилась душой о своем партнере, а просто сознательно хотела испытать наивысшую радость в смерти. Говорят, у обоих покойников на лицах было написано такое блаженство!..

– Глупости это!

– Но ведь они в самом деле свою жизнь отдали. Всерьез! Можно сказать, на смерти помешались…

– И все ради чего?! Ради какой–то ерунды!

– Верно. Но ведь они не ради кого–то отдали жизнь, а просто для того, чтобы получить удовлетворение. Не ради чести или долга, не ради господина, не ради родителей, а целиком и полностью только для себя, – ответил Сёдзаэмон со скрытым раздражением. – Это, по твоему, можно назвать ерундой?

– Конечно, можно! – убежденно сказал Кохэйта. – Когда на кону жизнь, очень многое можно совершить, и, если подумать, это здорово – вот только что совершить–то?! Все зависит от того, что человека к смерти подвигло – а то ведь, может быть, и смерть станет только свидетельством глупости. Ну, а ты хочешь все поставить на одну доску: свое самопожертвование, когда ты готов отдать жизнь ради чести нашего покойного господина, и жалкий конец какой–то грязной продажной женщины, совершившей с партнером двойное самоубийство. Разве не так?

– Ну–ну! – сконфуженно усмехнулся Сёдзаэмон. – Ладно, хватит об этом, а то ты сразу сердишься.

– Еще бы не сердиться!

– Ну, ладно, ладно, закончили. Чем больше будем об этом говорить, тем ты только больше будешь заводиться. Вон, даже у сакэ от этого вкус портится.

– Хорошо, уговор – что бы ты ни сказал, я ни на что не сержусь. Говори! Ты, по–моему, малость не в себе, так что я за тебя беспокоюсь.

– Хм, ну что ж, ладно. Я стану говорить, а ты уж тогда будь за врача: если вдруг что–то не то обнаружишь, старайся поправить, подлечить… – тихо промолвил Сёдзаэмон, и от его слов повеяло холодком.

Кохэйта со своей всегдашней бесшабашной отвагой собрался уже было вторгнуться в заповедные пределы чужой души, но от его слов Седзаэмону стало не по себе, а сердце захлестнула волна горечи.

– Я тебе, право, буду очень признателен, – продолжал Сёдзаэмон, но в тоне его послышался оттенок язвительности, от которой Кохэйту слегка покоробило.

– Нет, знаешь, давай лучше все–таки закончим разговор, – вдруг сказал Сёдзаэмон. – Не потому, что я боюсь тебя рассердить. Просто пока я про себя думаю о чем–то, все выглядит смутно и неопределенно, а если все высказать, мысли станут отчетливей, и уж больно мне от того будет тяжело. Давай–ка лучше вместо этого я тебе еще налью!

– Ты говоришь, тебе тяжело об этом думать – может быть, потому, что ты сам сознаешь, как эти мысли пагубны?

– Да нет, не потому… Просто мне кажется, что мы уж слишком далеко зашли в отречении от самих себя. Правда, в деле, на которое мы собрались, без такого самоотречения нельзя.

– Что за чушь ты городишь! Ты, получается, против воли примкнул к нашему союзу – просто другого выхода не было, да? Я равнодушно такое слышать не могу! Видите ли, его милость только и думает, что о ничтожном человечишке по имени Сёдзаэмон Оямада. Печется только о своей ничтожной персоне. А ведь наша истинная жизнь, ради которой стоит жить, как раз в том, чтобы отдать свою жизнь и тем самым сделать свое существование более значительным. Мы все как один живем единой жизнью, делим радость и боль, вместе стремимся к единой цели. Так–то! Каждый из нас может жить только как член братства, ничего иного и помыслить невозможно. И все мы такие неуместные мысли от себя гоним.

– Да ведь я с этим вполне согласен, – возразил Сёдзаэмон. – Однако если такого рода жизнь для человека представляет ценность, то, я полагаю, здесь должно подразумеваться нечто большее, чем жизнь во имя клана Ако. Жизнь в этом смысле в самом лучшем варианте, наверное, должна быть прожита ради того, чтобы дать счастье наибольшему количеству людей. Только я на такое не способен… Если взглянуть с точки зрения той, большой Жизни, то предприятие, которое мы затеяли, всего лишь дерзкая вылазка, не более.

– Что?!

– Ну вот, все–таки рассердился. Я и впрямь сказал что–то ужасное. Но я не то имел в виду. Ты не думай, я память нашего покойного господина чту и о долге своем не забываю. Просто я кроме этого еще о многом размышляю. Вот в чем суть. Только в этом дело. Не пойми меня превратно. Я ведь только того и желаю, чтобы быть со всеми заодно, – сказал Сёдзаэмон каким–то особенно проникновенным тоном и тут же, будто намереваясь обратить все в шутку, добавил: – Так что, ежели только ты, брат, мне доверишься, уж я не подведу!

Кохэйта сидел с выражением мрачной задумчивости на лице. Вино, от которого развязался язык, вопреки надежде Сёдзаэмона, отнюдь не спасло положения и не разрядило атмосферы. Тем временем ночь вступила в свои права.

– Пошли! – сказал Кохэйта, и оба двинулись к выходу.

После того как приятели расстались, у Кохэйты Мори остался на душе неприятный осадок от недавнего спора. Он не мог себе простить, что дал Седзаэмону себя переспорить. А ведь их беседа имела прямое отношение к тем понятиям воинской доблести и Пути, которыми они жили. Конечно, уверенность его в том, что надо идти к намеченной цели напрямик, не поколебалась, но он злился, чувствуя, что в споре по сути дела проиграл. Выходило, что по части риторики он недотягивает. Не может ясно выразить словами то, о чем думает, что так и вертится на языке, все горячится, нервничает – вот и проигрывает в результате.

Какие у самурая должны быть главные принципы и отличительные качества? – Способность осуществлять задуманное, верность в служении… Это все, конечно, так. Без лишних слов делать дело, исполнять долг. А Сёдзаэмон Оямада пытается поколебать важнейшие для самурая понятия.

Размышляя таким образом, Кохэйта шел в направлении усадьбы Киры, но по мере того как он приближался к ограде, снедавшая сердце забота постепенно улетучивалась, словно клубы тумана. На смену ей пришли другие тревоги и опасения, вполне естественные для человека, который отправлялся на рискованное дело, таящее в себе еще больше опасностей, чем прошлой ночью. Все чувства его были в крайнем напряжении, и Кохэйта был готов к новым испытаниям. Притаившись за бочкой с дождевой водой, он весь обратился в слух и некоторое время пытался сориентироваться в обстановке.

Луна, будто вынырнувшая из ледяных глубин, неторопливо плыла по холодному ночному небу, похожему на доску. Плитки черепицы влажно блестели в ее отблесках. Было так тихо, что слышно было, как шуршат на ветру взметенные ветерком обрывки бумаги. Заслышав доносившиеся из–за ограды шаги часового, Кохэйта почувствовал, что нервы уже на пределе.