Текст книги "Ронины из Ако, или Повесть о сорока семи верных вассалах (Ako Roshi)"

Автор книги: Дзиро Осараги

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 60 страниц)

Темный, обжигающий вал слез, вскипая в сердце, выплескивался через глаза, рот и нос несчастного, пока паланкин, мерно покачиваясь, вершил свой путь по улицам Эдо. Князь изо всех сил старался сдержать рыдания.

Наконец паланкин прибыл в усадьбу министра Правого крыла Тамуры, что находилась в квартале Атагосита. Князя провели в обшитую деревянными досками комнату. В одном углу комнаты был устроен туалет. Несколько стражников несли усиленную охрану.

Хозяин усадьбы явился к князю со словами ободрения. Князь учтиво приветствовал его. Казалось, он обрел спокойствие и решимость, примирившись со своей участью. Когда подали угощение, князь поблагодарил и принялся за еду. Все остальное время он сидел молча в раздумье, словно готовясь к встрече с неизбежностью.

Что творилось в сердце приговоренного? Стражникам, безмолвно стоящим в карауле, знать это было не дано. Только однажды князь проронил:

– Я хотел бы передать записку моим вассалам. Если можно…

Его слова прозвучали как отчаянная мольба. Видно было, что князю стоило большого труда их произнести, и решился он на это лишь после долгих колебаний. Стражники переглянулись, и один из них сказал:

– Что ж, если только не спрашивать у мэцукэ… Князь с вымученной улыбкой заметил:

– Думаю, такой необходимости нет. Действительно, дело вряд ли заслуживало того, чтобы спрашивать на него особое разрешение.

– Вот что, – продолжал князь, – можно все передать и на словах. Это будет не слишком сложно. Разыщите только моих вассалов Гэнгоэмона Катаоку или Дзюродзаэмона Исогаи.

– Пожалуй, – согласился стражник. В таком случае вы говорите, ваша светлость, а я сделаю пометки на память, – и он взялся за кисть.

Князь на некоторое время погрузился в тяжкое раздумье и наконец продиктовал послание: «Хотел сразу вам сказать, но до сих пор не представлялось возможности. Знайте же: то, что случилось сегодня, должно было случиться. Полагаю, моя неосторожность была предопределена свыше».

Только это и просил передать Правитель Такуми своим вассалам. Поскольку послание должен был доставить посторонний, князь не мог позволить себе излишних сантиментов. Однако и эта короткая записка, переданная Катаоке и Исогаи, несла в себе отзвук глубочайшего чувства.

Надзирающий за исполнением приговора Ясутоси Сода Симокусаноками в сопровождении двух помощников, Дэмпатиро Окадо и Гонуэмона Окубо, а также назначенного для данного случая кайсяку Такэтао Исоды прибыли в квартал Атагосита в усадьбу министра Тамуры после четырех пополудни, в час Обезьяны. Всех прибывших разместили в Большом флигеле, где они могли отдохнуть с дороги.

Дэмпатиро Окадо был не рад своему назначению, но, коль скоро все было решено и уже ничего нельзя было изменить, он был полон решимости честно исполнить служебные обязанности, то есть проследить за исполнением приговора, ассистируя главному надзирающему. Впрочем, как полагал Дэмпатиро, главный надзирающий Сода, слывший клевретом всесильного фаворита Янагисавы, не должен был допустить никаких нарушений протокола.

– По высочайшему повелению князь Асано должен совершить сэппуку в вашем доме. Распорядитесь поскорее начать приготовления, – обратился Сода к хозяину усадьбы Тамуре.

Министр приказал своим самураям подготовить помещение и вскоре доложил, что все готово. Князь Асано был приведен к главному надзирающему, который объявил ему высочайшую волю и предложил незамедлительно приступить к исполнению.

Закончив, Сода поднялся с татами, чтобы уходить.

– Но как же!.. – ахнул пораженный Дэмпатиро.

– Что еще? – обернулся Сода.

– Разве ваша светлость не будет присутствовать при сэппуку!

– Нет. По предписанию, моя миссия окончена. Надзирать за исполнением в мои обязанности не входит, – усмехнулся Сода.

Однако Дэмпатиро не мог примириться с такой позицией.

– Позвольте, ваша светлость, – возразил он, – мне представляется, что ваше присутствие на церемонии необходимо для личного надзора и освидетельствования… Я как ваш помощник не уполномочен принять это на себя. Не смея превысить служебные полномочия, я тем не менее считаю своим долгом позаботиться о соблюдении протокола.

Сода, поняв упрек и немного смутившись, отвечал:

– Но я выполнил свои обязанности главного надзирающего. Полагаю, что в дальнейшем моем участии необходимости нет. Впрочем, если вы как офицер Охранного ведомства считаете, что мы все должны провести надзор до конца, что ж, пусть будет по–вашему.

Дэмпатиро, серьезно относившийся к службе, полагал, что никакие угрозы вышестоящих не могут его устрашить и помешать неукоснительному исполнению обязанностей. Вместе с Гонэмоном они встали и проследовали в отведенное для сэппуку помещение. К удивлению обоих мэцукэ, их провели на песчаную площадку перед Малым флигелем. Татами были застелены соломенными подстилками–лусиро, поверх которых был положено полотно. Вокруг, отгораживая отведенное пространство, стояли ширмы. Приготовлено все было заботливо, но – в саду!

– Это что ж такое?! – воскликнул Дэмпатиро. Оглянувшись, он увидел, что хозяин усадьбы следует за ними.

– Известно ли вам, сударь, – строгим тоном обратился он к Тамуре, – что вверенный вашему попечению осужденный является владельцем замка? С ним надлежит обращаться согласно кодексу чести самурая, а вы отвели ему место для сэппуку во дворе! Разве того требуют традиции самурайской чести? Отвечайте, как вам такое могло прийти в голову?!

Тамура оторопел от такого натиска, но при этом возразил:

– Прошу прощенья, милостивый государь, все детали церемонии я согласовывал лично с его светлостью начальником Охранного ведомства. От него и были получены указания. Поскольку вверенный моему попечению князь Асано навлек на себя суровое порицание его высочества, князю было отказано в почестях, полагающихся при подобных обстоятельствах даймё, присужденным к высшей мере наказания…

– Совершенно верно. Это вполне естественно! – жестко подтвердил подошедший следом главный надзирающий Сода, которого выяснение обстоятельств дела начинало беспокоить.

Однако Дэмпатиро не сдавался.

– Право, странное заявление, – заметил он. – Вы хотите сказать, что нарушение определенных самурайским кодексом правил вполне естественная вещь? Поистине удивительно такое слышать. Ведь это не что иное, как нарушение закона. Что же здесь естественного, милостивый государь? Извольте объясниться!

Правда, конечно, была на стороне Дэмпатиро. Сода, весь побагровев, возмущенно вскричал:

– Довольно, сударь! Сегодня я главный надзирающий, а не вы! Если я говорю, что все как должно, то вас прошу воздержаться от излишних замечаний.

И впрямь, препираться далее с начальством не имело смысла. Дэмпатиро заявил напоследок, что слагает с себя ответственность за подобное обращение с князем, и на том умолк. Его напарник Гонэмон Окубо, человек честный и прямой, поддержал Дэмпатиро, сказав, что полностью с ним согласен. Сода пришел в растерянность, но, прикрываясь, как зонтиком, званием главного надзирающего, продолжал стоять на своем. Демонстрируя всем своим видом, что мнение двух мэцукэ ему не указ, он вернулся во внутренние покои. Дэмпатиро и Гонэмон, исчерпав все доводы, последовали за ним. С болью думали они о том, что князь Асано до самого смертного часа будет подвергаться несправедливому и оскорбительному обращению. Их возмущению не было предела.

В этот момент явился Тамура с сообщением:

– Гэнгоэмон Катаока, назвавшийся вассалом князя Асано, просит разрешить ему последнее свидание, чтобы попрощаться с господином. Как прикажете поступить?

Дэмпатиро, хранивший до той поры каменное молчание, решительно и твердо ответил, не дав Соде открыть рот:

– Что ж, это представляется делом нетрудным. Самураю присуще сострадание. Сейчас выясним у начальства.

Обернувшись к ошеломленному такой наглостью Соде, он спросил:

– А вы что скажете, ваша светлость?

Дэмпатиро знал, что завтра его отстранят от должности, но в его смелой и уверенной манере речи чувствовалась решимость идти до конца и не отступать ни перед чем.

Стушевавшись, Сода с кислой миной ответил:

– Как сочтете нужным.

Дэмпатиро, всем своим видом давая понять, что иного и быть не могло, объявил Тамуре:

– Передайте, что свидание разрешается. Обрадованный таким поворотом событий, Тамура ретировался.

Один из самураев Тамуры провел Гэнгоэмона в сад близ Малого флигеля, предварительно попросив сдать оба меча, и оставил там дожидаться князя. Разговаривать с осужденным было запрещено, но верному вассалу довольно было и того, что ему разрешили проводить господина в последний путь. Тем временем церемония началась.

Князя Асано, облаченного в белое кимоно–косодэ, ввели в Большой флигель, где собрались все свидетели и участники церемонии. Князь был изжелта бледен, без единой кровинки в лице, однако не выказывал никаких признаков страха. Неслышно ступая, он прошел в дальний конец зала, опустился на колени и простерся ниц в повинной позе, припав лицом к циновке.

В полумраке, окутавшем павильон, торжественно прозвучал голос главного надзирающего Соды, зачитавшего приговор:

– «Князь Асано Такуминоками сегодня во время торжественной церемонии, находясь в пределах замка его высочества, осмелился, невзирая на окружение, своенравно напасть с мечом на Кодзукэноскэ Киру, нанеся последнему ранения. За сей дерзкий и беззаконный проступок высочайшей волей виновник приговаривается к совершению сэппуку».

– Повинуюсь высочайшему повелению, – тихо отвечал князь. – За допущенное своеволие я готов понести любую кару. Почту за милость приказ совершить сэппуку. Прошу господ надзирающих удостовериться на церемонии.

Внезапно тон его переменился. Оторвав лоб от циновки и глядя снизу вверх на надзирающих, князь спросил:

– Хотелось бы узнать только одно: что сталось с Кодзукэноскэ Кирой?

Пожертвовав ради благородного отмщения своим домом, родом и самой жизнью, князь так и не сумел расправиться с врагом… Сострадание переполняло сердца Гоэмона и Дэмпатиро.

– Кира ранен в двух местах, состояние довольно тяжелое, но опасности для жизни нет, – сказал Дэмпатиро, вкладывая в слова посильное сочувствие к князю.

Тот благодарно улыбнулся ему в ответ и вновь пал ниц. Для всех присутствующих его простертая на полу фигура являла невыносимое зрелище. Был час Петуха, около шести вечера.

Тамура сделал знак глазами одному из охранников, и тот потихоньку отодвинул перегородку–фусулш. За ней тянулась длинная галерея, озаренная тусклым сияньем заходящего весеннего солнца. Галерея вела к тому месту, которое должно было стать последним прибежищем князя в его земной жизни. Дневной свет, угасая, еще золотил верхушки сосен, а вдали на востоке, словно белый цветок, уже проявилась в небесах полная луна. Легкая прозрачная дымка в предвестье летнего тепла поднималась над садом.

Князя вывели на галерею, и он, неслышно ступая, двинулся к саду. Шуршали под легким ветерком листья банана. Камни были безмолвны. Смутно проступали в сумерках венчики цветов. Князь обратил взор к саду, к этому буйству природы. Чистый и прозрачный, как вода, небосвод, утопающие в густой листве деревья, безгласные камни – все это он видит в последний раз…

Не веря своим глазам, князь узнал фигуру, словно растворившуюся среди теней сада – да ведь это же его вассал Гэнгоэмон Катаока! Безотчетная боль пронзила грудь князя. Ноги его продолжали бесшумно переступать по доскам галереи.

Во взгляде господина Гэнгоэмон прочитал отрешенную решимость, и сердце его сжала смертная тоска. То было их прощание в земной юдоли. Они смотрели друг другу в глаза, зная, что скоро прольется кровь и все будет кончено. На мгновение окаменевшее лицо князя дрогнуло, теплая улыбка тронула губы, и слезы навернулись на глаза. «Я безмерно рад», – казалось, говорил он без слов.

У Гэнгоэмона дрожали губы. В этот миг князь, словно спохватившись, ускорил шаг. Гэнгоэмон, не в силах более сдерживаться, зарыдал, и слезы потоком заструились на песок. Звук шагов князя прошелестел и затих в отдаленье. Гэнгоэмон, с трудом совладав с собой, пошел к выходу, чувствуя, как с каждым шагом сгущается вечерняя мгла.

Поздно вечером младшему брату князя Нагахиро Даигаку Асано пришло послание от министра Тамуры: «Милостивый государь Асано! Только что в моем доме Ваш брат совершил сэппуку в присутствии господ Сода Симокусаноками, Гоэмона Окубо и Дэмпатиро Окадо. Вам как ближайшему родственнику надзирающие предлагают забрать тело. Обо всем вышесказанном доложено в совет старейшин. Посему прошу Вас явиться за телом безотлагательно».

Шестеро ближних вассалов дома Асано – Кандзаэмон Касуя, Мароку Татэбэ, Гэнгоэмон Катаока, Дзюродзаэмон Исогаи, Тэйсиро Танака, и Сэйэмон Накамура – поспешили в усадьбу Тамуры.

Тусклая луна озаряла темные крыши. Окна домов были приоткрыты, отовсюду слышались веселые голоса. Стоял обычный весенний вечер.

13 Перекати–поле

От души он рубанул, без оглядки! – увлеченно сказал Паук Дзиндзюро. Речь шла, конечно, о том самом событии, про которое судачили по всему городу, особенно в Маруноути, в призамковых кварталах, а именно о том, как князь Асано напал на противника с мечом в резиденции самого сёгуна.

Как раз накануне кровавого инцидента Паук с Хаято проникли в усадьбу Ёсиясу Янагисавы, где им ненароком удалось подслушать тайную беседу двух царедворцев. Конечно, теперь оставить случившееся без внимания они не могли. И два, и три дня спустя все их разговоры то и дело возвращались к злополучной стычке.

В тот вечер напарники планировали налет на виллу Микуния в Мукодзиме. О баснословном богатстве купца в последнее время ходили самые невероятные слухи, и, по соображениям Дзиндзюро, пришла пора нанести ему визит. Вместе с Хаято они с вечера прибыли в Санъя, где и дожидались на втором этаже в здании лодочной пристани урочного часа, чтобы переправиться на тот берег.

– Не знаю уж, что за человек этот князь Асано, – заметил Паук, – но они его там, видно, нарочно замыслили извести. Вообще–то такие стычки в замке и раньше случались, причем тоже кончались ранением.

– Это верно, – немногословно ответствовал Хаято. Что подобные стычки были нередки, не вызывало сомнений, но сейчас его больше интересовало другое. Он отчетливо припомнил того самурая по имени Тадасити Такэбаяси, с которым так поспешно пришлось проститься в дождливую ночь. Эта его мужественная суровость, учтивые манеры… Теперь не только он, но и еще несколько сот самураев дома Асано остались без господина, лишились, как и сам Хаято, средств к существованию. Они вынуждены будут скитаться и голодать… Вот какие мысли не давали покоя ронину. С одной стороны, он сочувствовал всем этим людям, а с другой – испытывал нечто вроде удовлетворения от того, что его полку прибыло и теперь они ничем не лучше его самого.

– Опять нас, ронинов, прибавилось, – сказал он вслух.

– Да уж, – усмехнулся Дзиндзюро, – ежели подумать о том, что сейчас ждет всех этих бедняг… Даже на душе скверно становится. Впрочем, вы, сударь, лучше меня знаете, каково ронинам жить на свете.

– И не говори! – с горькой улыбкой согласился Хаято. – Вечно повторяется одна и та же история… Должно быть, там, наверху, ждут того дня, когда все наше самурайское сословие исчезнет… Но до этого еще далеко.

– А что? Если до этого не дойдет, крестьянам да горожанам так никогда и не всплыть на поверхность, – возразил Дзиндзюро, как видно, собираясь затянуть свою старую песню.

Хаято снова вымученно улыбнулся, но Дзиндзюро продолжал вполне серьезным тоном:

– Разве я не прав? Даймё ведь, в конце концов, обыкновенные люди. А между тем, стоит кому–то из них совершить какой–нибудь проступок – вот, как нашему князю Асано, к примеру, – и хорошо бы наказывали его одного, так нет же! Из–за него сотни, а то и тысячи людей по миру пойдут. Вы подумайте, сударь, что за чудные дела получаются! Конечно, все эти вассалы кормятся при своем даймё, так что, если вдруг что случится, они, небось, скажут: «Ну, так положено…» Спросить у самих самураев, так они ничего странного в такой своей участи и не углядят, молча все как есть примут и со всем примирятся. А я такого подхода уразуметь не могу. По мне, при таком раскладе совсем иные должны быть виды на будущее и действовать надо по–другому. Нынешнее происшествие вообще–то мелкое, что уж там… Но и по нему видно: у самураев, в их особом мирке, и десятой доли нет того, что присуще нормальным людям, – убежденно закончил Дзиндзюро и отхлебнул из чарки.

Вслед за тем он перешел совсем к другой теме.

– Поговаривают, что самураи дома Асано могут решиться на месть. А вы как полагаете, сударь?

– На месть? – механически переспросил Хаято, как попугай. – Разве ходят такие слухи, что ронины клана Ако теперь будут мстить Кире за смерть своего господина?

– Ну да, – нахмурил брови Хаято, будто желая выведать, что считает по этому поводу собеседник.

– Да разве такое возможно? Если бы это было лет десять–двадцать назад… Сейчас времена переменились. А главное, сердца человеческие переменились, – все с той же горькой улыбкой сказал Хаято.

– Так значит, по–вашему, такого быть не может?

– Ну, прежде всего… Да нет, едва ли. Это ведь не кровная месть. Если из–за того, что господин ввязался в стычку на торжественной церемонии и был наказан, все его вассалы поднимутся, чтобы мстить, это уже будет похоже на какой–то тайный преступный сговор… Можно сказать, заговор. Пожалуй, на такое предприятие можно отважиться вдвоем–втроем, ну вдесятером… Самое большее – человек двадцать. А уж если замахиваться на что–то посолиднее, сколачивать большой отряд, точно ничего не выйдет. И потом, каждый ведь всего лишь человек. У каждого есть жена, дети. Человек живет сегодняшним днем. Точнее, меняется со временем под влиянием того мира, в котором ему приходится жить. А уж тем более ронины – никто не живет в такой неуверенности и маяте, как они.

– Однако же их командор Кураноскэ Оиси слывет крепким орешком. Мне думается, все же они должны что–то затеять.

Хаято с неопределенной улыбкой молча поднял чарку. Он полагал, что все слухи о предполагаемой мести, которую якобы замышляют ронины клана Ако, лишены оснований. Но хоть бы и замышляли – ему лично было все равно, и он вовсе не собирался спорить с Дзиндзюро из–за такого пустяка.

– Ну что, может, уже пора? – спросил Хаято.

– Пожалуй, можно отправляться, – ответил Паук, поглядывая на луну, что повисла над стрехой.

Они спустились в сад. Женщины из чайного домика на пристани посветили им фонарями. Лодка была уже готова. Потревожив лунную дорожку, они отплыли от причала. Разжигая трубку с табаком, Дзиндзюро скомандовал лодочнику:

– Сверни пока в речку Канда, – и с тем улегся на дно посудины.

Как всегда, из предосторожности Паук и на сей раз решил двигаться не прямо к цели, а сначала для отвода глаз спуститься по реке.

Лодочник греб так искусно, что даже сакэ не выплеснулось бы из чарки. Плавно рассекая гладь вод, лодка скользила по реке, и луна светила теперь с другой стороны. Время было – начало пятого. Навстречу им плыла большая крытая лодка – должно быть, последняя подгулявшая компания возвращалась с прогулки по случаю любования сакурой. Треньканье сямисэна и громыханье барабана разносились в ночной тишине.

Дзиндзюро молча курил, а Хаято от нечего делать рассеянно поглядывал на прогулочную барку, освещенную множеством фонариков. С легким ветерком долетала громкая песня.

Вскоре в лунном сиянье впереди, словно растекшаяся капля туши, возникли контуры моста Рёгоку. Лодочник прищелкнул языком и стал грести медленнее.

– Хорош! – бросил ему Дзиндзюро. – Причаливай где–нибудь вон там.

Веселая компания была от них так близко, что в ушах звенело от гомона, а в лодке стало светло от горящих по соседству фонарей.

Лодочник поспешно направил лодку к берегу.

– Прощенья просим! – сказал он, как бы извиняясь за какую–то провинность, но тут же беззаботно рассмеялся, будто говоря: «Да чего уж там…» – и ловко выскочил на берег, протянув цилиндрический футляр для бумаги пассажирам, как палку, чтобы помочь им выйти.

Тем временем из прогулочной барки за ними наблюдал не кто иной, как Китайский лев Токуро. «Вот так штука!» – было написано у него на физиономии. Где–то он точно уже видел этого человека. Эти пронзительные глаза… В тот момент, когда незнакомец выходил на берег, ветер приподнял полу его кимоно, обнажив идущую от колена до щиколотки татуировку. Токуро даже усомнился, не привиделось ли ему с пьяных глаз. Но нет, перед ним и впрямь был китаец Уховертка, оказавшийся на поверку грозным Пауком Дзиндзюро.

«Не может быть!» – подумал Токуро, но чем больше он вглядывался, тем отчетливее узнавал эту крепкую фигуру, разворот плеч, смеющиеся глаза… Свежие воспоминания о встрече с разбойником до сих пор щекотали ему нервы.

Лодчонка, легонько покачиваясь, отплыла от берега, а двое недавних пассажиров быстро пошли прочь.

– Ну–ка, ну–ка! – засуетился Токуро, ища глазами известного на Канде блюстителя общественного порядка по имени Нихэй Тадзимая из квартала Рэндзяку, с которым они вместе коротали время в барке.

– Начальник, слышь, начальник!

– Что скажешь? – откликнулся Нихэй.

– Есть разговор. Тут, видишь ли, человек один – поручиться, правда, не могу, но вроде тот самый.

– Ты о чем толкуешь–то? Все темнишь чего–то, – заменил Нихэй, навострив уши. – Думаешь, он самый?

– Да вроде бы лицом точно он… Хотя наверняка не скажу.

– Та–ак! – Нихэй вскочил на ноги и подошел к лодочнику. – Давай–ка, правь к берегу. И запомни, это касается только меня и Китайского льва. А больше никому знать ничего и не надо.

– Начальник, да я ведь тоже как–то не того… – промямлил оробевший Токуро. И впрямь, было с чего оробеть: до сих пор у него перед глазами стояли те два кинжала, вонзившиеся в землю и подрагивающие под луной среди травы.

– Ничего, придется попотеть немного, пошли! – приказал Нихэй.

Барка ткнулась носом в берег. Нихэй выпрыгнул первым. За ним скрепя сердце последовал Токуро.

– Распоряжение самого Янагисавы, пояснил Нихэй. – Так что, брат Тогуро, ежели все подтвердится, ждет нас с тобой щедрое вознаграждение.

Слова Нихэя прозвучали над темным берегом реки и затихли.

Нихэй был мастером тайного сыска. Подобно Омиве, героине пьесы Кабуки «Имосэяма» во время знаменитой сцены митиюки, он ухватывался за нить и шел по ней, не выпуская из рук.

Паука с его напарником нигде не было видно. Преследователи направились к сторожке квартального надзирателя, где Нихэй дал соответствующие указания, и вскоре отовсюду, петляя по улочкам и переулкам, перебегая через бесчисленные перекрестки в ту сторону, куда двигались Дзиндзюро и Хаято, устремилось наперехват множество людей. По пути они созывали соседей, умножая свои ряды. Загонщики прятались за живыми изгородями, под выступами скал, в бочках для дождевой воды, в нишах и лазах в глинобитных стенах – и там замирали в засаде, неподвижные и безмолвные, как камни. Нихэй, прохаживаясь по улицам, проверял боеготовность и давал указания:

– Ты иди вон туда, прямо.

– Ага!

Чуть поодаль другой доброволец вынырнул из проулка.

– Ты давай направо.

– Есть!

Доброволец бодро зарысил по проулку, а Нихэй с Токуро пошли по большой дороге, которая тоже сворачивала вправо.

Западня была подготовлена на совесть. Прежде, чем разбойники смогут понять, что происходит, человек пятнадцать–двадцать готовы были по команде Нихэя дружно накинуться на них из засады.

– И куда это они путь держат? Не в Мукодзиму ли? Может, подбираются к какой–нибудь вилле в Коумэ?

Нихэй был очень доволен, но шагавший рядом с ним Токуро по–прежнему бледен от страха.

– Слышь, начальник, этот–то грозился, если что, меня на месте порешить… Как бы нам только маху не дать. Ох, тревожно мне что–то!

– Да ты не беспокойся. Как поймаем злодеев, я за тебя слово–то замолвлю, – пообещал Нихэй, бодро топая по дороге.

Вдруг они резко остановились. Прямо перед ними, вытянувшись вдоль дороги, лежало неподвижное тело. В то же мгновение Нихэю все стало ясно. Должно быть, несчастный даже не успел вступить в схватку – он был заколот мгновенно, одним ударом острого кинжала.

– Эх, черт! – сказал про себя Нихэй.

Итак, один угол раскинутой сети был прорван. Оробев, Нихэй подумал, не крикнуть ли во весь голос, но передумал, как человек бывалый, решив, что шумиха может спугнуть разбойников, и лучше попытаться застать их врасплох. Молча они прошли еще немного вперед по улице. Когда шли по кварталу Кохан, из тени, что отбрасывала глинобитная стена, послышался тихий голос:

– Тут пока не появлялся…

– Да? Ну, ты, главное, не шевелись и гляди в оба! – так же шепотом отвечал Нихэй.

Срезав угол, они прошли узким проулком и выбрались к другому кварталу.

– Начальник! – подошел к ним еще один из облавы. – Вон в тот дом они забрались, только что через ограду перемахнули.

– Что?! – вскинулся Нихэй. – А ну, зови всех сюда. Окружить дом двойным… нет, тройным кольцом!

Приказ был отдан, и все участники облавы, подтянувшись к большой усадьбе, куда забрались злоумышленники, не спускали глаз со стены.

Между тем Дзиндзюро и Хаято, действительно забравшиеся для отвода глаз в какую–то усадьбу, давно выбрались оттуда с другой стороны и теперь были уже далеко, поспешно шагая прочь по темному переулку.

– Ну и дела! Как же они все–таки догадались? – недоумевал Дзиндзюро. Казалось, разбойник был сбит с толку. Склонив голову набок, он озабоченно бормотал себе под нос:

– Может, в той прогулочной лодке кто–то был? Может, кто–то узнал во мне Паука? Вроде бы такого быть не должно… А другого ничего и не придумаешь. Ну, что делать, верно, пока придется отсидеться, податься куда подальше, что ли…

Дзиндзюро был не похож на себя – он, как видно, совсем пал духом. Неужели с этим человеком и такое бывает? – удивлялся про себя Хаято, молча шагая рядом с Пауком. Сейчас его напарник не слишком напоминал недавнего самоуверенного князя разбойников. До сих пор Дзиндзюро всегда шёл надело без тени сомнения, с дерзким куражом, сам строил хитроумные планы своих вылазок и сам же легко и весело с блеском их претворял в жизнь. Успех предприятия доставлял ему наивысшее удовольствие, а об опасностях он будто и вовсе не думал.

– Так что насчет Микуния? – поинтересовался Хаято.

– Сегодня ничего не выйдет, – резко бросил Дзиндзюро.

– Значит, возвращаемся? – бодро переспросил Хаято.

– Да, возвращаемся. Тут, понимаете ли, сударь, нюхом надо чуять, откуда ветер дует. Если что в начале не заладилось, все – пиши пропало, удачи не будет. Без толку туда лезть тоже глупо… И все мне покоя не дает эта мысль: кто же нас выследил? Эх, невезучая выдалась ночка!

Сделав большой круг, чтобы запутать следы, они направились восвояси. Однако, когда пройдена была уже немалая часть пути, Дзиндзюро вдруг остановился и сказал:

– Вот что, сударь, вы, пожалуй, ступайте домой один, а я все равно не успокоюсь, пока не выясню, в чем тут дело. Наведаюсь туда еще раз, попробую разузнать, кто нас подвел под монастырь.

Хаято хотел было заметить, что дело уж больно опасное и лучше бы туда не соваться, но вовремя вспомнил, что собеседник у него не из тех, кто готов внять разумному совету. Они простились, и Хаято отправился домой.

Оставшись один, Дзиндзюро двинулся в обратном направлении по дороге, озаренной лучами заходящей луны. Он прекрасно понимал, насколько опасно затеянное предприятие.

Стоило ему пройти несколько кварталов, как из боковой улочки навстречу ему вынырнул человек. Приняв меры предосторожности, Паук уже собрался было пройти мимо, как вдруг прохожий издал удивленный возглас. Тут Дзиндзюро тоже неожиданно понял, то где–то уже встречал этого незнакомца.

– Простите, – обратился к нему прохожий, – вы не господин Ямасироя?

– Неужели это вы, мастер? – воскликнул Дзиндзюро, останавливаясь и вглядываясь в лицо бритоголового прохожего, который оказался его бывшим наставником в искусстве сочинения хайку, знаменитым на весь Эдо поэтом Такараи Кикаку.

– Что же вы делаете здесь в такой час? – осведомился Дзиндзюро.

– Дом господина Момоаки находится неподалеку отсюда. Засиделись запаркой допоздна. Вот, только что распростились. Чудесный нынче вечер! А вас каким ветром занесло?

– Да так, для нашей лавки кое–что надо забрать… Извините, я тороплюсь.

С этими словами Дзиндзюро откланялся и пошел дальше. Оглянувшись на ходу, он увидел, что мастер, должно быть, в сильном подпитии, нетвердо держась на заплетающихся ногах, бредет по берегу реки в лучах затуманенной луны.

Подчиняясь какому–то неосознанному внутреннему чувству, Дзиндзюро резко остановился, сжав рукоять кинжала за пазухой.

Не успел Хаято вернуться в их потайное логово, как следом за ним с кислой физиономией ввалился Дзиндзюро.

– Ну как? – поинтересовался Хаято.

– Да никак! – был ответ. – Сегодня сплошное невезенье. Выходит, и в этом доме нам оставаться больше нельзя. Ну, ничего, пока что переберемся в Юсиму.

Заявление было неожиданное.

– Прямо сегодня? – поразился Хаято.

– Вот именно.

На лице у Хаято появилось такое выражение, будто лиса–оборотень тащит его в свою нору. Однако выслушав рассказ Дзиндзюро, он согласился, что иначе нельзя. На его беду, Пауку повстречался поэт Кикаку, для которого Дзиндзюро был одним из его учеников, владельцем этой самой лавки Ямасироя у моста Гофуку, где сейчас они нашли прибежище.

– Я было ухватился за кинжал, да потом понял, что сейчас наш главный враг этот самый поэт и есть. Мастера совсем развезло, еле на ногах стоит. Не мог же я его умолять: мол, если стража будет расспрашивать, не говорите им, что видели только что купца Ямасироя, с которым встречались в одном домике у моста Гофуку… Эх, не зря я хотел сразу после этого случая в усадьбе Янагисавы отправиться в дальнее путешествие эдак на полгодика или на год. Все это невезенье сегодня ночью, я полагаю, тоже знаменье – значит, так и надо было сделать. В общем, потому–то я передумал туда идти и вернулся домой.

– Не так уж велика вероятность, что твой мастер попадется в лапы ищейкам.

– Вот тут вы, сударь, неправы. Нынче ночью они такой частый бредень раскинули, что только держись! На каждом мосту, на каждом перекрестке засели – птица не пролетит. Я такой облавы за последние годы не припомню. Просто страшное дело!

Дзиндзюро, казалось, задумался на минуту, а потом убежденно сказал:

– Не иначе, от самого Янагисавы было строгое распоряжение на этот счет. Может, конечно, мы слегка переборщили, когда к нему забрались… В общем, теперь дом, скорее всего, под подозрением.

С этим словами Дзиндзюро, достав свой походный рундучок с бумагами, стал рвать на мелкие клочки письма и расписки, бросая обрывки на угли в жаровню. Предосторожность была не лишней, поскольку таким образом он рассчитывал избавить от неприятностей друзей и знакомых.