Текст книги "На новой земле"

Автор книги: Джумпа Лахири

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

– Так вы летели первым классом! – воскликнула мама, от изумления с шумом втянув ртом воздух. – Как же вы там оказались?

– Это был подарок мне на сорокалетие, – объяснила твоя мать. Она с улыбкой взглянула на мужа. – Раз в жизни можно себе позволить такое безумство, правда?

– Кто знает? – заметил он, явно гордясь своим расточительством. – Возможно, в будущем это перерастет в экстравагантную привычку, которую мы будем от всех скрывать.

Разговор переключился на друзей и знакомых: мои родители рассказывали о ваших общих кембриджских друзьях, о том, кто перешел на новую должность, кто женился, у кого родились дети. Потом поговорили о политике, Рейган только что победил на выборах; обсудили, почему Картер провалился. Твои родители немного рассказали о Риме, вы остановились в этом городе на пару дней по пути в Америку. Твоя мать с восторгом говорила о фонтанах, описывала свод Сикстинской капеллы, вы простояли в очереди целых три часа, чтобы увидеть ее!

– Там так много чудесных, изумительно красивых церквей, – говорила Парул-ди. – Каждая из них – настоящий маленький музей. Даже хочется стать католичкой, чтобы можно было приходить туда молиться.

– Не умирайте, пока не увидите Пантеон, – весело заявил твой отец, и мои родители дружно кивнули головами, хотя понятия не имели, что такое Пантеон. Я-то это знала, мы как раз в школе проходили историю Древнего Рима, и я работала над проектом, посвященным искусству и архитектуре древних римлян, изучала статьи в энциклопедии, читала подряд все книги, которые находила на полках школьной библиотеки. Твои родители долго описывали вашу жизнь в Бомбее, просторную квартиру на десятом этаже, из окон которой открывался вид на колышущиеся пальмы и лазурную гладь Арабского моря.

– Какая жалость, что вы нас там не навестили, – с сожалением покачав головой, пробормотала твоя мать. Позже, ложась спать, моя мать довольно язвительно заметила, что нас туда почему-то забыли пригласить.

После ужина мне велели показать тебе дом и комнату, в которой ты будешь жить. Обычно я с удовольствием водила маленьких гостей на экскурсию по дому, показывая расположение комнат и объясняя: здесь мы храним швабры и тряпки, а вот тут у нас сидячая ванна. Но я чувствовала, что тебе скучно в моем обществе, поэтому попыталась как можно быстрее завершить показ. К тому же я все время краснела и заикалась, потому что ты сразу понравился мне так сильно и безоговорочно, как это бывает только в тринадцать лет. К тому времени я уже много раз влюблялась в мальчиков-одноклассников и привыкла, что объекты моего увлечения не обращают на меня внимания. Но ты был старше, ты находился так близко от меня, принадлежал к неизвестному, далекому миру наших оставшихся в Индии родственников. Все это казалось мне необыкновенно романтичным. Однако ты быстро прервал мои неловкие попытки начать разговор, быстро взлетел по лестнице наверх, шагая через несколько ступеней сразу, и стал открывать одну дверь за другой, окидывая комнаты равнодушным взором.

– Вот моя комната. То есть теперь твоя, – быстро поправилась я.

Теперь мне было втайне приятно, что ты будешь спать на моей кровати. Ты впитаешь в себя мое присутствие, думала я, и потом ты привыкнешь ко мне и полюбишь меня, а мне ничего не надо для этого делать. Но ты прошел через всю комнату, открыл окно и высунулся наружу.

– Ты когда-нибудь вылезала на крышу? – спросил ты небрежно. Ты даже не стал ждать ответа, просто быстро подтянулся и исчез из вида.

Я бросилась к окну, ожидая, что ты поскользнешься на скользком карнизе, что у тебя не выдержат руки и что ты упадешь в кусты под домом, а меня будут ругать за то, что вовремя тебя не остановила.

– Ты где? – испуганно спросила я, высовываясь из окна. Я не назвала тебя по имени, постеснялась, что ли? Через какое-то время я увидела тебя на крыше, ты уселся на козырек над гаражом и смотрел на лужайку.

– А что за домом? – негромко спросил ты с крыши.

– Там лес. Но туда нельзя ходить.

– Кто сказал?

– Все говорят. Мои родители и учителя в школе.

– А почему нет?

– Один мальчик заблудился там в прошлом году, так его до сих пор не нашли.

Мальчика звали Кевин Макграф, он был на два года младше меня. Целую неделю над лесом кружили вертолеты, отряды полицейских с собаками прочесывали лес, но не обнаружили ни малейшего следа.

Похоже, эта информация тебя не напугала. Ты небрежно спросил:

– А почему на почтовых ящиках привязаны желтые ленточки?

– Это из-за заложников в Иране.

– Бьюсь об заклад, большинство американцев в жизни своей не слышали об Иране, пока им по телевизору не рассказали о заложниках, – насмешливо сказал ты, и мне сразу же стало стыдно за патриотизм моих родителей и соседей и за их невежество. – А что там такое, с правой стороны?

– Комплект качелей.

Похоже, это слово тебя позабавило. Ты повернулся ко мне лицом и впервые улыбнулся – жестко, с издевкой, как будто это я придумала дурацкое слово «комплект».

– Да, – сказал ты, – я очень скучал по холодной погоде.

Это замечание заставило меня вспомнить, что ты уже жил в Америке раньше.

– Я скучал по снегу. Ну и когда же пойдет снег?

– Не знаю. В прошлом году на Рождество выпало немного снега.

Ты влез обратно в окно, и я испугалась, что полностью разочаровала тебя своими краткими, примитивными ответами. Ты бросил взгляд в висящее на стене зеркало – твое лицо оказалось наполовину обрезано верхней рамой.

– А где здесь ванная? – спросил ты.

Ночью, лежа на диване в спальне родителей, я слушала, как отец с матерью обсуждают тебя и твою семью. Они говорили довольно громко, и я боялась, что до тебя могут долететь обрывки их разговора. Кровать, на которой ты спал, стояла как раз против того места, где поставили раскладной диван, и нас с тобой разделяла лишь тонкая стенка. Если бы я могла просунуть сквозь нее руку, то дотронулась бы до тебя. Мне хотелось помечтать о тебе, но громкий шепот мамы сбивал меня с мыслей. Твои родители произвели на нее ошеломляющее впечатление, так сильно они изменились с прошлого времени. Как это ни странно, Бомбей сделал их большими американцами, чем Кембридж, неодобрительно говорила мать, чего стоят одни их новые привычки! Она критиковала короткие волосы твоей матери, ее нынешнюю манеру носить брюки и привычку пить за едой виски. Твои родители продолжали потягивать свой «Джонни Уокер» даже после того, как ужин закончился и все перешли в гостиную. Говорила в основном мама, а отец лишь время от времени издавал односложные звуки, которые у него означали согласие. Мои родители в жизни своей не выпили ни капли алкоголя и теперь беспокоились, что им, наверное, следует сходить в винный магазин, чтобы пополнить запас «Джонни Уокера», а то при таких темпах поглощения виски этой бутылки не хватит и на два дня! Мама неодобрительно заметила, что твоя мать стала настоящей «стильной штучкой»: так мама называла бездумное потакание своим слабостям и капризам, что было совершенно чуждо моим родителям.

«По цене их билетов можно было бы провезти двенадцать человек», – ворчала мама. Ну надо же, сделать такой подарок на день рождения! Мой отец в жизни ничего не подарил маме на день рождения, он даже, наверное, вообще не помнил про него, это я всегда первого июня красивым почерком писала поздравление на открытке и заставляла его подписываться внизу. Вдруг мама зашевелилась, села на постели и принюхалась. «Кажется, пахнет дымом», – сказала она. Отец спросил, не забыла ли она выключить духовку. Мама сказала, что, конечно, она ее выключила, но все равно послала отца проверить.

– Это был дым от сигареты, – сказал отец, вернувшись в спальню и забираясь обратно в кровать. – Кто-то курил в ванной.

– О, я не знала, что доктор Чудхури курит, – пробормотала мать. – Может быть, стоит поставить пепельницы?

Утром, когда я уходила в школу, вы спали, поскольку все еще жили по индийскому времени. Ваши чемоданы стояли внизу в холле, в ванной на полочке прибавилось зубных щеток, и все-таки мне казалось, что мыслями вы еще далеко отсюда. Когда я вернулась из школы, вы продолжали спать, а за ужином (для вас он был завтраком) вы отказались от карри, ограничившись тостами и чаем. Первые несколько дней мы, хоть и жили под одной с вами крышей, практически не встречались – прямо настоящие антиподы! Вы спали, пока мы бодрствовали, и наоборот, поэтому для меня жизнь не сильно изменилась – каждое утро я выпивала свой апельсиновый сок, съедала миску кукурузных хлопьев, набивала ранец книгами и отправлялась на автобусную остановку. В школе я никому про вас не рассказала, не знала, как отвечать на неизбежно последующий вопрос одноклассников: «А кто они такие и почему живут у вас?» – «Друзья семьи», – вот единственное объяснение, что приходило мне в голову.

Но однажды я вернулась из школы и увидела, что твои родители не спят, а сидят в гостиной, положив скрещенные щиколотки на журнальный столик. Они заняли диван, на котором я обычно смотрела перед ужином любимый сериал. Мама сидела в кресле напротив, поставив на колени большую кастрюлю, и чистила картошку. Твоя мать была одета в мамино сари из искусственного шелка, фиолетовое с пунцовыми кругами разной величины. Авиакомпания наконец-то обнаружила путь следования ее потерявшегося чемодана – по ошибке его отправили в Йоханнесбург, это в Южной Африке! Помню, как я даже немного огорчилась, что нелепое сари, которое совершенно не шло моей маме, на твоей выглядело очень стильно, фиолетовый оттенок подчеркивал аристократическую бледность ее лица. Мне сказали, что ты пошел гулять, но я не стала тебя искать, вместо этого отправилась готовиться к уроку фортепьяно. Я играла на пианино часа два, или даже больше, было уже темно, когда ты вошел в гостиную. Взрослые пили чай в столовой, и ты к ним присоединился. Меня не звали, по мнению родителей, я была еще слишком мала для того, чтобы пить чай. К шести часам на столе вновь появилась бутылка «Джонни Уокера», и с тех пор так было каждый вечер, пока вы жили в нашем доме. Днем ты гулял в одном свитере, и теперь сидел за столом раскрасневшийся, с пунцовыми ушами, сверкающими от возбуждения глазами. На шее у тебя висел дорогой отцовский фотоаппарат.

– Я был в лесу, – сказал ты. – Набрел на маленький ручей.

Моя мама сразу же заволновалась, забеспокоилась, начала вспоминать страшные истории про наш лес, однако твои родители и ухом не повели.

– А какие снимки ты сделал? – спросили они.

Да почти никаких, – ответил ты небрежно, и мне снова стало стыдно, как будто это я была виновата в том, в нашем лесу ты не встретил ничего достойного внимания. Ведь ты раньше не видел американского леса, вы с родителями никогда не жили в пригороде, только в Кембридже, а от него у меня практически не осталось воспоминаний.

Ты забрал чашку с чаем и исчез в моей (теперь уже твоей) комнате, сидел там, пока тебя не позвали ужинать. За ужином ты быстро съел все, что тебе положили на тарелку, поднялся из-за стола и, пробормотав слова благодарности, вновь исчез. Но твои родители не спешили вставать из-за стола, шутили, болтали и прямо-таки засыпали меня вопросами о школе. Они меня прямо захвалили: как я умею себя держать, и как прекрасно играю на пианино, и что я помогаю маме по дому. «Смотри, Каушик, как Хема готовит себе еду на завтра», – сказала как-то вечером твоя мать, показывая, как я накладываю вареную индейку и салат на кусок хлеба и складываю сэндвичи в бумажный пакет, чтобы взять с собой в школу на следующий день. Тогда я еще была послушным ребенком, а ты в свои шестнадцать лет уже вырвался из-под родительского контроля. Ты не спорил со своими родителями, не возражал им, но практически и не общался с ними. Пока ты гулял, я слышала, как твоя мама рассказывала моей о том, как тебе не хотелось возвращаться в Америку. «Он был в ярости, когда мы уезжали в Индию, но, когда решили вернуться, ему это тоже не понравилось. Даже в Бомбее мы умудрились вырастить настоящего американского подростка, вечно всем недовольного».

Я делала домашние задания за обеденным столом, поскольку комнаты теперь у меня не было. Я все работала над своим проектом о Древнем Риме, и, пока вы не приехали, он меня очень увлекал, но теперь он выглядел как-то глупо – ведь вы только что побывали там и воочию видели все знаменитые достопримечательности, о которых я читала в энциклопедиях! Я привыкла заниматься в одиночестве, но твой отец не давал мне покоя: он без конца рассказывал то о системе канализации, то об особенностях архитектуры Колизея. Нечего и говорить, что его объяснения влетали мне в одно ухо и вылетали из другого, я только боялась, что он захочет прочитать мою работу, чтобы посмотреть, как я использовала там сведения, которыми он меня засыпал. Я вежливо кивала, с тоской ожидая конца его лекции, а через час, утомившись, он разложил на столе открытки с видами, которые вы накупили в Риме, и подарил мне монетку в десять лир.

Когда вы немного пришли в себя, мы поехали в ближайший торговый центр на нашем универсале. Твоей маме нужно было купить лифчики – она могла носить мамины сари, но мамины лифчики были ей слишком велики. В пассаже наши отцы уселись в зоне отдыха под кадкой с вечнозеленой пальмой, сразу же углубившись в разговор. Тебе выдали денег и велели возвращаться через два часа, а мы втроем отправились в бутик, где продавалось белье. Твоя мама выбрала «Джордан Марш», один из самых дорогих бутиков, хотя мы с мамой всегда покупали нижнее белье в «Сирз» ^[12]. По дороге к лифчикам Парул-ди купила себе пару черных кожаных перчаток и кожаные сапоги до колена, которые застегивались на молнию. Она даже не посмотрела на цену, просто брала с полки то, что ей нравилось. В отделе белья к нам сейчас же подошла продавщица.

– У нас есть прелестные модели для девочек, – обратилась она к твоей матери, думая, что я – ее дочь.

– О нет, – быстро сказала мама. – Она еще слишком мала, чтобы носить бюстгальтеры.

– Ой, Шибани, ну посмотри, какие они миленькие, – с энтузиазмом сказала твоя мать.

Лифчики действительно были прелестные, сшитые из белых кружев и украшенные маленькой розочкой посередине. У меня еще не начались месячные, я во многом отставала в развитии от своих подружек по классу и все еще носила хлопчатобумажные трусы в цветочек. Меня провели в примерочную, и твоя мама заставила меня снять пальто и свитер и примерить белый лифчик. Она подогнала по размеру бретельки застегнула маленький крючок на спине. «Великолепно! Прямо как на тебя сшит! – одобрительно оглядев меня, заявила она, а потом, проведя пальцем по моей коже чуть ниже эластичного края лифчика, задумчиво добавила: – Ты, наверное, и сама знаешь, что скоро вырастешь в настоящую красавицу, Хема». Она тоже примерила несколько моделей, без тени смущения раздеваясь в моем присутствии. Я старалась не смотреть на ее выпуклые лиловые соски, странной формы грушеобразные груди и темные подмышки, от которых веяло кисловатым, экзотическим, но не противным запахом. Парул-ди настояла на том, чтобы купить мне три пары лифчиков, хотя мама шумно протестовала против такой экстравагантной покупки. По дороге назад мы остановились в отделе косметики, и твоя мать, помимо нескольких тюбиков помады и флакона дорогих духов, накупила кучу кремов, обещавших ей подтянуть кожу на шее и сделать глаза блестящими и выразительными. Ее совсем не интересовала продукция фирмы «Эйвон», которую употребляла мама. Она купила так много разной косметики, что в подарок ей дали красную матерчатую сумку, и она подарила ее мне, сказав, что в ней удобно носить книги. На следующий день я взяла ее в школу.

Через неделю твой отец вышел на работу в инженерно строительную компанию, расположенную в сорока милях от нашего дома. Поначалу мой отец каждое утро подвозил его до работы, а потом возвращался в Северо Восточный университет, где он читал лекции по экономике. Потом твой отец купил себе новенькую «ауди» с механической коробкой и стал ездить на работу сам. Ты оставался дома с нашими мамами: почему-то твои родители решили, что, пока они не купят дом, тебе незачем ходить в школу. Я чуть не умерла от зависти, когда услышала, что тебя на целых полгода освободили от этой каторги! Моя зависть и досада усугублялись тем, что по каким-то непонятным мне причинам тебя освободили также от исполнения любых домашних обязанностей. Ты не убирал за собой посуду после обеда, даже тарелку не ставил в раковину, и никогда не заправлял кровать, – я, бывало, проходила мимо своей бывшей комнаты и видела, что там царил ужасающий беспорядок. Одеяло валялось на полу, а твоя одежда уродливым комом громоздилась на моем белом письменном столе. Ты поглощал огромное количество фруктов, мог съесть целую гроздь винограда, и яблоки сгрызал целиком, с косточками. Я тогда не ела свежие фрукты, меня почему-то тошнило от странной текстуры их мякоти. А ты, хоть и жаловался на то, что фрукты в Америке совершенно безвкусные, умудрялся за короткое время сжевать все, что мои родители приносили из соседнего универсама. Когда я возвращалась из школы, ты обычно сидел в гостиной, поставив худые голые ноги на журнальный столик, погрузившись в очередной роман Азимова, найденный в библиотеке моего отца. Из сериалов ты признавал только «Доктор Кто», который я терпеть не могла.

Я не знала, что и думать о тебе, – так разительно ты отличался от моих индийских кузенов. То были тихие, послушные мальчики, они смотрели на меня открыв рот, потому что я приезжала к ним из самой Америки, и жадно ловили каждое мое слово. Ты тоже жил в Индии, но тебе я была абсолютно неинтересна. Как-то раз приятель пригласил меня в кино на фильм «Империя наносит ответный удар», и мама вдруг заявила, что отпустит меня, только если я возьму тебя с собой. Я стала протестовать, что вы с моим другом незнакомы. Хоть я и была тайно влюблена, мне не хотелось демонстрировать тебя в школе и отвечать на докучливые вопросы.

– Но ты-то с ним знакома, – неумолимо возразила мама.

– Но я ведь даже не нравлюсь ему! – взмолилась я, а мама совершенно не поняла скрытого смысла моих слов и отрезала:

– Не говори глупостей, Хема, конечно, ты ему нравишься! Пойми, мальчику тяжело, он привыкает к новой жизни, и ты должна ему помочь. Тебе-то не приходилось менять школу по нескольку раз в год.

Я замолчала, обиженная, но, к счастью, мне не пришлось тащить тебя в кино. Ты сам не захотел идти, потому что не смотрел и первую часть «Звездных войн».

Однажды я застала тебя в гостиной сидящим за пианино – указательным пальцем ты наугад нажимал на клавиши и слушал возникающие звуки. Когда я вошла, ты поднялся и перешел обратно на диван.

– Ты все здесь ненавидишь, правда? – спросила я.

– Мне нравилось жить в Индии, – сказал ты.

Я не стала говорить тебе, что наши редкие визиты в Индию мне казались ужасно скучными. Во-первых, я боялась гекконов, этих юрких ящерок, что выползали по вечерам греться в свете неоновых ламп, освещающих двор, и огромных усатых тараканов, которые подглядывали за мной, когда я мылась. Мне не нравилось, что наши родственники без всякого стеснения обсуждали меня в моем же присутствии; они говорили, например, что я не унаследовала изящные руки моей матери или что кожа у меня потемнела с того времени, как я была ребенком.

– Бомбей совершенно не похож на Калькутту, – сказал ты, как будто прочитав мои мысли.

– А он ближе к Тадж-Махалу? – спросила я.

– Нет.

Ты повернулся и внимательно посмотрел на меня, как будто впервые увидел по-настоящему.

– А на карту взглянуть тебе не приходило в голову?

В одну из наших поездок в торговый центр ты купил себе пластинку, по-моему «Роллинг Стоунз». Обложка у нее была белая с изображением чего-то похожего на кусок торта ^[13]. Мои пластинки – «Абба», Шон Кэссиди, подборка песен диско, которую я заказала по каталогу на свои карманные деньги, – которые так и остались лежать на полке у меня в спальне, ты не слушал. Ты и свою пластинку не стал проигрывать на моей дешевой вертушке – вместо этого ты спустился вниз на цокольный этаж и прошел в кабинет моего отца. Там, в специальном шкафчике с закрывающимися дверцами, отец хранил свое главное сокровище – стереосистему с колонками и встроенным приемником, единственную по-настоящему дорогую вещь, которую он купил за всю свою жизнь. Мой отец очень ревниво относился к «музыкальному центру». Мне было запрещено даже подходить к нему, и маме тоже. По субботам отец протирал его специальной мягкой тряпочкой, а потом слушал свою коллекцию индийских певцов.

– Эй, это нельзя трогать, – сказала я.

Ты повернулся ко мне, сдвинув брови. Крышка проигрывателя была уже поднята, пластинка вертелась. Ты постоял, покачивая на пальце тонарм и глядя на меня с нескрываемой враждебностью.

– Я знаю, как обращаться с техникой, – резко сказал ты наконец, а потом дал игле резко упасть на пластинку.

Представляю, как скучно было тебе жить в моей комете, в нашем доме. Ты был заперт в четырех стенах вместе с нашими мамами, которые только и делали, что готовили обеды да смотрели мыльные оперы по телевизору – я и сама бы умерла от скуки. Вообще-то в основном готовила моя мама, а Парул-ди чаще всего просто сидела на кухонном диванчике и развлекала ее разговорами, да иногда резала овощи или чистила картошку. Твоя мать как-то призналась, что совсем утратила интерес к готовке, видимо, ее избаловала Зарина, фантастически талантливая повариха, которая работа у вас в Бомбее. Время от времени твоя мать обещала угостить нас десертом «английский сюрприз», ее коронным блюдом, но как-то все не могла собраться. Она продолжала носить мамины сари, а в дорогих бутиках покупала себе только свитера и брюки. Пропавший чемодан так и не нашелся, но твоя мама перенесла эту потерю стоически, только усмехнулась, заявив, что теперь у нее есть прекрасный повод накупить себе новой одежды. А вот ты какое-то время продолжал воевать с авиакомпанией, звонил, скандалил, пока тоже не смирился с неизбежным.

Ты старался проводить в доме как можно меньше времени – то гулял в лесу, а то просто бродил по улицам, и частенько был там единственным пешеходом. Однажды я увидела тебя из окна школьного автобуса и поразилась, как далеко ты ушел от дома. «Каушик, деточка, ты простудишься, если будешь так много гулять», – волновалась моя мама. Она продолжала говорить с тобой на бенгали, хотя ты всегда отвечал ей только по-английски. Но в результате заболела твоя мать, слегла с простудой и больше недели не выходила из комнаты. Она отказывалась от вкуснейшего маминого карри и пила только куриный бульон. По ее просьбе ты ходил в мини-маркет, расположенный в миле от нашего дома, и покупал там банки с консервированным супом и журналы «Вог» и «Харпер Базар». «Пойди спроси Парул-маши, будет ли она пить чай», – сказала как-то раз мама, и я послушно побежала наверх. По дороге я решила зайти в туалет, однако, открыв дверь, я столкнулась там лицом к лицу с твоей матерью, которая сидела на краешке ванны и курила сигарету.

– Ой, Хема! – воскликнула она, от неожиданности чуть не упав назад в ванну. Она так растерялась, что затушила сигарету не в миниатюрной стальной пепельнице, которую держала в ладони, а прямо о нашу фарфоровую раковину.

– Простите, – смущенно пробормотала я, пятясь к двери, но твоя мама протянула ко мне руку.

– Нет, нет, не уходи, подожди меня!

Она бросила окурок в унитаз и смыла его, потом прополоскала рот водой, протерла раковину губкой и накрасила губы помадой, аккуратно промокнув их салфеткой, которая полетела в мусорное ведро. Моя мама никогда не употребляла косметики, кроме бинди,конечно, поэтому я зачарованно следила за тем, как Парул-ди растягивает губы, проводит по ним помадой и критически разглядывает в зеркале результат. Я еще больше зауважала ее за то, что она красилась даже в те дни, когда не только не выходила из дома, но и практически не переступала порога своей комнаты! А она еще раз быстро взглянула на себя в зеркало, и казалось, вид накрашенных губ придал ей уверенности.

– Одна сигарета в день не убьет меня, верно? – спросила твоя мама, глядя в зеркало на мое отражение. Она открыла окно, вынула флакон духов из стоящей на раковине косметички и щедро побрызгала вокруг. – Наш маленький секрет, да, Хема? – сказала она, и это звучало как приказ. Мы одновременно повернусь и вышли из ванной, закрыв за собой дверь.

По вечерам мы иногда ездили все вместе выбирать ваш будущий дом. Обычно мы брали машину моего отца: ваша новенькая серебристая «ауди» не могла вместить нашу компанию. Мой отец вел машину медленно, неуверенно, он совсем не знал топографии престижных пригородов – здесь дома были больше и шикарнее нашего, лужайки просторнее. Вначале мы прочесали Лексингтон и Конкорд, поскольку они славились хорошими школами. Большинство домов, выставленных на продажу, стояли пустыми, но в некоторых еще жили люди. Судя по ночным разговорам моих родителей, эти дома были из разряда «шикарных», то есть гораздо дороже того, что они могли бы себе позволить. Когда твои родители начинали обсуждать цены с агентами по недвижимости, мои в смущении отходили в сторону. Но твоих родителей не беспокоили денежные вопросы, их не устраивали сами дома. То потолки оказывались слишком низкими, то комнаты неправильных пропорций или недостаточно светлые. В отличие от моих родителей, которые понятия не имели о стиле, твои пользовались услугами дизайнера и желали жить только в современном доме. Они приходили в возбуждение, если за деревьями участков, мимо которых мы проезжали, мелькали белые кубы домов, построенных в стиле модерн. Им также требовался домашний бассейн или хотя бы место, где можно было его построить, поскольку твоя мама привыкла каждый день плавать в своем клубе в Бомбее.

– Я знаю, что нам нужно! – однажды объявила Парул-ди, опуская газету с объявлениями, которые она изучала на диване в гостиной. – Нам нужен вид на воду!

Это еще больше сузило возможности выбора. Мы съездили в Свомпскотт и в Даксбери, осмотрели несколько домов, выходивших окнами на океан, а потом еще полдюжины особняков, расположенных около лесных озер. Твои родители даже внесли залог за один дом в Беверли, но после второго посещения забрали его назад, – твоя мама пожаловалась, что расположение комнат слишком «экономное».

Мои родители поневоле принимали участие в обсуждении деталей вашей будущей собственности, хотя с каждым разом чувствовали себя все более неловко. Они даже стали стыдиться нашего маленького домика. «Наверное, вам здесь очень тесно и неудобно», – говорили они, но твои родители с улыбкой заверяли, что их все устраивает. Однако моя мама со временем становилась все более раздражительной и теперь по вечерам жаловалась отцу. «Да что же это такое! – возмущалась она. – Прошел уже месяц, а они и не собираются уезжать. Они что, решили поселиться у нас навечно?» Поскольку все комнаты были заняты, никто из наших друзей не мог приехать в гости с ночевкой. «Дасгупты хотели заехать в следующие выходные, так мне пришлось им отказать», – сердито шептала мать. И снова я слышала жалобы на то, как сильно твои родители изменились и как доверчиво мы открыли свои двери людям, которые стали нам совершенно чужими. И Парул-ди превратилась в заносчивую, ленивую особу – никогда не поможет приготовить ужин, посуду не помоет, и даже со стола убрать ей лень, целыми днями валяется в постели да спит до полудня. А твой отец все бегает вокруг нее, суетится и потакает ее капризам – то стакан воды принесет, то рюмку виски, то кофту, если вдруг ветерок подует.

– Они торчат у нас только из-за нее, – приподнявшись на локте, громко прошептала мама. – Уж такие прекрасные дома мы видели, а ей ни один не подошел. Видимо, Парул-ди требуется дворец, на меньшее она не согласна.

– Знаешь, им сейчас непросто, особенно ему, – дипломатично отвечал мой отец. – Сама посуди – новая работа, новые отношения… Мне кажется, она не хотела уезжать из Индии, и теперь он делает все, чтобы ей угодить.

– Да, но ты никогда не потерпел бы от меня такого поведения.

– Давай спать, – сказал отец, поворачиваясь лицом к стене и натягивая одеяло до подбородка. – Это же не навсегда. Скоро они уедут, и наша жизнь снова потечет, как ей положено.

Где-то посередине перенаселенного дома между нашими семьями прошла черта отчуждения. В какой-то мере наша жизнь текла как обычно: каждый четверг мы с родителями ехали за покупками в «Стар Маркет», а потом заходили в «Макдоналдс», где они покупали мне гамбургер и жареную картошку. По воскресеньям я готовилась к еженедельному тесту по правописанию, а папа смотрел свою любимую передачу «60 минут», а потом проверял мои знания. Постепенно наши семьи начали жить все более обособленно: твой отец теперь часто приходил с работы довольно рано и либо вез твою маму в ресторан, либо они уезжали высматривать будущее жилище. Парул-ди, бывало, и сама ездила теперь в торговый центр: неторопливо, с оглядкой, она начала скупать вещи, необходимые вам в будущем хозяйстве, – простыни и одеяла, тарелки и бокалы, кухонные комбайны и электроприборы. Она привозила покупки к нам домой мешками, составляя их в подвале. Иногда Парул-ди показывала свои покупки маме, а иногда забывала. По пятницам твои родители вывозили моих в ресторан – они выбирали дорогущие заведения в центре города, где подавали бифштексы с кровью, которые мои родители не ели, и печеный картофель. Такие визиты были рассчитаны на то, чтобы дать маме немного отдохнуть от готовки, но она и по их поводу жаловалась потом отцу.

Я была, наверное, единственным членом моей семьи, кто не возражал против продолжения вашего визита. Ты не перестал мне нравиться, наоборот, я тайком радовалась, что вижу тебя каждый день. Мне очень нравились твои родители, в особенности твоя мать, она говорила мне столько комплиментов, что они почти компенсировали полное отсутствие интереса с твоей стороны. Однажды твой отец проявил фотографии, которые вы сделали в Риме. Мне очень понравилось разглядывать мокрые снимки в темной комнате, держа их двумя пальцами за уголок. Практически на всех снимках присутствовал ты, или твоя мать, или вы вместе; вы позировали на фоне фонтанов, в кафе на небольших площадях или стоя перед старинными дворцами. Две фотографии колонны Траяна оказались практически идентичными.

– Вот, возьми одну для своего римского проекта, – сказал твой отец, протягивая мне фотографию. – Порази своих учителей.

– Но ведь меня там не было!

– Ну и что? Скажешь, что твой дядюшка ездил в Рим и специально для тебя сделал этот снимок.

По воле случая ты тоже оказался в кадре, стоял с левой стороны от колонны. Ты смотрел себе под ноги, и твоего лица почти не было видно. Ты мог быть любым из ста миллионов туристов, бродящих по улицам Рима в поисках достопримечательностей. Но я не могла выставить твое изображение на всеобщее обозрение, мне казалось, что таким образом всему миру станет известно о моей влюбленности, в которой я все еще надеялась на взаимность. Из-за тебя я мгновенно излечилась от всех предыдущих увлечений и теперь каждый день стремилась домой, мечтая о том, как я столкнусь с тобой на лестнице или как ты взглянешь на меня через стол за ужином. По вечерам, слушая недовольное ворчание родителей, я лежала на своем диванчике, представляя себе, как ты целуешь меня. Дальше мое воображение не шло, я была слишком юной и неиспорченной. В общем, я обрезала кусочек фотографии с твоим изображением и спрятала в свой дневник. Фотография колонны Траяна действительно украсила мой проект, а ту узкую полоску фотобумаги я долгие годы хранила в дневнике, заперев его на маленький замочек.